Текст книги "Госпожа Мусасино"

Автор книги: Оока Сёхэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Оока Сёхэй
Госпожа Мусасино

Движения души графини д'Оргель,

пожалуй, старомодны.

Радигэ

Глава 1 ОБИТАТЕЛИ «ХАКЭ»

Никому доподлинно не известно, почему это место называют «Хакэ». Возможно, название горной террасы связано с названием расположенной на ней усадьбы и пошло от семейства Огино Тёсаку, которому, собственно, эта усадьба и принадлежала.

От железнодорожной линии Тюосэн-Центральной, где-то между станциями Кокубундзи и Коганэи,[1]1
  Кокубундзи и Коганэи – города в долине Мусасино (здесь и далее примеч. переводчика).


[Закрыть] в поле уходит дорога. Метров через двести она начинает спускаться вниз. И вашему взору открывается вид на небольшую речку Ногава. Крутой берег этого довольно узкого потока некогда, в далекую геологическую эпоху, был оттеснен с горной гряды Канто. Севернее Ногавы несут свои воды реки Ирумагава и Аракава, на востоке от нее распростерся Токийский залив, на юге – плато, окруженное современной рекой Тамагава и представляющее собой довольно высокий горный массив, на котором раскинулась равнина Мусасино. Древняя река Тамагава, оставившая после себя это плато, постепенно переместилась на юг, и берег Ногавы – пожалуй, самая старая горная терраса, – следствие этого движения. Ногава – одна из многих так называемых рек, по сути являющихся протоками, позабытыми Тамагавой на равнине Мусасино.

На берегу Ногавы со стороны равнины тянутся рисовые поля. Если проехать до Футю,[2]2
  Футю – город на равнине Мусасино.


[Закрыть] окруженного сосновыми и тутовыми деревьями, мы окажемся у еще одного уступа террасы, с которого открывается вид на современную Тамагаву. Террасы спускаются к бассейну реки, минуя Митака, Дзиндайдзи, Тёфу[3]3
  Митака, Дзиндайдзи, Тёфу – города на равнине Мусасино.


[Закрыть] по верховьям Китами,[4]4
  Китами – река на равнине Мусасино.


[Закрыть] а потом, соединяясь с холмами Тама в Канагава,[5]5
  Канагава – префектура и одноименный город.


[Закрыть] извивами достигают Рокуго.[6]6
  Рокуго – район Токио, расположенный вдоль реки Тамагава, назван так в честь шести первых поселений.


[Закрыть]

На поросшем деревьями склоне сохранились остатки девственного леса Мусасино, в котором высятся великаны – огромные дзельквы, дубы, вот и в усадьбе Огино Тёсаку, «Хакэ», есть одна дзельква. Ее можно увидеть издалека. Чтобы попасть в усадьбу, надо взбираться по дорожке, появившейся на стыке двух соседних террас, по каменным ступеням, пробитым сбоку от этой дзельквы. Поэтому-то местные жители стали считать, что «Хакэ» означает «нос», некоторые из них придавали слову «Хакэ» смысл «край». Вероятнее же всего, название «Хакэ» пошло от слова «долина» и изначально не являлось названием усадьбы Тёсаку, а скорее было лишь указанием на впадину, глубоко врезавшуюся в террасный откос.

Там, где дно этой впадины постепенно поднимается и ложбина становится низким обрывом, в срезе которого выступают слои земли, красной, глинистой почвы – перегноя, покрывающего часть Мусасино, и гравия, бьют ключи. Чистейшая вода словно вытекает из недр и образует ручейки, сливающиеся в потоки. Один из таких ручейков пересекает нижнюю дорогу в усадьбе Тёсаку, образуя сбоку от нее запруду. Здесь жильцы дома обычно мыли овощи…

Когда-то давно равнину Мусасино покрывал сухой девственный лес, можно было заблудиться в его необъятных пустошах. Нередко измученные путники падали здесь замертво без воды. «Хакэ» же люди обжили из-за того, что склон террасы всегда богат бьющими из-под земли ключами. Очевидно, предки Тёсаку обосновались здесь именно из-за воды. И впоследствии Тёсаку стали звать Тёсаку из Хакэ. Когда же искусство бурения усовершенствовалось, здесь было выкопано несколько глубоких колодцев и необходимость в ключах отпала. Поэтому со временем местные жители стали думать, будто название «Хакэ» пошло от расположения дома Тёсаку на хорошо освещенной горе.

