Текст книги "Дочь Велеса (СИ)"

Автор книги: Пан Шафран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Ялика испуганно обернулась. На пороге застыла Радмила, с тревогой вглядываясь в посеревшее лицо ворожеи.

– Что с тобой, пресветлая? – обеспокоено спросила девушка.

– Все… Все хорошо, – бросив быстрый взгляд туда, где еще секунду назад возвышалась угрожающая сумрачная тень, ответила ворожея, с трудом разлепив пересохшие губы. – Наверное, от воздуха голова кругом пошла, в корчме натоплено сильно.

Видимо, удовлетворившись ответом, Радмила протиснулась мимо Ялики и жизнерадостно произнесла:

– Чудесная ночь.

Ворожея смогла только утвердительно кивнуть и неторопливо побрела следом, поминутно оглядываясь назад, на то место, где ей привиделся кошмарный фантом. Скрывшаяся в тени сумрачная фигура проводила удаляющихся девушек внимательным взглядом и, едва они растворились в ночной мгле, тут же расплылась пятном тьмы, из которой выпорхнул огромный черный ворон, стремительно взмывший в ночное небо.

Проводив ворожею до старого, слегка покосившегося и будто наполовину вросшего в землю дома сельской травницы, Радмила, простившись, поторопилась вернуться обратно, на постоялый двор, оставив Ялику в одиночестве, на которую тут же накатила волна неконтролируемого страха перед тем неведомым, что встретило ее за порогом корчмы.

Немалых усилий стоило ей прогнать начинающуюся панику, медленно сковывающую и тело, и душу в своих ледяных объятиях.

Ялика робко постучала. В следующую секунду распахнувшаяся дверь обдала её мягким обволакивающим потоком тепла, пахнущим пряными травами, выпечкой и еще чем-то неуловимо знакомым. Именно таким запомнился ей запах, царивший в избушке Яги Егоровны, затерянной среди вековечной чащобы.

За порогом в тусклом, пляшущем по стенам свете застыла маленькая сухонькая старушка с милым улыбчивым лицом, на котором, словно два игривых огонька, сверкали поблекшие, но все еще полные силы и непреклонной воли внимательные серые глаза.

– Входи, пресветлая, – пригласила травница, бросив настороженный взгляд куда-то за спину почему-то смутившейся ворожеи.

– Что там? – нервно спросила Ялика, оборачиваясь.

– Ничего, дочка, ничего, – ответила бабка Ведана, успокаивающе улыбнувшись. – Ничего не вижу, да вот токмо чую, что зло какое-то за тобой по пятам ходит, неровен час, схарчит да не подавится.

– Какое зло? – непонимающе переспросила Ялика, входя в сени, скупо освещенные горящей в светце лучиной.

Травница, подслеповато щурясь, опасливо посмотрела в ночную тьму и захлопнула дверь.

– Не ведаю, дочка, – вновь ласково улыбнувшись, отозвалась она. – Токмо чую. Я, может, и не так сильна в волшбе да ведовстве, как ты, да вот куда как опытнее. Годы научили смотреть так, как другие не умеют. Не в свое ты дело влезла, пресветлая, будет время, ответ нести придется.

Протянув сморщенную ладонь, старушка зачем-то робко коснулась плеча растерянной Ялики и тут же, нахмурившись, опасливо, как от огня, отдернула руку.

– Ты не слушай меня, старую, мало ли что мне на склоне лет привидится, – ласково обронила она. – Пойдем, я пироги напекла, молочком свежим угощу. Опосля и потолкуем.

Несмотря на робкие отнекивания, старушка провела ворожею из сумрачных сеней в ярко освещенную горницу, где за столом уже сидела пара светловолосых детишек лет одиннадцати-двенадцати от роду. Мальчик и девочка до того походили друг на друга, что Ялика тут же догадалась – близнецы. Беззаботно болтая ногами под столом и тихо переговариваясь о чем-то своем, ребятишки уплетали свежеиспеченные пироги, запивая их молоком из больших глиняных кружек, и, казалось, даже не замечая гостью.

– Это Огнеяры дети, – пояснила травница. – Те самые, которых Могута спас. Святозар и Лада. Ты садись, пресветлая, не менжуйся.

