Текст книги "Джевдет-бей и сыновья"

Автор книги: Орхан Памук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

– Кажется, они с Айше собирались сегодня куда-то пойти.

Рефик снова присел на край кровати.

– Я маму знаю, надолго это не затянется, она снова вернется к своей обычной жизни. И этот ее намаз… Она же ни во что не верит. Смеется над Нури, когда он держит пост в Рамазан!

– Да, – сказала Перихан. Взяла голенькую девочку на руки и стала ее щекотать, улыбаясь и приговаривая: – Ну вот, теперь нам надо пойти помыться!

Перихан с Мелек на руках вышла из комнаты. «Что я делаю? – думал Рефик, – чувствуя себя одиноким и безвольным. – Жена, дочка… – несколько раз пробормотал он себе под нос. – Спущусь в библиотеку, возьму пару книг и внизу почитаю. Однако в этом огромном доме места посидеть не найдешь! Три этажа, а мы сгрудились все в одной комнате. Вообще в наше время неправильно жить в одном доме со всем семейством. Все друг за другом следят, только соберешься что-нибудь сделать, сразу пронюхают. А я сижу здесь в такую жару!» Некоторое время он смотрел в окно, стараясь ни о чем не думать, потом снова дал волю мыслям: «Сын торговца и сам торговец… Беззаботный, беспечный, пустой тип. Женился… Обзавелся ребенком… Теперь захотел, чтобы в жизни был смысл. Немножко борьбы, немножко мысли и небольшая душевная буря – вот что мне нужно, чтобы избавиться от неподвижности и скуки… Сын торговца хочет придать своей жизни направление. Сидит, сонный и ленивый, в спальне ар-нуво, подыхает от жары и зевает… Но теперь уже поздно. Теперь у меня есть ребенок. А воли нет! Никаких желаний. Все у меня и так хорошо! Слишком уж я счастлив – вот и захотелось немного встряхнуться. В конце концов, я внук паши. Каким бы я торговцем ни был, все равно понимаю, что должны быть и какие-то высокие цели! Что бы такое найти? Почитать мне сейчас или пойти прогуляться? После смерти отца я стал слишком много пить. Теперь буду пить меньше… А потом нужно будет составить программу. Надо навести порядок в своей жизни, взять себя в тиски!» Он испугался, заметив, что думает об этом с какой-то насмешкой, и встал с кровати. Когда-то, глядя на Мухиттина, он думал, что насмешка – это признак несчастья и разочарования в жизни.

Он по-прежнему смотрел в окно. За домом, там, где кончался сад, начинался широкий незастроенный пустырь. На пустыре под жарким солнцем играли в чехарду дети. «А ведь совсем недавно, лет десять-двенадцать назад, и я был таким же, как они!» – со страхом подумал он.

– Ну вот мы и вымылись! – сказала Перихан, входя в комнату. – Госпожа Мелек-ханым очень любят водичку. Как вымоются, сразу становятся такие веселые!

Рефик обернулся, посмотрел на улыбающуюся Перихан и подумал: «Хорошо, а для нее я что сделал?»

– Какой у тебя странный вид! Что это ты на меня так смотришь? – спросила Перихан, вытирая дочку полотенцем.

– Жара, жара! – пробормотал Рефик и неожиданно прибавил: – Перихан, ты когда-нибудь из-за меня чувствовала себя одинокой?

– Я? – Перихан посмотрела мужу в лицо, поняла, что речь действительно идет о ней, и ответила, немного растерянно и в то же время с гордостью: – Нет, никогда! – Подумала немного и добавила: – Мне жаловаться не на что. А с тобой точно все в порядке?

Рефик попытался улыбнуться:

– В порядке, милая, в полном порядке! Так, скучно немного. Я хочу подумать, понимаешь? Поразмыслить, что мне делать. Пока не знаю. Поэтому я такой рассеянный. Да еще эта жара! – Он замолчал, не зная, что еще сказать.

– Я хочу, чтобы у тебя было хорошее настроение. Это очень важно! – осторожно сказала Перихан.

«Она меня любит!» – подумал Рефик. Ему захотелось обнять жену, но он сдержался – решил, что это будет выглядеть как извинение. «Она меня любит… И дочка у нас теперь есть… А я, как настроение немного испортится, упрекаю ее в том, что она, дескать, еще ребенок… Ладно, хватит об этом думать!»

