Текст книги "Собрание стихотворений"

Автор книги: Осип Мандельштам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Безумный петел прокричит.

А там дубовая Валгалла

И старый пиршественный сон:

Судьба велела, ночь решала,

Когда проснулся телефон.

Весь воздух выпили тяжелые портьеры,

На театральной площади темно.

Звонок – и закружились сферы:

Самоубийство решено.

Куда бежать от жизни гулкой,

От этой каменной уйти?

Молчи, проклятая шкатулка!

На дне морском цветет: прости!

И только голос, голос-птица

Летит на пиршественный сон.

Ты – избавленье и зарница

Самоубийства – телефон!

Июнь 1918

x x x

Где ночь бросает якоря

В глухих созвездьях Зодиака,

Сухие листья октября,

Глухие вскормленники мрака,

Куда летите вы? Зачем

От древа жизни вы отпали?

Вам чужд и странен Вифлеем,

И яслей вы не увидали.

Для вас потомства нет – увы!

Бесполая владеет вами злоба,

Бездетными сойдете вы

В свои повапленные1 гробы,

И на пороге тишины,

Среди беспамятства природы,

Не вам, не вам обречены,

А звездам вечные народы.

Осень 1920 (1917?)

1 Так в обоих источниках. – С. В.

>

Актер и рабочий

Здесь, на твердой площадке яхт-клуба,

Где высокая мачта и спасательный круг,

У южного моря, под сенью юга

Деревянный пахучий строился сруб!

Это игра воздвигает здесь стены!

Разве работать – не значит играть?

По свежим доскам широкой сцены

Какая радость впервые шагать!

Актер – корабельщик на палубе мира!

И дом актера стоит на волнах!

Никогда, никогда не боялась лира

Тяжелого молота в братских руках!

Что сказал художник, сказал и работник:

– Воистину, правда у нас одна!

Единым духом жив и плотник,

И поэт, вкусивший святого вина!

А вам спасибо! И дни, и ночи

Мы строим вместе – и наш дом готов!

Под маской суровости скрывает рабочий

Высокую нежность грядущих веков!

Веселые стружки пахнут морем,

Корабль оснащен – в добрый путь!

Плывите же вместе к грядущим зорям,

Актер и рабочий, вам нельзя отдохнуть!

Лето 1920

А небо будущим беременно...

Опять войны разноголосица

На древних плоскогорьях мира,

И лопастью пропеллер лоснится,

Как кость точеная тапира.

Крыла и смерти уравнение,-

С алгебраических пирушек

Слетев, он помнит измерение

Других эбеновых игрушек,

Врагиню ночь, рассадник вражеский

Существ коротких ластоногих,

И молодую силу тяжести:

Так начиналась власть немногих...

Итак, готовьтесь жить во времени,

Где нет ни волка, ни тапира,

А небо будущим беременно -

Пшеницей сытого эфира.

А то сегодня победители

Кладбища лета обходили,

Ломали крылья стрекозиные

И молоточками казнили.

Давайте слушать грома проповедь,

Как внуки Себастьяна Баха,

И на востоке и на западе

Органные поставим крылья!

Давайте бросим бури яблоко

На стол пирующим землянам

И на стеклянном блюде облако

Поставим яств посередине.

Давайте все покроем заново

Камчатной скатертью пространства,

Переговариваясь, радуясь,

Друг другу подавая брашна.

На круговом на мирном судьбище

Зарею кровь оледенится.

В беременном глубоком будущем

Жужжит большая медуница.

А вам, в безвременьи летающим

Под хлыст войны за власть немногих,-

Хотя бы честь млекопитающих,

Хотя бы совесть ластоногих,

И тем печальнее, тем горше нам,

Что люди-птицы хуже зверя

И что стервятникам и коршунам

Мы поневоле больше верим.

Как шапка холода альпийского,

Из года в год, в жару и лето,

На лбу высоком человечества

Войны холодные ладони.

А ты, глубокое и сытое,

Забременевшее лазурью,

Как чешуя многоочитое,

И альфа и омега бури;

Тебе – чужое и безбровое,

Из поколенья в поколение,-

Всегда высокое и новое

Передается удивление.

1923

Христиан Клейст

* Вариант в СС2.

Есть между нами похвала без лести,

И дружба есть в упор, без фарисейства,

Поучимся ж серьезности и чести

У стихотворца Христиана Клейста.

Еще во Франкфурте отцы зевали,

Еще о Гете не было известий,

Слагались гимны, кони гарцевали

И княжества топталися на месте.

Война – как плющ в беседке шоколадной.

И далека пока еще от Рейна

Косматая казацкая папаха.

И прямо со страницы альманаха

Он в бой сошел и умер так же складно,

Как пел рябину с кружкой мозельвейна.