Люди забыли о ключах, правда, произошло это не из-за изменившихся условий жизни, а из-за того, что запруда, которую использовали обитатели усадьбы, и расположенная всего метрах в восемнадцати к западу от нее низина были затянуты, словно живой изгородью, густой растительностью, а около покосившихся ворот на нижней дороге в зависимости от времени года расцветали то слива, то душистая маслина, то магнолия. В последнее время поместье стало прибежищем обитателей большого города, и потому никому даже в голову не приходит, что за покосившимися воротами бьет один из тех ключей, которые некогда были обязательным условием процветания этих мест.

Тридцать лет назад земельный участок, куда входил террасный пояс примерно в три тысячи квадратных метров, где и били ключи, почти даром перешел в руки токийского чиновника Миядзи Синдзабуро. Когда предыдущему Тёсаку передавали права на владение домом «Хакэ», он оказался в щекотливой ситуации, связанной с использованием воды из придорожной запруды, и на его плечи тяжким бременем легли расходы по рытью колодца в «Хакэ». Старый хозяин дома до самой смерти жаловался, что вечно нес убытки, потому что через пять лет после того, как он продал земельный участок, минутах в пятнадцати ходьбы от усадьбы построили станцию Коганэи и цена земли выросла в три раза.

Миядзи, чиновник министерства железных дорог, само собой, заранее знал о строительстве новой станции. Однако выбор места был продиктован не одним лишь расчетом. Ему действительно приглянулась усадьба «Хакэ». Понравились водные ключи, хорошая освещенность участка, но больше всего это место подходило ему из-за того, что отсюда открывался вид на гору Фудзи.

С противоположного берега Тамагавы Фудзи была почти совсем не видна, а здесь она возвышалась немного над хребтом Тандзава, выступающим вперед как острый мыс, Миядзи мог вдоволь любоваться изменениями на горе, происходившими в зависимости от времени года и погоды. Раньше, даже в местах, изобиловавших лесом, он, любивший деревья, высаживал дополнительно разные редкие саженцы, чтобы полюбоваться их видом. Рядом с домом, построенным на одной высоте с водным ключом, он сажал деревья таким образом, чтобы они не закрывали вид на Фудзи.

Любовь Миядзи Синдзабуро к Фудзи была такой сильной, потому что детские годы он провел, глядя на гору. Его семья, входившая в число верных самурайских кланов, после падения сёгуната переехала в Сидзуоку, где некоторое время спустя Миядзи и родился. Происхождение из знатной самурайской семьи не несло никакой выгоды, это он понял, когда получил должность при правительстве Мэйдзи.[7]7
  Мэйдзи – историческая эпоха (1868–1912), пришедшаяся на период одноименных реформ.


[Закрыть] А его пятеро братьев (в семье он был третьим, что доказывает его имя[8]8
  «Дзабуро» – часть имени Миядзи, означает «третий сын».


[Закрыть]) в условиях того смутного времени рассеялись кто где. Выбился в люди – дослужился до штабного полковника в эпоху Тайсё[9]9
  Тайсё – историческая эпоха (1912–1926).


[Закрыть] только самый младший брат, Того. Но и он на следующий день после капитуляции покончил жизнь самоубийством, застрелившись из пистолета. Дом Миядзи, входивший в число домов влиятельных самураев, чье богатство составляло 75 000 килограммов риса,[10]10
  Богатство измерялось объемной единицей – коку, 1 коку приходился на 180 литров или 150 килограммов риса.


[Закрыть] сейчас представлял один лишь Синдзабуро.