– Я пойду в библиотеку. Может быть, мама уже ушла.

– А я снова уложу Мелек спать.

Рефик направился к двери, но тут она сама открылась. Это была Нермин. Увидев Рефика, она ничуть не удивилась.

– А, вот ты, значит, где? Осман звонил, сказал, что тебе нездоровится, беспокоился. Как ты себя чувствуешь?

– Нормально, – скривился Рефик. – Я вниз пошел.

Глава 20
ПОЧЕМУ МЫ ТАКИЕ?

– Ваш отец! – сказал Саит-бей. – Ваш отец! Отец… Я скажу кое-что, не сочтите это дерзостью с моей стороны…

– Говорите, не стесняйтесь.

– Так вот, простите мою дерзость – и не забывайте, что я уже немало выпил, это мне оправдание, – но, в вашего позволения, я вот что скажу: я так высоко ценил вашего отца! Так ценил! Вот о чем я хотел поговорить. О нем. Поговорим о покойном вашем отце, о прошлом, о нас с вами. Поговорим!

Они и говорили. Управившись с сытным ужином, сидели за столом в особняке, доставшемся Саиту Недиму от отца-паши, ели фрукты и разговаривали.

– Вот что я хотел сказать! – провозгласил Саит-бей, собрав последние силы. – Нашей стране нужны такие люди, как ваш отец!

– Какие? – спросил Рефик.

За столом возникло небольшое замешательство. Осман с удивлением посмотрел на брата, как будто хотел сказать: «Разве нужно об этом спрашивать? Всем ясно, что за человек был наш отец. К тому же Саит-бей уже несколько часов об этом говорит!»

Прежде чем ответить, Саит-бей положил в рот несколько виноградин. Гюлер, ожидая, когда брат заговорит, сдвинула брови и принялась резать персик, придерживая его вилкой. Саит-бей съел виноградины и улыбнулся.

– Нашей родине нужны такие люди, как ваш отец – знающие цену деньгам и семье! – Довольный своим красноречием, Саит-бей выразительно посмотрел на женщин: Атийе-ханым, Гюлер, Перихан и Нермин. Не увидев на их лицах того выражения, которое ожидал увидеть, он, по всей видимости, решил, что его мысль требует развития. – Кажется, я не вполне ясно выразился. Я попытаюсь объяснить, что имел в виду, но позже, когда мы будем пить кофе и курить. А то моя болтовня, похоже, утомила дам.

Как он и ожидал, дамы начали возражать. Саит-бей, уверяли они, говорит об очень интересных вещах и к тому же очень понятно все объясняет. Нермин прибавила, что затронутая Саит-беем тема очень близка всем собравшимся. Саит-бею пришлось притвориться смущенным, хотя притворство его было видно невооруженным взглядом. Да, может быть, его речи и вызвали некоторый интерес. Сам он, правда, хотел бы заткнуть фонтан своего красноречия, да никак не получается. Вот только что он видел, как одна из дам зевнула, и он очень хорошо ее понимает. Снова послышались возражения, но на этот раз несколько натянутые. Рефик заметил, что Перихан покраснела. Это она недавно зевнула – но не от скуки, а так просто. Еще Перихан время от времени поглядывала на сеттера, лежащего рядом со столом.

Встав из-за стола, прошли в соседнюю просторную комнату, посредине которой стоял медный гравированный мангал. Из-за большого эркера и высоких окон казалось, что комната находится чуть ли не в самом саду; свет люстры играл на листьях ближайшей липы. Как и в большинстве других садов в Нишанташи, здесь росли по большей части липы и каштаны. Перед ужином, когда погода начала портиться, а в небе стали собираться тоскливые серые тучи, хозяин дома немного рассказал гостям об истории этих деревьев. Сейчас Саит-бей начал рассказывать об истории особняка и о том, как он ремонтировал его и приводил в порядок. Пришлось пойти на немалые затраты, чтобы превратить просторную прихожую селямлыка в гостиную. Потребовалось также сменить весь паркет и сломать некоторые стены, но многое из того, что было, все же осталось в сохранности. Многие думают, что старое невозможно обновить, но это не так: если вы предприимчивы и достаточно хладнокровны для того, чтобы не поддаваться мимолетным сантиментам, вы вполне можете, кое-что немного изменив, превратить старое в новое. Достаточно проявить чуточку изобретательности, и, приведя старое в соответствие с требованиями времени, можно достичь того же результата, что и начав строить заново, как многие и делают. Сказав это, Саит-бей снова пожаловался на свою болтливость и объявил, что уступает слово гостям, а потом, может быть, еще вернется к этой теме и, если осмелится, снова поговорит о покойном Джевдет-бее.