8 августа 1932

x x x

Мне кажется, мы говорить должны

О будущем советской старины,

Что ленинское-сталинское слово -

Воздушно-океанская подкова,

И лучше бросить тысячу поэзий,

Чем захлебнуться в родовом железе,

И пращуры нам больше не страшны:

Они у нас в крови растворены.

Апрель – май 1935

x x x

Мир начинался страшен и велик:

Зеленой ночью папоротник черный,

Пластами боли поднят большевик -

Единый, продолжающий, бесспорный,

Упорствующий, дышащий в стене.

Привет тебе, скрепитель добровольный

Трудящихся, твой каменноугольный

Могучий мозг, гори, гори стране!

Апрель – май 1935

x x x

Да, я лежу в земле, губами шевеля,

И то, что я скажу, заучит каждый школьник:

На Красной площади всего круглей земля

И скат ее твердеет добровольный.

На Красной площади земля всего круглей,

И скат ее нечаянно раздольный,

Откидываясь вниз до рисовых полей,-

Покуда на земле последний жив невольник.

Май 1935

Железо

Идут года железными полками,

И воздух полн железными шарами.

Оно бесцветное – в воде железясь,

И розовое, на подушке грезясь.

Железная правда – живой на зависть,

Железен пестик, и железна завязь.

И железой поэзия в железе,

Слезящаяся в родовом разрезе.

22 мая 1935

x x x

Ты должен мной повелевать,

А я обязан быть послушным.

На честь, на имя наплевать,

Я рос больным и стал тщедушным.

Так пробуй выдуманный метод

Напропалую, напрямик -

Я – беспартийный большевик,

Как все друзья, как недруг этот.

Май (?) 1935

x x x

Тянули жилы, жили-были,

Не жили, не были нигде.

Бетховен и Воронеж – или

Один или другой – злодей.

На базе мелких отношений

Производили глухоту

Семидесяти стульев тени

На первомайском холоду.

В театре публики лежало

Не больше трех карандашей,

И дирижер, стараясь мало,

Казался чортом средь людей.

Апрель – май 1935

>

x x x

Мир должно в черном теле брать,

Ему жестокий нужен брат -

От семиюродных уродов

Он не получит ясных всходов.

Июнь 1935

x x x

Я в сердце века – путь неясен,

А время удаляет цель:

И посоха усталый ясень,

И меди нищенскую цвель.

14 декабря 1936

x x x

А мастер пушечного цеха,

Кузнечных памятников швец,

Мне скажет – ничего, отец,-

Уж мы сошьем тебе такое...

Декабрь 1936

x x x

Как женственное серебро горит,

Что с окисью и примесью боролось,

И тихая работа серебрит

Железный плуг и песнотворца голос.

Начало 1937

Ода>

Когда б я уголь взял для высшей похвалы -

Для радости рисунка непреложной,-

Я б воздух расчертил на хитрые углы

И осторожно и тревожно.

Чтоб настоящее в чертах отозвалось,

В искусстве с дерзостью гранича,

Я б рассказал о том, кто сдвинул мира ось,

Ста сорока народов чтя обычай.

Я б поднял брови малый уголок

И поднял вновь и разрешил иначе:

Знать, Прометей раздул свой уголек,-

Гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу!

Я б несколько гремучих линий взял,

Все моложавое его тысячелетье,

И мужество улыбкою связал

И развязал в ненапряженном свете,

И в дружбе мудрых глаз найду для близнеца,

Какого не скажу, то выраженье, близясь

К которому, к нему,– вдруг узнаешь отца

И задыхаешься, почуяв мира близость.

И я хочу благодарить холмы,

Что эту кость и эту кисть развили:

Он родился в горах и горечь знал тюрьмы.

Хочу назвать его – не Сталин,– Джугашвили!

Художник, береги и охраняй бойца:

В рост окружи его сырым и синим бором

Вниманья влажного. Не огорчить отца

Недобрым образом иль мыслей недобором,

Художник, помоги тому, кто весь с тобой,

Кто мыслит, чувствует и строит.

Не я и не другой – ему народ родной -

Народ-Гомер хвалу утроит.

Художник, береги и охраняй бойца:

Лес человечества за ним поет, густея,

Само грядущее – дружина мудреца

И слушает его все чаще, все смелее.

Он свесился с трибуны, как с горы,

В бугры голов. Должник сильнее иска,

Могучие глаза решительно добры,

Густая бровь кому-то светит близко,

И я хотел бы стрелкой указать

На твердость рта – отца речей упрямых,

Лепное, сложное, крутое веко – знать,

Работает из миллиона рамок.

Весь – откровенность, весь – признанья медь,

И зоркий слух, не терпящий сурдинки,

На всех готовых жить и умереть

Бегут, играя, хмурые морщинки.

Сжимая уголек, в котором все сошлось,

Рукою жадною одно лишь сходство клича,

Рукою хищною – ловить лишь сходства ось -

Я уголь искрошу, ища его обличья.

