Текст книги "Невыразимый эфир (СИ)"

Автор книги: Ориак Альбан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

В начинающихся сумерках девушка заметила вдалеке старую полуразрушенную стену, разделявшую два земельных участка. Подойдя ближе, путники обнаружили тесный сарайчик, что-то вроде хижины из сухих камней. Они решили устроиться здесь: было уже слишком поздно искать что-то другое, да и дневной свет почти погас. Ночь принесла с собой огромное количество комаров. Паромщик посоветовал своей спутнице, которой очень докучали эти насекомые, не расчесывать укусы слишком сильно, иначе ранки на нежной коже могут воспалиться. Укрытие не было слишком просторным, но места хватало. Паромщик разжег небольшой костер и, сидя возле него, они поужинали яблоками и ягодами земляничника, которые девушка собрала в кустах, росших поблизости. Они поговорили о том, что произошло сегодня днем, предположили, что их ждет завтра, пытаясь для самоуспокоения составить хоть какой-то план. Серый дымок от костра отпугивал ночных насекомых. Спали они этой ночью плохо, скорее – дремали вполглаза, настороженно прислушиваясь к малейшему шуму, воображая то здесь, то там смутные тени, неясные отблески – бесплотных призраков, презрительно смеющихся над их трусостью. Им даже показалось, что они слышат вдалеке волчий вой, глухой стон, как если бы с ветром до них донеслись жалобы старого мира – печальный отзвук древних воинственных цивилизаций. Паромщик думал о том, какой была жизнь на этих фантастических землях прежде, когда еще не было здесь странных существ, не происходили загадочные явления, и мысль о безрассудной деградации человеческого рода приводила его в ярость, смешанную с отчаянием. Как знать, быть может, он единственный, кто еще остался – свидетель преступлений ушедшего мира, способный оплакать его и пожалеть о нем?

Всю ночь над ними сияли яркие звезды. Паромщик следил за их медленным перемещением. В городском небе звезд было не разглядеть из-за светового загрязнения, создаваемого уличными газовыми фонарями да несколькими заводами, еще державшимися на плаву. Разве что луна была видна хорошо, но ни одно созвездие уже не проступало отчетливо на ночном небе. Здесь же, в зоне, – густая влажная трава под головой вместо подушки, – вселенная раскрывалась, как книга, обнажая всю суетность человеческих забот и окутывая их благородным покрывалом смирения. Несмотря на ночной холод, паромщик удержался от того, чтобы выкурить одну из трех оставшихся сигарет: он знал, что дорога предстоит еще долгая. Прогремел гром – один единственный раз.

* * *

Медики попросили милиционера кратко записывать свои наблюдения касательно необычных явлений в зоне, а также влияния дурмана. Каждые два часа он черкал в блокноте на спирали несколько слов, чтобы в дальнейшем составить по ним отчет о своей экспедиции. Первая надпись черными чернилами гласила: «Ничего примечательного», далее она неуклонно повторялась, все менее и менее разборчиво, пока наконец не сжалась до простого «НП», опять «НП», и снова «НП». Ничего такого, что могло бы обеспокоить его и заставить сбавить темп. Он твердо намеревался выполнить свою миссию как можно быстрее.

Ему вручили пакет, содержащий предметы первой необходимости для выживания, паек на четыре дня, средства ухода, чем укрыться ночью, и еще кучу всякой всячины, от которой он избавился сразу, как только выбрался из лабиринтов канализации. Он не сможет догнать беглецов иначе, как налегке, поэтому он оставил только самое важное. Блуждая в подземных коридорах в поисках выхода наружу, он в одном месте неудачно свернул, и из-за этой досадной оплошности расстояние, отделявшее его от тех двоих, только увеличилось. Внимательно изучив их следы, милиционер тут же бросился в погоню. Но он не ожидал, что зона окажется так красива.