Воцарилось молчание. В комнату вошел сеттер. Все переглядывались, будто спрашивая друг друга: «О чем бы сейчас поговорить?» О дождике, который начал было накрапывать после обеда, уже сказали пару слов, и о жаре, стоявшей в конце августа, тоже; поговорили о том, как горюет по мужу Ниган-ханым, и о том, какие изменения после смерти Джевдет-бея были сделаны в управлении компанией; вспомнили, конечно же, о двухмесячной дочке Рефика и Перихан и не забыли обсудить последние новости – как местные, так и международные: если учесть, что никто из присутствующих не жаловался на здоровье, решительно все темы для беседы были исчерпаны. Сеттер, встревоженный внезапно наступившей тишиной, поднял голову и посмотрел по сторонам, а потом растянулся на полу у мангала.

«И зачем мы сюда пришли?» – думал Рефик. Направляясь к Саит-бею, он надеялся, что приятная застольная беседа поможет ему избавиться от все усиливающейся в последнее время тоски и позабыть те мучительные слова о смысле жизни, которые он наговорил жене. Но сейчас, сидя в гостиной, он снова начал размышлять о себе, о жизни и о Перихан. И еще ему не давали покоя мысли о том, что за человек эта молодая разведенная женщина, Гюлер. Когда он думал о ней, в его душу заползало какое-то холодное липкое опасение: есть вещи, говорил ему внутренний голос, от которых здравомыслящему и уравновешенному человеку лучше держаться подальше. «За все лето я ничего не сделал! – вдруг обожгла его мысль. – Даже пальцем не пошевелил. Снова стал ходить в контору. Снова сидел с Перихан в спальне и, не в силах принять никакого решения, жаловался на жару Может, и прочел несколько книг, да что толку? А теперь вот никак не могу отделаться от мыслей об этой разведенной женщине!»

Когда принесли кофе, Саит-бей снова заговорил.

– Послушайте-ка, – сказал он. – Послушайте-ка, о чем я думаю, глядя на эту собаку. Я смотрю, все молчат, так что я уж, с вашего позволения…

– Да-да, прошу вас! – сказал Осман. Он выглядел задумчивым и степенным, и, должно быть, ему это очень нравилось.

– Вот смотрите: пес спокойно живет в доме, ходит где хочет, почесывается в свое удовольствие… А при моем покойном отце его и в сад бы не пустили. Собака в доме мусульманина – виданное ли дело? Граф, подойди ко мне!

Сеттер послушно встал, потянулся и, помахивая хвостом, подошел к хозяину. Саит-бей, довольный, что может высказать свои мысли в шутливой форме, погрозил ему пальцем:

– Тебя, милый мой, мусульманину в доме держать не пристало! – потом отпил кофе и улыбнулся гостям: – Но, как видите, он здесь живет. Мы к нему привыкли, а он к нам. Идем в ногу со временем. Если бы моя матушка это увидела, велела бы весь дом троекратно омыть! Хорошо, Граф, молодец, возвращайся на место!

Сеттер, не понимая, зачем его позвали, некоторое время нерешительно постоял рядом с хозяином, потом огляделся по сторонам, обнюхал гостей, ткнулся влажным носом в руку Рефику и, убедившись, что вокруг царит обычное спокойствие и порядок, с чистой совестью улегся на свое прежнее место.

– Вот об этом я и хотел сказать, – продолжал Саит-бей. – Мы подчиняемся велениям времени, сами того не замечая. Я уже говорил, что новое вполне можно вывести из старого. Посмотрите на эту комнату. Ведь это же гостиная, верно? А вчера здесь была прихожая селямлыка. Или вот возьмите меня – простодушный болтливый торговец, не правда ли? Нет-нет, я уж, с вашего позволения, скажу. А вчера я был сыном паши… Понимаете, о чем я? Мой покойный отец говорил, что мы не замечаем больших перемен, потому что все они – следствие бесчисленных маленьких компромиссов… Как вам эта мысль? Да, маленькие благоразумные компромиссы – именно они управляют ходом истории! Так говорил мой покойный отец. Как будто знал, что я стану торговцем и продам все наши земли, чтобы вложить капитал в дело! Как будто знал, что Гюлер выйдет замуж за скромного офицера республиканской армии… Ах, Европа, Европа! Каждый раз, когда я там бываю, думаю: почему мы на них не похожи, почему мы такие? Да, почему мы такие? Подождите-ка, не хотите ли ликеру? С кофе будет очень хорошо.

