Текст книги "Вызываем огонь на себя"

Автор книги: Овидий Горчаков

Соавторы: Януш Пшимановский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

ТРОФЕЙНЫЙ ПАТЕФОН

Через полчаса Аня проводила взглядом Люсю и Пашу – девушки, разодетые точно на свадьбу, будто прогуливаясь, пошли к дому в бывшем Первомайском переулке, на крыльце которого сидели, покуривая, молодые солдаты в форме люфтваффе. Лида Корнеева направилась с тазом к военному городку.

Поглядев подругам вслед, Аня заспешила в противоположную сторону. Дом, в котором жила Аня, стоял напротив мрачного здания гестапо, обнесенного колючей проволокой. Сначала Аня зашла в домик, стоявший недалеко от железной дороги, к члену своей подпольной группы Варваре Афанасьевне Киршиной, тетке Люси Сенчилиной. Ей шел только тридцать второй год, но все звали ее тетей Варей, а многие сещинцы, знавшие ее до войны, когда она работала сначала браковщицей в авиамастерских, а потом продавщицей и счетоводом сещинского сельпо, с трудом узнавали ее теперь, так исхудала она и почернела лицом. Аня знало, что Варваре Киршиной пришлось очень много пережить.

Война для нее, жены капитана Арсения Киршина, секретаря партбюро 106-й авиабазы, расположенной под Белостоком, началась на рассвете 22 июня 1941 года. Потеряв мужа, бросив все имущество, она пустилась в долгий и трудный путь с малолетними Толей и Галей на руках и еще одним ребенком под сердцем. Так она и шла под пулями «мессеров» и бомбами «юнкерсов», то и дело прикрывая своим телом ребят. Потом она обессилела и несла только трехлетнюю Галю, а четырехлетнего Толю вела за руку. Когда им пришлось идти через большой железнодорожный мост, она боялась, что Толя упадет в реку, и так крепко ухватила его повыше кисти, что у мальчика вся рука посинела. В лесу под Слонимом она видела, как грудной малыш, исходя криком, пытался сосать грудь своей убитой матери. Она не могла спасти его и тоже прошла мимо, но крик его она будет слышать по ночам до самой смерти. Под Негорелом ее, контуженную взрывом немецкой авиабомбы, едва успели откопать добрые люди. И она шла все дальше с детьми, свершая несравненный и обычный в те горькие дни материнский подвиг.

Когда она пришла к отцу и матери в Сещу, поселок бомбили немцы. Вскоре, 8 августа, Сеща стала немецкой, а в сентябре эсэсовцы расстреляли ее сестру – председателя сельсовета Прасковью Бульгину. В такое время родила она Нину.

Жила Киршина с тремя детьми впроголодь, сменяв на хлеб все, что у нее оставалось в Сеще. Мать ее побиралась по окрестным деревням, и все же Аня знала, что, если у тети Вари остался кусок хлеба, половину его она отдаст пленному красноармейцу, когда выбегала она, надеясь и страшась увидеть в колонне военнопленных и своего Арсения… Тетя Варя ненавидела фашистов люто и непримиримо. Поэтому к ней первой обратилась Аня, когда в лесу ей поручили сколотить подпольную группу. А уж тетя Варя свела Аню со своей племянницей Люсей Сенчилиной, которую Аня до того знала только как девчонку отчаянную, но уж очень языкастую и взбалмошную. Она приметила и как Люська неосторожно совала хлеб пленным, и как громко она сокрушалась, когда немцы сбили советскую «чайку» на подступах к Сеще…

– Сводку подготовили, тетя Варя? – тихо спросила Аня Киршина, которая кормила грудью шестимесячную Нину.

Тетя Варя выслала на улицу погулять Толю и Галю и зашептала быстро и весело:

– Ну и работку же мне ты задала, Анюта! Днем еще ничего – сижу себе у окна да наблюдаю потихонечку. А ночью трудно, из окна ни зги не видать. Так я как приноровилась – сплю на печи, а как эшелон пойдет, печь так и затрясется вся. Печка у меня заместо будильника. Я сразу кубарем с печки и бегом к железной дороге. А ведь сама знаешь, Анюта, нельзя после полицейского часа из дому выходить, смертью, черти немые, стращают. А теперь я вот что придумала. Каждую ночь оставляю немного немецкого белья в корыте, заливаю чуток водой, а ведра ставлю пустые. Как услышу ночью эшелон – кубарем с печки, подхватываю ведра и мчусь к железной дороге… Если встречу патруль, объясняю ему: «Камрад ваш завтра уезжает на фронт, надо срочно постирать ему кальсоны, ферштейн?» Раз завернули назад, а то проводили до колодца и обратно, а вообще сходит с рук. Как пройдет эшелон, я выливаю воду на землю и иду спать на печку до следующего эшелона.

