Текст книги "'Божеское' (сборник)"

Автор книги: Остап Вишня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Поспешайте, православные!

Не оставляет-таки нас господь милосердный своей лаской.

На Киевщине, около славноизвестного Борисполя, новое знамение господь послал... Верба заплакала святыми чистыми слезами...

Стояла себе зелененькая на болоте вербочка стоеросовая, и в темную ночку, святую и господнюю, треснула вербочка...

Из трещины той вербовой слезыньки потекли. Господние слезы...

И текут, и текут, и текут...

Православные, само собою разумеется, двинули на господние слезы к той вербочке...

Двинули и "исцеляются" от хвороб разных, потому господь милосердный уж если послал у нас на Украине чудо, то не так, лишь бы послать, а с определенной, сказать бы, производственной, программой... То ли глаза православным подремонтировать, или зубы, или лихорадку, или там какого-нибудь мертвого воскресить, или черта из Ивановой дочки вытурить так, что черт тот бедолашный пылью по дороге, только -мельк, мельк, мельк!.. И так вроде завоняло немного, и в балку. Только дымок закурился...

Бориспольская верба от глаз очень помогает...

Придет какая-нибудь бабуся, перекрестится разика три, помочит палец в вербовой слезе и по глазам, по глазам, по глазам...

И глаза у нее тогда мокрые... То были сухие, а то сделались мокрые...

Одно слово – чудо!

Вот такое диво около Борисполя. А чудо то господь послал за то, что бориспольцы не очень в школу ходят, выдерживают... Хотя и хочется ребенку в школу, а батько и мать (они же старшие, значит, и поумнее) не пускают. Вот господь и наградил их чудом.

Ну, значит, и возблагодарим творца за ласку его святую...

Возблагодарим и используем знамение господне на все сто процентов..

Мазать теми слезами только глаза маловато...

Нужно все мазать...

Чтобы от всего помогало.

Вот, к примеру, чирей у вас на спине... Но спина – штука большая, может слез не хватить.

Тогда делайте так. Задирайте юбки, разгоняйтесь, и спиной об ту самую вербу... Чирей ваш как рукой снимет...

Если голова болит, разгонитесь и головой – гэх!

Пройдет голова.

Только подоприте с другой стороны вербу оглоблей, а то собьете ее, так как, наверняка, у всех, кто к той вербе идет, голова болит.

Только не тяните время... Чтобы быстрее перестукаться об ту вербу головами, это будет лучше и вам и детям вашим.

1924 ______________________________________________________________________

До каких же пор?

Народится такое синенькое, маленькое и пищит...

– Девочку бог послал...

– Девочку?

– Ага...

– Лучше бы хлопец!

Вот так и пойдет. Только и слышишь: "Лучше бы хлопец!"

И гусей пасет, и коров пасет, и лошадей в ночном. Да еще рушник или рубашку вышивает. А парень в это время цигарку крутит. И все-таки: "Эх, если бы хлопец!"

Вырастет, день-деньской по хате толчется, спины не разгибая.

А отец выйдет на завалинку, трубочкой попыхивает и жалуется соседям:

– Тебе, Иван, хорошо: два сына! А мне-то каково? Марина да Ульяна. Бабье войско!

Годы идут, а она все стирает, шьет, вышивает, прядет, варит... и ждет, ждет, пока какой-нибудь "принц" в картузе набекрень с папироской в зубах сплюнет и небрежно так процедит:

– Может, я тебя, Ульяна, посватаю... Еще не совсем надумал... Может, тебя, а может, Ониську... Погляжу еще...

Потом все же находится какой-нибудь "принц" на ее голову. И ходит по хате важный, как индюк.

– Наварила?

– Сорочку выстирала?

– А свиньям вынесла?

– А сапоги мне почистила?

– Ты мне не того... А то я тебя того...

А потом заводится и у нее маленькое, синенькое и пищит.

Она к "принцу":

– Может, ты бы, Степан, ребенка подержал, пока я хоть причешусь.

– Ты его выродила, ты и держи. Оно мне без надобности.

И так всю жизнь!

Девчата! До каких же пор оно вот так будет?!

1926 ______________________________________________________________________

Не подгадьте, православные!

Веселые времена нынче наступили в селах...