Услышав свои имена, дети разом пристально, не по возрасту настороженно посмотрели на аккуратно присаживающуюся за стол Ялику, пред которой тут же появилась заботливо поставленная старушкой кружка, до краев заполненная молоком.

– Бабушка Ведана говорила, что ты придешь, – серьезно заключил Святозар уже начавшим ломаться, но все еще остающимся по-детски высоким голосом, внимательно разглядывая ворожею.

– Ты знаешь, что с мамой? – печально спросила Лада. Сорвавшиеся с ее губ слова походили на нежный перезвон весенней капели. – Черный зверь маму забрал?

– Допили молочко-то? – строго прервала близнецов Ведана, ласково погладив по голове девочку. – Будет вам гостью расспросами пытать, да силу нечистую к ночи поминать. Лучше идите-ка, ребятишки, спать. Будет день светлый, будут и вопросы с ответами.

– Ну, бабушка, рано же еще… – в два голоса заканючили дети.

– Что вам велено было? – строго отозвалась Ведана. – Ступайте, я вам в горнице уже давно постелила.

Когда разочарованно бормочущие себе под нос ребятишки ушли, нахмурившаяся старушка тяжело опустилась на лавку напротив задумавшейся Ялики.

– Ох, соколики несчастные, – сокрушенно вздохнула Ведана. – Сиротками сделались. И что с ними теперь будет?

Мрачная ворожея оторвала взгляд от стоящей перед ней кружки и посмотрела на старую травницу.

– У меня дом хоть и большой, все поместятся, – горестно пояснила между тем Ведана, заметив сочувственный взгляда Ялики. – Да вот только совсем старая я сделалась, с двумя дитятками-то, поди, и не управлюсь… Ну, да ничего, сладим как-нибудь…

– Ведана, я же знать-то не знаю, что произошло, – оборвала старушку ворожея.

– И то правда, совсем я, старая, запамятовала, – согласилась та, досадливо всплеснув руками. – За тем тебя и позвала. Могута с тобой потолковать хотел, да умаялся с хворобой своей биться, спит, небось. Я-то думала, ты раньше проведать придешь…

Ялика требовательно молчала. Ведана настороженно покосилась на дверь горницы, в которой спали дети, и горестно вздохнув, принялась рассказывать, понизив голос почти до шепота.

– Пожар, пресветлая, случился у Огнеяры в имении. Да такой, что сельчане, туда ходившие, говорили, все дотла выгорело. Могута вот только и сумел, что детей вынести из огня, да сам еле ноги унес, а остальные все вместе с хозяйкой-то и погорели. Ох, не зря люди, видать, говорили, что Огнеяра колдовством черным промышляет. А я, старая, не верила. Я ж ее, Огнеяру-то, еще совсем малюткой помню, матери ее разродиться помогала. Ни тогда, ни сейчас не видела я на душе ее мрака да тьмы. А вот оно как оказалось. Быть такого не может, чтобы целое имение от искры одной так полыхало, что все в пепел выгорело.

– И не такое бывает, – осторожно заметила Ялика и спросила: – Дети о черном звере что-то говорили?

– Вот он-то и есть колдовство черное, – кивнула старушка. – Могута тоже, когда ко мне его принесли, о черном звере бредил. Я, как он в себя пришел, тихонько его и расспросила. Говорит, что в хоромы хозяйские, мужиков да девок дворовых раскидав, зверь огромный, что твой медведь, прошмыгнул, да такой черный, будто смоль. Опосля и полыхнуло, да до самых небес. Он внутрь кинулся – а там уже все в дыму да пламени, с трудом детей нашел, бока свои обжигая. Подхватил ребятишек, значит, да на улицу, а следом за ним крыша-то хором и сложилась. Глянул, а вокруг все постройки, все сараи да избы, уже до самого неба полыхают. Могута коня, что из конюшни горящей в страхе выскочил, за уздцы поймал, детей следом за собой посадил, да и в село наше поскакал, кровью от ожогов истекая.

– Так и было, – услышала за своей спиной Ялика тихий, но уверенный, бархатистый мужской голос.

Чуть ли не сметя со стола посуду, ворожея резко обернулась на звук и увидела Могуту, который, отрывисто дыша, прислонился к стене рядом с дверью, видимо, ведущей в дальнюю горницу. Он морщился от боли, прижимая здоровой левой рукой раненый бок, замотанный в белоснежную льняную ткань, на которой проступило большое ярко-красное пятно крови.