И Саит-бей, не ожидая ни от кого ответа, вскочил с места и направился к буфету. Достав оттуда несколько бутылок, он обратился к жене:

– Будь добра, принеси тот фотоальбом. Европейский!

Он выглядел немного смущенным, но волнения умерять не хотел. Ему нужно было выговориться, и он, набираясь смелости, посматривал на Рефика и Османа.

Наступила короткая пауза. Нермин и Гюлер решили выпить ликеру.

– Вы правы, – с задумчивым видом сказал Осман. – Я с вами полностью согласен. – Должно быть, хотел сгладить возникшую неловкость.

Атийе-ханым вернулась с альбомом в руках.

– Я и фотографии мальчика тоже принесла, – сказала она и вручила альбом Рефику. Тот открыл его и начал рассматривать.

– Я так люблю бывать в Европе! – проговорил Саит-бей, глядя на Рефика. – Мы там все время фотографируем, потом наклеиваем фотографии в альбом. Вы сейчас на какой странице?

Он встал и подошел к Рефику. Ему явно хотелось разделить с молодым гостем удовольствие от осмотра Европы, пусть даже и запечатленной на открытках и фотографиях. Заглянув Рефику через плечо, он сказал:

– А, это Париж. Париж в 1933 году, четыре года назад. Как вам? Я тогда был еще молодой… Это в том же году. А вот, смотрите, Берлин. Париж и Берлин! Какой человек, какой выезжающий в Европу турок, имеющий хоть какое-то представление о мире, может позволить себе не побывать в этих городах? Конечно, есть еще Вена, но я в музыке не разбираюсь. А вот это уже прошлый год. Париж! Вы очень быстро листаете. Подождите. Узнали?

Конечно же, Рефик узнал Омера – он стоял в купе с чемоданом в руках и хмурился.

– Да, это наш Растиньяк! – улыбнулся Саит-бей. – Мы с ним познакомились в поезде на обратном пути. Чем он сейчас занимается? – Не дожидаясь ответа, продолжал: – Это снято в том же году. С этой французской семьей мы познакомились в Берлине. Да-да, самые настоящие французы – культурные, остроумные… Вино, сыр, Эйфелева башня… И мужчины, знающие толк в женщинах! Экий я пустомеля. Вы посмотрите на эту семью, вот на эту фотографию. Мы с ними жили в одном отеле, в соседних номерах. Вместе завтракали. Остроумные люди, любят пошутить… Переверните страницу… Видите, какая семья? Вот почему мне дорога память о Джевдет-бее. Да, он создал замечательную, безупречную семью! Может быть, вам это покажется смешным, но я восхищаюсь вашей семьей! Добившийся успеха в жизни отец, трудолюбивые дети, красивые, добрые невестки, здоровые внуки… Все именно так, как должно быть. Семья, в которой все отлажено как часы, и при этом такая счастливая! В точности как у них!

Саит-бей вдруг засмеялся, но как-то неискренне. Должно быть, просто хотел смягчить эффект своих слов и показать, что понимает, что сказал больше, чем следовало. Потом он отошел от кресла Рефика, поднял свою маленькую рюмочку, наполненную ликером, и сказал:

– Вот и мы тоже начали кое-что производить! Делаем ликер. Ликерную промышленность создали! В Меджидийекёе построили ликерный завод! Большое дело! Ха-ха. Это я смеюсь, конечно. Вот скажите мне, скажите – почему у нас не так, как у них? Почему мы такие? Почему? Кто сможет раскрыть эту тайну? Почему скажите мне, почему мы такие? Почему мы – это мы и почему такие?

– Уж больно ты разволновался, Саит! – произнесла Гюлер. – Сядь-ка, что ты все стоишь?