Я у него учусь, не для себя учась.

Я у него учусь – к себе не знать пощады,

Несчастья скроют ли большого плана часть,

Я разыщу его в случайностях их чада...

Пусть недостоин я еще иметь друзей,

Пусть не насыщен я и желчью и слезами,

Он все мне чудится в шинели, в картузе,

На чудной площади с счастливыми глазами.

Глазами Сталина раздвинута гора

И вдаль прищурилась равнина.

Как море без морщин, как завтра из вчера -

До солнца борозды от плуга-исполина.

Он улыбается улыбкою жнеца

Рукопожатий в разговоре,

Который начался и длится без конца

На шестиклятвенном просторе.

И каждое гумно и каждая копна

Сильна, убориста, умна – добро живое -

Чудо народное! Да будет жизнь крупна.

Ворочается счастье стержневое.

И шестикратно я в сознаньи берегу,

Свидетель медленный труда, борьбы и жатвы,

Его огромный путь – через тайгу

И ленинский октябрь – до выполненной клятвы.

Уходят вдаль людских голов бугры:

Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят,

Но в книгах ласковых и в играх детворы

Воскресну я сказать, что солнце светит.

Правдивей правды нет, чем искренность бойца:

Для чести и любви, для доблести и стали

Есть имя славное для сжатых губ чтеца -

Его мы слышали и мы его застали.

Январь – март 1937

Чарли Чаплин

Чарли Чаплин

вышел из кино.

Две подметки,

заячья губа,

Две гляделки,

полные чернил

И прекрасных

удивленных сил.

Чарли Чаплин -

заячья губа,

Две подметки -

жалкая судьба.

Как-то мы живем неладно все -

чужие, чужие.

Оловянный

ужас на лице,

Голова не

держится совсем.

Ходит сажа,

вакса семенит,

И тихонько

Чаплин говорит:

"Для чего я славен и любим

и даже знаменит..."

И ведет его шоссе большое

к чужим, к чужим.

Чарли Чаплин,

нажимай педаль,

Чаплин, кролик,

пробивайся в роль.

Чисти корольки,

ролики надень,

А твоя жена -

слепая тень.

И чудит, чудит

чужая даль.

Отчего

у Чаплина тюльпан,

Почему

так ласкова толпа?

Потому -

что это ведь Москва.

Чарли, Чарли,-

надо рисковать.

Ты совсем

не вовремя раскис.

Котелок твой -

тот же океан,

А Москва

так близко, хоть влюбись

В дорогую дорогу.

Май(?) 1937

x x x

С примесью ворона – голуби,

Завороненные волосы.

Здравствуй, моя нежнолобая,

Дай мне сказать тебе с голоса,

Как я люблю твои волосы

Душные, черноголу'бые.

В губы горячие вложено

Все, чем Москва омоложена,

Чем молодая расширена,

Чем мировая встревожена,

Грозная утихомирена.

Тени лица восхитительны -

Синие, черные, белые.

И на груди – удивительны

Эти две родинки смелые.

В пальцах тепло не мгновенное,

Сила лежит фортепьянная,

Сила приказа желанная

Биться за дело нетленное...

Мчится, летит, с нами едучи,

Сам ноготок зацелованный,

Мчится, о будущем знаючи,

Сам ноготок холодающий

Славная вся, безусловная,

Здравствуй, моя оживленная

Ночь в рукавах и просторное

Круглое горло упорное.

Слава моя чернобровая,

Бровью вяжи меня вязкою,

К жизни и смерти готовая,

Произносящая ласково

Сталина имя громовое

С клятвенной нежностью, с ласкою.

Начало июня 1937

x x x

Пароходик с петухами

По' небу плывет,

И подвода с битюгами

Никуда нейдет.

И звенит будильник сонный -

Хочешь, повтори:

– Полторы воздушных тонны,

Тонны полторы...

И, паяльных звуков море

В перебои взяв,

Москва слышит, Москва смотрит,

Зорко смотрит в явь.

Только на крапивах пыльных -

Вот чего боюсь -

Не изволил бы в напильник

Шею выжать гусь.

3 июля 1937

Стансы

Необходимо сердцу биться:

Входить в поля, врастать в леса.

Вот "Правды" первая страница,

Вот с приговором полоса.

Дорога к Сталину – не сказка,

Но только – жизнь без укоризн:

Футбол – для молодого баска,

Мадрида пламенная жизнь.

Москва повто'рится в Париже,

Дозреют новые плоды,

Но я скажу о том, что ближе,

Нужнее хлеба и воды,-

О том, как вырвалось однажды:

– Я не отдам его! – и с ним,

С тобой, дитя высокой жажды,

И мы его обороним:

Непобедимого, прямого,

С могучим смехом в грозный час,

Находкой выхода прямого

Ошеломляющего нас.