– Ох, соколик, встал-то зачем? – запричитала Ведана, вскакивая из-за стола, и поторопилась на помощь к раненому. И усадив его за стол, заботливо спросила: – Иван-чая хочешь, заварю?

Могута только покачал головой, даже не посмотрев в сторону суетящейся Веданы и, в очередной раз поморщившись, отрывисто произнес, вперив тяжелый взгляд в смутившуюся от такого пристального внимания ворожею:

– Права Ведана. Колдовство это было. Да только не Огнеярой наведенное. Нечего люд слушать, языки у них длинные, а голова им для того дана, чтобы было, куда ложку поднести. Толки о колдовстве хозяйки после того пошли, как муж ее, Тихомир, на охоте сгинул позапрошлой зимой. Вот и стали кумушки деревенские языками чесать, мол, Огнеяра мужа со свету колдовством черным сжила. Куда им знать-то, что я тело его изодранное в лесах нашел. Волки задрали. Зима суровая выдалась, вот зверье и осмелело.

Ялика отрешенно кивнула, прислушиваясь к тому, как ярится неожиданно поднявшийся на улице ветер. Разбушевавшаяся стихия словно пыталась проникнуть в ярко освещенную светлицу и, затушив гневным дыханием все лучины, отвоевать у света право безраздельно властвовать в возведенном самонадеянными людьми убежище, затопив его своим яростным воем и отдав обитателей на потеху ночной тьме. Ворожея зябко повела плечами, прогоняя морок.

– Если ты уверен, что колдовство не Огнеяра призывала, – немного рассеяно произнесла она, обеспокоено поглядывая в окно, – то кто, по-твоему, мог бы это сделать?

– А вот это мне не ведомо, пресветлая, – сокрушенно заметил Могута, пытаясь проследить за ее взглядом.

– Ялика, – чуть помедлив, отозвалась ведунья. – Меня Яликой при рождении нарекли.

– Хорошо, Ялика, – тут же подтвердил мужчина, чуть заметно скривившись от боли в обожженном боку, и мучительно, словно через силу вздохнув, продолжил: – Мы с Тихомиром друзьями были. Вместе в дружине княжьей служили, вместе кровь проливали, а когда он в родовое имение вернулся, меня с собой позвал, предложив в охранение к нему пойти, старшим над караулом сделав. Мне и возвращаться-то особо некуда было, родных давно схоронил, в родном селе и не ждет никто. Согласился я.

Могута на секунду замолчал, переводя дыхание. В этот момент его глаза затуманились поволокой боли, и он судорожно выпустил воздух сквозь плотно сжатые зубы. Ведана, тихонько охая и что-то неслышно бормоча, поставила перед ним кружку, наполненную исходящим горячим паром иван-чаем. Бросив неловкий взгляд в сторону внимательно слушавшей ворожеи и скорбно покачав головой, старушка ласково погладила сухой ладонью наморщившегося мужчину по голове, а затем аккуратно присела на краешек лавки, словно настороженная, охраняющая свой выводок птица, готовая в любую секунду вспорхнуть и прийти на помощь.

Справившись с приступом боли, Могута, удивленный неожиданной лаской, изумленно приподнял бровь и неторопливо продолжил:

– Незадолго до своей погибели Тихомир, будто смертушку чуя, попросил у меня клятву кровную, что, ежели его на этом свете не станет, то я в ответе за жену его да детей малых сделаюсь. Огнеяру уберечь – не уберег, так хоть детишек спас. А теперь знать хочу, кто колдовство навел, да жизнь невинную сгубил. А будет воля Богов, так и отомстить, чтобы после смерти своей, в Нави с Тихомиром да Огнеярой встретившись, ответ перед ними нести. Что скажешь, Ялика, по силам тебе? Отплачу серебром да златом, скопил кое-чего за годы службы верной.

– Так сгорело же все, – невпопад заметила ворожея, неотрывно наблюдая за окном, где, как ей казалось, начала сгущаться сумрачная угроза, заставляющая тоскливо сжиматься сердце в предчувствии скорой беды.

– Где монеты добыть, то моя дума, – натужно усмехнувшись, ответил Могута.

