Текст книги "Лабиринт тайных книг"

Автор книги: Паоло Ди Реда

Соавторы: Флавия Эрметес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

6
26 августа 2001 года. Париж, Нотр-Дам
Белая площадь окрашена красным

Белую площадь заливает ослепительный свет теплого вечера. Белый цвет вибрирует в дрожащем мерцании свечей, отражаясь в Сене. Множество людей, одетых в белое, сидят за маленькими импровизированными столиками, освещенными только отблесками моря огней.

Раймон настоял, чтобы я приняла участие в этом странном ежегодном ритуале: летом в Париже примерно три тысячи человек собираются в месте, которое держится в тайне до последней минуты. Все необходимое для ужина приносят с собой. Столики на двоих, складные стулья, корзины, наполненные деликатесами, шампанским, канделябрами и фарфором. Все очень изысканное. И абсолютно белое.

В этом году, как обычно из уст в уста, пришло сообщение, что очередным местом сбора стала площадь перед Нотр-Дамом.

– Нужно пойти вдвоем. Там не будет ни одиночек, ни компаний – только пары. Самое важное: все должно оставаться в тайне, так как занимать общественное пространство без разрешения незаконно. Ты пойдешь со мной, Жаклин? Мне бы очень хотелось этого.

Я пока не понимаю, как относится ко мне Раймон. Чувствую, что небезразлична ему, что нравлюсь, но насколько? Просто ли это дружеское отношение, несомненное уважение или увлечение, кто знает.

Мне нравится его сдержанность. Не переношу, когда кто-то обрушивает на тебя свои эмоции, не заботясь о том, как ты это воспримешь. В этом Раймон отличается от моих американских поклонников, проявляя истинно европейскую чувствительность. Две тысячи лет истории и культуры могут слиться в одном жесте. Вот что меня привлекает в Раймоне – его внутренний мир. Скрытый, защищенный его образом мыслей, привычками, традициями, поведением. Все вместе образует некую целостность, проявляющуюся в любой вещи, которую он делает, даже в самой незначительной.

– Называется «Ужин в белом». Да, и не забудь надеть шляпу. Дамы всегда приходят в шляпах. Это помогает немножко укрыться.

Я не ношу шляп и вообще не считаю их, как и галстуки для мужчин, необходимым аксессуаром, особенно в летний вечер. Но здесь такая мода, здесь так принято. И это Париж. Так что я покупаю себе белую летнюю шляпу в магазине для туристов и принимаю вызов парижской ночи.

– Чего ты ждешь от своих картин?

Раймон всегда задает вопросы, ставящие меня в тупик. Не отвечаю, совершенно зачарованно разглядывая все вокруг. Площадь заполнена людьми, но присутствие других рядом не меняет ощущения, что каждый занят своим делом, своим разговором, как в обычном ресторане на какой-нибудь открытой террасе. Мы тоже устраиваемся за столиком и зажигаем свечи.

Что же я хочу от моих картин, зачем я приехала в Париж с моей выставкой? Я пока толком не раздумывала над этим, заразившись энтузиазмом Раймона, и осознаю сейчас, что могу дать лишь совершенно банальные ответы.

Хотела бы я стать знаменитой? Не знаю. Я точно не искала славы, могла и дальше спокойно оставаться никому не известной. И все-таки решилась выставить свои картины. Приехала сюда, участвовала в вернисаже, выслушивала критику и даже некоторые похвалы посетителей, улыбалась многим незнакомым мне людям, обмениваясь с ними рукопожатиями.

– Не знаю, Раймон. Мне нечего тебе ответить. Быть может, с живописью для меня связано одновременно много разного, но точно не стремление стать знаменитой.

Он смотрит на меня в замешательстве. Чувствую кожей, что он не удовлетворен моим ответом, хотя я была абсолютно искренней.

– Ты мне не веришь?

– Да-да, конечно верю.

– Но тебя не устраивает такой ответ.

– Нет, не устраивает.

– И почему же?

– Потому что дело не только в том…

Раймон хочет развить свою мысль, но я вдруг чувствую, что кто-то трогает меня за плечо. Я поворачиваюсь и вижу человека лет семидесяти. Он не только одет во все белое, у него и волосы совершенно белые.