Великолепно, думал он. Здесь столько зеленого, что понадобится немало усилий, чтобы просто перечислить все его оттенки: светло-зеленый, темный, с примесью голубого или коричневого, пронизанный солнцем и пропитанный светом, словно губка – водой, шелковистый или грубоватый, равномерный или с переливами, гладкий или с прожилками, матовый или прозрачный, ошеломляющий, даже гипнотический – и всегда разный в одно и то же время. Целой жизни, проведенной среди этого растительного царства, не хватит, чтобы перевести все эти нюансы на человеческий язык – особенно ему, кто ничего не знал, кроме серого бетона и ржавых конструкций. Ад казался таким прекрасным. Деревья, насекомые, крошечные зверьки – все привлекало его любопытное внимание. Однако, сказав себе, что он не может терять драгоценного времени, милиционер решительно запретил себе глазеть по сторонам. Отныне на все эти красоты он смотрел с пренебрежением; хищные чувства взяли верх над остальными. Следы беглецов исчезли, вместо них по земле побежала непрерывная линия – или, скорее, две, но очень близкие. Следовать по этой дорожке было даже удобнее.

Его немного беспокоил давешний укол. Закатав рукав рубашки, милиционер внимательно его осмотрел. В том месте, где вошел шприц, кожа слегка потемнела и опухла. Казалось, ткани проявляют реакцию на какое-то слабое заражение. Он продезинфицировал ранку йодом, потом снова как мог перевязал ее. Обрывки бумаги и пластиковый мусор он просто выбросил в сторону. Так, идя вдоль колеи, оставленной в земле, милиционер наконец добрался до деревянного моста через реку и с удивлением обнаружил тандем, спрятанный в зарослях. Тогда он окончательно понял, что сегодня догнать беглецов ему не удастся. Благодаря этому двухколесному механизму разрыв между ним и теми, кого он преследовал, наверняка увеличился настолько, что ему придется провести по крайней мере еще один день в зоне. Его сердце начинало усиленно биться при одной мысли о том, что ему предстоит ночевать здесь, в месте, полном тайн, о которых он и представления не имеет – если, конечно, он не намерен повернуть назад…

Нет, никогда – никогда! – он не согласится на позор возвращения без добычи.

Он пройдет свой путь до конца.

Милиционер едва ли сомкнул глаза в течение ночи. Он полусидел, привалившись спиной к гладкому стволу каштана и натянув до подбородка утлое покрывало. Небо расчистилось, явив мириады звезд. Город теперь казался таким далеким. Удивительно, но милиционер скучал по нему – словно был вынужден на время покинуть дорогого родителя, сварливого и несносного, но все же любимого. Он слегка дрожал от ночного холода, но не зажигал огня, чтобы не обнаружить своего присутствия. Зато далеко впереди, у горизонта, он заметил слабый оранжевый отблеск, дрожащее пламя – возможно, костерок, теплый и уютный, который развели те двое. Эта мысль лучше всего укрепила его намерение идти до конца. А завтра – хорошо смеется тот, кто смеется последним, – подумал он.

Около полуночи его одинокий ночлег привлек внимание стаи волков. Звери не были особенно агрессивными, скорее вялыми. Они учуяли запах, исходящий от съестных припасов милиционера, и рискнули приблизиться. От опорожненных консервных банок сильно пахло курятиной с овощами, а кусочки копченого мяса распространяли в воздухе горьковатый аромат. Какое-то время волки еще держались на расстоянии, но голод был настолько силен, что в конце концов терпение оставило их. Вырванный из своего непрочного сна едва слышным рычанием и хрустом веток под лапами, милиционер в страхе выхватил пистолет и выстрелил в воздух, чтобы напугать животных. Те кинулись прочь. Выстрел прогремел по окрестностям, как раскат грома. При свете луны милиционер записал это происшествие в свой блокнот. Наконец-то он смог перейти на вторую страницу.

