Текст книги "Мост через бездну. Книга 4"

Автор книги: Паола Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

На гранитном памятнике – огромном валуне у въезда в урочище Сандармох – высечены слова: «Люди, не убивайте друг друга».

 
«Люди, не убивайте
друг друга!» – кричат слова.
«Мертвых не забывайте!» —
Шепчет могил трава.
Жертвы репрессий лютых
С камня взывают к нам:
«Не возвращайтесь, люди,
К сталинским временам!»
 

Олег Мишин

Сегодня Сандармох – интернациональный мемориал, где на 10 гектарах в ходе раскопок было обнаружено 236 расстрельных ям (в каждой от 20 до 180 человек).

Мемориальное кладбище Сандармох

Но Флоренского среди этих казненных не было. Родственникам сообщили, что отец Павел умер 15 декабря 1943 года. Эта дата, как выяснилось позже, оказалась вымышленной. Последняя встреча с семьей (П. А. Флоренский был женат на Анне Михайловне Гиацинтовой, у них было пятеро детей) состоялась в 1934 году, а письма от Павла Александровича перестали приходить в 1937-м. Вокруг смерти Флоренского тоже строилось множество предположений. Наиболее вероятная версия: его приговор был приведен в исполнение 8 декабря 1937 года, чему есть документальное подтверждение. Страшно читать строки Свидетельства о смерти П. А. Флоренского: «Гражданин Флоренский Павел Александрович умер 8 декабря тысяча девятьсот тридцать седьмого года в возрасте 55 лет… Причина смерти – расстрел. Место смерти – область Ленинградская». По словам Вениамина Викторовича Иофе, российского правозащитника и историка, тесно связанного с исследованиями урочища Сандармох: «Известный христианский богослов (совершенно очевидно “восхвалявший Христа”) П. А. Флоренский… был первоначально осужден за “восхваление Гитлера”, а к расстрелу приговорен за “восхваление Троцкого”» (Иофе В. В. Большой террор и имперская политика СССР: По следам большого соловецкого расстрела 1937 года // Посев (Москва) 1997. № 5).

Но есть и другая версия. В своих письмах сыну Флоренский писал об исследованиях, связанных с тяжелой водой (тяжеловодородной). Сегодня такая вода используется в ядерных реакторах и для производства ядерного оружия. В связи с этим некоторые исследователи предполагают, что отца Павла могли вывезти под другой фамилией из Соловков в секретные лаборатории, где он и занимался исследованиями в этой области. Возможно, когда-нибудь правда откроется. На сегодняшний день достоверно лишь то, что в середине XX века отец Павел был посмертно реабилитирован: «за неимением состава преступления».

Говоря о судьбе этого уникального человека, мы уложились в несколько страничек. Но стоит только представить себе, что стоит за каждой строкой… Это ужасная трагедия. Потеря таких людей, как отец Павел Флоренский, – это невосполнимо. Истребление таких людей является катастрофой для культуры и истории нашей страны.

Павел Александрович Флоренский, прожив такую сложную, полную лишений жизнь, не сломался, остался верен и своим идеям, и своим идеалам, и своей вере.

Внук Павла Флоренского, игумен Андроник, основатель и директор музеев священника Павла Флоренского в Сергиевом Посаде и Москве, написал ряд сочинений о философских идеях отца Павла. Он выделяет несколько главных положений в философии Флоренского: 1. Всё духовное имеет материальное подтверждение, и, наоборот, всё материальное имеет духовную основу. 2. Любое произведение искусства надо рассматривать через идею воплощения. 3. Стоит рассматривать идею происхождения культуры из религиозного культа.

Павел Флоренский, по словам игумена Андроника, искал в любом объекте исследования если не положительное, то рациональное, благое зерно. Например, исследуя языческие религии, он проводил очень интересную параллель между христианством и греческими мистериями о воскресающем боге Дионисе: эти мифы можно рассматривать не только с точки зрения язычества, но и как зарождающуюся идею о возможном воскресении. И главным здесь является философское осмысление, а не противостояние религиозного языческого культа христианству.

