Текст книги "Меня Зовут Красный"

Автор книги: Орхан Памук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

МЕНЯ ЗОВУТ КАРА

Вот мой рисунок, сделанный много лет назад: на дереве листок с изображением Хосрова; Ширин смотрит на юношу и влюбляется в него. Помню, я увидел эту сцену в книге, только что полученной Эниште, вдохновился и нарисовал то же самое.

Все последние годы, вспоминая об этом рисунке, я стыдился такого объяснения в любви, но сейчас мне не было стыдно: рисунок перенес меня в счастливые годы юности. Всю ночь я думал о письме и к утру решил, что Шекюре сделала мастерски продуманный ход в партии шахмат любви. Я сел и при свете свечи написал ответное послание.

Немного поспав, я спрятал на груди свое письмо, вышел из дома и долго бродил по улицам. Прежде чем отправиться в художественную мастерскую, я послал к Эстер мальчишку, назначил ей место встречи перед обеденным намазом, чтобы передать письмо для Шекюре.

Здание мастерской, где я в детстве некоторое время был подмастерьем, находилось позади Айя-Софии.[28]28  Айя-София – главный византийский храм (VI в.); после завоевания турками Константинополя в 1453 г. был переделан в мечеть; в настоящее время – музей.


[Закрыть]

Я вошел в теплую комнату, и тут же из угла неслышно, как тень, ко мне Подошел Главный художник мастер Осман. Образ мастера возникал в моей памяти всякий раз, когда я размышлял о рисунке; сейчас он стоял передо мной в белом одеянии и в неярком зимнем свете, проникающем через окно, выходившее на Айя-Софию, был похож на привидение, явившееся с того света. Поцеловав усеянную пигментными пятнами руку, я сказал, что когда-то меня, еще ребенка, привел сюда Эниште, но я ушел, так как предпочел кисти перо, долгие годы путешествовал по городам Востока, работал каллиграфом у пашей и писцом в кадастровом ведомстве, познакомился со многими художниками, делал книги в Тебризе, побывал в Багдаде и Алеппо, Ване и Тифлисе.

– Расскажи, что и как рисуют художники в тех странах, где ты побывал, – попросил мастер Осман.

Я рассказал, что некоторые большие мастера делают рисунки, не относящиеся ни к какой книге, и продают их. Это не часть истории или изображение какой-либо сцены, а просто рисунок как таковой, например, просто хорошее изображение лошади. Рисунки раскупают. Большой спрос на изображение войны и любовных утех. Чтобы удешевить рисунки, художники работают на грубой бумаге и иногда даже не раскрашивают, оставляя их черно-белыми.

– Был у меня художник, – сказал мастер Осман, – удачливый, талантливый. Он так тонко работал, что мы называли его Зариф-эфенди.[29]29  Зариф – изящный, утонченный. (турецк.)


[Закрыть] Но уже шесть дней он не появляется. Исчез таинственным образом.

– Разве может человек покинуть эту мастерскую, этот благословенный отчий дом? – удивился я.

– Мои четыре любимых мастера – Келебек, Зейтин, Лейлек и Зариф, которых я лично вырастил, – по воле падишаха работают теперь дома, – сказал мастер Осман.

Подумав, что не скоро увижу мастера еще раз, к тому же желая понравиться ему, я спросил:

– Учитель, скажите, в чем отличие настоящего художника? Я был уверен, что Главный художник, привыкший к льстивым вопросам, ответит нейтральной фразой, чтобы отделаться от меня и забыть обо мне в ту же минуту. Но он серьезно сказал:

– Нет единого критерия, отличающего настоящего художника. Времена меняются. Важно, чтобы талант художника служил нашим традициям, нашему искусству. Когда я хочу понять, что из себя представляет молодой художник, я его спрашиваю: хочет ли он, как это теперь модно у китайцев и европейцев, иметь собственный стиль? Хочется ли ему на рисунке поставить подпись, подобно европейским мастерам? Что чувствует он, когда после смерти шахов и падишахов сделанные по их заказу книги рвут, а иллюстрации из них используют в других книгах? Потом я спрашиваю про время. Время художника и время Аллаха. Понимаешь, сынок?