Глава 6

Роса покрывала равнину тончайшей кисеей. В легкой утренней дымке паромщик и его спутница собрали свои вещи и приготовились пуститься в путь. В очаге еще пламенели последние угольки, когда паромщик окончательно его загасил. Путники двинулись навстречу солнцу, чьи алые лучи озаряли бледную лазурь небес. Вдалеке, за деревьями, ясно виднелась какая-то конструкция из бетона и металлических ферм – внушительная серая масса. До строения было несколько миль пути. Они держались этой точки на горизонте, лавируя между дольменами, каменными сооружениями причудливых форм, возведенными в степи древними племенами, не оставившими от себя иных следов, кроме этих безмолвных памятников.

Их дорога пролегла через заброшенный фруктовый сад, ряды плодовых деревьев, основания стволов которых терялись в высокой траве. Идти стало труднее, порой приходилось продираться через переплетения корней и заросли крапивы. С ветвей свисали странные плоды – похожие на бананы, но с бугристой кожицей оранжевого цвета. Паромщик сорвал один, понюхал его, потом отломил кусочек и положил в рот. Пока он прислушивался к своим вкусовым ощущениям, девушка с интересом за ним наблюдала.

– Ну как, съедобно?

– Вкусно. Просто вкусно.

– Вы раньше такое пробовали?

– Никогда. Думаю, это гибрид, результат скрещивания нескольких совершенно разных видов. Я угадываю здесь вкус цитрусовых и какого-то фрукта с сочной мякотью, возможно, груши. Кстати, ты заметила?

– Что еще?

– Комары. В этом саду нет комаров. Наверное, запах этих плодов отпугивает насекомых. Нам следует набрать немного с собой; пригодится. Мы сможем смазать цедрой свои расчесы. Я ведь еще и знахарь, представь себе. А потом двинемся дальше.

Сумку, в которой уже лежали красные яблоки, он доверху наполнил лучшими плодами, какие удалось найти. Впереди, среди зелени, как пятно на полотне, вырисовывались бетонные стены. Уже можно было угадать определенные контуры в этой серой массе. Погода стояла замечательная, и путешественники с удовольствием шагали вперед. Ночной отдых и интимная теснота каменной хижины сблизили их. Паромщик оставил свои циничные разглагольствования, да и его спутница держалась более естественно. Напряженность, возникшая было между ними, дала трещину. Не говоря ни слова, они то и дело обменивались взглядами и улыбками – мгновения, застывшие во времени, чью двусмысленность и недопустимую легкость ощущали они оба. Их путешествие превращалось в длинную воскресную прогулку.

У озерца, усеянного огромными кувшинками, паромщик принялся наполнять свои фляги. Он предостерег девушку, что не следует собирать эти розовые цветы, и вообще не стоит приближаться к воде во избежание новых мрачных сюрпризов. В зоне было немало подобных водоемов, не заметных на первый взгляд, затерянных среди деревьев и окруженных метелками камышей. Глинистые берега были неудобны для спуска, и любое неосторожное движение могло привести к падению в стоячую воду. Над ровной гладью носились радужные стрекозы и черные мухи. В воде, среди придонных камней, паромщик внезапно заметил останки какого-то животного; вокруг них колыхались пиявки, огромные, как змеи. Клубок распухших внутренностей поблескивал на солнце. Вид мертвой косули и внезапно ударивший в нос невыносимый запах разложения свели на нет всю красоту этого места. Паромщик резко отпрыгнул назад: в глубине озера он разглядел медленное движение огромных щупальцев. Он указал пальцем на эту подводную тварь, едва различимую среди ила. Фляги еще не были наполнены до конца. Поняв, что вода не пригодна для питья, он, скрепя сердце, вылил ее на мягкую почву. Шум воды, ударившей о землю, вкупе с плесканьем озера, казалось, только обострил жажду. Путники решили поскорее покинуть это болото.

– Что это было? Еще один монстр?

– Лучше этого не знать, – ответил паромщик. – Эта тварь опасна.

– Но у нас нет воды.

– Воду мы наберем в другом месте. Уверен, что в здании, к которому мы направляемся, будет вода. А нет – я вернусь к мосту. Там-то вода чистая и не отравлена падалью, как здесь. Лесные животные приходят сюда утолить жажду, а эта тварь утягивает их на дно. Пойдем быстрее. Я чувствую здесь смерть – ужасную смерть.