В одном из интервью игумену Андронику задали вопрос об увлечении отца Павла оккультизмом. На что игумен ответил, что оккультизмом, как и предсказывал Флоренский, был пропитан весь XX век, но отец Павел оккультизмом не занимался, а изучал его, относился к этому явлению как к предмету исследования. Более того, по словам игумена, в своих работах Флоренский отмечал, что пути Господни неисповедимы и каждый приходит к познанию истины своим путем. Но есть высшие или окольные пути познания истины, когда есть вера, а есть опасный путь, ведущий в духовный тупик. Оккультизм – опасен, но для того, чтобы показать это, его надо изучить. Изучить, чтобы показать, что данный путь – незаконный, ошибочный, ведущий к гибели. Оккультизм эксплуатирует потребность человека в общении с ушедшими в другой мир людьми. И на этой почве плодятся в огромных количествах колдуны и маги, готовые «помочь». Чем придется расплачиваться после совершения таких обрядов? Хорошо, если только потерей денег. Церковь считает потребность общения человека с умершими близкими благой, для такого общения существует молитва об усопших, заупокойные службы. Это общение должно быть безопасным для человека, в том числе и с духовной точки зрения. А оккультизм создает зыбкую иллюзию возможности, но подрывает человеческую психику, человек оказывается незащищенным. Отец Павел предупреждал, что наступление атеизма и оккультизма на человеческую культуру неизбежно, и главной защитой и опорой для людей должна стать вера.

У священника Павла Александровича Флоренского есть фраза, очень известная: «Есть Троица Рублева, следовательно, есть Бог» (Флоренский П. А. Иконостас. М., 1995). Удивительно простая и в этой своей простоте совершенно гениальная мысль. Павел Флоренский рассматривал икону как окно. Окно, через которое нам дана возможность созерцать мир горний. Отец Павел говорил в своей работе «Иконостас» о том, что иконописцы показали нам Лики, но не создали Их, а только «отверзли завесу, заслоняющую наши духовные очи». И не изображению мы поклоняемся, в нашем сознании и нет никакого изображения: есть доска с красками, и есть Лики, явление, энергия, свет некоторой духовной сущности, а точнее сказать, благодать Божья.

Говорить о философском наследии Павла Александровича Флоренского можно бесконечно. И чем больше наши познания, чем шире кругозор, тем интереснее для нас с вами будет эта тема.

ГЛАВА 6
Асимметрия гармонии

Что для нас является всегда сигналом цивилизации? Главным сигналом любой цивилизации или любой культуры является ее архитектура. Это главное. Вся сигнальная система всегда связана с архитектурой. Есть две формы культурной деятельности, которые соединяют в себе несоединимое, но главное в нашей жизни – философию с бытом. Или философию с утилитарностью жизни. Эти формы – архитектура и наше платье-костюм.

Архитектура – это всегда мышление людей о мире, в котором они живут. Это всегда то, что они о нем думают и как они его осмысляют. Именно поэтому все изменения в архитектуре очень показательны. Архитектура – это вещь, живущая в пространстве, это пространственная форма. А все изменения происходят через наше представление о пространстве.

Например, современное городское пространство – это сфера непрерывной коммуникации.

Здесь происходит бесконечный процесс осмысления и переосмысления людьми окружающей действительности. При этом сами люди не только трансформируют архитектурную среду, но и сами изменяются в связи с этой трансформацией. Каждая последующая постройка создает новый архитектурный ансамбль с уже существующей формой. Архитектурные памятники обретают новые смыслы, преображаются под действием современных материалов, технологий и стилистик. Этот процесс бесконечен.

Первым меняется наше представление о пространстве, а изменения – это есть следствие. Импрессионизм начинается с того момента, как изменилось представление о пространстве. Конструктивизм, революция – все эти вещи есть следствие изменения нашего представления о пространстве. Пространственный ансамбль – вещественное воплощение нашей мысли об окружающем мире. А вот для того, чтобы эту мысль воплотить, надо знать простую вещь: как цемент разводится и как кирпичи кладутся. То есть мы с вами должны уметь соединять архитектуру с глобальностью мышления. Это подобно искусству кройки и шитья – пуговичка, иголочка, ниточка.

То же самое и костюм – потрясающе интересная вещь. Философия костюма удивительна. Когда говорят о том, что Средневековье – это «темные времена», хочется возразить: «А давайте посмотрим на пуговицы этих “темных веков”. Пуговицы, на которые застегивались их “темные” камзолы!»