– Извините, мадемуазель. Вы – Жаклин Морсо?

Вглядываюсь внимательнее и вспоминаю, что это тот самый человек, который заговорил со мной на вернисаже.

Я пытаюсь подняться, но Раймон резко вмешивается:

– Почему вы позволяете себе таким образом беспокоить нас?! Мадемуазель Морсо ужинает со мной.

– Я пришел сюда специально, чтобы поговорить с вами. Только минуту, но с глазу на глаз.

– А если мадемуазель не согласна?

Не знаю, что со мной творится: кажется, следовало бы ответить этому человеку, что я не разговариваю с незнакомцами, что он даже не представился, что, может быть, в другой раз… Но я встаю и с улыбкой отвечаю:

– Пойдемте.

Он не удивлен. Раймон же в полном замешательстве наблюдает, как незнакомец ведет меня на свободное пространство перед собором и останавливается прямо передо мной. У него очень светлые глаза, почти прозрачные, создающие странное впечатление, что он не в состоянии ни на чем сфокусировать свой взгляд. Он почти ласково кладет руку мне на плечо:

– Жаклин, я знал твоего отца.

Я никогда не страдала от отсутствия отца в моей жизни. Я знала, что он исчез еще до моего рождения, и совершенно не интересовалась им.

– Мужчины появляются в жизни женщины и исчезают, – говорила мне мать. – А ты будешь со мной всегда.

И я убедила саму себя, что присутствие отца вовсе не обязательно, что можно прекрасно жить в окружении одних только женщин.

Но сейчас, после этих слов незнакомца, неожиданное, переворачивающее весь мой мир чувство охватывает меня.

– Вы знали моего отца?

– Да, и я здесь, чтобы помешать тебе следовать за его тенью и слушать свое сердце…

Слезы появляются на его странных глазах.

Внезапно резким движением он бросается на меня и, окровавленный, падает к моим ногам с предсмертным криком. Все белое становится красным.

Я не могу поверить своим глазам. Потом оглядываюсь: вся площадь наблюдает за мной, и я осознаю, что в руках у меня… нож, обагренный кровью.

Незнакомец покончил с собой, подставив меня. Но почему?

В голове лихорадочно бьются мысли, а я уже спешу покинуть площадь, растворяюсь в парижской ночи и, достигнув Сены, инстинктивно бросаю нож в воду.

Я бегу, не отдавая себе отчета куда. В школе я бегала быстрее всех девчонок, и даже ребята с трудом поспевали за мной, хоть я и была всегда лишь кожа да кости, никаких мускулов. С детства всякий раз, выведенная из себя, я пускалась бежать, пока хватало дыхания. Скорость придавала мне уверенности, освобождала от страха. И главное – когда я бежала, я уже не думала ни о чем, даже о том, от чего я спасалась. Однако в этот раз отключиться было невозможно: меня могут обвинить в убийстве в практически незнакомом мне городе.

На бегу я лихорадочно обдумываю свое положение.

На что я могу надеяться? Рано или поздно меня поймают, и, может быть, это будет даже к лучшему. Но я все равно продолжаю бежать, не зная куда. Разумеется, мне нельзя в гостиницу, где я остановилась. Одетая во все белое, яркое пятно на фоне парижской ночи, я бегу с единственным желанием – исчезнуть в ней.

7
Сентябрь 1970 года. Лос-Анджелес
Дули ветры из пустыни

Джим вернулся домой в поисках Пам, хотя уже догадывался, что найдет их жилище пустым, грязным и заброшенным. У него перехватило дыхание. Она ушла, уехала с другим в Париж, причем так, чтобы он сразу узнал об этом. И Джима мучило ощущение, что уже ничего нельзя сделать, даже просто сглотнуть слюну.

Он открыл холодильник. Как обычно, на полке его любимая еда – два бычьих сердца, завернутые в бумагу. Срок годности давно истек: мясо насквозь прогнило. Ведь мясо разлагается, разрушается, служит пищей для червей, так же как и тело. Тело – еда для червей.

Запах был невыносим. Джим захлопнул холодильник и распахнул настежь окна. Его поглотили безнадежность и отчаяние.