– Вы хотите снова пройти через лес? Вы забыли о тех страшных деревьях?

– Ничего я не забыл. Просто я не хочу умереть от жажды. Да не бойся! Я знаю, что зона так или иначе позаботится о нас. Для начала, давай обследуем здание, а там решим, что делать дальше.

Паромщик знал, что воображаемые опасности всегда страшнее, чем реальное положение вещей. Зона казалась кишащей безобразными монстрами и свирепыми существами. Но что, если этот бестиарий, который они успели составить, есть не более, чем проявление самозащиты зоны или предупреждение об опасности? Если же это не так, паромщик сомневался, что он и далее сможет защитить девушку от всего. Однажды он замешкается, или зверь окажется хитрее, чем люди. Это всего лишь вопрос времени. Пока они шли к зданию, он всеми силами старался прогнать эту мысль и почти утратил бдительность. На вопросы он теперь отвечал односложно, и его внезапная отчужденность пугала девушку.

Заросли редели, уступая место ненавистному асфальту, чья черная растресканная поверхность напоминала старую змеиную кожу. Они вышли прямо к серым стенам. Вблизи здание было похоже на выгнутый хребет, на спинные шипы ушедшего под землю динозавра, схваченного в момент агонии и так застывшего навеки. Паромщик сразу узнал строение. Это был бункер, сооружение, призванное защитить от невидимого излучения во время световых войн (если прибегнуть к выражению, бывшему в ходу у городских мистиков). Часть стен покрывал густой беловатый мох; то здесь, то там выступала ржавая арматура. Здание венчала жесткая конструкция, состоящая из квадратных ячеек, соединенная с крышей металлическими опорами. Радар слегка поворачивался, и все сооружение имело вид совершенно фантастический. Тревожную атмосферу усиливала царящая здесь ватная тишина. Сгоревшие остовы автомашин ржавели на асфальте, вздыбившемся от воздействия времени. Чуть поодаль громоздились какие-то бетонные блоки, пронизанные и оплетенные узловатыми корнями растений. К сетчатому ограждению ветер прибил грязные листки бумаги. Повсюду валялся хлам – электрические провода, книги на неизвестном языке, пустые бутылки, ящики, у которых одну из стенок заменяло выпуклое стекло, какая-то электроника, рваная одежда, опять пластмассовые детали, механизмы из пластика, смятые короба – ветхое наследие прошедшей эпохи, как будто человек, пройдя здесь, не оставил после себя ничего, кроме неприглядной осыпающейся кучи мусора. Мерзость запустения убивала все другие краски. Зона была чудесна, но ее очарование полностью исчезало, стоило лишь обнаружиться следам человеческой индустрии, всегда ничтожным и жалким.

Обойдя кругом огромное здание, после получаса поисков путники наконец обнаружили приоткрытую дверь. За ней стоял глубокий мрак; лучи солнца будто не желали входить в этот провал. Вход располагался в правой стороне высоченных железных ворот – настоящий портал, покрытый ржавчиной, в центре которого угадывалось полустертое изображение красной звезды. Паромщик швырнул внутрь камень; он с резким грохотом ударился о стены, породив нескончаемое эхо. Мужчина вздохнул. В задумчивости он обхватил пальцами свой квадратный подбородок, колкий от трехдневной щетины. Девушка уже знала и этот жест, и эту манеру кривить губы, отчего его загорелое лицо приобретало слегка свирепое выражение. Паромщик пристально взглянул на нее.

– Я пойду осмотрю бункер. Все вещи я оставлю с тобой, возьму только фляги. Жди меня здесь. Я постараюсь вернуться как можно быстрее. А ты пока встряхни от пыли наши вещички. Не знаю, откуда она берется, но она везде. Если со мной что-то случится, тебе придется искать фабрику самой.

– Будьте осторожны, – сказала она с дрожью в голосе.

– Мне понадобится свет. В этой крысиной норе ничего не разглядеть.