Исторические пуговицы

Почему пуговицы? Потому что пуговица – это индустрия. Это не собор и не корона Карла Великого – тут штучное дело. Хотя, конечно, корона Карла Великого вызывает большое изумление и ее обязательно надо видеть, но в данном случае не в ней дело, а в пуговице, потому что пуговица – это индустрия. И лампочка – тоже индустрия. Индустрия – это то, что должно изготавливаться в огромных количествах. История пуговицы насчитывает не одно тысячелетие и чрезвычайно интересна. Функция этого изделия не сводилась к утилитарной (то есть непосредственно к застежке). На Руси пуговица имела магическое значение и, как правило, выполняла роль амулета или оберега. Такая пуговица могла быть любой формы, например содержать в себе символ солнца или заговоренный узор, изображать птиц и зверей. Она ничего не застегивала, но могла позванивать, как бубенец, быть в форме гирьки, пришитой к вороту, или быть ярко-красной (чтобы отпугивать злые силы). Первые пуговицы, найденные в долине Инда, на территориях Древней Греции и Рима, в скифских захоронениях, скорее всего имели декоративную функцию.

В Средние века пуговицы сначала появились на переплетах книг, а потом перекочевали и на одежду. Причем изначально женщины отказывались от пуговиц, отдавая предпочтение более привычным булавкам и шнуркам. «Распробовали» пуговицы мастера по изготовлению брони. Рыцарский панцирь должен был плотно смыкаться, но не сковывать движения. Пуговица с успехом выполнила это требование. Латы и доспехи ушли в прошлое, а пуговица так и осталась символом рыцарского сословия и постепенно перекочевала в сословие чиновничье и военное. Эти маленькие кругляшки стали точными опознавательными знаками. Вспомните разговор гоголевского коллежского асессора Ковалева с его собственным носом:

«– Милостивый государь… – сказал Ковалев с чувством собственного достоинства, – я не знаю, как понимать слова ваши… Здесь все дело, кажется, совершенно очевидно… Или вы хотите… Ведь вы мой собственный нос!

Нос посмотрел на майора, и брови его несколько нахмурились.

– Вы ошибаетесь, милостивый государь. Я сам по себе. Притом между нами не может быть никаких тесных отношений. Судя по пуговицам вашего вицмундира, вы должны служить по другому ведомству.

Сказавши это, нос отвернулся и продолжал молиться.

Ковалев совершенно смешался, не зная, что делать и что даже подумать»

(Н. В. Гоголь «Нос»).

И действительно, мундир с литыми пуговицами и обозначенными на них гербами и дополнительной арматурой (эмблемы родов войск или министерств) был «говорящим» и мог рассказать знающему человеку много больше, нежели хотелось бы собеседнику. Существовали даже разные регламенты, фиксирующие количество пуговиц на одежде для людей разного ранга и сословия.

Пуговицы изготавливались из серебра, золота, слоновой кости, фарфора, драгоценных и полудрагоценных камней и свидетельствовали о состоятельности своих хозяев. Порой за платье платили на порядки дешевле, нежели за пуговицы, на него пришитые. Конечно, тут же появился соблазн украсть пуговицы в надежде, что такое воровство будет списано на неосторожность самого хозяина. Пропажу пуговиц расследовали, как пропажу драгоценностей.

Пуговицы передавались по наследству. Пуговицы могли стать и предметом азартной игры. Вспомните описание этой игры в повести Валентина Катаева «Белеет парус одинокий». Действие разворачивается в 1905 году, и речь идет о мальчишках: «Наконец, Гаврик добывал деньги игрой в ушки. Эта игра только что вошла в моду. Ею увлекались не только дети, но и взрослые. Ушками назывались форменные пуговицы различных ведомств, со вбитыми внутрь петельками.

В общих чертах игра состояла в том, что игроки ставили чашечки ушек в кон, а затем по очереди били по ним специальной ушкой-битой, стараясь их перевернуть орлом вверх. Каждая перевернутая таким образом ушка считалась выигранной.

Игра в ушки не была труднее или интереснее других уличных игр, но в ней заключалась особая, дьявольская прелесть: ушки стоили денег. Их всегда можно было купить и продать. Они котировались по особому курсу на уличной бирже.

Гаврик блестяще играл в ушки. У него был твердый, сильный удар и очень меткий глаз. В короткое время он приобрел славу чемпиона. Его мешочек всегда был наполнен превосходными, дорогими ушками. Когда его дела становились особенно скверными, он продавал часть своего запаса.

Но его мешочек никогда не пустовал. На другой же день Гаврик выигрывал еще больше ушек, чем продал накануне.