Я не понял. Но не признался, только спросил:

– А еще что?

– А еще – слепота! – сказал великий мастер Главный художник Осман и не стал ничего пояснять, замолчал, будто и так все ясно.

– Почему слепота? – робко уточнил я.

– Слепота беззвучна. Если ты сведешь вместе все, что я перечислил, получится слепота. Самое достойное для художника – это видеть в темноте, ниспосланной Аллахом.

Вежливо попрощавшись, я вышел. Не торопясь спустился по обледеневшей лестнице. Вопросы мастера я задам Келебеку, Зейтину и Лейлеку, чтобы лучше понять этих моих сверстников, сумевших стать известными мастерами.

Но прежде чем посетить художников, я пошел на новый рынок вблизи еврейского квартала, чтобы встретиться с Эстер. На рынке покупали морковь, айву, лук и редиску женщины из бедных кварталов в широких выцветших одеждах и прислуга; Эстер в своем розовом наряде выглядела очень живописно в этой толпе – большое, подвижное тело, не закрывающийся рот, выразительные глаза и брови. Она делала мне знаки.

Под устремленными на нас взглядами она умелым, ловким движением сунула мое письмо в карман шаровар. Взяла бакшиш.[30]30  Бакшиш – чаевые.


[Закрыть] На просьбу поскорее доставить письмо сказала, показывая узел с товаром, что у нее еще очень много дел; до Шекюре она доберется лишь к обеду. Я попросил ее передать Шекюре, что отправляюсь к мастерам-художникам.

МЕНЯ НАЗЫВАЮТ КЕЛЕБЕК

Перед обеденным намазом постучали в дверь. Я открыл: Кара Челеби, знакомый по годам ученичества. Мы обнялись. Он сказал, что пришел по старой дружбе, хочет посмотреть мои работы и еще – задать мне один вопрос.

– Что же это за вопрос? – поинтересовался я.

– Стиль и подпись, – ответил он.

Что ж, раз он спросил, я отвечу.

Стиль и подпись

Чем больше будет художников, которые рисуют не для услаждения глаза и укрепления веры, а ради денег и своей славы, тем чаще мы будем сталкиваться с непотребством, называемым стилем и подписью. Под влиянием монахов-иезуитов с Запада у некоторых китайских мастеров появилось желание ставить на рисунках свою подпись и иметь собственный стиль. Поскольку все это дошло и до нас, я расскажу вам три интересные истории.

Три истории о стиле и подписи

Алиф[31]31  Алиф – буква арабского алфавита.


[Закрыть]

Когда-то в горной крепости на севере Герата жил молодой хан, горячий поклонник миниатюры. Из женщин своего гарема хан любил лишь одну. Несравненная красавица татарка отвечала хану взаимностью. Они проводили вместе жаркие ночи, были безмерно счастливы и мечтали, чтобы счастье длилось вечно. Днем они наслаждались тем, что часами рассматривали работы великих старых мастеров.

Глядя на повторяющиеся великолепные рисунки к одним и тем же сюжетам, они чувствовали, что время останавливается, а их счастье сливается со счастливым временем золотого века миниатюры. В художественной Мастерской хана был талантливый художник, который идеально копировал рисунки старых мастеров. Рисуя страдания влюбленного в Ширин Фархада или восхищенные взгляды, которыми обменивались Меджнун и Лейла или Хосров и Ширин в сказочном, похожем на райский, саду, художник по обычаю изображал хана и татарскую красавицу. Глядя на эти рисунки, хан и его возлюбленная верили, что счастье их никогда не кончится, и осыпали художника похвалами и золотом. Чрезмерные восхваления и богатство вскружили голову художника, он загордился – ведь шайтан не дремлет. Забыв, что своими идеальными рисунками он обязан старым мастерам, художник решил внести в рисунок что-то новое, свое. Но хану и его возлюбленной не понравились новшества мастера. Внимательно разглядывая рисунок, хан увидел что-то непривычное в облике красавицы татарки и решил, что она разлюбила его. Чтобы вызвать ревность возлюбленной, он провел ночь с другой невольницей. Красавица татарка, узнав эту новость от сплетниц в гареме, впала в отчаяние и повесилась на ветке кедра. Хан понял, что совершил ошибку, что художник просто хотел показать свой стиль. В тот же день он приказал ослепить художника, поддавшегося соблазну шайтана.