– Ваш карманный фонарик, – напомнила она.

– Батарейки приказали долго жить еще когда мы выбрались из канализации. Надо поискать что-нибудь еще, чем можно светить. Здесь настоящий базар, и если приложить смекалку… Да вот же, глянь-ка!

Паромщик наскоро соорудил факел, обмотав обрывки ткани вокруг метлы из кокосового волокна – она валялась со сломанной рукояткой среди щебня и осколков тротуарной плитки. Он еще раз проверил фляги и прицепил к поясу запас материи, смоченной машинным маслом, чтобы поддерживать пламя факела во время своих блужданий в потемках.

– Пожелай мне удачи.

– Будьте осторожны, – повторила она.

– Да, мамочка.

Он засветил самодельный факел от зажигалки, шагнул в проем, из которого несло сыростью, и медленного пошел вперед. Свет пламени отражался в черных лужах застоявшейся воды, от этого по шероховатым стенам бежали смутные тени. Хлюпающий звук его шагов резонировал от кафельной плитки. Миновав короткий вестибюль, паромщик сразу почувствовал, что воздух стал более холодным и спертым, словно он попал в какой-то погреб. От ощущения комка в горле он не мог глотать и то и дело сплевывал. Паромщик осмотрел помещение, в которое попал, но не обнаружил ничего похожего на раковину, и даже ни единой трубы. Пусто. В этой первой комнате водопровода не было. Он двинулся дальше по длинному коридору, который, постепенно сворачивая, вывел его в большой зал с колоннами. Здесь царил дикий беспорядок; от сквозняков огонь факела тут же загудел. В темноте мало что можно было различить. Тут и там, в невероятном хаосе, валялась какая-то незамысловатая мебель. Паромщик решил подняться по лестнице, проклиная строителей, которые так запрятали водопроводную систему. Он прошел мимо маленькой комнатки с окнами, затянутыми плющом. Дневной свет едва проникал сюда. Оказавшись в следующем темном помещении, он продолжил поиски более методично, ощупывая каждый сантиметр стены. Наконец, в соседнем зале он обнаружил этот чертов водопроводный кран – в углу, над разбитой раковиной. Краник выглядел целым и изгибался над пустой мойкой, как лебединая шея. Паромщик повернул большую медную ручку, покрытую патиной, и – о чудо! – свежая вода, пенясь, хлынула шумным потоком. Напор был так силен, что паромщик забрызгал свои штаны и обувь, и без того грязную. Он засмеялся, и смех его стал еще громче, когда он услышал, как его хриплый голос эхом отразился от бетонных стен и щербатой кафельной плитки. Он несколько раз прополоскал пустые фляги, чтобы вымыть из них заразу, возможно попавшую с болотной водой. Факел еще горел, но паромщик тем не менее добавил к нему два больших лоскута ткани. Язык пламени взметнулся вверх, как сорвавшийся с цепи зверь. В этом помещении, погруженном во тьму, которую едва мог рассеять неверный свет самодельного факела, чем-то очень неприятно пахло. Паромщик решил, что наверное от постоянной сырости здесь все покрылось плесневым грибком. Подобно гангрене, время и пустота постепенно разъели дерево и пластиковые покрытия. Все прогнило в этой тьме. Паромщик вновь прицепил к поясу наполненные фляги. Довольный, он похлопал по ним ладонью и уже намеревался пуститься в обратный путь, как вдруг заметил в углу, около лестницы, ведущей вниз, пластмассовый язычок круглого переключателя. Паромщик подумал: а вдруг здесь имеется автономный источник электропитания – какой-нибудь генератор, батареи которого до сих пор сохранили остатки заряда. Он повернул выключатель; тишина. Ничего не произошло. Когда он попробовал во второй раз, плафоны тускло вспыхнули и загорелись бледным неоновым светом, мигая и потрескивая. Где-то в глубине здания завыла механическая система вентиляции. В ноздри паромщику ударил невыносимый запах. Через пять секунд – вряд ли больше – свет погас, времени едва хватило на один вдох, но за это мгновение взору его предстала груда человеческих тел, дюжина искалеченных полусгнивших останков. Сквозь мертвую обнаженную плоть местами проступали кости, а мутные глазные яблоки почти полностью исчезли во впадинах орбит. Кое-где копошились крысы. Словно коровьи туши на некой чудовищной скотобойне, три тела покачивались на крюках, приделанных к потолку. На противоположной стене, за миг до того, как свет погас, паромщик успел увидеть кроваво-красные буквы, из которых сложилась малопонятная фраза. Он прочел несколько неразборчивых слов: жаль, что ей придется умереть. Надпись исчезла и возникла вновь, подобно зловещему пророчеству.