О покончившем с собой брате он сказал: «Дурак». По его словам, поражение в последней войне – закономерный результат скороспелых решений правительства Мэйдзи, которому ничего не оставалось, как пожертвовать собой. Миядзи был поклонником Кацу Кайсю,[11]11
  Кацу Кайсю (1823–1899) – политический деятель эпохи Мэйдзи, сторонник сёгуната.


[Закрыть] подчеркивал прогрессивность совета даймё, спланированного гениями из центра, но сбивал с толку своих гостей, заявляя, что Япония наконец-то возвращается к рассудочности времен Токугава Иэясу.

Он считался своего рода «белой вороной» среди чиновников того времени. Миядзи презирал правительство, которому служил столь успешно, сколь успешно продвигался по пути накопления капитала. До выхода в отставку в эпоху Тайсё он уже скопил приличное состояние, а получив отставку, удовольствовался должностью директора некой частной железной дороги в префектуре Сидзуока. За два года он смог преумножить капитал и воцарился в заранее отстроенном пригородном особняке «Хакэ».

Жизнь Миядзи протекала вполне счастливо. Однако ему не везло с детьми. От жены Тамико, взятой из помещичьей семьи в той же Сидзуоке, родились двое мальчиков и девочка, но сыновья умерли рано, осталась одна дочка – Митико. Незадолго перед смертью второго сына дочка вышла замуж, но и у нее не было детей, так что в конце концов род Миядзи должен был прерваться. Но Миядзи, проведший всю жизнь в погоне за иллюзорным успехом, не очень сильно горевал.

Для того чтобы отстроить «Хакэ», Миядзи снес скалу, и в скальном грунте обнаружились человеческие кости. Тамико, увидев в этом дурное предзнаменование, потребовала прекратить строительство и поискать другой участок. Миядзи и слушать ее не хотел: «Могила древняя, она доказывает, что здесь самое правильное место для поселения». Однако жена твердо верила в то, что ранняя смерть сыновей – возмездие за надругательство над могилой, что семью Миядзи ожидает крах, и сама умерла в самый разгар бомбардировки 1945 года.

К этому моменту дочь со своим супругом уже жила в их доме. Муж Митико, Акияма Тадао, служил преподавателем французского языка в частном токийском университете. Он попросил руки Митико по любви, но в то время дом Миядзи был силен, поэтому Акияма побаивался перспективы войти в столь знатную семью. Когда начались бомбардировки, тесть несколько раз предлагал молодой семье переселиться к нему, но Акияма медлил с переездом. Лишь когда в мае его дом в Сибуя сгорел, он наконец-то согласился приехать в «Хакэ».

Митико была горячо любима отцом. Воспитанная вместе с братьями, в раннем детстве она слыла упрямым сорванцом, но, когда настало время образумиться, ее характер смягчился. Из-за того, что подбородок девочки сильно выступал, ее милое овальное личико напоминало бобовое зерно, поэтому домашние звали Митико «Госпожа Зернышко». Прозвище стало для нее объектом гордости. В письмах старшему брату, поступившему в гимназию на далеком острове Сикоку, она всегда подрисовывала вместо собственного имени конский боб.

Однако лет с четырнадцати-пятнадцати ее нрав несколько изменился, в это время нос девочки вытянулся и приобрел хорошую форму, и во всей ее внешности обозначились черты настоящей красавицы, особо гордилась она унаследованной от матери белой кожей. Она стала получать письма не только от своих подруг по женской гимназии, но и от соседей-старшеклассников. Однако Митико, не вскрывая, передавала эти письма матери, а та бранилась, что вот, мол, надо идти в школу с протестами, тратить время.

– Все потому, что ты позволяешь этим мальчикам писать тебе письма, – выговаривала она Митико, но стоило матери взглянуть на удивленное лицо девочки, как она успокаивалась.

С самого детства Митико была очарована не своими ровесниками, а старшим братом Сюнъити. Сюнъити был старше Митико на восемь лет. С самых юных лет он увлекся французской литературой, особенно Рембо, и стал вести разгульную жизнь избалованного барича. Высокий, с маленькой яйцевидной головой, изящно сидевшей на длинной шее, он был красив. Слова брата всегда были для Митико законом, и в мельчайших деталях собственной жизни она ориентировалась на его советы. В праздник Обон[12]12
  Праздник Обон – буддийский праздник поминовения душ близких, отмечается в середине августа.