И ты прорвешься, может статься,

Сквозь чащу прозвищ и имен

И будешь сталинкою зваться

У самых будущих времен...

Но это ощущенье сдвига,

Происходящего в веках,

И эта сталинская книга

В горячих солнечных руках -

Да, мне понятно превосходство

И сила женщины – ее

Сознанье, нежность и сиротство

К событьям рвутся – в бытие.

Она и шутит величаво,

И говорит, прощая боль,

И голубая нитка славы

В ее волос пробралась смоль.

И материнская забота

Ее понятна мне – о том,

Чтоб ладилась моя работа

И крепла – на борьбу с врагом,

4 – 5 июля 1937, Сав?лово

x x x

Музыка твоих шагов

В тишине лесных снегов,

И, как медленная тень,

Ты сошла в морозный день.

Глубока, как ночь, зима,

Снег висит как бахрома.

Ворон на своем суку

Много видел на веку.

А встающая волна

Набегающего сна

Вдохновенно разобьет

Молодой и тонкий лед,

Тонкий лед моей души -

Созревающий в тиши.

1909?

>

x x x

Необходимость или разум

Повелевает на земле -

Но человек чертит алмазом

Как на податливом стекле:

Оркестр торжественный настройте,

Стихии верные рабы,

Шумите листья, ветры пойте -

Я не хочу моей судьбы.

И необузданным пэанам

Храм уступают мудрецы,

Когда неистовым тимпаном

Играют пьяные жрецы.

И, как ее ни называйте

И, для гаданий и волшбы,

Ее лица ни покрывайте -

Я не хочу моей судьбы.

Не позднее июня 1910

>

x x x

Дождик ласковый, мелкий и тонкий,

Осторожный, колючий, слепой,

Капли строгие скупы и звонки,

И отточен их звук тишиной.

То – так счастливы счастием скромным,

Что упасть на стекло удалось;

То, как будто подхвачены темным

Ветром, струи уносятся вкось.

Тайный ропот, мольба о прощеньи:

Я люблю непонятный язык!

И сольются в одном ощущеньи

Вся жестокость, вся кротость на миг.

В цепких лапах у царственной скуки

Сердце сжалось, как маленький мяч:

Полон музыки, Музы и муки

Жизни тающей сладостный плач!

22 августа 1911

Из Стефана Малларме (перевод с французского)

La chair est triste, he'las...

Плоть опечалена, и книги надоели...

Бежать... Я чувствую, как птицы опьянели

От новизны небес и вспененной воды.

Нет – ни в глазах моих старинные сады

Не остановят сердца, плящущего, доле;

Ни с лампою в пустынном ореоле

На неисписанных и девственных листах;

Ни молодая мать с ребенком на руках...

x x x

На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь,

Гром, ударь в тесины новые,

Крупный град, по стеклам двинь,– грянь и двинь,

А в Москве ты, чернобровая,

Выше голову закинь.

Чародей мешал тайком с молоком

Розы черные, лиловые

И жемчужным порошком и пушком

Вызвал щеки холодовые,

Вызвал губы шепотком...

Как досталась – развяжи, развяжи -

Красота такая галочья

От индейского раджи, от раджи

Алексею, что ль, Михалычу,-

Волга, вызнай и скажи.

Против друга – за грехи, за грехи -

Берега стоят неровные,

И летают по верхам, по верхам

Ястреба тяжелокровные -

За коньковых изб верхи...

Ах, я видеть не могу, не могу

Берега серо-зеленые:

Словно ходят по лугу, по лугу

Косари умалишенные,

Косят ливень луг в дугу.

4 июля 1937

Стихи для детей

Примус

1

Чтобы вылечить и вымыть

Старый примус золотой,

У него головку снимут

И нальют его водой.

Медник, доктор примусиный,

Примус вылечит больной:

Кормит свежим керосином,

Чистит тонкою иглой.

2

– Очень люблю я белье,

С белой рубашкой дружу,

Как погляжу на нее -

Глажу, утюжу, скольжу.

Если б вы знали, как мне

Больно стоять на огне!

3

– Мне, сырому, неученому,

Простоквашей стать легко,-

Говорило кипяченому

Сырое молоко.

А кипяченое

Отвечает нежненько:

– Я совсем не неженка,

У меня есть пенка!

4

– В самоваре, и в стакане,

И в кувшине, и в графине

Вся вода из крана.

Не разбей стакана.

– А водопровод

Где

воду

берет?

5

Курицы-красавицы пришли к спесивым павам:

– Дайте нам хоть перышко, на радостях: кудах!

– Вот еще!

Куда вы там?

Подумайте: куда вам?

Мы вам не товарищи: подумаешь! кудах!

6

Сахарная голова

Ни жива ни мертва -

Заварили свежий чай:

К нему сахар подавай!