Когда свет померк, паромщик был весь во власти этого ужасного видения. Его факел медленно умирал. Пламя колебалось: у паромщика неудержимо тряслись руки; всполохи огня рождали на стенах неистовый танец теней. Мужчина изо всех сил зажмурился и так крепко сжал зубы, что прикусил язык. От вкуса железа во рту – вкуса собственной тепловатой крови – на него накатил жестокий приступ тошноты. Его мучительно вырвало; силы оставили его; он едва стоял на ставших ватными ногах. Держась за стены, он как мог поспешил туда, где был свет и чистый воздух, стараясь изгнать из головы эту отвратительную картину – провалы лиц, отпавшие челюсти, лишенная кожи плоть, раскрытые рты, чей немой крик пронзал его потрясенный мозг. Не раз он останавливался, чтобы отдышаться – он был близок к обмороку. Но он держался, находя в себе силы идти дальше, хотя для этого ему пришлось призвать на помощь самые глубокие резервы своей психики.

Наконец он выбрался наружу, где его ждала девушка. Она заметила его бледность и то, что руки его дрожат. Но несмотря на ее расспросы, паромщик не захотел ничего объяснить. Он лишь водил руками в воздухе и отмахивался, давая понять, что не хочет говорить на эту тему. Мужчина попытался закурить сигарету, но не совладал со своей старой зажигалкой и отказался от затеи, вновь убрав все в карман. Жестом он указал направление, по которому им предстояло двигаться дальше. На лбу у него выступили капельки пота и медленно сползали по лицу. Вдруг девушка заметила, что по его бескровной щеке бежит слеза. Больше она не настаивала. Словно охваченный внезапным благоговением, паромщик медленно прикрыл за собой дверь бункера. Глухой скрип ржавых петель отозвался в глубине здания, прежде чем умереть, безвозвратно растворившись среди мрака и тайн.

Они в молчании покинули этот запечатанный склеп, пробравшись через широкую дыру в расшатанной решетке. Паромщик больше не оглядывался. Девушка следовала за ним по пятам. Она не отрываясь смотрела на него, и этот взгляд, пронизанный жалостью и состраданием, был настолько нежным и исполненным чувств, что паромщик ощущал его теплоту на своем затылке. Он мог бы рассказать ей все, облегчить свою боль, но он отлично понимал, что не сумеет найти верные слова. Он лишь напугает ее своим жутким рассказом. Снова, на этот раз в виде надписи, ему явился тот непонятный приговор. Он упорно повторяется. Но паромщик не мог уловить его смысл. Почему ей придется умереть? И почему исполнение медлит, раз это так бесповоротно? Зона могла бы уничтожить ее с удивительной легкостью. Какое-нибудь свирепое чудовище, обитающее в окрестностях – и произнесенное проклятие будет претворено в жизнь. Спустя несколько часов медленного марша на лице паромщика наконец мелькнул робкий проблеск улыбки. Его странный ступор прошел, по крайней мере он сумел отвлечься от терзающих его мыслей.

– У нас есть вода, это самое важное. Там, в том месте, нет ничего хорошего. Логово дьявола.

– Что вы видели в бункере? Вы казались таким потрясенным, – сказала она. – Вы не хотите рассказать мне об этом?

– Не стоит, – ответил он. – Не вникай в эти ужасы.