Храмовые праздники всюду пошли...

И воздвижение, и раздвижение, и всех пречистых, и покрова, и Семена, Михайлов, и Андрея, и Митрофана, и Кузьмы с Демьяном, и казанской, и астраханской...

Гуляй – не хочу!

Святые знали, когда и "воздвигнуться", и когда "успеть", когда и "омофором покрыть", когда и какой иконе чудотворной объявиться...

В уборку урожая никто из них не объявлялся... Никогда этого не было... Оно, возможно, и на небе как раз уборка урожая, где там тогда о "покровах" думать, когда нужно снопы вязать..

Отжался, отмолотился, отсеялся – вот тогда можно и за чудеса...

Вот когда народ отдыхает понемногу от трудов праведных, оно тогда самый раз чудо сотворить. Да и закрома полны, вот и перепадает "детишкам на молочишко" тем, кто около чудес ходит...

Вот нынче в селах во все колокола бьют, храмовые праздники справляют...

Так вы ж, православные, не подгадьте!..

Храмовать так храмовать...

"До положения":

Чтобы знал бог, чтобы знали все святые, какие мы верные...

Поддержите веру православную на все сто процентов, а то хиреет она, сердешная.

Пейте так, чтобы сразу видно было, что вы веры святой не забыли...

Вот только то плохо, что долго в церквах в такие дни службу справляют.. Если бы побыстрее. А то трудно выдержать.

Оно, положим, можно и до службы клюкнуть – так боязно: может неприятность произойти... Захочется, к примеру, подтянуть "Иже херувимы", а оно как начнет запевать:

И-и-и...

И-и-и...

И-и-и...

Пока до того "же" дойдет, можно забыть, о чем речь, и такое понести:

И хлеб печи,

И телят пасти,

Когда же мне, господи,

Василя найти.

Неудобно...

Вот одно только это и неудобство храмовых праздников...

А так – время подходящее, чтобы и икалось, и пелось, и чтобы из носа кровь капала...

Подходящая, одним словом, пора – "пострадать за веру православную"...

Валяйте!

1926 ______________________________________________________________________

Как меня печать подвела

(Факт)

Сегодня наш день. Хоть один день в году, а все же наш. Целиком наш, со всем гамузом, со всеми потрохами. Сегодня можно о себе... О своих делах, о печати; что бы вы там ни говорили, а мы все-таки печать!..

Так, значит, о себе...

Сегодня, как на духу, расскажу вам, как меня подвела печать, то есть, печатное слово, как оно, это слово, положило меня на обе лопатки, как я вытаращил глаза, долго хлопал ресницами, а потом плюнул и выругался...

Так вот, слушайте. Имейте в виду, что это только сегодня и больше никогда никому я этого не расскажу. Ни за что на свете.

То, что когда-то случилось со мной в поезде, когда я в купе разговорился о литературе с каким-то незнакомым мне инженером, и тот инженер, перебирая украинских литераторов, меня персонально (не зная, что это я перед ним) так крыл, так крыл, что я и ерзал, и вертелся, и окно открывал (да еще поддакивал, так как считал неудобным самого себя защищать), – все это по сравнению с тем, как меня подвела моя книжка совсем недавненько, – мелочь...

Есть у меня одна юмореска: "Охрана здоровья народного". Вошла она в сборник моих "Сельских усмешек". Высмеиваю я там сельских "наркомздравов", баб-шептух, а высмеивая, даю образцы их "лекарств", их молитв разных от сглаза, от бешенства и от всего такого прочего...

Написал я ту усмешку когда-то и подумал:

"О! Добью я все же эти предрассудки! Пропали теперь бабки Палажки, потому как высмеял я их круто..."

И что бы вы думали?..

Недавно получил я письмо от одного библиотекаря из одного небольшого украинского города.

И пишет он мне о таком происшествии.

Приходит к нему в библиотеку старенькая бабуся и говорит:

– Дайте мне книжечку Остапа Вишни, ту, что там про баб-шептух написано.

"Удивился я, – пишет мне библиотекарь, – что такая древняя старушка и интересуется новой литературой...

– Зачем вам книжечка, бабуся?

– Перечитать хочу.