7

Плачет телефон в квартире -

Две минуты, три, четыре.

Замолчал и очень зол:

Ах, никто не подошел.

– Значит, я совсем не нужен,

Я обижен, я простужен:

Телефоны-старики -

Те поймут мои звонки!

8

– Если хочешь, тронь -

Чуть тепла ладонь:

Я электричество – холодный огонь.

Тонок уголек,

Волоском завит:

Лампочка стеклянная не греет, а горит.

9

Бушевала синица:

В море негде напиться -

И большая волна,

И вода солона;

А вода не простая,

А всегда голубая...

Как-нибудь обойдусь -

Лучше дома напьюсь!

10

Принесли дрова на кухню,

Как вязанка на пол бухнет,

Как рассыплется она -

И береза и сосна,-

Чтобы жарко было в кухне,

Чтоб плита была красна.

11

Это мальчик-рисовальщик,

Покраснел он до ушей,

Потому что не умеет

Он чинить карандашей.

Искрошились.

Еле-еле

заострились.

Похудели.

И взмолилися они:

– Отпусти нас, не чини!

12

Рассыпаются горохом

Телефонные звонки,

Но на кухне слышат плохо

Утюги и котелки.

И кастрюли глуховаты -

Но они не виноваты:

Виноват открытый кран -

Он шумит, как барабан.

13

Что ты прячешься, фотограф.

Что завесился платком?

Вылезай, снимай скорее,

Будешь прятаться потом.

Только страусы в пустыне

Прячут голову в крыло.

Эй, фотограф! Неприлично

Спать, когда совсем светло!

14

Покупали скрипачи

На базаре калачи,

И достались в перебранке

Трубачам одни баранки.

1924

>>>>>>>>>>>>>>>

Два трамвая

Клик и Трам

Жили в парке два трамвая:

Клик и Трам.

Выходили они вместе

По утрам.

Улица-красавица, всем трамваям мать,

Любит электричеством весело моргать.

Улица-красавица, всем трамваям мать,

Выслала метельщиков рельсы подметать.

От стука и звона у каждого стыка

На рельсах болела площадка у Клика.

Под вечер слипались его фонари:

Забыл он свой номер – не пятый, не третий...

Смеются над Кликом извозчик и дети:

– Вот сонный трамвай, посмотри!

– Скажи мне, кондуктор, скажи мне, вожатый,

Где брат мой двоюродный Трам?

Его я всегда узнаю по глазам,

По красной площадке и спинке горбатой.

Начиналась улица у пяти углов,

А кончалась улица у больших садов.

Вся она истоптана крепко лошадьми,

Вся она исхожена дочерна людьми.

Рельсы серебристые выслала вперед.

Клика долго не было: что он не идет?

Кто там смотрит фонарями в темноту?

Это Клик остановился на мосту,

И слезятся разноцветные огни:

– Эй, вожатый, я устал, домой гони!

А Трам швырк-шварк -

Рассыпает фейерверк;

А Трам не хочет в парк,

Громыхает громче всех.

На вокзальной башне светят

Круглолицые часы,

Ходят стрелки по тарелке,

Словно черные усы.

Здесь трамваи словно гуси

Поворачиваются.

Трам с товарищами вместе

Околачивается.

– Вот летит автомобиль-грузовик -

Мне не страшно. Я трамвай. Я привык.

Но скажите, где мой брат, где мой Клик?

– Мы не знаем ничего,

Не видали мы его.

– Я спрошу у лошадей, лошадей,

Проходил ли здесь трамвай-ротозей,

Сразу видно – молодой, всех глупей.

– Мы не знаем ничего,

Не видали мы его.

– Ты скажи, семиэтажный

Каменный глазастый дом,

Всеми окнами ты видишь

На три улицы кругом,

Не слыхал ли ты о Клике,

О трамвае молодом?

Дом ответил очень зло:

– Много здесь таких прошло.

– Вы, друзья-автомобили,

Очень вежливый народ

И всегда-всегда трамваи

Пропускаете вперед,

Расскажите мне о Клике,

О трамвае-горемыке,

О двоюродном моем

С бледно-розовым огнем.

– Видели, видели и не обидели.

Стоит на площади – и всех глупей:

Один глаз розовый, другой темней.

– Возьми мою руку, вожатый, возьми,

Поедем к нему поскорее;

С чужими он там говорит лошадьми,

Моложе он всех и глупее.

Поедем к нему и найдем его там.

И Клика находит на площади Трам.

И сказал трамвай трамваю:

– По тебе я, Клик, скучаю,

Я услышать очень рад,

Как звонки твои звенят.

Где же розовый твой глаз? Он ослеп.

Я возьму тебя сейчас на прицеп:

Ты моложе – так ступай на прицеп!