Саит-бей, словно не слыша свою сестру, продолжал, покачиваясь, стоять на месте, держа рюмку с ликером в поднятой руке. Остальных охватило чувство не то смущения, не то тревоги. Никто не ожидал, что Саит-бей будет говорить так серьезно и искренне. Охватившая всех после сытного обеда сонливость неожиданно исчезла, на лицах появилось напряженное и удрученное выражение – как будто каждый пытался найти ответ на заданный Саит-беем вопрос, не находил и удивлялся: и в самом деле, что за странная загадка!

– Почему мы такие? Такие, такие! Пожалуйста, дайте мне сегодня высказаться! Я выпил и разволновался. Эх, время от времени нужно себе позволять говорить о том, что тебя на самом деле волнует! Потому что нет уже больше сил, нет, клянусь, у меня больше никаких сил себя сдерживать и осаживать! – Он показал рукой на фотоальбом, который лежал на коленях у Рефика. – Я сдерживался, заставлял себя не делать то, что мне хочется, потому что хотел быть как они, но нет больше сил! Сегодня я отведу душу! Сегодня не буду молчать!

В конце концов он опустошил свою рюмку и снова засмеялся. На этот раз его смех всем показался неприятным.

Рефик впервые заметил на лице Гюлер тревожное выражение. По всей вероятности, в доме не привыкли, чтобы Саит-бей говорил так громко и взволнованно. Сеттер Граф тоже поднял голову и недоуменно посмотрел на хозяина, который вел себя как-то странно.

Саит-бей это заметил.

– Похоже, я слишком увлекся. Смотрите, даже Граф забеспокоился. – Некоторое время он стоял неподвижно, глядя на собаку, потом сказал: – Граф! Да нет же, Граф, сиди, я не зову тебя! – Он взглянул на гостей. – В Париже я видел одну знатную даму с песиком. Песик мочился на фонарный столб, а она его ругала и говорила: «Не надо, Паша, пошли отсюда, Паша!» Признаюсь честно, мне, сыну паши, было обидно это слышать. Вот я и назвал свою собаку Графом. Ну да ладно… Утомил, наверное, вас торговец Саит своей болтовней? Теперь каждый чем-нибудь торгует. Сахаром, железом, машинами, табаком, инжиром… Все, замолкаю. Молчу, молчу. Дайте-ка мне альбом, и закроем эту тему. А вы все на эту страницу смотрите? На нашего Растиньяка? На завоевателя? А? Чем он сейчас занимается? Поверьте мне, этот человек не то что мы с вами. Но в конечном итоге он будет несчастен. Потому что, чтобы быть счастливым, нужно уметь идти на компромиссы. Мой отец был прав: компромиссы – очень важная штука. А наш завоеватель, похоже, человек гордый… Впрочем, закроем эту тему. Так чем сейчас занимается Омер-бей? Наверняка он несчастен. Эх, нужно, нужно идти на компромиссы, нужно умерять свои желания, нужно быть торговцем – тихим и осторожным, уравновешенным и хитрым торговцем. Вы ведь не обижаетесь? Мы все торговцы. Так ли уж это важно? Покупаем и продаем, продаем и покупаем… Но живем в особняках. Вот это важно. Всё-всё, видите, я уже сажусь. И Граф опустил голову Молчу, молчу. Ох и стыдно же мне будет! Молчу! – Саит-бей бессильно, словно тяжелобольной, откинул голову на спинку кресла и действительно замолчал.

Воцарилось безмолвие. Рефик с самого начала знал, что после приступа возбуждения хозяину дома станет очень стыдно. Все были смущены и растерянны, как будто узнали, что умер кто-то знакомый, или услышали неожиданное признание в преступлении, совершенном многие годы назад. «Хоть бы кто-нибудь что-нибудь сказал! – думал Рефик. Поглядел на Гюлер: – О чем она думает? Скромный офицер республиканской армии… Интересно, она об этом человеке тоже так говорит? Сказал бы кто-нибудь хоть слово…»

– Ах, Джевдет-бей, Джевдет-бей! Куда вы, однако, завели нашу беседу! – снова заговорил Саит-бей. Он поднял голову и улыбнулся. Вид у него был как у военачальника, страдающего от жестокой раны.