Едва стихли его слова, как Ялика заметила, что оконное стекло покрылось сетью расползающихся трещин, сквозь которые внутрь дома просачивались тоненькие ручейки черного змеящегося дыма, словно сотканного из ночной тьмы. Сквозь усилившиеся завывания ветра обомлевшая ворожея расслышала то ли тоскливый вой, то ли печальные женские стенания. В ту же секунду стекло лопнуло, разлетевшись по светлице полчищем сверкающих капель. Ворвавшийся внутрь ветер яростным порывом затушил мигнувшие на прощание лучины, погрузив дом в почти непроглядный мрак.

Странное оцепенение сковало тело и разум ворожеи. Она словно со стороны наблюдала за тремя застывшими неподвижными куклами-фигурами, оцепенело смотрящими на разбитое окно, не в силах даже пошевелить рукой. Затем вдруг ощутила, что кожу обожгло ледяным замогильным холодом, и отстраненно заметила, как с губ Могуты, в бессильной ярости вращающего глазами, сорвалось облачко заискрившегося в ледяной темноте дыхания. Вновь, на этот раз уже ближе, сквозь неистово завывающий ветер послышались тоскливые стенания, переходящие в едва слышимое бормотание. Спустя мгновение все стихло, и воцарилась гнетущая, терзающая разум тишина.

Ялика чувствовала, как, отдаваясь болезненным стуком в ушах, заходится ее сердце, в обезумевшем танце пытаясь прогнать сгустившуюся кровь по заледеневшим венам и сосудам. Видела, как безвольными кулями завалились на пол Ведана и Могута. Видела, как в затопленную половодьем мрака светлицу сквозь разбитое окно проскользнула размытая тень, сотканная из переплетающихся друг с другом языков тьмы. Видела, как тень, задержавшись, приняла очертания высокой худой женщины, чей дымчатый силуэт, укутанный в полуистлевший саван, засветился бледно-зеленым гнилушным светом, чуть разогнавшим сгустившийся мрак. В этом свечении, мягко обволакивающим окружающие предметы, Ялика заметила плавно развевающиеся, будто покачивающиеся на волнах, волосы пришелицы и смогла разглядеть ее худое изможденное лицо, с глубоко ввалившимися глазами и напоминающими пергамент мертвенной кожей, сквозь которую просвечивали кости черепа.

Женщина неспешно повернула голову в сторону беспомощной ворожеи, изо всех сил противившейся волнам онемения, и, приложив костлявый палец с длинным черным ногтем к бледным тонким губам, едва заметно улыбнулась, чуть обнажив игольчатые белые зубы.

– Багровая Луна обагрила кровью один плод, живородящее Солнце напитало соками второй… – услышала Ялика шепот, напомнивший ей шуршание туго переплетенного клубка змей. – Грядет жатва… Мои…

С этими словами призрачная фигура, качнувшись словно от порыва ветра, величественно проплыла мимо неподвижной Ялики. Дверь, ведущая в комнату детей, распахнулась и, пропустив фантома внутрь, тяжело, с протяжным тоскливым скрипом захлопнулась.

Разгорающееся где-то в области груди обжигающее свечение вырвало Ялику из опутавшего ее омертвения, вернув способность повелевать телом. Схватившись рукой за нестерпимо горячий и обжигающий ладонь оберег с руной Велеса, она со всех ног кинулась к захлопнувшейся двери, распахнув которую застыла в изумлении, не в силах сделать и шага.

Безвольно раскинув по сторонам руки, обездвиженные дети медленно парили в воздухе вокруг призрачной женщины, подобно светящейся статуе возвышающейся в центре горницы. С ее лица так и не сошла зловещая улыбка.

– Время жатвы… Мои… Наш-ш-ши… – шипел призрак, протягивая костлявые руки то к одному, то к другому ребенку, и осторожно, почти с материнской лаской и заботой, касался их лбов кончиками черных когтей, от чего из голов детей начинали виться тоненькие светящиеся голубоватым светом нити.

Мерцающие в темноте линии сплетались в пульсирующий клубок. Исходившее от него сияние в такт биению детских сердец то почти затухало, то вновь разгоралось с новой силой, заливая горницу мертвенным светом.