1924–1925

>

Шары

1925

1 Следующие 8 стихов входят в цикл "Шары". – С. В.

>

Шары

Дутые-надутые шары-пустомели

Разноцветным облаком на ниточке висели,

Баловали-плавали, друг друга толкали,

Своего меньшого брата затирали.

– Беда мне, зеленому, от шара-буяна,

От страшного красного шара-голована.

Я шар-недоумок, я шар-несмышленыш,

Приемыш зеленый, глупый найденыш.

– А нитка моя

Тоньше паутинки,

И на коже у меня

Ни одной морщинки.

Увидела шар

Шарманка-хрипучка:

– Пойдем на бульвар

За белою тучкой:

И мне веселей,

И вам будет лучше.

На вербе1 черно

От разной забавы.

Гуляют шары -

Надутые павы.

На всех продавцов

Не хватит копеек:

Пять тысяч скворцов,

Пятьсот канареек.

Идет голован

Рядами, рядами.

Ныряет буян

Ларями, ларями.

– Эх, голуби-шары

На белой нитке,

Распродам я вас, шары,

Буду не в убытке!

Говорят шары лиловые:

– Мы не пряники медовые,

Мы на ниточке дрожим,

Захотим – и улетим.

А мальчик пошел,

Свистульку купил,

Он пряники ест,

Другим раздает.

Пришел, поглядел.

Приманка какая:

На нитке дрожит

Сварливая стая.

У него у самого

Голова большая!

Топорщатся, пыжатся шары наливные -

Лиловые, красные и голубые:

– Возьми нас, пожалуйста, если не жалко,

Мы ходим не попросту, а вперевалку.

Вот плавает шар

С огнем горделивым,

Вот балует шар

С павлиньим отливом,

А вот найденыш,

Зеленый несмышленыш!

– Снимайте зеленый,

Давайте мне с ниткой.

Чего тебе, глупому,

Ползать улиткой?

Лети на здоровье

С белою ниткой!

На вербе1 черно

От разной забавы.

Гуляют шары,

Надутые павы.

Идет голован

Рядами, рядами,

Ныряет буян

Ларями, ларями.

1 В источнике СС2 "Верба" с заглавной буквы. – С. В.

Чистильщик

Подойди ко мне поближе,

Крепче ногу ставь сюда,

У тебя ботинок рыжий,

Не годится никуда.

Я его почищу кремом,

Черной бархаткой натру,

Чтобы желтым стал совсем он,

Словно солнце поутру.

* В СС2 датировка: 1926

Автомобилище

– Мне, автомобилищу, чего бы не забыть еще?

Вычистили, вымыли, бензином напоили.

Хочется мешки возить. Хочется пыхтеть еще.

Шины мои толстые – я слон автомобилий.

Что-то мне не терпится -

Накопилась силища,

Накопилась силища -

Я автомобилище.

Ну-ка покатаю я охапку пионеров!

* В СС2 датировка: 1926

Полотеры

Полотер руками машет,

Будто он вприсядку пляшет.

Говорит, что он пришел

Натереть мастикой пол.

Будет шаркать, будет прыгать,

Лить мастику, мебель двигать.

И всегда плясать должны

Полотеры-шаркуны.

Калоша

Для резиновой калоши

Настоящая беда,

Если день – сухой, хороший,

Если высохла вода.

Ей всего на свете хуже

В чистой комнате стоять:

То ли дело шлепать в луже,

Через улицу шагать!

Рояль

Мы сегодня увидали

Городок внутри рояля.

Целый город костяной,

Молотки стоят горой.

Блещут струны жаром солнца,

Всюду мягкие суконца,

Что ни улица – струна

В этом городе видна.

Кооператив

В нашем кооперативе

Яблоки всего красивей:

Что ни яблоко – налив,

Очень вкусный чернослив,

Кадки с белою сметаной,

Мед прозрачный и густой,

И привозят утром рано

С молоком бидон большой.

Муха

– Ты куда попала, муха?

– В молоко, в молоко.

– Хорошо тебе, старуха?

– Нелегко, нелегко.

– Ты бы вылезла немножко.

– Не могу, не могу.

– Я тебе столовой ложкой

Помогу, помогу.

– Лучше ты меня, бедняжку,

Пожалей, пожалей,

Молоко в другую чашку

Перелей, перелей.

Кухня

Гудит и пляшет розовый

Сухой огонь березовый

На кухне! На кухне!

Пекутся утром солнечным

На масле на подсолнечном

Оладьи! Оладьи!

Горят огни янтарные,

Сияют, как пожарные,

Кастрюли! Кастрюли!

Шумовки и кофейники,

И терки, и сотейники -

На полках! На полках!

И варится стирка

В котле-великане,

Как белые рыбы

В воде-океане:

Топорщится скатерть

Большим осетром,

Плывет белорыбицей,

Вздулась шаром.