Таким образом, то, что для других было развлечением, для мальчика стало чем-то вроде выгодной профессии. Ничего не поделаешь, приходилось выкручиваться!» (Катаев В. П. Белеет парус одинокий. Хуторок в степи. М.: Советский писатель, 1987)

И переживания мальчика Пети, который проигрывает свою коллекцию пуговиц:

«33 ушки. О, как много их было!.. Дутые студенческие десятки с накладными орлами. Золотые офицерские пятки с орлами чеканными. Коричневые – коммерческого училища, с жезлом Меркурия, перевитым змеями, и с плутовской крылатой шапочкой. Светлые мореходные со скрещенными якорями. Почтово-телеграфные с позеленевшими молниями и рожками. Артиллерийские с пушками. Судейские со столбиками законов. Медные ливрейные величиной с полтинник, украшенные геральдическими львами. Толстые тройки чиновничьих вицмундиров. Тончайшие писарские «лимонки» с острыми, режущими краями, дающие при игре комариный звон. Толстые одинарки гимназических шинелей с серебряными чашечками, докрасна вытертыми посредине.

Сказочные сокровища, вся геральдика Российской империи, на один счастливый миг были сосредоточены в Петиных руках.

Ладони мальчика еще продолжали ощущать многообразные формы ушек и их солидный свинцовый вес. Между тем он был уже совершенно разорен, опустошен, пущен по ветру. Вот тебе и волшебный неразменный пятак!

Мальчик думал об ушках, и только об ушках. Они стояли все время перед его глазами видением приснившегося богатства. Он рассеянно смотрел за обедом в тарелку супа, в масляных капсюлях которого отражались по крайней мере триста крошечных абажуров столовой лампы, он видел триста сверкающих ушек с золотыми орлами.

Он с отвращением рассматривал пуговицы отцовского сюртука, обшитые сукном и не представляющие ни малейшей ценности.

Вообще он только сегодня заметил, что, в сущности, живет в нищей семье, где во всем доме нет ни одной приличной пуговицы»

(Катаев В. П. Белеет парус одинокий. Хуторок в степи. М.: Советский писатель, 1987).

Пуговица сегодня – это не только индустрия, это история, которая порой стоит совсем не малых денег.

Необходимым элементом одежды пуговица стала тогда, когда появилась одежда облегающая, когда появился особый крой и европейцы научились шить одежду по фигуре. Да и сама потребность в изменении фасона одежды диктовалась не чем иным, как сменой мировоззрения. Чем быстрее развивались новые технологии, тем разнообразнее и доступнее становились пуговицы. К XVIII веку пуговицы были доступны всем слоям населения, изготавливались из недорогих материалов. По-прежнему сохранились все функции пуговицы: от утилитарной до информационной. Сегодня мы, глядя на этот маленький предмет, можем легко сделать вывод: какая пуговица была распространена, как, куда и чем она пришивалась, – вот на таком уровне находилась и культура.

* * *

То же самое происходит и с архитектурой. Мы считываем семантику архитектуры. И надо сказать, что семантическое, то есть смысловое, значение архитектурного произведения не менее важно, чем художественный облик или назначение функциональное. Архитектура – это соединение того, как человек мыслит, с искусством «кройки и шитья». И главное в этом процессе – материал. Архитектура – это и есть материал. Стоунхендж – это материал с грудой камней, храм – это материал.

Современный мир с его возможностями расширил для человека все мыслимые и немыслимые границы. Сегодня легко оказаться в любом месте земного шара, стоит только пожелать.

Возьмите архитектуру Крита: отправившись в Кносс и Фест, вы видите нечто, что нельзя увидеть ни в Микенах, ни в Тиринфе. Вы не видите ни камни, ни причудливый циклопизм, а видите Лабиринт, построенный Дедалом, чтобы скрывать получеловека-полубыка. Вам и сегодня не разрешат здесь ходить в одиночку. А что такое Лабиринт? Что такое философия Лабиринта? Что значит философия этой архитектуры?