«Лойма. – Ялика наконец-то узнала фантома. – Неужели близнецы – ее неклюды? Нет, и я, и Ведана давно бы догадались!»

Ворожея судорожно потянулась рукой к котомке. Но, не обнаружив ее на обычном месте, вспомнила, что оставила сумку на постоялом дворе.

«Ох, и разиня!» – сокрушенно выдохнула ворожея.

Память тут же услужливо подкинула образ недовольной Яги, которая не раз ругала молодую ученицу за брошенную где попало котомку.

«Может и так статься, – не единожды наставительно повторяла Яга, в очередной раз обнаружив сумку в самом неподходящем месте, – что от того, что в котомке твоей схоронено, будет жизнь твоя зависеть».

Мерцающая в темноте лойма не обращала никакого внимания на ошарашенно застывшую на пороге ворожею, лихорадочно пытавшуюся вспомнить какое-нибудь средство, способное прогнать духа туда, откуда он пришел.

– Ж-жатва… – продолжал шипеть призрак.

Клубок светящихся нитей, висящий в воздухе перед лоймой, прекратив пульсировать, стал разгораться все ярче и ярче. В этом сиянии, залившем всю горницу, ворожея увидела, как ввалились глазницы на лицах детей, а их посеревшая кожа стала напоминать полуистлевший пергамент.

«Она же их убивает! – пронеслась суматошная мысль в голове Ялики. – Силы их пьет!»

– Хватит! – что есть мочи прокричала она.

«Кровь – с нее все начинается, ей все и заканчивается, – прошелестели в голове наставления старушки Яги. – Великая сила в ней заключена!»

Лойма на мгновение замерла. Неспешно обернувшись на крик, уставилась на ворожею. В белесых глазах медленно разгорелись огоньки, пламенеющие потусторонним светом. Призрак с угрозой оскалился, обнажив ряды маленьких острых зубов, и поплыл навстречу Ялике.

Не теряя ни секунды, та впилась зубами себе в правое запястье, разрывая кожу и сосуды. Теплая солоноватая жидкость потекла по губам. Затем, поморщившись, торопливо нараспев прокричала, вцепившись левой рукой в висевшую на шее руну Велеса:

– Здесь ты и руна твоя! Здесь я и кровь моя! В ней сила твоя, в ней сила моя!

С каждым словом, срывающимся с губ, по венам ворожеи прокатывалась волна жара, сокрушающим потоком устремляясь к окровавленному запястью.

– Прими же кровь в дар! – срывающимся голосом выкрикнула она. – Оставь в ней силу, как дар!

С последним словом ворожея резко взмахнула прокушенной рукой. И с кончиков её пальцев в сторону неспешно надвигающейся лоймы брызнули рубиновые капли, на лету наливаясь и разгораясь ярким багровым пламенем. Едва коснувшись духа, они, ослепительно сияя, растеклись по эфемерному телу рваными алыми кляксами. Призрак оглушительно завыл, вскинув вверх голову, беспорядочно замахал руками в попытке стряхнуть с себя прожигающие плоть капли и в следующий миг распался на языки мрака, промелькнувшие невесомыми клубами мимо застывшей Ялики и вылетевшие на улицу сквозь разбитое окно. В ту же секунду парившие в воздухе близнецы с глухим звуком рухнули на пол.

Ворожея, облегченно выдохнув, кинулась к распростершимся на полу детям.

– Что с ними? – услышала она встревоженный голос Могуты, замершего на пороге.

– Живы, хвала Богам, – глухо отозвалась она и, прикрыв лицо руками, расплакалась, давая волю бурлящим в груди переживаниям.

– Ну, будет, – тихонько произнесла подошедшая Ведана, ласково погладив её по голове, и спросила: – Лойма была?

Ялика лишь кивнула, захлебываясь от душивших ее рыданий.

– Тяжело тебе, пресветлая, пришлось, – то ли спросила, то ли заключила Ведана, заметив рваную рану на запястье. – Кровиночку в ход пустить пришлось.

– Сама виновата, – буркнула Ялика, утирая рукавом катящиеся слезы. – Она вернется. Отсидится в лесах до полуночи, сил наберется и вернется.

– Вижу, – прошептала Ведана, разглядывая детей подслеповатым прищуром. – Связала себя, нечистая, с ними узами черными.