– Откуда вы знаете, что есть такой писатель и что у него есть такая книжка?

– Знаю, Дочка моя работает на кирпичном заводе, так она брала у вас ту книжечку и читала дома вслух...

– Так что, вам так понравилось, что еще раз перечитать хотите?

– Э, нет! Не то, чтобы она мне понравилась, а там такие хорошие молитвы понаписаны от болезней разных. Как брала дочка книжку, так у меня как раз бешиха была... А там молитва от бешихи такая хорошая! Как помолилась я тогда по той книжечке, сразу отпустило меня! А теперь меня колики донимают, да такие, что ни чихнуть, ни дыхнуть. Так там, говорят, и от коликов есть молитва, дайте, пожалуйста!" . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ну?!

Как вам это нравится?!

Убил, называется, бабку Палажку! Высмеял! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я люблю печать!

Но на этот раз я плюнул и выругался!

Ну разве можно вот так подводить?

1927 ______________________________________________________________________

Обновляются ли?

Часто спрашивают:

– Правда ли, что иконы обновляются и чудеса разные творят?

А как же! Конечно, правда! Обновляются. И очень даже часто обновляются. Целые церкви обновляются, не то что иконы...

Так вот – стоит-стоит себе церквушечка – и ничего, а потом вдруг как сверкнет-блеснет! – и прямо так и ослепит.

А как же это получается?

Ангел обновляет.

Чаще всего ночью это бывает.

Вот так – висит себе икона, ангел потихонечку подходит, берет тряпочку, немножечко мела или тертого кирпича и обновляет...

К утру икона – как новенькая.

Только ангелы-то сами теперь уж не такие, как раньше были. Раньше бывали они молодые, белые, а нынче постарели, бороды у них повыросли. Ангелы теперь либо ктиторами церковными служат, либо попами.

Так что все правда.

И чудеса такие бывают. Бывают, бывают, и не какие-нибудь, а настоящие!

Сам видел одно такое чудо, великое чудо!

Обновилась у одного человека икона.

Не было раньше в его закромах ни крошки.

А вот после "обновления" так и начало зерно в его амбар ломиться, так и полетели к нему паляницы и деньги, что уж и не вмещаются нигде, пришлось батюшке половину отдать!

Разбогатели оба: и батюшка и тот человек...

Разве ж это не чудо? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Так что все это – истинная правда.

1923 ______________________________________________________________________

Джунгли

Расскажу я вам, товарищи, сон.

А может, и не сон это, да только очень мне хочется, чтобы сон это был. Ну, в общем, пускай будет: снилось мне...

Снилось мне, будто на Харьковщине, верстах в семи от сельского центра, в двадцати – от районного, верст за сто от окружного центра, среди степи, в ложбинке хуторок притулился – дворов этак на тридцать.

В степи вьюжно, в степи буран, а в хуторе заметы, в хуторе тоскливо воют собаки и гудит в дымоходе-болдыре нечистая сила.

Проехав верст тридцать, весь в снегу, вымерзлый, с сосульками в носу, с задубелыми от холода пальцами, я как бы всовываюсь в хату к постояльцу того хутора, пятидесятилетнему гражданину УССР, что вместе с вами и со мною переживает тринадцатый год нашей революции социалистической.

Хата. Потом хатка деревянной перегородкой разгорожена на две хатенки.

– Здравствуйте!

– Здравствуйте!

– Ну и метет!

– Да уж метет!

Разматываюсь и вижу: из второй хатенки в дверном проеме выглядывают десять детских головенок. Я даже разматываться перестал.

– Что это такое? – спрашиваю.

– Это наши дети.

– Сколько же вам, – спрашиваю хозяина, – лет?

– Пятьдесят восемь.

– А вам, тетка?

– Не знаю: то ли сорок, то ли пятьдесят.

У тетки под грудью гражданин месяцев так с пять или шесть.

Сосет что полагается и причмокивает...

Пятидесятивосьмилетний гражданин говорит:

– Это Алешка, меньшой наш... Шестой ему месяц пошел. А двух дочек уже замуж отдал.

– Не двух, а трех, – поправляет тетка.

– Разве три их?

– Знамо, три.

– Скажи на милость, а мне все сдается, что две.

– Трех выдали, две остались, да такие, что аж плачут – замуж!