Ба[32]32  Ба – буква арабского алфавита.


[Закрыть]

В одной восточной стране жил старый могущественный падишах, большой любитель рисования; он женился на молодой красавице китаянке и был с ней счастлив. Молодая китаянка нравилась сыну падишаха от прежней жены, да и ей приглянулся красивый юноша. Сын испугался, что предает отца, устыдился своей любви, заперся в мастерской и занялся рисованием. Поскольку сердце его было переполнено любовью и печалью, рисунки получались столь прекрасными, что их порой не могли отличить от работ старых мастеров, и падишах-отец очень гордился сыном. Молодая жена-китаянка, глядя на какой-нибудь рисунок, говорила: «Это прекрасно! Но если он не поставит подпись, то пройдет время, и никто не будет знать, что это его работа». «А если мой сын поставит подпись, не будет ли это означать, что он присвоил рисунок, который скопировал с работ старых мастеров? – отвечал ей падишах. – К тому же не будет ли подпись означать, что он претендует на собственный стиль?» Поняв, что ей не убедить старого мужа, молодая и красивая мачеха нашла способ донести мысль о подписи до юноши, запершегося в мастерской. Юноша, страдавший оттого, что вынужден был похоронить свою любовь, поддался соблазну и, подстрекаемый шайтаном, в уголке одного из рисунков, в совершенно, как он считал, незаметном месте, там, где была нарисована трава, поставил подпись. Первый подписанный им рисунок изображал эпизод из дестана «Хосров и Ширин». Вы знаете: после того как Хосров и Ширин поженились, сын Хосрова от первого брака Шируйе влюбился в Ширин. Ночью он пробрался через окно в родительскую опочивальню и вонзил кинжал в печень отца, спящего рядом с Ширин. Глядя на этот рисунок, выполненный сыном, старый падишах увидел, что перед ним что-то необычное, он даже разглядел подпись, хотя не придал этому значения. Старого падишаха взволновало то, что рисунок был не такой, как у старых мастеров. Это могло означать, что он читает не историю, не легенду, а правдивое повествование, которого не было в известной книге. Старик испугался. А сын-художник ночью подобрался к отцу и, не глядя в его расширившиеся от страха глаза, вонзил в него кинжал, такой же большой, как на рисунке.

Джим[33]33  Джим – буква арабского алфавита.


[Закрыть]

Двести пятьдесят лет назад самым любимым и почитаемым искусством в Казвине было искусство работы над книгой – каллиграфия и миниатюра. Возможно, именно в любви к миниатюре заключалась тайна могущества шаха, сидевшего в те времена на троне Казвина и управлявшего сорока странами от Византии до Китая. К несчастью, у шаха не было сына. Чтобы после его смерти завоеванные им страны не откололись от его империи, надо было посадить на трон наследника, и шах решил поскорее выдать свою красавицу дочь за умного художника, для чего устроил состязание на лучший рисунок между тремя молодыми талантливыми мастерами из своей художественной мастерской. условия состязания были очень просты: кто сделает лучший рисунок, тот и сядет на трон! Молодые художники, все трое, нарисовали самый любимый шахом эпизод: прекрасный, как рай, сад, и в нем среди тополей и кедров, пугливых кроликов и летающих ласточек печальная влюбленная красавица с опущенным взором.