Для греков вся архитектура, сколько бы ее ни было, сводилась к одной глобальной идее. Вся греческая архитектура – перипта. Периптер прекрасен – это поразительная архитектура, которая примиряет небеса с землей и, независимо от того, где вы находитесь – вблизи или внутри, странным образом создает Нечто – некий инструмент, который обязательно вас гармонизирует. Это удивительно. Вы словно в храме Божьем побывали. Происходит прецедент гармонии перипты, что имеет определенную высоту и сечение. Сила перипетра заключается в том, что он имеет тайну: его короткая сторона равна, если принимать длинную сторону за единицу, 0,65. Не 0,5 к единице, а единица к 0,65. И, если с короткой стороны периптера находится 7 колонн, то по длинной стороне их должно быть 15, при этом угловая колонна засчитывается как с короткой, так и с длинной стороны. Главное – это 0,65. Маленькое отклонение от симметрии входит в правило золотого сечения. Правило, имеющее небольшие внутренние нарушения. Маленькая асимметрия. Такая маленькая неточность. А неточностей здесь очень много, потому что так же, как и скульптура, все античное искусство предусматривает одну тончайшую к чувствительности деталь. Все кажется симметричным, но на самом деле – асимметрично. Жизнь всегда асимметрична, и в ней всегда присутствует неучтенный элемент. Что-то, что нельзя учесть ни при каких обстоятельствах. Какое-то искривление, какая-то неточность, какой-то маленький дефект. И в этом неучтенном элементе, в этой асимметрии прячется божественный дух художественности.

И когда к 40-м годам V века до н. э. греки обрели эту идею и облекли ее в художественную форму, она тут же коснулась театра, скульптуры и архитектуры. Из всех архитектурных идей мира греки создали самое главное – ордерную архитектуру. Было создано три ордера, то есть три модели, но мы считаем, что их всего лишь две плюс еще две, являющиеся комментариями к предыдущим.

Первая модель – «дорийская» или «дорическая», вторая – «ионическая» и третья – «коринфская». Дорический и ионический ордеры возникли в конце VII – середине VI века до н. э. Коринфская колонна – это уже комментарий, потому что коринфский ордер был создан во второй половине V века до н. э., собственно говоря, это эллинистическая модель. Четвертая модель, созданная уже в Древнем Риме, – тосканская, представляет собой комментарий к дорическому ордеру.

Дорический ордер

Ионический ордер

Коринфский ордер

Что является основой античного ордера? Основой любого античного ордера является то, о чем мы с вами уже неоднократно говорили, – периптер.

Как возник ордер? Мы знаем, как возникли Олимпийские игры. А ордер? Он появился неожиданно. Никто, никогда и нигде не видел, как он становился. Хочется провести аналогию с переходом от обезьяны к человеку. Какое-то звено потеряно. И питекантропа нашли, и кроманьонца отыскали. Все звенья цепи на месте, а самого важного, что ведет к человеку, нет! Пропало. Так же и тут. Что-то было, но пропало.

У нас не остается выбора: будем верить грекам, которые утверждали, что ордер создали пчелы из воска, а Аполлон, как высшая художественная инстанция, утвердил его. А греки воплотили идею в жизнь.

Для формы храма значение имеет периптер, и он сохраняет любой ордер.

Что входит в состав дорического ордера? Прежде всего, ордер точно так же, как и тело человека – от бедра до плеча и от плеча до макушки, делится на несомые и несущие конструкции. Раз, два, три. Две несущие и одна несомая. Несущая конструкция имеет фундамент или стилобат, состоящий из трех ступенек. Ступенек может быть и больше, но они должны быть кратные трем: шесть, девять и т. д. Ступеньки, в свою очередь, тоже делятся: две ступеньки – это стереобат, а верхняя – стилобат.

У дорического ордера колонна стоит прямо на стилобате. Верх колонны имеет подушечку. Она называется «эхин», высотой в две ладони. На эхине лежит плита, которая называется «абака». Таким образом, колонна тоже делится на три части: эхин, абака и ствол. И на эту конструкцию опиралась вся несомая верхушка с крышей – фронтон. В треугольнике фронтона и на крыше по его углам помещалась скульптура, скульптурная группа или орнаментальное украшение – акротерий. В дорическом ордере фризовая часть состояла из триглифов и метоп.

Парфенон. 447–438 гг. до н. э.

Каждый ордер воспринимался греками с точки зрения человеческого тела. Главный дорический храм Древней Греции Парфенон сохраняет пропорцию несущей части мужского тела 1:5 (высоты колоннады и длины храма). Говоря о несущей части тела, мы имеем в виду соотношение длины стопы человека к его высоте от стоп до основания шеи. Дорический ордер – монументально торжественный, мужественный, сдержанный в плане декора.

У ионического ордера есть свои отличительные детали. Он хрупкий, ствол колонны опирается на изящную профилированную базу, а верхняя часть имеет два завитка – волюты и непрерывный фриз. Витрувий сравнивал ионический ордер с утонченной женской красотой, тогда как в дорическом усматривал красоту мужскую.