А это все малышня. Вон Ульяна, то Дунька, а там Петро, Роман, Михайло, Митрофан, а это вот Ванька, за ним – Наталка, а то Галя... А это Алешка.

У Алешки выскользнуло изо рта это самое, и он громко заплакал.

– Цыть, Алешка, цыть! Да цыть же, говорю! Помер бы ты, что ли!

В болдыре гудит и высвистывает нечистая сила. Десятеро детей кашляют. Кашляют надрывно, взахлеб. Кашляют без передышки.

И в пароксизме кашля надрывного срывается с лежанки босой Ванька (а может, то Михайло, Митрофан, Наталка или Галя) и бежит во двор "до ветра".

– Да вы что? Так же погибнут дети! Босиком в такую лютую завирюху во двор?!

Мать:

– Да разве ж то во двор? Оно же только за порог, и назад.

Отец:

– Да леший их не возьмет! Перекашляются! Соседи и то диву даются: да что за дети, говорят, у Митрофана: и не умирают тебе и не болеют тебе...

– А в школу ходят?

– Не! Нема у нас школы.

– И все неграмотны?

– Все!

Меня начинает душить кашель.

И тогда под аккомпанемент раздирающего десять глоток кашля мы начинаем разговаривать.

Про все говорили. И про село и про город...

– Газеты читаете? (Отец умеет читать, когда-то отбывал службу в войске.)

– Не.

– А я привез.

Мать:

– Петр! Смотри, газетка! Вот накуришься!

Отец:

– Курят уже, сукины сыны!

Рассказываю о городе. Рассказываю обо всем, что в городе.

Мать:

– А скажите: и фасоля у вас на фунты? И горох?

– И горох у нас, – говорю, – на фунты и фасоль на фунты.

– О господи! Да разве ж фунтами насытишься?

Тогда мне рассказывают о самом наболевшем: о хлебе.

– Ежели бы не отбирали!

– А зачем он вам, коль излишек имеется?

– А так...

– Да и не отбирают же, а покупают.

– Так-то так, да вот...

Укладываемся спать.

Мать:

– Я б это вас и молочком попотчевала, да высосал клятый теленок. Как на грех и сегодня чисто все высосал и давеча...

Отец:

– Так смотрят, сукины сыны!

Петро:

– Привязывал же, да коротко, чтоб ему сдохнуть!

Митрофан:

– Теленка коротко привязал, а корову – длинно, вот он и высосал.

Ложимся.

На сон грядущий длинно рассказывает мне хозяин, как украли у него давешним годом десять мешков ("да новых же, новехоньких"), и как все ходили к ворожее, и как она на карты бросала да на зеркале ворожила и сказала: – И не ходите далече и не шукайте, а смотрите через две хаты.

И как в воду глядела.

После заснули.

Я не спал. Я слушал, как мучились в пароксизмах кашля десятеро неграмотных детей на тринадцатом году революции, и думал о культурной работе. О национально-культурной и интернационально-культурной. И по всем извилинам мозга моего плыла прекрасная фраза прекрасного поэта:

Темная моя отчизна!

И я высчитывал, во сколько раз толще оковы культурного порабощения оков социального порабощения. И когда упадут первые, если вторые упали тринадцать лет назад?

А наутро, еще не рассвело, приветствовал меня хозяин с добрым утром:

– Доброе утро вам! Пошел это я ночью до ветра, сходил, лег да подумал: нелегко вам там, в городе, жить, ежели все купленное! О!

А в степи буря, в степи вьюга, на хуторе тоскливо воют собаки, а в волдырях гудит нечистая сила.

1930 ______________________________________________________________________

Чудо

– "Вербные слезы господни". Что такое "вербные слезы"... Вон в Лентратевке чудо свершилось. Вот это чудо! Такое чудо, что все эти "слезы вербные", все "обновления икон", "кровь господня" с креста калининского – так все это детские игрушки против лентратевского чуда. О!

– Расскажите, голубчик!..

– Слушайте... Как раз на Полупетра, после полудня, солнышко уже на вечернюю полосу наклонилось, выгнала Килина корову свою Лыску со двора. Поить выгнала. Гонит себе, покрикивает, хворостиной помахивает...