– Молодчина вы, тетя Варя! – растроганно проговорила Аня, целуя тетю Варю в щеку.

– А отец жаловался матери, что я совсем рехнулась, по ночам огород и крапиву поливаю, уж не на помеле ли летаю… Но ничего. Я думаю сагитировать батю, чтобы он со мной посменно дежурил…

Оставив храбрую тетю Варю у окна, незаметно положив на стол свое дневное немецкое жалованье – двести граммов хлеба и двадцать граммов маргарина, – Аня ушла.

Она направилась прямо к дому гестапо. Темнело…

– Кто идет? – окликнул ее недалеко от этого здания знакомый голос. В сгущавшихся сумерках блеснул желтый луч электрофонарика. – Или про полицейский час не слыхала?

– Это я, Морозова, господин старший полицейский! У меня ночной пропуск есть, – виновато проговорила Аня и, подойдя вплотную к человеку в немецкой форме с белой нарукавной повязкой, негромкой скороговоркой выпалила: – Собрала девчат. Тянули жребий. Сенчилина и Бакутина пошли к полякам. Вот сводка Киршиной…

Тревожно оглядевшись, понизив голос, Аня добавила:

– Сенчилина, по-моему, что-то подозревает. Она спрашивала, откуда у меня, у прачки, пропуск, который вы мне выдали…

– Сенчилина и другие не должны ни о чем догадываться, – строго сказал старший полицейский, возвращая Ане пропуск. – Ну, как говорят у нас в полиции, – сказал на прощание Поваров, – хайль-покедова!

Аня повернула к немецким казармам. А старший полицейский не спеша направился к Первомайскому переулку.

…Люся и Паша раза два прогулялись мимо дома в Первомайском переулке, на крыльце которого сидели, молча покуривая, трое небритых и довольно грязных молодых поляков в форме люфтваффе. Четвертый только что вошел в избу. Девушки уже знали по виду каждого из этой четверки. Видели, что чубатый и усатый Вацлав веселее и общительнее остальных, что вожаком у них плечистый черноволосый Ян Тыма, или, как они его называют, «Други Янек». В отличие от Яна Большого, Яна Маньковского зовут Маленьким, хотя ростом этот Ян на целую голову выше остальных. Четвертый – застенчивый Стефан – держался незаметно, молчал и почти не улыбался. Каждому из них едва перевалило за двадцать. Чем они дышат? Как завязать знакомство с ними? Надо на что-то решаться…

– Только целоваться с ними, – категорически заявила Люся подруге, – я не согласна!

– Может, и не дойдет до этого! – шепнула Паша.

Девушки еще раз прошли мимо. Толкнув подругу локотком, Люся Сенчилина запела робко, едва слышно:

 
Девушки, война, война
Идет аж до Урала,
Девушки, весна, весна,
А молодость пропала!
 

Мимо подруг прошла с коромыслом и ведрами в рваном платье соседка Сенчилиных. Внимательно поглядела она на девушек, особенно на Люсю – бант на голове, накрашенные губы. Укоризненно покачала головой, сплюнула в сердцах.

– Эх, девушки, комсомолочки! – проворчала она. – Тьфу ты, прости господи!

Она прошла мимо. Люся показала ей вслед язык, а потом остановилась. Плечи у нее затряслись, нос покраснел.

– Не пойду я!…

– Возьми себя в руки. Видишь, вон они сидят, смотрят!… – Паша потащила Люсю дальше, громко, дерзко запела:

 
Ох, война, война, война,
Ты моя разлука!
Ох, весна, весна, весна,
Еще больше скука!
 