– Настолько страшно, что лучше молчать об этом?

– Еще хуже.

– Тогда не говорите ничего. Я боюсь.

– Не нужно. Пока ты со мной, с тобой ничего не случится. Это я тебе обещаю и клянусь.

Что за странные создания – люди? Обуреваемые желаниями, они блуждают без цели, сироты во всем, жалкие оболочки – дух разъедает их изнутри, а после испаряется в волнах эфира. Они ищут – и не находят, живут, не зная, какова цель их жизни, и на этом медленном и трудном пути немо страдают от непрочности своего существования. Вопреки внешней уверенности, они без конца изводят себя жестокими упреками; ярмо несбыточных желаний и груз развенчанных надежд гнетут их. И все же они будут продолжать свою бессмысленную одиссею, мечтая о лучшей участи, уверенные, что даже если они и сбились с пути, скоро они выйдут на прямую дорогу, что у них еще будет время воплотить свои миражи – или безумства, и на закате жизни, в горниле своего непостоянства, они приходят к горьким разочарованиям. Человек есть сумма всевозможных слабостей. Все есть суета и погоня за ветром, – думал паромщик, шагая вперед.

Покинув забетонированный участок зоны, путники оказались в каменистой местности, пересекаемой узкой тесной тропинкой. Дорожка бежала извилистой нитью, порой исчезая среди папоротников и зарослей ежевики, покрытых шипами, крупными, как клинки. Путешественникам казалось, что они теряют драгоценное время, блуждая среди скал и валунов, выщербленных ветром, угловатых и безжизненных. Больше всего это напоминало лунную поверхность – мертвый мир цвета меди и антрацита, охраняемый застывшими формами. Теперь они двигались намного медленнее, измученные и ослабевшие: каменный атолл был поистине непроходимым. То и дело они останавливались, чтобы перевести дух и промочить горло. Наконец растительное царство вновь заявило о своих правах. Паромщик и девушка выбрались из хитросплетений лабиринта отвесных камней и вновь погрузились в океан ласковой зелени.

Вскоре путь их пролег через поле подсолнухов. Растения были так высоки, что макушки их смыкались над головой, образуя галерею, а крепкие стебли по толщине не уступали хрупким запястьям молодой девушки. Под желто-коричневым пологом им открылся другой мир, подспудный и странный, населенный беззаботными крошечными созданиями, зачарованный мягкими тенями и ватной тишиной. Здесь почти не было движения воздуха, только легкий ветерок изредка пробегал по огромным гладким листьям. В этом замкнутом мирке путники ощущали себя богами-гигантами, настоящими титанами. Ни солнца, ни окрестных рощ – они не видели ничего, кроме ближайшей цели, самого незначительного отрезка, и эта близорукость угнетала сознание, привыкшее к необозримым пространствам зоны. Посреди поля росло высокое вишневое дерево; проходя мимо него, путники разглядели дюжину пластмассовых кукольных голов, свисавших с ветвей. Все они были разными и слегка покачивались, прицепленные за волосы. У подножия дерева зияла небольшая продолговатая яма. Вверху, среди вытянутых листьев, пластиковые лица под нажимом легкого ветерка поворачивались то в одну, то в другую сторону, словно плоды неизвестного урожая. Застывшие улыбки и полузакрытые глаза внушали смутную тревогу. Время не пощадило эти искусственные творения. И все же зловещее зрелище несло в себе зерно красоты – некую грустную прелесть. Что за страдание могло создать подобное?

В конце дня они набрели на старый фургон. Одно колесо у него отсутствовало, и с этого боку повозку подпирал крепкий деревянный чурбан. На потрепанных афишах еще можно было прочесть название передвижного цирка – какая-то средиземноморская фамилия. Они решили заночевать здесь. Паромщик выругался сквозь зубы, ударившись головой о низкий навес. Девушка с расторопностью маленькой хозяйки обшарила тесный фургон. Они наскоро привели в порядок убогое помещение, рассовав по углам весь загромождавший его хлам.