Ветерок небольшой повевает... И вдруг на дороге как завоет, как загудит, засвистит... Два черта за чубы схватились – такой вихрь. Как закрутило, закрутило, закрутило. Царица моя небесная... Как подскочит к Килине – да так ее юбку кадкой и поставит. И как крутанет ее на месте мельничкой и... подхватит вверх. Зажмурила несчастная женщина глаза, перепугалась и шепчет:

– Да воскреснет бог и расточатся врази его.

А оно ей в рожу как захохочет да как закричит:

– Хо-хо-хо! Не расточатся, Килина!

Она глаза мельк – и видит: Лыска, корова ее, так же вверх вихрем летит рядом с ней. Ревет и хвостом крутит...

– Прощайте, деточки, мои голубоньки! Ухватили черти вашу маму... За грехи, должно быть, за тяжкие...

И слезы у Килины из глаз – горохом.

И Лыска мычит, словно выговаривает:

– Прощай, телушка моя черная с пробелом. (Она в Юрьев день как раз телку рябенькую привела.)

И слезы у Лыски из глаз – фасолью.

Летят Килина с Лыской куда-то в неизвестность и горько плачут...

Вдруг Лыска как замычит яростно, как заревет... Глядит Килина, а что-то как ухватит Лыску за рога, как дернет – так и сорвало у нее рога. Сорвало, плюнуло на них и Килине на лоб приставило... Они так ко лбу и прилипли. А потом как ухватит Лыску за хвост и как потянет. Глядит Килина, а у коровы только кончик болтается. Крутит она так кончиком, как малярной кисточкой. Подлетает тогда что-то к Килине, разматывает каемку, стягивает юбку и хвост ей лепит. Прилепило хвост и как ухватит за чепец, сорвало чепец – и к Лыске. Натянуло на нее чепец и юбку и как загогочет, аж внутри у Килины похолодело. Хочет бедная женщина что-то крикнуть, а изо рта вместо слов вылетает:

– Мму-м-у!

А Лыска, слышит, по-человечески богу молится.

– Да воскреснет, – говорит, – бог и расточатся врази его.

Превратилась Килина в корову, а корова – в Килину.

Загоготало, завеяло еще сильнее и потянуло во двор... Килину в хлев заперло, а Лыска пошла в хату...

Стоит Килина в хлеву... Лечь бы – так навозу, навозу, навозу... Помету, помету, помету. Пройтись бы – тесно, и ноги вязнут. В яслях сечка и объедки из лебеды...

"Холера бы взяла, – думает она, – такую хозяйку, что вот так за коровой следит. Сама, должно быть, там на подушках разлеглась, а тут по колено в навозе топчешься. Не коров вам держать, хозяева неряшливые... Козу, а не коров, да и козы не стоите. Хозяйками называются. С чего я тут молока им дам..."

Только она так подумала, как вдруг двери скрип – и Лыска входит с подойником.

– Подвинься, чертовка. Ребра выставила.

И подойником по коленям.

А затем:

– Мыня-мыня-мыня.

"Господи, – думает Килина, – и когда уж она додумается без теленка меня доить? Ведь теленок только молоко портит"

Глядит Килина на Лыску, головой качает.

А та:

– Чего окрысилась?

И носком в подбородок.

Ишь какая!

"За что же, – думает, – бьешь? Что я тебе такого сделала?"

И даже заплакала.

Садится Лыска доить Килину... Сосков не помыла, не смазала.

Они грязные, потресканные, болят... Танцует Килина как на горячих угольях...

А Лыска ей кулаком под потроха:

– Стой! Глаза чтоб у тебя играли, а зубы танцевали! Стой!

Стоит Килина и плачет:

– Что, если бы я была хозяйкой? Никогда бы так с коровой не обращалась.

Вдруг как зашумит, как засверкает, как заревет, как крикнет:

– Ага?! Ага?!

И к Килине... Сорвало с нее рога, оторвало хвост. Не успела она и опомниться, как уже сидит под Лыской к доит ее, а Лыска по колено в помете... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вот что было...

– Ну и что же?

Да ничего. Продала Килина Лыску, купила Рябую. Рябую теперь бьет...

– Не научило, значит?

– Не научило.

1924