Парни на крыльце подняли головы, стали подталкивать друг друга, во все глаза глядели на девушек, а Вацлав вскочил и бросился в дом. Через мгновение из распахнутого окна поплыли звуки мазурки. Ян Маленький, самый высокий из поляков, худощавый, юношески угловатый, встал, одернул куцый мундир и хотел было подойти к паненкам, как вдруг в переулок, подскакивая на ухабах, влетел открытый спортивный голубой «мерседес» с каким-то пьяным летчиком за рулем. Обдав девушек грязными брызгами, машина остановилась. Красивый брюнет с Рыцарским крестом в разрезе воротника небесно-голубого мундира и серебряными погонами капитана поманил к себе пальцем Люсю и Пашу.

– Пст! Коммен зи хир!

Девушки медленно подошли. Их лица помертвели.

Летчик рассматривал их, давясь от смеха. Особенно потешал его бант на Люсиной голове, губы, накрашенные бантиком.

– Ба! Да они почти похожи на женщин! – сказал летчик по-немецки своему единственному спутнику – майору.

Он небрежно взял Пашу за подбородок.

– Эта девка, например, вполне сошла бы в Берлине за премиленькую фрейлейн, побывай она в салоне красоты. А вот такие аппетитные розанчики, майор, в твоем вкусе! Может быть, повеселимся, майор?

Люся – она уже хорошо понимала по-немецки – презрительно усмехнулась.

– О! Она даже умеет улыбаться. Какие косы! Ты, верно, распускаешь их на ночь? У тебя хорошие зубы. А ноги?

Он привстал, нагнулся, чтобы приподнять подол Люсиного платья, но тут в переулок въехал черный «оппель-капитан» с двумя немками-связистками в форме женского вспомогательного корпуса люфтваффе. Сидевшая за рулем смазливая белокурая блондинка высунулась из открытого бокового окна.

– О, я не знала, что мой небесный рыцарь интересуется туземками! – с недоброй улыбкой сказала она капитану.

– Главное для летчика, – ответил тот, смеясь, – точный и верный рефлекс!

Немка презрительно улыбнулась, оглядывая Пашу и Люсю.

Люся, потупив глаза, заметила свое искаженное, карикатурное изображение в лакированной дверце черного «оппеля» и невольно сравнила себя с красивой немкой. Она отвернулась, пылая от обиды, сжевывая помаду с надутых губ.

– Туземка отворачивается? – медленно, с угрозой проговорила немка.

– Оставь ее, Эви! – засмеялся капитан, – Смешно! Неужели ты ревнуешь меня к этим аборигенам?! Поехали лучше на наш пикник!

Немцы и немки уехали. Паша проводила их потемневшими от ненависти глазами. Люся сорвала вдруг с головы свой жалкий бантик, швырнула его на землю и хотела было убежать, но Паша догнала ее, ухватила за руку.

Несмело подошел к девушкам Ян Маленький. Стефан бегом бросился к банту, поднял его и тоже подошел к ним.

– Пшепрашем! – проговорил он, робея, – Паненка потеряла бантик…

– Спасибо! – сказала Паша.

– Красивый бантик. Он панне очень к лицу…

– А тебе какое дело! – резко оборвала его Люся.

Паша ущипнула ее за руку, изобразила улыбку.

С неуклюжим поклоном, показав короткие светлые волосы с неровным боковым пробором, на ломаном русском языке отрекомендовался Ян Маленький:

– Пани позволит представиться: Ян Маньковский. А это мой коллега – Стефан Горкевич… Погода хорошая, верно?

– Где ж хорошая? Дождь будет, – удивилась Люся, выставив под первые капли ладошку.

– Да, будет дождь! – оживился Ян Маленький. – Лучше зайти в дом. Может быть, паненки хотят музыку послушать? Мой коллега Вацек купил со скуки патефон. Есть русские пластинки.

– Отчего же не послушать? – сказала Паша, – Мы музыку любим. Верно, Люся?

– Можно послушать, – выдавила Люся. – Послушаем, Паша?

– А вчера, – заявил Стефан, – мы от скуки танцевали друг с другом. А вы танцуете?

– Танцуем, – ответила Паша. – Это мы даже очень любим – танцевать…

– Так идемте в дом! – заволновался Ян Маленький. – Прошу, панна Люся! Прошу, панна Паша!