Добродушная улыбка хозяина дома несколько ослабила общее напряжение. Рефик подумал, что так и не рассказал, чем занимается Омер. Потом посмотрел на Перихан: она выглядела такой спокойной, словно недавняя сцена не произвела на нее особого впечатления. Глядя на жену, успокоился и Рефик.

– Ах, как ты интересно говорил, дорогой! – сказала вдруг Атийе-ханым. – Увлеченно, с душой! Расскажи-ка еще кое-что, у тебя так хорошо получается. Помнишь ту историю, которую рассказывал твой покойный отец? Про то, как Абдул-Хамид отчитывал Камиль-пашу, а тут входит главный евнух и… Расскажи, пожалуйста!

– Я ведь сказал, что буду молчать, – сказал Саит-бей. – Вот я и молчу.

Потом он зевнул и о чем-то глубоко задумался.

Глава 21
МЕЙХАНЕ В БЕШИКТАШЕ

– Хорошо, а Яхья Кемаль как поэт выше Тевфика Фикрета?

– Два сапога пара, – сказал Мухиттин. – Неважные поэты… По сравнению с Бодлером оба – нуль без палочки.

Наступило растерянное молчание, на которое он, впрочем, не обратил особого внимания – привык. Но молчание затянулось дольше обычного, и Мухиттин был вынужден признать, что ему нравится, когда его слова производят такой эффект. «Сейчас они обдумывают мою фразу… Два курсанта военной академии обдумают мое высказывание, огорчаются, что у них так говорить не получается, и смотрят на меня с восхищением!» Они сидели в мейхане на рынке в Бешикташе, напротив парикмахерской. Посетителей было много: служащие, лавочники, рыбаки, шоферы. Раз-другой в неделю Мухиттин встречался здесь с этими молодыми военными, сбегавшими на вечер из своей академии, и учил их жизни на манер старшего брата.

– Эх, жалко! – сказал один из них. – Как жалко, что мы так и не смогли выучить этот французский! Не можем даже Бодлера прочесть!

– Нужно выучить! – строго сказал Мухиттин. – Нельзя быть такими ленивыми. В Турции молодой поэт обязан знать хотя бы один иностранный язык!

Снова наступило молчание. Курсанты обдумывали слова Мухиттина.

– Я иногда урываю немного времени по вечерам, прежде чем идти спать, но этого недостаточно! – сказал Тургай. Он был живее и симпатичнее своего приятеля Барбароса, но умом не отличался. На нем была рубашка из тонкой ткани. По вечерам, прежде чем вернуться в свою казарму, они переодевались из своей выходной одежды в военную форму.

Мухиттин ничего не сказал в ответ, молчанием наказывая курсантов за лень и нерешительность в изучении иностранных языков.

– К тому же и проверять нас некому. Если мы просим кого-нибудь, они только отмахиваются.

Мухиттин снова промолчал. Взгляд его говорил: «Каждый отвечает сам за себя. Сожалею!»

– Мухиттин-бей, а вы читали стихи Джахита Сыткы в журнале «Варлык»?

– Нет.

– Я хотел спросить, понравились ли они вам. – Сказав это, курсант замолчал, а потом нерешительно прибавил: – О вашей книге ничего не пишут.

Мухиттин поскучнел. Его сборник вышел месяц назад, но никаких откликов в прессе не последовало. «Хоть бы что-нибудь написали, все равно что!»

– Еще не успели. Мою книгу переварить непросто!

«О, как сказал!» Выражение на лице у Мухиттина было высокомерное, но он вдруг сам на себя рассердился: «Строю из себя невесть что перед этими мальчишками!» Он бы рассердился на себя еще больше, но тут кое о чем вспомнил:

– К нам вскоре присоединится один мой знакомый.

Он имел в виду Рефика. Рефик позвонил ему на работу и заявил, что хочет поговорить. Голос в телефонной трубке показался Мухиттину дрожащим, неуверенным и подавленным. Это было, по меньшей мере, непривычно.

– Он поэт или писатель?

– Что? А, нет-нет, он инженер! Литераторы в здешние мейхане не очень-то заглядывают. Если вы хотите увидеть кого-нибудь из них, вам нужно ехать в Бейоглу. А мой друг – инженер. Мы с ним вместе учились. Он, правда, тоже редко здесь бывает. Он у нас из Нишанташи! – И Мухиттин усмехнулся. Потом увидел, что курсанты тоже начали улыбаться, и почувствовал раздражение. Они, во-первых, сами не знали, над чем смеются, а во-вторых, получалось так, что смеются они над Рефиком. Кем бы он ни был, над друзьями Мухиттина этим юношам смеяться не следовало. Это была его привилегия.