В дом нанесло песка – дули ветры из пустыни, те, что нагоняли в город смог. Джим чувствовал себя совершенно убитым.

Чтобы вернуться к жизни, чтобы победить депрессию, пришло решение: поехать к ней. Пам и новая жизнь. Он точно знал, как ее можно вернуть, немного меньше – как удержать.

«Спокойно, Джим, ты справишься!» Он удивился, что так хорошо помнит голос своей матери, тон, которым она ободряла сына в детстве, когда отец ругал его.

Новая жизнь. В Европе. В Париже. В поисках своего сердца. В поисках своей души.

8
26 августа 2001 года. Париж
Дальше – только чистые страницы

Не знаю, где я оказалась. Я миновала мэрию и Центр Помпиду, но дальше заблудилась и перестала понимать, куда иду. Поворачиваю направо и выхожу на открытое пространство. «Вогезская площадь» – читаю на табличке. Не знаю почему, здесь я чувствую себя спокойнее, кажется, могу остановиться и передохнуть. Нужно прийти в себя, чтобы обдумать, мысленно восстановить все, что случилось. Сажусь на скамейку и замечаю, что мое белое платье все забрызгано кровью.

Кто был этот человек? Зачем он сделал это? При чем здесь мой отец и, самое главное, кто мой отец?

«Я здесь, чтобы помешать тебе следовать за его тенью и слушать свое сердце…»

Не понимаю. Шагаю наугад в темноту, в потрясении и замешательстве.

Подхожу к фонтанчику, чтобы смыть с себя эти ужасающие пятна. Полностью заставить их исчезнуть мне не удается, но они бледнеют и теряют форму. Теперь они меньше бросаются в глаза и труднее понять, что это кровь.

Возвращаюсь на скамейку. Благоухающий парижский вечерний воздух освежает меня и помогает собраться с мыслями. Быть может, нужно обратиться в полицию и все объяснить, но наверняка тогда я сразу окажусь в тюрьме и, скорее всего, никогда оттуда не выберусь. Ни один свидетель, даже Раймон, не сможет подтвердить, что не я убила этого человека. Тем более со стороны это выглядело именно так: нож, пронзивший его сердце, оказался в моих руках. И это видели все.

Слышу шаги в саду. Нужно спрятаться – или, может быть, принять непринужденный вид? Да, пожалуй, так лучше. Мужчина, неопрятный, какого-то запущенного вида, садится напротив и смотрит на меня. В руках у него блокнот, он записывает что-то при свете городского фонаря, затем поднимает глаза на меня, потом возвращается к своему блокноту. Может, он меня рисует? Лучше уйти, убежать отсюда. Я поднимаюсь, но в тот же миг он, улыбаясь, заговаривает со мной тоном подвыпившего человека:

– Не переживайте, мадемуазель. Понятно, что вы невиновны. Виновных могут спасти только невинные. У меня сообщение для вас: идите на кладбище Пер-Лашез. Там вы начнете все понимать.

У него легкий американский акцент. От него несет пивом, черты лица мягкие и тонкие. Особенно меня поражают его голубые глаза: два сияющих драгоценных камня на разрушающемся фасаде. Молодые улыбчивые глаза на старом лице. У него белые зубы юного американца и длинная неухоженная борода глубокого старца.

– Что вам нужно от меня?

– Ничего, что бы уже не было предрешено.

– Что вы хотите сказать? Что предрешено, кем?

Он мягко разводит руками:

– Путь будет долгим, мадемуазель. И вам придется доверять незнакомым людям, которых нужно научиться узнавать. Постараюсь оберегать вас как могу, но издалека. Большего мне не дано. Поверьте. Сейчас не время для вопросов.

Какое право имеет этот человек указывать мне, что я должна делать, и почему я должна доверять ему?

И все-таки я его не боюсь.

Он подает мне блокнот, обычный, на спиральке, как у студентов, и удаляется, растворяясь в ночи. Неожиданно я чувствую себя брошенной, потерянной. Сжимаю тетрадь, оставленную мне незнакомцем, и вижу, что она открыта на странице со стихами:

 
Ангел бежит
Сквозь внезапный свет,
Сквозь комнату.
Призрак впереди нас,
Тень позади нас.
Каждый раз, когда мы замираем,
Мы падаем.
 