Храм Аполлона в Коринфе. 550 г. до н. э.

С происхождением коринфской колонны связана красивая легенда, рассказанная Витрувием. В городе Коринфе жила очень красивая молодая пара. Они были влюблены, обручены, семьи молодых людей готовились к свадьбе. Но внезапно невеста заболела и незадолго до свадьбы умерла. Вместо свадебного кортежа по городу прошла траурная процессия. После похорон кормилица девушки собрала все ее украшения в плетеную корзину, закрыла плотной крышкой и отнесла на могилу своей любимицы. Весной на печальном холме, в том месте, где стояла корзинка, проросли ростки аканфа. Они вросли в плетенку, но через крышку пробиться не смогли и нашли выход к солнцу через плетеные отверстия, обрамляя нежными листьями и завитками корзину. Известный скульптор Каллимах, проходя по некрополю, увидел это чудо, и, восхищенный столь нежной красотой, запечатлел этот рисунок на бумаге, а затем перенес на капитель колонны. Коринфский ордер стали называть «девичьим».

Идея концепции ордера всюду одна и та же, а детали различные. Но красота состоит не в этом. Вся художественная красота помещается в развале интерколумния, расстояния между соседними колоннами в колоннаде или портике. Несмотря на то, что все колонны кажутся ровными, на самом деле они разные – у них бывают утолщения, а самое главное – внутреннее расстояние между ними не является одинаковым, то есть не равно самому себе.

Это становится понятным только тогда, когда вы видите все это в подлиннике. Никакая картинка не передает всю полноту впечатлений. В Коринфе есть дорический храм Аполлона. Вы на него смотрите и понимаете, что вдох есть, а выдоха-то нет.

Храм Посейдона на мысе Сунион. 490 г. до н. э.

Иосиф Бродский, путешествуя по историческим местам, напишет: «В 68 километрах от Афин, в Суньоне, на вершине скалы, падающей отвесно в море, стоит построенный почти одновременно с Парфеноном в Афинах – разница в каких-нибудь 50 лет – храм Посейдона. Стоит уже две тыщи с половиной лет.

Он раз в десять меньше Парфенона. Во сколько раз он прекрасней, сказать трудно, ибо непонятно, что следует считать единицей совершенства. Крыши у него нет.

Вокруг – ни души. Суньон – рыбацкая деревня с двумя-тремя теперь современными гостиницами – лежит далеко внизу. Там, на вершине темной скалы, в вечерней дымке, издали храм выглядит скорее спущенным с неба, чем воздвигнутым на земле. У мрамора больше сходства с облаком, нежели с почвой.

Восемнадцать белых колонн, соединенных белым же мраморным основанием, стоят на равном друг от друга расстоянии. Между ними и землей, между ними и морем, между ними и небом Эллады – никого и ничего.

Как и почти всюду в Европе, здесь побывал Байрон, вырезавший на основании одной из колонн свое имя. По его стопам автобус привозит туристов; потом он их увозит. Эрозия, от которой поверхность колонн заметно страдает, не имеет никакого отношения к выветриванию. Это – оспа взоров, линз, вспышек.

Потом спускаются сумерки, темнеет. Восемнадцать колонн, восемнадцать вертикальных белых тел, на равном расстоянии друг от друга, на вершине скалы, под открытым небом встречают ночь.

Если бы они считали дни, таких дней было бы шестьдесят миллионов. Издали, впрочем, в вечерней дымке, благодаря равным между собой интервалам, белые их вертикальные тела и сами выглядят как орнамент.

Идея порядка? Принцип симметрии? Чувство ритма? Идолопоклонство?» (Бродский И. Путешествие в Стамбул. 1985).

Мифы говорят нам, что именно с мыса Сунион бросился в море несчастный царь Эгей, увидев на корабле черные паруса вместо белых.

Сейчас храм Посейдона обнесен заграждением, и на него можно смотреть только с определенного расстояния. Он стоит полуразрушенный, но разрушенность античной культуры не в счет – там каждая часть имеет свое художественное значение и представляет собой целое. В этом и заключается великая тайна, возможная только для античности: когда она доходит до нас во фрагментах, мы все равно воспринимаем их как целое.

Мы еще не раз будем возвращаться к периптеру, потому что это основа всей европейской архитектуры, всего европейского классицизма, и сейчас к этому возвращается основа нашего классицизма, российского. В сущности, любого. Эта маленькая вещь обозримо гармонична.