– Над чем, интересно, смеемся? – спросил он, нахмурившись. Потом решил, что зря он с ними так сурово, и продолжил: – Да, он в Бешикташе не бывает. Живет в Нишанташи. Ему сюда идти – вниз спускаться, [75]75
  Район Нишанташи расположен на холме, а Бешикташ – внизу, на берегу Босфора.


[Закрыть]сами понимаете. Кстати, Бешикташ теперь во всех значениях оказался внизу Раньше наши господа жили во дворце, а теперь – в Нишанташи!

Сказал и усмехнулся: «Прямо-таки афоризмами изъясняюсь! Как бы эту мысль еще лучше выразить? Например, так: когда господа перебрались из дворцов в Нишанташи, возникла республика. Нет, это не очень хорошо звучит. Как бы по-другому сказать?» Вдруг он с сомнением посмотрел на курсантов:

– Вот вы улыбаетесь, а поняли ли, что я сказал?

– Раньше был султан, а теперь вместо него торговцы, – сказал Барбарос. – Но в этом Бешикташе все равно ничего не меняется.

– Фу, глупость сморозил! – бросил Мухиттин. – Прямо фраза из школьного учебника. – Он заметил, что Барбарос огорченно насупился, но ему было все равно. Отхлебнул вина из бокала и стал обдумывать свой афоризм: «Из дворца в Нишанташи… А, вот и он!»

Рефик стоял у входа и озирался. Мухиттин некоторое время сидел, не окликая друга, и рассматривал его лицо. На лице этом застыло какое-то неопределенное выражение, в котором проглядывало и отвращение, и нерешительность, и тоска. Должно быть, он злился на себя за то, что вынужден был прийти в это пошлое мейхане.

«Хорошо, что я договорился встретиться с ним именно здесь, – подумал Мухиттин. – Посмотрим, как он запоет в моей помойной яме. Его гостиные у меня уже в печенках сидят». Подождав еще немного, он помахал Рефику рукой. Тот подошел к столику, и Мухиттин увидел лицо друга вблизи. «Действительно, что-то с ним не так! – удивленно подумал он и начал раскаиваться, что зазвал Рефика в такое место. – Что же случилось?»

Мухиттин подвинул Рефику стул, познакомил его с курсантами и спросил, что он будет пить, при этом продолжая внимательно изучать его лицо. «Да, у него явно какой-то камень на душе!»

Некоторое время говорили о всяких пустяках. Когда принесли вино, Рефик напомнил:

– Ты, помнится, хотел подарить мне свой сборник.

Вчера они говорили об этом по телефону. Мухиттин достал книгу. На обложке было написано: «Нежданный дождь». «Надо сделать дарственную надпись, – подумал он. – Они смотрят на меня и гадают, что же я такое напишу. Уф, целая церемония!» Потом ему вспомнился один недавний случай.

– В издательство, которое опубликовало мой сборник, зашел один пожилой чиновник, издававший книгу на собственные средства. Всем, кому случилось оказаться поблизости, он раздавал свои книги и надписывал их. Спросил, чем я занимаюсь, и, узнав, что я поэт, торжественно надписал: «Моему дорогому другу, поэту Мухиттину, чьи стихи доставили мне немалое удовольствие». – Он засмеялся, но, увидев, что Рефик по-прежнему невесел, замолчал. «Какой он сегодня грустный. Надо развеселить!» – подумал Мухиттин и сделал в книге такую надпись: «Моему дорогому другу, молодому коммерсанту Рефику, наблюдение за жизнью коего доставляет мне немалое удовольствие». Написав это, сразу же решил, что шутка получилась плоской, но делать было нечего, и он вручил книгу Рефику.

Рефик осмотрел подарок, изучил обложку, сказал пару слов о качестве шрифта и бумаги, потом взглянул на дарственную надпись и изменился в лице.

– Ох, брат! Моя жизнь… Моя жизнь пошла под откос…

– Что ты такое говоришь?!