Дальше – только чистые страницы.

9
12 декабря 1970 года. Новый Орлеан
Там будешь искать твою душу и там же оставишь ее

Ему пришлось вернуться в Новый Орлеан: подвернулась работа. Он не хотел, но отказаться оказалось невозможно. Он был обязан сделать это для Рэя, для Робби, для Джона. [7]7
  Рэй Манзарек, Робби Кригер, Джон Денсмор вместе с Джимом Моррисоном входили в состав американской рок-группы «The Doors», созданной в 1965 г. в Лос-Анджелесе.


[Закрыть]

Джим предпочел бы вернуться сюда один, чтобы увидеть другие места, узнать целиком этот город, увидеть Анн. Анн, которую он не забыл.

Атмосфера города на берегу озера не отпускала его, и воспоминания о пережитом здесь нередко облегчали боль. Ему хотелось бы найти Анн, но на поиски не оставалось времени – оно было только для песен, для выступлений.

Джима втолкнули в зал, словно мешок, и неожиданно он почувствовал, что тяжесть, давящая ему на плечи, сильнее обычной. Больше даже, чем когда он бывал вдребезги пьян. На какой-то миг у него подогнулись колени. Но, совершив над собой усилие, он улыбнулся и поднялся на сцену.

На мгновение замер там в темноте.

Группа начала играть, и он включился в их обычное шоу. Но чем дальше, тем сильнее Джим ощущал давление окружающего пространства, темного ангара на мысе залива Нового Орлеана. Чувствовал враждебное присутствие. Духи рабов и работорговцев, казалось, витали среди публики. Черная магия, вуду, грабежи, наркотики, убийства, кровь. Много крови должно было пролиться в этом пространстве.

Ему почудился знакомый запах – крови ягненка. Тот самый, что он ощутил впервые несколько месяцев назад. Теперь запах настолько усилился, что Джим уже не мог сосредоточиться. Исчезали из памяти слова, перед глазами, как наяву, вставал ритуал той сентябрьской ночи.

Он больше не слышал музыку, вместо нее в ушах звучала барабанная дробь. И громче всего летел над головами мотив танца змея Мойо. Джим никогда бы не подумал, что сможет вспомнить его, но в какой-то миг этот ритм буквально просверлил его мозг.

Он ухватился за стойку микрофона, чувствуя, что душа покидает его, в то время как ужас парализует каждый мускул: в темноте, среди публики бродит изголодавшийся тигр. Он ощутил абсолютную уверенность – это не галлюцинации, не какие-то видения, вызванные алкоголем; там, среди толпы, слушавшей его все более слабеющий хриплый голос, находится тигр, появившийся здесь лишь из-за него.

Когда он пришел в себя, тигр исчез, и Джим с трудом начал петь, чувствуя невыносимую усталость.

Вдруг он заметил горящие глаза, которые не отрываясь смотрели на него сначала из центра зала, потом начали приближаться. Тигр снова был там и нацелился на Джима.

Джим схватил стойку микрофона и обрушил на прыгнувшего на сцену тигра град бешеных ударов. Он отбивался изо всех сил, но тигр снова и снова возвращался, не замечая сопротивления.

Вдруг кто-то положил руку на его плечо. Тигр исчез, и Джим замер, ожидая, когда смолкнет музыка.

«Когда музыка смолкнет, выключи свет…» Джим помнил только, что менеджер после концерта проводил его до черного лимузина, держа за руку, как ребенка, которого первый раз ведут в детский сад. Посадил сзади, прежде чем остальные музыканты в молчании устроились рядом. Захлопнулись дверцы, затемненные стекла поднялись, и автомобиль медленно покатил в направлении гостиницы, куда, казалось Джиму, они никогда не доберутся. В машине, медленно ползущей во влажном тумане, повисло тяжелое молчание.

Джим посмотрел в боковое стекло, потом открыл окно, чтобы вдохнуть глоток свежего воздуха, и волшебная ночь Нового Орлеана бросилась ему на помощь. Туман, луна, сакральная блюзовая мелодия, госпел с возгласами: «Аллилуйя», медленное убаюкивание машины несли спасительное облегчение. Джим снова видел все, как на сцене; он уже входил во вкус, когда машина, резко затормозив, остановилась перед гостиницей.