Шум прогреваемых на аэродроме авиамоторов заглушил дальнейший разговор. Вацлав Мессьяш широко распахнул обитую рогожей дверь в избу. Ян Маленький кинулся убирать под пестроклетчатые солдатские подушки на койках чьи-то штаны, портянки, миску с объедками… Лежавший на постели Ян Большой, схватив брюки, в одних трусах прыгнул за занавеску у печки…

Одна из девушек, Паша, по мнению Яна Маньковского, была очень красива и похожа на польку. Другая, Люся, низенькая, не очень видная собой толстушка, но живая, порывистая, почему-то больше понравилась ему. Может быть, потому, что она жила в этом же Первомайском переулке, и он не раз видел ее у колодца зимой, а она задирала нос, отворачивалась презрительно. Еще тогда за живое задела Яна эта русская снегурочка…

Девушки провели весь вечер с поляками. Маньковского поразило, что гордячка Люся сама с ним заговаривала, расспрашивала о житье-бытье, сама пригласила его танцевать. Девушки станцевали цыганочку, поляки – огневой оберек. Потом Паша танцевала с Яном Большим. Это был темноволосый, кряжистый мрачноватый парень с решительными, энергичными чертами лица. Танцевали танго «Утомленное солнце», популярное перед войной и у нас и в Польше. Поляки рассказывали девчатам о своем житье-бытье, жаловались на скуку, на то, что сильно устают на аэродроме. Чего не переделаешь за день – то бомбы выгружаешь, то подвешиваешь их к самолетам, то заправляешь «хейнкели» бензином, маслом, водой. А то загонят на целый день в ангар – латать дюралевые фюзеляжи… Парни, оказывается, могли плотничать и слесарничать, и кирпич класть да и крестьянскую работу знали.

– А на аэродром пригнали нас силком. Эх, кабы не было этой пшеклентой… проклятой войны!…

Улучив удобную минуту, Люся шепнула подруге:

– Ты обрабатывай Яна Большого – он вроде главный у них, а я займусь длинным…

Из зашторенных окон дома в Первомайском переулке доносились звуки музыки. Играл патефон:

 
На траву легла роса густая.
Край суровый тишиной объят…
 

Старший полицейский Поваров подошел к окну, завешанному маскировочной шторой из синей бумаги. Из узкой щели пробивался желтый свет керосиновой лампы. В комнате было накурено. Стройная Паша Бакутина танцевала с широкоплечим темноволосым парнем в форме люфтваффе.

Старший полицейский громко постучал в крестовину оконной рамы.

– Прошу соблюдать светомаскировку! – сказал он, отходя от окна.

Было уже поздно, когда девушки собрались домой. Полицейский час давно миновал.

– Как бы не забрали нас на улице, – сказала Люся с тревогой. – Темнота, патрули ходят, а у нас пропусков нет.

– Мы проводим вас, – успокоил ее Ян Большой. – С нами ничего не бойтесь. Мы ночной пароль знаем.

– Разрешите и мне проводить паненок, пан капрал, – вызвался, улыбаясь, Ян Маленький, влезая в куцую немецкую шинель.

Вчетвером они вышли на улицу. В темноте слышался прерывистый гул «юнкерсов», пронзительный свист «мессершмиттов». От рокота моторов на аэродроме, казалось, моргали, дрожали майские звезды.

– Добра ноц! – неохотно попрощались у калитки поляки. – До зобаченья ютро вечером!

…Назавтра Аня Морозова, выслушав подруг, сказала:

– Замечательно, девушки! И все же главная задача еще не решена. Надо узнать номера частей… А что, если сделать так… Люся, останься!

Глава третья.
ЗА НАШУ И ВАШУ СВОБОДУ!

«МОЛОДЫЕ ДЕВУШКИ НЕМЦАМ УЛЫБАЮТСЯ…»

Рано утром следующего дня, когда солнце осветило на аэродроме высокую вышку управления полетами, четверо приятелей высыпали во двор.

Стефан сливал воду на руки Яну Большому, Вацек – Яну Маленькому. Колодезную воду черпали из ведра сплюснутыми немецкими походными котелками.

– «Уланы, уланы, красивые ребята…» – напевал Ян Большой. – Надо, братцы, купить зубную пасту. Живем, как дикари…

– Однако некий бравый красавец улан, – заметил Ян Маленький, – на прошлой неделе отказался идти в баню.

– Не было смысла. Все равно на работе вывозишься.

– А что изменилось? – зевая, спросил Стефан. – Разве фюрер дал нам отпуск?

– Дурак! – заметил Вацек. – Компания девушек облагораживает даже уланов!