Все три мастера не сговариваясь выполнили рисунок в манере старых мастеров. Один, тот, который особенно хотел, чтобы его отметили, не удержался и в незаметном месте среди нарциссов спрятал свою подпись. Это был вызов скромным старым мастерам, и выскочка тут же был сослан в Китай. Между двумя оставшимися мастерами устроили новое состязание. На этот раз оба мастера сделали замечательные, поэтические рисунки, изображавшие красивую девушку на белом коне в прекрасном саду. Один из мастеров не совсем обычно изобразил ноздри белой лошади, на которой сидела девушка, похожая на китаянку. Отец и дочь сразу заметили этот изъян. Так художник выделил свой рисунок. «Изъян – зеркало стиля», – сказал шах и отправил мастера в Византию. В те дни, когда готовилась свадьба дочери шаха с третьим талантливым художником, рисующим без подписи, без нововведений, точно так, как старые мастера, произошло еще одно событие: накануне свадьбы невеста весь день рассматривала рисунок, сделанный художником, который завтра станет ее мужем. Когда настал вечер, она пришла к отцу и сказала: «Старые мастера изображали красавиц похожими на китаянок, это неизменное правило, пришедшее с Востока, Но когда они влюблялись в кого-то, они обязательно оставляли на рисунке какой-либо след своей возлюбленной – брови, глаза, губы, волосы, улыбку. Эти отступления от нормы были понятны только двоим: влюбленному художнику и его любимой. Я весь день смотрела сегодня на красавицу, сидящую на лошади, в ней нет ничего от меня. Отец, этот художник – большой мастер, он молод и хорош собой, но он не любит меня…» Шах отменил свадьбу.

– Из третьего рассказа следует, что отступление от нормы и есть то, что называют стилем, – вежливо и почтительно сказал Кара. – Он рождается из тайных посланий художника к его возлюбленной?

– Нет, – решительно возразил я, – в конце концов отступление становится правилом. Спустя некоторое время молодые художники, копируя мастера, начинают рисовать лица девушек такими, какими рисовал он.

Первый рассказ говорит о нарушении стиля. Второй – о том, что идеальный рисунок не требует подписи. А третий объединяет оба рассказа и показывает, что подпись и стиль – это всего-навсего бесстыдная и глупая похвальба. Вот ты услышал от меня три истории, ты хоть понял теперь, кто я?

– Понял, – ответил Кара не очень уверенно.

Чтобы вы не пытались смотреть на меня его глазами, я вам сам объясню, кто я такой. Я могу все. Я могу нарисовать рисунок и нанести на него краску, как старые мастера Казвина. Говорю вам с уверенностью: я лучше всех. И если моя догадка верна, причиной прихода сюда Кара стало исчезновение Зарифа-эфенди, но я к этому не имею никакого отношения.

Кара все-таки не удержался:

– Не знаешь ли ты случайно, где может быть несчастный Зариф-эфенди?

«Несчастный?! Жалкий ремесленник, даже позолоту наносит исключительно ради денег; осел, не ведающий вдохновения». Но этого я не сказал. Я сказал:

– Нет. Не знаю.

Тогда он спросил:

– Не думаешь ли ты, что с Зарифом-эфенди могли расправиться люди проповедника из Эрзурума?

Я не стал ему говорить, что Зариф – один из них. Я сказал:

– Нет. С чего бы?

МЕНЯ НАЗЫВАЮТ ЛЕЙЛЕК

Было время обеденного намаза. В дверь постучали, смотрю: знакомый мне с детства Кара. Мы обнялись. Он замерз, я впустил его, даже не спросив, как он нашел мой дом. Он сказал, что его послал Эниште, чтобы узнать от меня, почему пропал Зариф-эфенди и где он находится. Кроме того, он передал привет от мастера Османа и тут же добавил, что у него есть ко мне вопрос: мастер Осман считает, что настоящего художника определяет время. Что я об этом думаю? Слушайте.