А куда поставить студень?

На окно! На окно!

На большом на белом блюде -

И кисель с ним заодно.

С подоконника обидно

Воробьям, воробьям:

– И кисель, и студень видно -

Да не нам! Да не нам!

Хлебные, столовые, гибкие, стальные,

Все ножи зубчатые, все ножи кривые,

Нож не булавка:

Нужна ему правка!

И точильный камень льется

Журчеем.

Нож и ластится и вьется

Червяком.

– Вы ножи мои, ножи!

Серебристые ужи!

У точильщика, у Клима,

Замечательный нажим,

И от каждого нажима

Нож виляет, как налим.

Трудно с кухонным ножом,

С непослушным косарем;

А с мизинцем перочинным

Мы управимся потом!

– Вы ножи мои, ножи!

Серебристые ужи!

У Тимофеевны

Руки проворные -

Зерна кофейные

Черные-черные:

Лезут, толкаются

В узкое горло

И пробираются

В темное жерло.

Тонко намолото каждое зернышко,

Падает в ящик на темное донышко!

На столе лежат баранки,

Самовар уже кипит.

Черный чай в сухой жестянке

Словно гвоздики звенит:

– Приходите чаевать

Поскорее, гости,

И душистого опять

Чаю в чайник бросьте!

Мы, чаинки-шелестинки,

Словно гвоздики звеним.

Хватит нас на сто заварок,

На четыреста приварок:

Быть сухими не хотим!

Весело на противне

Масло зашипело -

То-то поработает

Сливочное, белое.

Все желтки яичные

Опрокинем сразу,

Сделаем яичницу

На четыре глаза.

Крупно ходит маятник -

Раз-два-три-четыре.

И к часам подвешены

Золотые гири.

Чтобы маятник с бородкой

Бегал крупною походкой,

Нужно гирю подтянуть -

ВОТ ТАК – НЕ ЗАБУДЬ!

1925–1926

>

Из книги "Трамваи"

1925–1926?

* В цикл входят следующие 6 стихов. – С. В.

>

Мальчик в трамвае

Однажды утром сел в трамвай

Первоступенник-мальчик.

Он хорошо умел считать

До десяти и дальше.

И вынул настоящий

Он гривенник блестящий.

Кондукторши, кондуктора,

Профессора и доктора

Решают все задачу,

Как мальчику дать сдачу.

А мальчик сам,

А мальчик всем

Сказал, что десять минус семь

Всегда выходит три.

И все сказали: повтори!

Трамвай поехал дальше,

А в нем поехал мальчик.

Буквы

– Я писать умею: отчего же

Говорят, что буквы непохожи,

Что не буквы у меня – кривули?

С длинными хвостами загогули?

Будто "А" мое как головастик,

Что у "Б" какой-то лишний хлястик:

Трудно с вами, буквы-негритята,

Длинноногие мои утята!

Яйцо

Курицу яйцо учило:

Ты меня не так снесла,

Слишком криво положила,

Слишком мало берегла:

Недогрела и ушла,-

Как тебе не стыдно было?

Портниха

Утомилась портниха -

Работает тихо.

Потеряла иглу -

Не найти на полу.

А иголки все у елки,

Все иголки у ежа!

Нагибается, ищет,

Только песенку свищет,

Потеряла иглу -

Не найти на полу.

– Для чего же я челку

Разноцветного шелку

Берегла, берегла,

Раз пропала игла!

Все в трамвае

Красноглазой сонной стаей

Едут вечером трамваи,

С ними мальчик едет тот,

Что запомнил твердо счет;

И портниха: с ней иголка,

У нее в руках кошелка;

Мальчик с баночкой чернил -

Перья новые купил;

Едет чистильщик с скамейкой,

Полотер с мастикой клейкой;

Едет муха налегке,

Выкупавшись в молоке;

С ними едут и другие,

Незнакомые, чужие.

Лишь настройщик опоздал:

На рояле1 он играл.

1 "На рояли" в СС2. – С. В.

Сонный трамвай

У каждого трамвая

Две пары глаз-огней

И впереди площадка,

Нельзя стоять на ней.

Он завтракает вилкой

На улицах больших.

Закусывает искрой

Из проволок прямых.

Я сонный, красноглазый,

Как кролик молодой,

Я спать хочу, вожатый:

Веди меня домой.

Муравьи

Муравьев не нужно трогать:

Третий день в глуши лесов

Все идут, пройти не могут

Десять тысяч муравьев.

Как носильщик настоящий

С сундуком семьи своей,

Самый черный и блестящий,

Самый сильный – муравей!

Настоящие вокзалы -

Муравейники в лесу:

В коридоры, двери, залы

Муравьи багаж несут!

Самый сильный, самый стойкий,

Муравей пришел уже

К замечательной постройке

В сорок восемь этажей.