Друзья под руки вывели его наружу, взяли ключи, поднялись вместе на лифте до его третьего этажа. «Обойдешься сам?» – «О’кей, о’кей, без проблем». И они отправились на пятый этаж.

Одиночество его оказалось недолгим – он тут же обнаружил Анн, сидевшую под дверью его комнаты. Девушка напоминала маленькую птичку, а совсем не жрицу вуду, какой он увидел ее впервые. Эта непредвиденная встреча обожгла его сердце. Он снова стал Джимом, рыцарем Джимом, протянувшим руку Анн, чтобы помочь ей подняться, чтобы защитить ее.

– Я должна сказать тебе очень важную вещь, Джим. Важную для меня и для тебя.

Замолчав, она прошла в комнату.

Джим снова почувствовал радость жизни. Он был счастлив, он знал, что важен для нее, что не одинок.

Они сели рядом на кровать, и Анн прошептала ему слова, ясные и глубокие, которые сразу проникли в его сознание. Его душа снова пела, не требуя никаких усилий. Казалось, что они были вместе всегда.

Анн продолжила:

– Есть место, куда ты должен поехать, Джим, чтобы найти свою душу и там же оставить ее. Но это не конец. Только начало – в ожидании, что твоя душа сольется с частичкой меня самой.

Джим повернулся, чтобы лучше видеть Анн, лучше понять ее. Он снова чувствовал себя опустошенным. Эта ночь казалась бесконечной. И каждая частичка вселенной была направлена на него, говорила с ним, указывала дорогу.

– Есть законы, которые непостижимы для большинства из нас, Джим. Хотя они очень просты. – Голос Анн стал другим, глубоким. – Мы мелкие и незначительные создания, если не отдаемся тем силам, которые движут миром и рождают жизнь. Ту жизнь, которая есть сейчас внутри меня. Все течет и изменяется. Преобразуется и растет. Ты должен уметь распознавать эти изменения, знать, куда они повлекут тебя. Поэтому тебе нужно уехать, мой любимый.

Джим хранил молчание, потрясенный, весь во власти эмоций. Анн отличалась от всех, кого он когда-либо знал. Казалось, ей нужен не просто он, но некто больший или что-то большее.

– Здесь ты оставишь частицу себя самого, часть твоей жизни, которая сможет когда-нибудь найти тебя, вновь соединиться с тобой. Но это произойдет не сейчас. Момент еще не наступил.

Анн поцеловала его, и любовь снова соединила их. И казалось, не могло быть иначе, их встреча была предначертана в книге их жизни, свободной, глубокой, обжигающей.

Анн со счастливой улыбкой поднялась и направилась в комнату, где лежали ее вещи. Она вернулась с книгой, очень старой, в старинном переплете. Джим смотрел на все с любопытством.

– Это принадлежит моей семье. Книгу привезли в Америку более четырехсот лет назад из Франции. И сейчас ее нужно вернуть назад, в Париж.

– Почему именно сейчас? Что должно произойти?

– Раньше люди не были готовы понять то, что в ней написано. Ее могли уничтожить. Сейчас пришло время, и ее нужно отвезти в Париж. Ты мог бы это сделать.

– Я? А почему не ты, если это так важно?

– Потому что, узнав ее содержание, ты сможешь спасти свою жизнь. И жизнь многих других.

Джим посмотрел на Анн. Он полностью доверял ей и понимал, что не может обмануть ее. Взяв книгу из ее рук, он стал осторожно перелистывать страницы, стараясь не повредить их. Буквы оказались ему незнакомы.

– Что это за язык?

– Древнегреческий.

– Но я не знаю его.

– В Париже есть один человек, мой друг, художник, который сможет помочь тебе.

Джим чувствовал, что Анн права. Не следовало слишком задумываться – совпадения подталкивали его настигнуть Памелу в Париже. Там, и только там он сможет победить взгляд тигра.

Да, он выполнит желание Анн, обещал он.