Девушка недоумевала, как могли вызывать интерес развлечения, изображенные на пожелтевших плакатах. Паромщик долго объяснял ей, что были времена, когда люди ценили фантазию и эффектные зрелища. Дети радовались забавным животным, загримированные артисты высмеивали взрослых, и этот пестрый мир, эти жалкие паяцы удостаивались смеха и аплодисментов. Девушка пожимала плечами: образы ни о чем ей не говорили. Паромщик не знал, как еще ей ответить, и сам раздражался от нехватки слов.

– То была другая эпоха. Люди главенствовали над миром животных. Иногда зверей сажали в клетки, чтобы лучше их изучить. Или выводили их напоказ, с плюмажами и цветными лентами, чтобы поразвлечь публику. Там еще были музыканты…

– Лишение свободы – это не предмет для шуток. Когда мы бродим по унылым улицам города, мы сами как звери в клетке, и я не думаю, что хоть у кого-то возникает желание радоваться этому. Мне бы не понравилось, если бы на меня вот так глазели. Те люди были просто идиотами.

– Что же, такая точка зрения тоже имеет право на существование, – ответил паромщик, зевая.

– Зачем надо непременно доминировать над животными или растениями?

– Потому что они дикие, в отличие от нас, цивилизованных. Победа порядка над моралью. Все просто.

– Мы – цивилизованные? Настолько разумные, что нарочно пилим сук, на котором сидим. Замечательно. И куда девалась наша осмотрительность?

– А куда девалось твое чувство юмора? Разве ты не видишь всей иронии ситуации? Охотники, сейчас мы превратились в дичь, и я уверен, что зона помирает со смеху, глядя на наши кружения и злоключения. Это бешеный вальс безумцев, низвержение героев. Но в одном ты права, и меня даже удивляет такая проницательность.

– В чем же?

– Мы невероятно самонадеянны, ослеплены нашей так называемой цивилизованностью и нашими лживыми ценностями. Мы захлебываемся в модернизме и технологиях и думаем, что вышли на главную дорогу. Естественно, планета избавляется от мусора, и теперь мы на ней – нежеланные гости. Зона каждый день напоминает нам эту убийственную истину: человек есть раковая клетка, яд, отравляющий мир – его собственный мир.

– Я бы не стала заходить так далеко в своих выводах, – сказала она. – Ваш пессимизм просто убивает.

– Ну, извини. Я перетолковал твои же слова, хотя, возможно, и не стоило этого делать. На самом деле, все, что я видел (и читал) в городе, навсегда привило мне отвращение к людям. Среди них нет ни одного настоящего. Скоро последний человек исчезнет с лица Земли – возможно, уничтожив при этом остатки своих сородичей, или просто умрет от старости, одинокий, как неприкаянная душа. И когда от человечества не останется и следа, а зона будет простираться от одного края мира до другого, никто не вспомнит о нас. И это великолепно. Беспредельная вечная пустота, словно нас никогда не существовало. Все зарастет деревьями и цветами. Землю населят животные. Они быстро размножатся, поскольку будут жить в гармонии друг с другом, всецело подчиняясь законам природы – законам пищевой цепи, но уже без звена-человека. Вот какая красота настанет, когда мир наконец избавится от нас, таких до невозможности гордых и умных. Как думаешь, плакать нам или радоваться этому закономерному исходу?

Девушка не ответила. Она уже спала, положив голову на цыганскую подушку, обтянутую пурпурной фланелью с золочеными бубенцами по краям. Паромщик достал лоскутное одеяло и укрыл им девушку. Она свернулась калачиком, почти что приняв позу зародыша, и это придавало ее хрупкому облику еще больше беззащитности. Сквозь разбитые ставни повозку освещали последние лучи уходящего солнца. Сам паромщик боялся заснуть: еще свежи были в памяти чудовищные картины, и он не хотел, чтобы они явились ему в кошмарном сне. Какая безумная ярость могла стать причиной этого ужаса? И почему ей придется умереть? Он изо всех сил боролся со сном, но в конце концов усталость взяла верх.