– Тихо! Во-первых, мальчики, мы обещали девочкам бал… Странное дело – все русские избегают нас, как прокаженных, а эти…

– И эти избегали раньше…

– Вот-вот! А теперь… Теперь вдруг они почему-то заинтересовались нами.

– А я ими, – сказал Ян Маленький.

– Надо постараться выяснить, чего они от нас хотят!

– Что же нам нужно для бала, капрал? – деловито спросил Вацек.

– Покажем широкую польскую натуру. Прежде всего оставим весь хлеб, а также ужин на вечер. Это вклад Геринга. Мы же сложимся и одолжим в роте денег до получки. Купим шнапсу и консервы в «кантине».

– Только ты, Янек, сначала хоть под душ сбегай! У меня есть три банки с краской и немного бензина – стащил в ангаре. Сменяем на яйца и сало.

– Я достаю утюг, иголку с ниткой и сапожную мазь, – сказал Стефан. – Форма одежды – парадная!

– А я наточу патефонные иголки! – сказал Вацек.

– Мы встретим их как королев! – объявил Ян Большой. – Только никому ни слова. Ведь нам запрещено общаться с русскими.

Вечером на столе, застеленном газетой «Фолькише беобахтер», приятели расставили яишню с салом в огромной сковороде, банки с паштетом и свининой, кирпичик хлеба в станиоле, две бутылки и фляжку со шнапсом. Вместо свечей, как в варшавском ресторане, поставили четыре вермахтовские походные коптилки. Складные ложки и вилки были тоже немецкие.

Девушек встретили с музыкой:

 
Утомленное солнце
Нежно с морем прощалось…
 

Поляки побрились, причесались, почистили и выгладили мундиры и бриджи, даже подшили подворотнички. Ян Маленький успел починить сапоги, а Ян Большой сбегать под душ.

Девушки тоже не ударили лицом в грязь. Люся откопала ночью бочку с одеждой, и теперь Паша и она щеголяли в тесноватых довоенных платьях, от которых пахло землей и нафталином.

Люся, хмурая, взвинченная, с большим трудом играла свою роль. Танцуя с Яном Маленьким, она неотрывно смотрела на серебряного орла люфтваффе на груди своего партнера. Ян все еще робел, наступал Люсе на ноги.

Разливая шнапс по чашкам и кружкам, Ян Большой шепнул Яну Маленькому:

– Не забывай о деле, Янек! Ты, я вижу, совсем разлимонился!

– Да отстань ты, капрал! Мерещится тебе… Уж и повеселиться нельзя.

А Паша шептала Люсе:

– Ты длинного обрабатывай – он с тебя глаз не сводит!

Выпили шнапсу.

– Фу, гадость немецкая! – закашлялась Люся. – Нет, уж лучше танцевать!

– С удовольствием, панна Люся! – проворно вскочил Ян Маленький, опережая Стефана и Вацека. – Опоздал, Стефан. Командуй патефоном, мальчик! А ты, Вацек, поточи иголки!

Ян Большой сунул скомканную майку в патефон.

– Нам ведь запрещают танцевать с русскими. Ферботен! – сказал он.

– А мы что, не люди, что ли? – вспыхнула Люся.

– Начхать мне на… – начал было Ян Маленький.

– Тише ты, дылда! – остановил его Ян Большой.

– Кем вы были до войны? – спросила Паша Яна Большого, танцуя с ним.

– Мураж… Каменщиком, панна Паша. Семь лет в школе учился, потом два года в строительном техникуме, потом пришли немцы…

– А ваши товарищи?

– Тоже рабочие парни.

Паша перестала танцевать, подошла к столу, подняла недопитую чашку:

– За хозяев дома – за рабочих парней! – проговорила она, волнуясь.

Ян Большой посмотрел Паше прямо в глаза:

– Не пахнет ли от этого тоста, панна Паша, политикой?

– Вот те на! Политикой пусть Риббентроп с Молотовым занимаются!

Наморщив лоб, не сводя глаз с Паши, Ян Большой медленно и раздельно произнес:

– Хорошо! Выпьем за рабочих парней! Только не за тех, которым Гитлер винтовку сунул в руки. Выпьем за хозяев этого дома, которые куда-то убежали! Янек! Люся!… Где они? Тоже сбежали? Вот это блитц!…

Паша деланно улыбнулась, бросая тревожные взгляды на дверь.