10
Ночь с 26 на 27 августа 2001 года. Париж, комиссариат района Нотр-Дам
Улики рано или поздно найдутся

– Садитесь сюда. Инспектор сейчас придет.

Полицейский указывает на стул, и Раймон машинально садится, даже не отвечая ему.

Он потрясен: первый раз в жизни попал в полицейский участок и до сих пор не может понять почему. Он с трудом пытается восстановить в голове ход событий этой проклятой ночи. Все случилось так быстро…

Итак, какой-то человек позвал Жаклин, она отошла с ним в сторону, после чего начался полный абсурд: человек весь в крови упал на землю, а Жаклин убежала, прежде чем крики людей взбудоражили площадь, выведя толпу из транса. Казалось, что это часть спектакля, так хорошо соответствовавшего экстраординарному вечеру.

Потому Раймон и не отреагировал вовремя, не последовал сразу же за Жаклин. Он бросился за ней каким-то мигом позже и тут же потерял ее из виду. Она будто растворилась в воздухе.

Тогда он вернулся за столик, попробовал позвонить ей – и услышал мотив «Хабанеры» из «Кармен», звучащий из сумки Жаклин, оставленной на стуле. Значит, у нее с собой ни документов, ни телефона.

Вокруг него уже стягивалась толпа, он чувствовал на себе взгляды. Многие сразу же покинули площадь, боясь оказаться замешанными в преступлении. Другие, хоть церемония ужина и была прервана, оставались перед собором Нотр-Дам, желая узнать, что же будет дальше. Раймону казалось, что они хотят помешать ему покинуть место преступления. Но он и не собирался бежать.

– Невозможно, чтобы никто из вас не был с ним знаком! – с нетерпением восклицает комиссар Дженессе.

Раймон в полном смятении, и ситуацию, уже саму по себе непростую, усугубляет тот факт, что Даниэль Дженессе – женщина, к тому же очень красивая, хотя и несколько суровая. От столь привлекательной женщины Раймон вынужден скрывать, какое гипнотическое впечатление производит на него ее лицо: правильные черты и неожиданный узкий киргизский разрез глаз, не оставляющих никакой надежды.

– Я его не знаю и убежден, что Жаклин тоже не была знакома с ним.

– Объясните тогда, почему ваша приятельница отошла с ним в сторону?

– Этот приятный, внушающий доверие господин, казалось, нуждался в помощи…

– Хорошенькую же помощь оказала ему ваша подруга!

– Жаклин невиновна!

Даниэль склоняется над Раймоном, и он чувствует запах ее смуглой кожи.

– Послушайте, господин Сантей, я понимаю, что вы хотите защитить свою подругу…

– На что вы намекаете?

– Я ни на что не намекаю, лишь констатирую факт: больше сотни человек видели, как Жаклин Морсо, американская гражданка, вонзила нож в сердце честного и порядочного парижанина Жерома Дзубини, наследника большой цирковой семьи. Если этого для вас недостаточно…

– Нет, для меня недостаточно. И не должно быть достаточно и для вас. У нее не было мотива…

– Можно убить и без повода. Запомните это, господин Сантей.

Лицо Даниэль сурово и непроницаемо.

– Я могла бы арестовать и вас за соучастие в убийстве Жерома Дзубини, но у меня нет доказательств. Свидетели говорят, что видели, как вы вернулись к столику после попытки догнать вашу подругу. Соучастники обычно не совершают подобной глупости.

Раймон издает вздох облегчения: он не смог бы перенести даже минуты в заключении, и, кроме того, нужно было любой ценой помочь Жаклин. Нет ни малейшего сомнения, что она жертва какой-то интриги, заговора. Он вдруг осознает, что думает о Жаклин с неожиданной нежностью, как о маленькой девочке, невинной душе.

– Разумеется, вы должны оставаться в нашем распоряжении. Что, если рано или поздно найдутся улики и против вас, господин Сантей?

Раймон смотрит на инспектора Дженессе, ощущая глубокую тревогу.

Опустив глаза, он пожимает ей руку и спешит покинуть участок.

Прохладный рассветный воздух бодрит, но в сознании Раймона неотвязно присутствуют два образа: распростертый на земле окровавленный человек и суровый взгляд зеленых глаз инспектора.