Уложив так и не проснувшихся детей в кровати, они вышли из горницы, прикрыв за собой дверь.

Тяжело дышащий от боли в боку Могута тут же опустился на лавку за столом и тяжелым мрачным взглядом сопровождал засуетившуюся Ведану.

Травница, завесив разбитое окно старым потрепанным одеялом, разожгла лучины и помогла Ялике перевязать запястье, рваная рана на котором покрылась черной обуглившейся коркой.

– Что делать-то, пресветлая, будем? – нарушил молчание Могута, когда все расселись за столом.

– Ты и Ведана – ничего, – на секунду задумавшись, тяжело заключила Ялика. – Ты говорил, что колдовство кто-то навел.

Могута мрачно кивнул.

– Лойма не просто детей поглотить хотела, – продолжила она, задумчиво разглядывая перебинтованную руку. – Она пыталась связать их души с собой. Колдовство нужно разрушить. Иначе лойма вернется. Не завтра ночью, так через день, через два, может, через неделю, но вернется, чтобы завершить начатое. И тогда ни я, ни Ведана, ни тем более ты, Могута, не сможем защитить детей.

Ворожея замолчала, бросив настороженный взгляд на прикрытое одеялом окно, и, словно соглашаясь со своими мыслями, решительно кивнув, добавила:

– Поутру отправлюсь в имение Огнеяры. Может, след какой найти удастся.

Могута насупившись, посмотрел на Ялику и, не говоря ни слова, тяжело поднялся из-за стола и отправился в свою горницу. Едва за ним прикрылась дверь, Ведана чуть слышно произнесла, бросив встревоженный взгляд на ворожею:

– Ты видела, пресветлая? Детей-то уже, считай, и нет на этом свете, души их почти в серые пределы следом за нечистью ушли. Что их в Яви еще держит, поди, одним Богам и ведомо.

– Видела, Ведана, видела, – горестно вздохнув, отозвалась Ялика. – Потому-то колдовство и надобно разрушить. Как дом от нечисти оградить, знаешь?

Старая травница молча кивнула.

– Вот, утром, как уйду, и сделай так, как надобно, – посоветовала Ялика.

Как только забрезжил рассвет, и деревенские петухи поприветствовали восходящее солнце, ознаменовав начало нового дня, так и не сомкнувшая глаз Ялика покинула дом старой травницы. Эх, если бы она не забыла вчера свою сумку, то, может, и не пришлось бы прибегать к магии крови, призывая на помощь Велеса. Не зря ведь наставница без устали повторяла ей, что кровь – это последнее средство, когда другого выхода уже нет, и без крайней нужды прибегать к нему не следует. В следующий раз Боги могут и не откликнуться. Поэтому она первым делом зашла на постоялый двор за оставленной там котомкой.

Встретив Радмилу, встревоженную её долгим отсутствием, Ялика как следует расспросила девушку о пути до имения Огнеяры, и, узнав все требуемое, поспешила к кузнецу, справить ножны для неожиданного подарка Мортуса. Не дело – оставлять оружие без надлежащей защиты. Еще сломается в самый неподходящий момент, а то и вовсе предательски вопьется в бок или бедро, ежели просто так подвесить его на пояс.

– Ладная работа – мастера достойная, – заключил кузнец, пристально рассматривая серебряный кинжал и, подозрительно сощурившись, спросил: – Откуда он у тебя, пресветлая?

– Так ты, Богдан, ножны-то смастеришь? – раздраженно спросила Ялика, которой его взгляд и тон не пришлись по душе.

– Не серчай, пресветлая, – примирительно произнес кузнец, возвращая кинжал. – Нет нужды мастерить…

Коренастый Богдан с густой, рыжей бородой, в подпалинах от царившего в кузнице жара, стал суетливо копаться на верстаке, захламленном различными инструментами и поделками. Разворошив мускулистыми руками груду, по всей видимости, забракованных заготовок, он извлек из-под них искусно сделанные ножны, украшенные витиеватым узором рун и символов, переплетающихся друг с другом.

– Вот, помню же, что где-то здесь были, – вытерев пот со лба, пробасил кузнец и протянул ножны Ялике. – Пару месяцев назад, по весне, кажись, заходил к нам в село странный путник. Имя еще у него какое-то диковинное было, запамятовал. Так просил он меня ножны сделать, точь-в-точь к такому же клинку, который ты мне показала, поэтому и спросил, где его взяла…

– Мортус? – осторожно уточнила Ялика, разглядывая плавные изгибы узоров на поверхности ножен.