Мухиттин был поражен и растерян. Он готовился к чему-то в таком роде, но это уж было чересчур. Некоторое время он сидел молча, прислушиваясь к шуму голосов и избегая смотреть на Рефика. «Брат, моя жизнь пошла под откос! Брат…» Вчера в телефонном разговоре Рефик тоже назвал его братом. Сколько лет он не слышал от него этого слова… «Как я разволновался! Что же с тобой случилось, брат? Ты ведь был счастливым! Не то что я… Что же случилось? Ладно, поговорим, выясним. Но не перед этими же юнцами…»

– Кстати, как твоя маленькая дочурка? – спросил он, чтобы прервать затянувшуюся паузу.

– Хорошо. Так быстро растет!

– Это здорово. Знаешь, что я решил? Я не буду жениться, подожду, пока она вырастет.

– Не женись! – сказал Рефик. – Не женись, очень правильное решение. – Он уже почти допил свой бокал.

– Нет-нет, я женюсь на твоей дочери. Она наверняка вырастет красавицей. Я в этом не сомневаюсь! – Тут Мухиттин осекся. «Чуть было не сказал, что нахожу Перихан очень красивой женщиной!»

– Нет, – сказал Рефик. – Моя дочь тебе не пара. Она большущая будет, высоченная. Раз уж она уже сейчас такая…

Мухиттин на мгновение потерял дар речи. «Этак он меня и коротышкой назвать не постесняется…»

– Послушай, разве я такой уж невысокий? – спросил он, наконец, и сразу об этом пожалел. На курсантов он старался не глядеть.

– Да нет, что ты! Никто этого не говорил.

Мухиттин разозлился. Этой теме было уделено слишком много внимания. Посмотрел на часы и повернулся к курсантам:

– Вы не опоздаете?

– Нет, время еще есть, – сказал Тургай.

– Но неплохо бы уже и пойти потихоньку, – пробурчал Барбарос. – А то бежать вверх по склону мне совсем не нравится.

Мухиттин ничего не ответил. Курсанты встали. Им нужно было идти к фотографу, у которого они оставляли на хранение форму. Мухиттин сказал им пару ободряющих слов и напомнил, что будет здесь в среду. Когда они уже повернулись, чтобы уходить, прокричал им вслед:

– Смотрите, не опаздывайте! А то командир вам уши надерет. Прилежно учитесь, пишите письма родителям. Будьте хорошими военными, хорошими сыновьями и достойными гражданами!

Он всегда говорил им это на прощание. Курсанты же, как всегда, смущенно заулыбались и, конфузясь, удалились.

– Ну, как они тебе? – спросил Мухиттин.

– Кажется, они хотели еще посидеть.

– Но не могли. Им уже пора было уходить, – сказал Мухиттин, помолчал и махнул рукой: – Оставим их в покое. Ты про себя расскажи. Еще вина выпьем?

Рефик кивнул. Они заказали вина и надолго замолчали.

Когда принесли вино, Мухиттин сказал:

– С тобой что-то не так.

– Да, не так.

– Что случилось?

– Я же сказал: жизнь пошла под откос.

– Не сказал бы, что это очень понятное выражение.

– Да, ты прав. Просто я сам себе это все время говорю, привык уже. Но какими еще словами можно это выразить?

– Подумай немного. Что стряслось?

– Я не могу быть таким, каким был. Не могу жить, как жил раньше. Нет, не совсем так… – Рефик замолчал, подыскивая слова. – Я хочу, чтобы в моей жизни было что-то еще. Не могу жить по-старому!

– Гм… – протянул Мухиттин, показывая, что старается понять, о чем говорит друг, но не может.

– Перихан говорит, что я стал беспокойным…

– А тебе тоже так кажется?

– Может быть… Если под душевным спокойствием понимать способность мирно плыть по течению жизни… Если спокойный человек – это тот, кому нетрудно быть счастливым, то да, я теперь стал немного беспокойным.

– Очень плохо! – сказал Мухиттин. Немного подумал и прибавил: – Ты раньше гордился этим своим душевным спокойствием. Благодаря ему ты был здоровым, счастливым и, честно говоря, несколько осоловелым. Нет, это беспокойство, должно быть, не такая уж плохая штука…

– Но что мне делать? Чем мне заняться?

«Да, ему совсем плохо, – подумал Мухиттин. – Но в чем дело, никак не могу понять». Он начинал ощущать какое-то неопределенное раздражение.