1924

Шуточные стихи

Анне Ахматовой>

Вы хотите быть игрушечной,

Но испорчен Ваш завод,

К Вам никто на выстрел пушечный

Без стихов не подойдет.

1911

x x x

Блок

Король

И маг порока;

Рок

И боль

Венчают Блока.

10 декабря 1911

x x x

И глагольных окончаний колокол

Мне вдали указывает путь,

Чтобы в келье скромного филолога

От моих печалей отдохнуть.

Забываю тягости и горести,

И меня преследует вопрос:

Приращенье нужно ли в аористе

И какой залог "пепайдевкос"?

1912

Антология античной глупости

1

Ветер с высоких дерев срывает желтые листья.

Лесбия, посмотри: фиговых сколько листов!

2

Катится по небу Феб в своей золотой колеснице -

Завтра тем же путем он возвратится назад.

3

– Лесбия, где ты была? – Я лежала в объятьях Морфея.

– Женщина, ты солгала: в них я покоился сам!

4

Буйных гостей голоса покрывают шумящие краны:

Ванну, хозяин, прими – но принимай и гостей!

5

"Милая!" – тысячу раз твердит нескромный любовник.

В тысячу первый он – "милая" скажет опять!

1910-е

>>>>>>

x x x

Слышен свист и вой локомобилей -

Дверь лингвиста войлоком обили.

* Стихотворение присутствует в издании 1990 г. (СС2), однако в СС4 (1993) дан следующий комментарий: "Из состава этого раздела исключено двустишие-панторифма "Слышен свист и вой локомобилей...", принадлежность которого Мандельштаму вызывает серьезные сомнения. Это двустишие было процитировано в кн.: Шульговский Н. Н. Занимательное стихосложение. Л., 1926, с. 15 (то же – во 2-ом изд.: Шульговский Н. Н. Прикладное стихосложение. Л., 1929, с. 16) как принадлежащее Гумилеву. В кн. В. Пяста "Встречи" (М., 1929, с. 260) приведен иной вариант ст-ния ("Первый гам и вой локомобилей..."), причем авторами названы Лозинский и Гумилев; в этой редакции ст-ние вошло в т. 2 Собрания сочинений Н. С. Гумилева (Вашингтон, 1964, с. 261)."

>

x x x

Кушает сено корова,

А герцогиня желе,

И в половине второго

Граф ошалел в шале.

1913 (?)

x x x

В девятьсот двенадцатом, как яблоко румян,

Был канонизирован святой Мустамиан.

И к неувядаемым блаженствам приобщен

Тот, кто от чудовищных родителей рожден,

Серебро закладывал, одежды продавал,

Тысячу динариев менялам задолжал.

Гонят люди палками того, кто наг и нищ,

Охраняют граждане добро своих жилищ.

И однажды, и'дучи ко святым местам,-

Слышит он: "О Мандельштам,– глянь-ка – ландыш там!"

Конец 1913

>

x x x

Не унывай,

садись в трамвай,

Такой пустой,

Такой восьмой...

1913 (1915?)

x x x

Н. Недоброво

Что здесь скрипением несносным

Коснулось слуха моего?

Сюда пришел Недоброво -

Несдобровать мохнатым соснам.

1913–1914?

>>

x x x

Вуайажор арбуз украл

Из сундука тамбур-мажора.

– Обжора! – закричал капрал.-

Ужо расправа будет скоро.

1915

x x x

Свежо раскинулась сирень,

Ужо распустятся левкои,

Обжора-жук ползет на пень,

И Жора мат получит вскоре.

1915

x x x

Автоматичен, вежлив и суров,

На рубеже двух славных поколений,

Забыл о бесхарактерном Верлэне

И Теофиля принял в сонм богов...

И твой картонный профиль, Гумилев,

Как вырезанный для китайской тени.

..................................

1915

x x x

Мне скучно здесь, мне скучно здесь,

Среди чужих армян.

Пойдем домой, пойдем домой,-

Нас дома ждет Эдем.

1916

x x x

Барон Эмиль хватает нож.

Барон Эмиль бежит к портрету...

Барон Эмиль, куда идешь?

Барон Эмиль, портрета нету!

1915-1916

>

Актеру, игравшему испанца

Испанец собирается порой

На похороны тетки в Сарагосу,

Но все же он не опускает носу

Пред теткой бездыханной, дорогой.

Он выкурит в Севилье пахитосу

И быстро возвращается домой.

Любовника с испанкой молодой

Он застает и хвать ее за косу!

Он говорит: не ездил я порой

На похороны тетки в Сарагосу,

Я тетки не имею никакой.

Я выкурил в Севилье пахитосу.

И вот я здесь, клянусь в том бородой,

Билибердосою и Бомбардосой!

1917 (1918?)

>

Газелла

Почему ты вс? дуешь в трубу, молодой человек?