[Закрыть] и канун Нового года все подарки,[13]13
  На Новый год детям дарят преимущественно небольшие суммы денег.


[Закрыть] достававшиеся ей, Митико отсылала брату.

Разгульный образ жизни привел к мучительному заболеванию легких – туберкулезу, и Сюнъити умер в двадцать четыре года. Тогда своим кумиром Митико выбрала младшего брата Кэйдзи. Тот с детства играл на пианино и мечтал стать композитором. Митико училась музыке вместе с ним, но, в отличие от сестры, не продвигавшейся вперед в занятиях, Кэйдзи с легкостью сочинял сложные аранжировки. Сестра, пораженная его талантом, смотрела на него восторженными глазами. Но и этот брат, в те же двадцать четыре года, умер от туберкулеза. И только у одной Митико не было никакой склонности к этой болезни, отец даже сказал ей как-то: «Дело тут, видимо, в твоем подбородке». Не долго думая, все домочадцы решили, что так оно, должно быть, и есть. Когда Акияма сделал Митико предложение, она училась в женском университете.[14]14
  Женский университет – в Японии существуют и теперь специализированные высшие учебные заведения для женщин.


[Закрыть] Митико было восемнадцать лет, когда она выходила за него, и она, конечно, души не чаяла в своем супруге. Однако прошло три года, умер второй брат, и девушка испугалась, что все, кого она боготворила, умирают, поэтому ей пришло в голову, что, значит, и мужа нельзя так сильно любить. Интересно, что эта мысль посетила Митико именно тогда, когда у ее супруга появилась странная привычка ласкать жену, покусывая ее ушко.

Митико становилась все красивее, но ее туловище по-прежнему оставалось непропорционально вытянутым. Мать старалась, чтобы Митико не носила европейской одежды, но и когда дочь надевала кимоно, ворчала: «Никак не получается завязать на тебе пояс». Однако отец смеялся над словами своей супруги: «В эпоху Гэнроку[15]15
  Гэнроку – годы правления сёгунатского правительства (1688–1704), в которые городская культура достигла особенного расцвета.


[Закрыть] признанная красавица должна была иметь длинную талию».

Однажды, разговаривая с Митико наедине, отец повторил свои мысли. Он откровенно шутил про сексуальное очарование женщин с удлиненным торсом, думая, что в этой шутке нет ничего страшного, так как дочка у него уже взрослая. Но когда он пристально взглянул в большие глаза дочери, доверчиво глядевшие на него, он заметил, как они буквально сразу же наполнились слезами, и был этим поражен.

Миядзи был человеком, который многое понимал. Будучи школяром во время эпохи Мэйдзи, когда не считалось зазорным посещать дома Ёсивара,[16]16
  Ёсивара – увеселительный квартал в Токио, олицетворение городской культуры эпохи Эдо (1603–1868).


[Закрыть] он крайне просто относился к тому, о чем говорил. Он знал, что надо уважать жену, но часто грешил на стороне, когда отправлялся в деловые поездки, и не находил в этом ничего дурного. Поэтому слезы в глазах дочери счел лишь проявлением женского тщеславия, не предполагая, что в ее душе затаилась горечь.

Действительно, с некоторого времени Митико стала тяготиться так называемыми женскими обязанностями. Ее муж Акияма не был дамским угодником, он привык к телу жены, и на ее сентиментальные чувства мог ответить только физическим влечением. В супружестве у двух, не связанных ничем, кроме случая, людей входит в обыкновение: у мужчины – стремление уклоняться от брачных обязательств, у женщины – неспособность согласовать свои желания с желаниями мужчины. Вот тут-то и проявляется кризис в их отношениях – муж начинает изменять.