– Точно! Мортусом его звали! – старательно закивал Богдан, приветливо улыбнувшись. – Сам он набросок и сделал. Я тогда еще подивился чудно́му рисунку. Но заказ-то исполнил, да только заказчик пропал, ни следа, ни духу.

Аккуратно вложив кинжал в ножны, ворожея поразилась тому, как ладно они подходят друг к другу, и спросила:

– Сколько за работу возьмешь?

– Вперед плачено, – кузнец покачал головой. – Чую, не вернется заказчик за работой, посему забирай.

– Не вернется, – чуть слышно заметила Ялика с грустью. – В царство Мары отправился.

Поблагодарив кузнеца и прикрепив ножны к поясу, она, следуя наставлениям Радмилы, отправилась к сгоревшему имению.

Еще издали Ялика почувствовала удушающий запах гари. Казалось, этот смрад пропитал все вокруг: и дорожную пыль, и зеленеющую на полях траву, и раскачивающиеся от дуновений легкого ветерка вершины деревьев, громадными исполинами возвышающимися чуть вдалеке. Даже проносившиеся по небесной синеве невесомыми призраками пушистые облака пахли недавно приключившейся бедой.

Когда показались первые обугленные остовы изб и хозяйственных построек, запах стал совсем невыносимым. К нему добавилось зловоние паленой плоти и шерсти. Видимо, вместе с постройками погорели и все их обитатели, включая животных. Над воцарившимися вокруг смертью и разрушением не властно было даже летнее солнце, лучи которого, казалось, обходили проклятое место стороной.

Зябко ежась, Ялика бродила среди остывшего пепелища, поднимая настороженными шагами облачка пепла и сажи, тревожно вглядываясь в останки некогда богатого имения в попытках обнаружить хоть что-нибудь, позволившее разглядеть причину случившегося несчастья. Как вдруг уголком глаза заприметила быстро промелькнувшую тень, тут же скрывшуюся за неведомо как уцелевшим и покрытым языками копоти колодцем.

– Выходи, – устало позвала она. – Я тебя видела.

Из-за колодца, словно нехотя, вылез черный взлохмаченный кот, мельком посмотрел на нее блюдцами желтых глаз с вертикальными зрачками и, жалобно мяукнув, принялся вылизывать грязный растрепанный хвост.

– Прекрати прикидываться, – строго заметила ворожея.

Кот, уставившись на нее, прищурился и совсем по-человечьи резким писклявым голосом изрек, растекаясь клубами черного дыма:

– И не скрыться-то ведь. И чего тебя сюда понесло?

В следующую секунду перед Яликой предстал маленький косматый бесенок, раздосадовано перебирающий крохотными копытцами. На голове, покрытой черной шерстью, красовались два небольших обломанных примерно посередине рожка.

– Ну, чего зенки вылупила? – огрызнулся бесенок, яростно помахивая коротким хвостиком. – Мешу, что ли, никогда не видела?

– Не видела, – честно призналась Ялика, с любопытством разглядывая бесенка.

– Ну, любуйся, – оскалился меша и демонстративно повернулся кругом. – А теперича давай проваливай.

– А ты-то чего здесь забыл? – словно не услышав, спросила Ялика.

– Чего-чего? – искренне удивился нечистый. – Ищу чем поживиться. Люблю, знаешь, человечинку, копченую да прожаренную как следует.

Бесенок плотоядно облизнулся и сердито топнул копытцем, подняв облачко пепла, тут же подхваченное дуновением ветра. Заметив посуровевший взгляд ворожеи, он тут же осекся и чуть смущенно добавил:

– Жил я тут.

– Знаешь, что произошло? – поинтересовалась Ялика.

– А то как же! – не без гордости заявил меша. – Кадуковы дела!

– Кадук, значит, – задумчиво повторила ворожея и ласково спросила: – Расскажешь?

– Еще чего! – искренне возмутился бесенок, смешно мотнув рогатой головой. – Чтоб меня опосля Кадук в болотах утопил?