Три истории о художнике и времени

Алиф

В Багдаде, который триста пятьдесят лет назад в холодный февральский день был захвачен и безжалостно разграблен монголами, жил великий каллиграф Ибн Шакир, известный не только в арабских; но и во всех других исламских странах; несмотря на то что мастер был молод, в знаменитых на весь мир библиотеках Багдада хранилось двадцать два тома переписанных им книг, большинство из которых были списками Корана. Ибн Шакир верил, что книги его доживут до Судного дня, он ощущал бесконечность времени.

Солдаты монгольского хана Хулагу[34]34  Хулагу-хан – внук Чингисхана, основатель монгольской династии хулагуидов, правил в 1256-1265 гг.


[Закрыть] за несколько дней разорвали, сожгли, уничтожили, бросили в Тигр все замечательные книги, включая последнюю, над которой мастер стоически трудился много ночей при свете дрожащей свечи. Ибн Шакир работал, сидя спиной к востоку и посматривая на запад, на горизонт; в час утренней прохлады он поднялся на минарет мечети Халифа – именно так на протяжении пяти веков арабские каллиграфы давали отдых глазам. С балкона минарета он увидел конец пятивековой книжной традиции: безжалостные воины Хулагу вступили в Багдад, а Ибн Шакир стоил наверху и наблюдал, как грабили и разрушали город, рубили саблями людей, как убили последнего из исламских халифов, правивших в Багдаде пятьсот лет, как насиловали женщин, громили библиотеки, как выбросили в Тигр десятки тысяч томов. Глядя на воды Тигра, окрасившиеся в красный цвет чернил, смытых с брошенных в реку книг, он подумал, что не смог остановить ужасное уничтожение и разрушение. Книги, которые он писал таким красивым почерком, были уничтожены. Ибн Шакир поклялся, что никогда больше не будет писать. Увиденную трагедию и боль ему захотелось выразить искусством рисунка, которое он до тех пор не уважал, считая его бунтом против Аллаха. На листе бумаги, который неизменно находился при нем, он нарисовал то, что увидел с минарета. Так после монгольского нашествия появился настоящий исламский рисунок, непохожий на рисунки идолопоклонников и христиан; на этом рисунке с высоты линии горизонта вселенная была нарисована такой, как ее видит Аллах. Потом Ибн Шакир отправился в ту сторону, откуда пришло монгольское войско, и научился рисовать так, как рисовали китайские мастера. Идея бесконечности времени, в которую арабские каллиграфы верили пятьсот лет, воплотилась не в тексте, а в рисунке. Действительно, люди рвут, рассыпают книги, со страниц исчезают рисунки, но потом они появляются в новых книгах, живут бесконечно и продолжают показывать, какова вселенная Аллаха.

Ба

Все повторяется, а потому человек, хотя и умирает, не замечает хода времени; художники рисуют одни и те же рисунки к одним и тем же историям, как будто времени не существует.