Акияма женился на Митико довольно поздно, в тридцать лет, и до этого он не знал женщин. У него, родившегося в крестьянской семье в префектуре Сайтама, с детства не было никаких иных желаний, кроме желания выйти в люди. Будучи безвольным, не имея чувства собственного достоинства, Акияма не смог выбрать иного пути в жизни, кроме как научного. Литературу же он предпочел, потому что был туповат в других науках, таких как математика, например. Для первого шага «в люди» он счел подходящей французскую литературу, бывшую модной в то время. Он стал специализироваться по Стендалю. Акияму привлекал карьеризм Жюльена Сореля, но главным в его выборе стал тот факт, что других писателей этой эпохи разобрали старшие товарищи. Доклады Акиямы, временами появлявшиеся в специализированных журналах, были наполнены сектантским энтузиазмом и предрассудками, но всё же ему никогда не хватало смелости сформулировать и выдвинуть главный тезис своих опусов.

Акияма вынужден был мириться с должностью преподавателя французского языка, однако из прочитанных запоем романов Стендаля он приобрел весьма страстную тягу к любовным похождениям кавалеров в салонах девятнадцатого века и всему тому, что было связано с адюльтером. Ни в его послужном списке преподавателя, ни в его безмятежной жизни с Митико не было ничего общего с авантюрной жизнью великих эгоистов Запада, но его очаровало циничное искусство любви Стендаля, которое раскрывается на страницах трактата «О любви» и в дневниках писателя.

Трудно сказать, какую роль сыграло это его увлечение Стендалем в описанных ранее проблемах с Митико. Акияма не ходил к проституткам из робости. Боялся подхватить венерическую болезнь. Главной же причиной было то, что в свои тридцать лет он в этом плане имел крайне скудный опыт и боялся быть осмеянным.

Покойный Кэйдзи, брат Митико, ненавидел Акияму. Родители тоже не одобряли этот брак. Лишь одна Митико была очарована своим первым кандидатом на руку и сердце. Акияма был смуглым, худощавым и ужасно близоруким, но Митико почему-то вбила себе в голову, что он и есть мужчина ее жизни. В ее сердце, имевшем привычку увлекаться чем-нибудь, всегда главным был объект увлечения.

Кризиса в их отношениях удалось избежать благодаря робости мужа и терпеливому поведению жены. Потом их соединили ужасы войны. Акияма из-за слабого здоровья избежал воинской повинности, на летних каникулах он работал в качестве надзирателя за исполнением трудовых повинностей студентов, возвращался измотанным с ежедневных совещаний на работе. Митико же тратила все силы на противопожарные занятия по гражданской обороне и пробежки с полными ведрами, по-прежнему оставаясь одинокой в душе. Война и сопутствующие ей жизненные трудности одни браки разрушают, а других супругов, напротив, сводят вместе.

Нельзя отрицать и того, что трещина, возникшая в отношениях Акиямы с женой, возникла из-за того, что с ними под одной крышей жил Миядзи. Старику уже было семьдесят пять лет. Громко завывали сирены воздушной тревоги, а он и не думал прятаться в убежище. «Все же я здесь останусь», – говорил он и не двигался из-за стола. Акияма был вынужден со словами «Извините, что раньше вас» прятаться в кладовке вместе с Митико. Митико хотела остаться с отцом, и за это Акияма ругал ее в темноте кладовки.

Когда после капитуляции Японии разнесся слух о том, что на ближайший с «Хакэ» аэродром высадятся оккупационные войска, перед обитателями усадьбы встал вопрос о цианистом калии, который раздавали желающим.[17]17
  покончить с собой. – Примеч. переводчика.


[Закрыть] Но Акияма занимался иностранной литературой и верил в учтивое обхождение американских солдат, а потому с усмешкой встречал всю чепуху, которую твердили о военных. Митико говорила:

– И все же спокойнее иметь порошок у себя.

Старик Миядзи поддержал дочь, но Акияма в раздражении отвечал им:

– Ну, раз выдали, можно и получить, но ты пей, а меня уж уволь!

В конце концов порешили на том, что Акияма дал жене яд, доставшийся ему от коллеги-преподавателя. Но слова «А меня уж уволь!» жестоко ранили Митико.