Люся и Янек, стоя рядом на крыльце, помолчали, прислушиваясь к граммофонной музыке, к рокоту моторов на аэродроме, к приглушенным звукам майской ночи, следя глазами за лучами прожекторов.

– Свежо что-то, – передернув плечами, сказала Люся, не зная, как завязать разговор.

– Вернемся, панна Люся?

– Нет, нет! Там душно.

Из дома вышли Паша и трое поляков.

– Пора домой, Люсек, – сказала Паша.

Над поселком делало вираж, набирая высоту, звено одномоторных «мессеров»…

Они встречались потом почти каждый вечер. Встречались, несмотря на позднее возвращение с работы. Несмотря на то что немцы запрещали полякам общаться с русскими. Несмотря на молчаливое неодобрение жителей поселка.

Это было на третий или четвертый вечер Люсиного знакомства с Яном Маленьким. Она шла с ним по улице. Молодой поляк галантно поддерживал паненку под правую руку, чтобы удобнее было козырять немцам, если те повстречаются на пути. Яну все больше нравилась эта веселая, улыбчивая русская девушка.

Ночь была лунной, светлой. В роще у аэродрома заливался соловей.

– Хорошо поет! – мечтательно произнес Янек. – Четыре колена! Поет себе, заливается. А сколько их в березовой роще у аэродрома! В роще – склад авиабомб, горючее, зениток больше, чем деревьев, а ему что! Бомбы и соловьи…

– Зенитки? Бомбы? – переспросила Люся.

– Да, а он поет о мире, о счастье, о любви…

На аэродроме взревели мощные авиамоторы «фокке-вульфов». Всплески ракет озаряли черные кроны деревьев. Пахло молодой листвой, сиренью.

– Это был чудный вечер, панна Люси, – говорил Ян. – Паненка слични танчи… отлично танцует. Нам было так смутно… как по-русски? Так тоскливо одним…

– Вот я и дома, – ответила Люся, искоса, снизу вверх, поглядывая на него.

Неправильно истолковав этот взгляд, Ян Маленький хотел было обнять паненку и уже несмело обвил одной рукой ее талию, но Люся оттолкнула его руку, замахнулась… Еще мгновение – раздался бы звонкий звук пощечины, но Люся вовремя опомнилась, опустила руку, поспешно улыбнулась поляку.

По улице, щелкая кнутом, ехал, стоя на телеге, молодом вихрастый парень. Люся узнала его. Это был белобрысый и губастый Ванька Алдюхов из Плетневки. Алдюхов тоже узнал Люсю и, окинув презрительным взглядом, дерзко, с вызовом, издевательски пропел:

 
Молодые девушки немцам улыбаются,
Позабыли девушки о парнях своих…
 

Люся вспыхнула. Ей захотелось кинуться вслед за парнем, оскорбившим ее, отодрать нахала за вихры. Она пыталась успокоить себя: ведь Алдюхов не знает, почему она гуляет с этим человеком в немецкой форме. И никто не знает. Неужели ее будут теперь все презирать, как этот противный Алдюхов?! И вовсе Янек не немец! Вот и повязка поляка на рукаве у него!…

– Он вас дразнил? – спросил Ян. – Я догоню его?

– Не смей! И поделом дразнил!

– Какой я немец! – точно отвечая ее мыслям, горько проронил Ян.

На востоке глухо прогремел гром, заморгали неяркие сполохи – то ли майская гроза, то ли фронтовая артиллерия…

– Может, зайдем к нам? – сказала Люся поляку, поднимаясь на крыльцо. – Мамы дома нет. Брат с сестрой спят – они маленькие. Посидим, поговорим…

Войдя в горницу, Люся бросила быстрый взгляд на цветастую ситцевую занавеску, разделявшую комнату на две половины. От Люси не укрылось, что занавеска, будто от сквозняка, едва заметно дрогнула.

– Вот здорово! – весело воскликнула Люся, – Мы одни! Мамы долго не будет. Она в деревню на менки, за картошкой пошла…

Ян Маленький с удивлением поглядел на Люсю. Странно ведет себя эта паненка: то поманит, то оттолкнет. Впрочем, девушки, кажется, все такие…

Это хорошо, что мамы нет. Ян и вправду побаивался Люсину маму. Он слышал вчера, проводив Люсю домой, как Анна Афанасьевна устроила дочери скандал в сенях: «Опять с басурманом шлялась! Да что на тебя нашло такое, бесстыжая!…»

Ян несмело присел, сняв пилотку, на деревянный диван, Люся зажгла лучину. Стучали ходики на стене.