Ялика нахмурилась и, потеребив прядь пшеничных волос, задумчиво протянула:

– Сперва я тебя… – она осеклась, силясь придумать кару пострашнее, – … со свету сживу. Сам рад будешь Кадуку в лапы попасть.

– А силенок-то хватит? – с вызовом поинтересовался бесенок, предусмотрительно отступив на шаг назад.

– Уж хватит, будь уверен, – с притворной лаской в голосе произнесла Ялика, угрожающе нависая над съежившимся упрямцем.

– Вот почто грозишься-то? – спешно затараторил тот. – Без угроз-то никак? Все расскажу.

Бесенок, что-то сердито бормоча себе под нос, вскарабкался на край колодца, за которым совсем недавно пытался спрятаться, и по-хозяйски устроившись на нем, с самым невозмутимым видом продолжил:

– Баба глупая здесь жила. Да и мужик-то ее – не семи пядей во лбу. Нечего противиться кадуковой силе, особливо ежели сам по добру и воле договор с ним заключил.

– Договор? – удивленно переспросила Ялика.

– А то как же! – важно кивнул меша. – Они никак ребеночка зачать не могли. Ну, не получалось у них никак. А тут мужик ейный Кадука в болотах встретил. Он как раз старцем прикинулся. Так мужик все ему и выложил. А Кадук-то умный! – Бесенок глупо хихикнул и, давясь смешками, продолжил: – Кадук, значит, ему и говорит, что средство есть. И раз, уже ему пузырек с водой болотной да семенем своим нечистым под нос сует, мол, вот он, эликсир волшебный. Выпьешь – поможет, стало быть. Только, говорит, расплатишься плодами древа своего.

Меша набрал побольше воздуха и, скривив кошмарную рожицу, продекламировал тоскливым замогильным голосом:

– Когда багровая Луна обагрит кровью один твой плод, а живородящее Солнце напитает соками второй, тогда плодами древа своего со мной и расплатишься.

Ялика, вздрогнув, обмерла. Те же зловещие слова она уже слышала сегодня ночью от ворвавшейся в дом старой травницы лоймы.

Бесенок опять захихикал.

– А мужик-то глупый, взял да на радостях и согласился, думал, о яблоне какой речь идет, – давясь смехом и нелепо подпрыгивая на кресле, вымолвил он. – Баба его об этом узнала, уже когда на сносях была. Ох, и серчала. Да делать нечего, уговор есть уговор. Только деток своих отдавать, ох, как ей не хотелось. Стала она ведовским премудростям учиться. Да только куда ей! Разве ж против Кадука кто из смертных встать сможет! Пришло время, Кадук за обещанным лойму – из тех, что позлее да посильнее – и послал. В общем, баба чего-то там напутала в своих чарах неумелых. Вот все вокруг и спалила. Да сама сгинула. На счастье, деток ее из огня какой-то мужик дворовой вытащил.

– Лойму, значит, послал, – эхом отозвалась ворожея, задумчиво покусывая палец.

– А то как же! – подтвердил меша, непоседливо поковырявшись в ухе. – Кто ж еще, окромя лоймы, может с неклюдами управиться?

– Так дети Огнеяры – кадуковы неклюды?! – заключила Ялика, озаренная догадкой.

Бесенок с притворным разочарованием прикрыл лицо ладонью, мелко засеменив висящими в воздухе копытцами.

– До чего ж вы, смертные, порой глупые, – шумно простонал он, кривляясь. – Ну, конечно, а почто ему человеческие детеныши-то? Свое вернуть хочет.

Опешившая ворожея с отсутствующим видом заходила перед колодцем. Сидящий на краю бесенок с напускным равнодушием принялся наблюдать за ней. Два долгих шага вперед, два – обратно.

Впрочем, её молчаливые раздумья быстро наскучили меше, и он, лихо спрыгнув на землю, стал карикатурно вышагивать вслед за ворожеей, словно передразнивая ее.

– Так! – Ялика неожиданно остановилась.

Бесенок, не ожидавший такого, налетел на нее и, раздосадовано охнув, повалился на землю. Хмурая ворожея, стремительно наклонившись, взяла его за шиворот, резким рывком поставив на ноги, и присела перед ним на корточки так, чтобы ее лицо оказалось вровень с мордочкой растерявшегося духа.