В последние дни войны пригодились сельские родственники Акиямы, у него было радостное чувство, что он сможет сделать хоть что-нибудь для дома Миядзи. К тому же неожиданно улучшилась ситуация с выпуском книг и Стендаль стал удивительно популярен. Начали переиздаваться давние переводы Акиямы, и он получал гонорары. Пенсии Миядзи не хватало на покупку рисового пайка даже на долю самого старика; акции, которыми он владел, превратились в макулатуру, так что приходилось даже тратить деньга, чтобы сохранить их. Поэтому доля участия Акиямы в управлении хозяйством выросла, ведь он получал гонорары новыми деньгами.

Акияма постепенно стал тешить себя мыслью, что Митико все прочнее и прочнее привязывается к нему, но по мере облегчения послевоенной жизни сердечные узы снова ослабели.

Брак – удивительная вещь. Даже разлюбив мужа, Митико, по обыкновению, во всем ему покровительствовала. Таким образом, хотя Акияма и стал единственной опорой семьи, его положение в доме не изменилось. Вот это-то и раздражало Акияму.

А старик Миядзи не падал духом. Он продавал вещи и строения. Продал сарай, в котором нечего было хранить, продал любимые им деревья. Каждый месяц Миядзи передавал Митико вырученные средства для покрытия расходов на собственное содержание. К тому же он валил сосны на горе позади дома и каждый вечер кипятил воду для ванной. Из одной большой сосны он заставил изготовить для себя гроб. Акияму измучили эти странные преждевременные приготовления: «Стенки гроба в сантиметр толщиной, тяжеленный…»

Сарай и деревья из сада старика Миядзи купил вовсе не посторонний семье человек, а вот уже год как поселившийся на соседнем участке, отделенном от «Хакэ» каштановой рощей, племянник Миядзи – Оно Эйдзи.

Оно был сыном младшей сестры покойной жены Миядзи – Тамико. Он происходил из семьи токугавских самураев низшего ранга, переехавших в Сидзуоку. В противоположность родственникам Миядзи, выбиравшим в основном должности чиновников и военную карьеру, семья Оно пошла стезей торговли. Отец Эйдзи одно время занимался в Иокогаме шелком-сырцом и стал процветать, но в конце эпохи Тайсё из-за экономических трудностей в один миг потерял состояние, удалился в деревню и стал жить затворником.

У родителей Оно было трое детей, и Эйдзи, старший из них, некоторое время ездил из дома Миядзи в токийскую школу. Позже благодаря денежной помощи одного человека, который когда-то работал в отцовской лавке и сумел случайно заработать на акциях после падения цен в 1919 году, Оно закончил экономический факультет университета Кэйо. После окончания университета он получил работу на химическом заводе, купленном тем же человеком. Завод поднялся за счет субподрядов на военные заказы. Полный мальчишеского задора, Эйдзи гармонично влился в смутную экономику военного времени. После того как он построил два-три филиала в Маньчжурии и в Северном Китае, Эйдзи добился подряда на строительство важного завода поблизости от Футю. Когда закончилась война, он связался с посредниками – продавцами рыбьего жира, затем переключился на работу на мыловаренном заводе.

По сравнению с тихим старомодным укладом в «Хакэ» в доме Оно жизнь была поставлена на широкую ногу. Даже газон в саду Оно был выстрижен в одном направлении по аккуратно срезанному откосу до дороги. Раньше здесь был домик биржевика из городка Каяба, но старый владелец испугался артобстрелов даже в такой деревне и перепродал участок по дешевке.

В детские годы Эйдзи долго жил рядом с Митико, но между ними не было и намека на влюбленность. По характеру Эйдзи был мягким и беззаботным, а Митико – немного угрюмой. Неудивительно, что Эйдзи выбрал женщину, являющуюся полной противоположностью Митико.

Томико была дочерью служащего старой крупной фирмы. Родилась она в Токио, но отца переводили с места на место, и Томико вбирала в себя дух той местности, где ей приходилось жить. Например, ее кокетство было вполне в осакском стиле, расчетливость в быту пошла от жизни в Нагоя. И во всех школах, где бы она ни училась, Томико обязательно распускала слухи о своих любовных связях.