– Я вижу, у вас бензина нет для лампы, – сказал Ян, – так я для вас на аэродроме стащу…

Яну больше всего на свете в тот вечер хотелось поцеловать Люсю. Впервые позволила она ему обнять себя. Она о чем-то спрашивала его.

– Так этот майор улетел. – говорила Люся. – Может, знаете – усатый такой. А я, как на грех, забыла номер летной части, той, штабу которой уборщица требуется. Да вы совсем не слушаете!…

– Дужо… много есть новых, – равнодушно ответил Ян, держа в руке руку Люси, – Да я ими не очень интересовался.

– Как же мне быть? Забыла, совсем забыла я этот проклятый номер! – с расстроенным видом повторяла Люся.

– Может быть, тридцать один дробь двенадцать – Висбаден? – спросил Ян Маленький, поглаживая кисть Люсиной руки. – Это штаб аэродрома: тридцать один – номер части, двенадцать – номер военно-воздушного округа. Комендант и он же командир штабной роты – капитан Арвайлер.

– Нет, нет! Совсем не тот номер! – почти радостно воскликнула Люся. Ее обостренный волнением слух уловил скрип карандаша за занавеской.

– Еще зимой, – продолжал поляк, – из Брянска сюда прибыл новый штаб – штаб авиабазы или, вернее, штаб частей аэродромного обслуживания сещинской зоны. Это теперь самый главный штаб здесь. Начальник – полковник Дюда, заместитель – подполковник Грюневальд.

– А номер? – затаив дыхание спросила Люся.

– Номер двадцать один дробь одиннадцать-Брянск.

– Опять не тот! – еще радостнее воскликнула Люся.

Поляк называл номера воздушных эскадр, зенитных дивизий и корпусов, а Люся твердила:

– Нет, нет! Совсем не тот номер! – И отодвигалась от Яна. – Ну, не надо, Ян. Какие вы все, мужчины!… Я прошу помочь, а вы…

– Номера других частей я не знаю, – сказал наконец Ян Маленький. – А знаете, панна Люся, лучше вам не узнавать номера частей. Это очень опасно.

– Опасно? Да почему?…

Ян и сам не заметил, как назвал все номера частей, которые только знал. Когда он спохватился, было уже поздно. Тут, к его радости и удивлению, Люся сама поцеловала его в щеку.

Мог ли Ян Маленький знать, что Люсина мать, сидя на кровати за занавеской, записала все номера, названные Яном! Мог ли он знать, что Аня Морозова, проведя «разъяснительную работу» с Люсиной мамой, рассказала ей, почему Люся гуляет с поляком!

Вскоре Люся выпроводила гостя и, заперев за ним дверь, бросилась к матери за занавеску.

– Ура, мама! – ликующе воскликнула она, целуя мать. – Победа! Мы выполнили задание!

Утром по дороге в военный городок, куда они шли с тазами и ведрами стирать белье, Люся доложила Ане о первом успехе.

– Молодец, Люсек! Видишь, не боги горшки обжигают! Но это только начало!

– Что?! Нет уж! Это начало и конец! Сначала меня мать по щекам отхлестала – за то, что с басурманами путаюсь…

– Так я же все объяснила Анне Афанасьевне! Она у тебя вполне сознательная, в текущем моменте разбирается. Она ведь уже помогает тебе…

– А вчера мальчишки мне гадости кричали. Соседи плюются. Того и гляди, дверь дегтем вымажут. Им тоже все объяснишь?

– Эх, Люська! Сдрейфила?

– И вовсе я не сдрейфила!

– Ты же не меня подводишь, а партизан и летчиков наших!

– Ладно уж! – помолчав, со вздохом проговорила Люся. – Говори, что делать, Анька-атаман!

– Свидание своему кавалеру на сегодня назначила?

– Какой он мне кавалер?! – краснея, возразила Люся. – Мундир его видеть не могу. Ведь все это понарошку. Назначила, раз для дела нужно. – И, совсем смешавшись, тихо добавила: – А парень он вроде неплохой…

– Вечером, Люся, – чуть торжественно сказала Аня, – ты пустишь в ход наш главный козырь!…