Как написано в краткой истории Салима из Самарканда, маленькая армия правителя Фахир-шаха одержала победу над воинами Селяхаттин-хана. Согласно обычаю, победитель Фахир-шах, взяв в плен Селяхаттин-хана, убил его, а потом, чтобы утвердить свое владычество, посетил библиотеку и гарем покойного. Опытный книжный мастер Фахир-шаха стал раздирать книги мертвого хана, менять местами страницы и делать новые книги: писцы заменяли слова «непобедимый Селяхаттин-хан», на «победитель Фахир-шах», а художники стирали уже начавшее забываться изображение Селяхаттин-хана, а на стертых местах рисовали более молодого Фахир-шаха. В гареме побежденного Фахир-шах нашел самую красивую из женщин; будучи человеком умным, он не стал принуждать ее и брать силой, а решил завоевать ее сердце интересным разговором. Жена покойного Селяхаттин-хана, красавица Нериман Султан, со слезами на глазах обратилась К Фахир-шаху которому предстояло стать ее мужем, с единственной просьбой. Она попросила, чтобы в книге, рассказывающей о любви Лейлы и Меджнуна, не трогали рисунок, на котором Лейла была изображена как Нериман Султан, а рядом с ней Меджнун как ее покойный супруг. Свою просьбу она объяснила так: по заказу ее бывшего мужа, стремившегося обрести бессмертие, сделано столько книг, что надо оставить хотя бы одно его изображение. Победитель Фахир-шах великодушно удовлетворил это желание, и художники не притронулись к рисунку. Нериман и Фахир-шах со временем полюбили друг друга и, казалось, забыли о страшном прошлом. Но Фахир-шаху не давал покоя тот рисунок в книге о Лейле и Меджнуне. Его не беспокоило, что Нериман была изображена с прежним мужем, и не терзала ревность. Его мучила мысль, что в той прекрасной книге о старинной легенде изображен не он и потому не он останется в вечности. Пять лет грыз его душу червь сомнения, и вот как-то ночью, когда Нериман уснула, он взял свечу, тайно, как вор, пробрался в собственную библиотеку, открыл книгу о Лейле и Меджнуне и попытался вместо покойного мужа Нериман нарисовать себя. Но, как многие ханы, любители рисунка, он был плохим художником. Смотритель библиотеки, проверявший книгу, обнаружил, что на месте Селяхаттин-хана, сидящего напротив Лейлы-Нериман, появился кто-то другой, и объявил, что это – главный враг Фахир-шаха, молодой и красивый Абдуллах-шах, правитель соседней страны. Эти слухи дошли до Абдуллах-шаха, он пошел на Фахир-шаха войной, в первой же битве нанес ему поражение, взял его в плен, убил, забрал, как водится, его библиотеку и гарем, и у нестареющей Нериман Султан появился новый муж.

Художники любят рассказывать о мастере Узун Мехмете из Стамбула, которого в стране персов называют Мухаммедом из Хорасана; долгая жизнь и слепота – хорошая иллюстрация к теме «художник и время». Узун Мехмет начал рисовать с девяти лет, трудился почти сто десять лет, пока не ослеп, и его стилем было отсутствие стиля. Это – не игра слов, а похвала. Он рисовал всё, как все, точно повторяя стиль старых великих мастеров, и именно поэтому был великим мастером. Узун Мехмет был скромен и беззаветно предан искусству миниатюры, которое считал служением Аллаху. Он ни с кем не враждовал, не участвовал в интригах; в мастерских, где он работал, никогда не стремился стать Главным художником, хотя возраст для этого у него был вполне подходящий. Он был счастлив и Очень молчалив. Он никогда не пытался создать свой стиль. Очередную мастерскую какого-нибудь хана или наследника, где он работал, он считал своим домом, а себя – принадлежностью этого дома. Про него говорили, что он живет вне времени, никогда не состарится и не умрет. Прославленный мастер ни разу не был женат и никого не любил. И вот, когда ему было уже сто девятнадцать лет, он встретил в мастерской шаха Тахмаспа[35]35  Шах Тахмасп (1514-1576) – иранский шах.


[Закрыть] шестнадцатилетнего подмастерья, полукитайца, полухорвата, живой образец мужской красоты, луноликого юношу, как раз такого, какого он рисовал все сто лет; мастер влюбился в него с первого взгляда и, чтобы заслужить любовь красавца ученика, включился в борьбу за власть в мастерской, стал лгать, строить козни. Он окунулся в суету, держаться в стороне от которой ему удавалось в течение ста лет, и перестал быть олицетворением старого доброго времени. Однажды он наблюдал за красавцем учеником у окна на холодном ветру и на следующий день стал чихать и ослеп, а еще через два дня упал с высокой каменной лестницы мастерской и умер.

– Какова мораль рассказанных тобою трех рассказов? – спросил Кара.

– Из первого рассказа следует, что, как бы ни был талантлив художник, безупречность его работы определяет время. Второй показывает, что только талантливый рисунок может преодолеть время. А в чем смысл третьего, пожалуй, скажи сам.

– Третий объединяет два первых – без промедления ответил Кара, – и доказывает, что, если художник отказывается от своей безупречной жизни и работы, его время кончается и он умирает.