Оно заприметил Томико на одной из вечеринок, где она, выпускница токийской школы с не очень хорошей репутацией, веселилась с такими же распущенными одноклассницами и мужчинами. Молодой служащий, любитель веселья, Оно был приглашен друзьями и, увидев постоянно танцевавшую Томико, увлек ее в отдельную комнату. Тогда Томико дала ему пощечину, но почти молниеносно Эйдзи все уладил и в конце концов получил согласие на брак у родителей и самой девушки.

Оно думал: «Наконец-то, слава богу!» – но неожиданно Томико сбежала к старшей сестре, жившей в Осаке.

Естественно, что Оно бросил работу и отправился за ней. Он не смог сразу встретиться с Томико, но через неделю она вернулась в Токио и так же неожиданно, как исчезла, дала окончательное согласие на брак с Эйдзи.

Обстоятельства бегства Томико остались неясными. Ее отец полагал, что это Оно выманил будущую жену в Осаку на какую-то приманку, и только старшая сестра Томико знала, что девушка встречалась с другим мужчиной. Он, сейчас уже женатый, был любовником Томико, еще когда она училась в школе.

Свадьба, которую организовал тот самый покровитель Оно, прежний работник отцовской лавки, была проведена с размахом. Из сидзуокской деревни приехала позабытая женихом мать (отец скончался), женщина заливалась слезами в течение всей церемонии. Однако Оно не перевез мать в новый дом.

Оно окружил супругу подобающей ей роскошью. Ему было приятно приглашать одного за другим сослуживцев и товарищей, чтобы пощеголять своей женой. Дабы преумножить собственные достоинства в ее глазах, он позволил ей быть до некоторой степени свободной. Например, он заставлял ее целовать молодых служащих и официантов и любил смотреть на то, как краснели облагодетельствованные ею.

В противоположность высокому, атлетически сложенному Оно Томико выглядела хрупкой. У нее было маленькое личико и аккуратный маленький носик. И только расположенные под изгибающимися бровями глаза с длинными ресницами были поразительно большими. Тонкие губы Томико, что являлось предметом особой гордости Оно, были чрезвычайно приспособлены к поцелуям.

Томико потакала дурным привычкам мужа, но при нем не выказывала излишнего кокетства, только в пределах дозволенного. Зато с тех пор, как под влиянием Оно Томико пристрастилась к вину, она только и ждала момента, когда муж поддастся воздействию спиртного, и тогда уже старалась вызвать опасные желания у его друзей. Однако она не допускала ни одной ошибки. Всем своим видом Томико показывала, что главным для нее является положение свободной жены при хорошо зарабатывающем муже.

Через год после свадьбы у Томико и Эйдзи родилась девочка. Оно сказал было, что хочет еще мальчика, но Томико воспротивилась его желанию. Откуда-то у него появилась привычка поддакивать жене, и потому Оно не оставалось ничего другого, как согласиться с воздержанием Томико от беременности. Он не обратил внимания даже на то, что жена раскаивается и в рождении дочки.

У Томико был любовник. Она продолжала видеться с тем женатым мужчиной, к которому сбежала почти перед самой свадьбой с Оно. Этот мужчина изредка приезжал в столицу по делам, и Томико встречалась с ним в гостинице. Томико, не любившую ни одного мужчину, не любившую вообще никого, прельщали опасные связи. При моногамном браке любовников и измен меньше, чем описывается в романах, но больше, чем об этом думают люди. И на то, чтобы ни мужу, ни жене не было ничего известно, тратится очень много усилий.

Томико не совершала ошибок с друзьями мужа, это было вызвано тем, что ее энергия нашла тайный выход. Правда, вскоре любовник Томико отправился на фронт и погиб где-то на юге. Томико не очень убивалась по нему.

Однако она по-своему любила Оно. Мужчина интересен женщине лишь в качестве зеркала, отражающего ее очарование, а Оно очень тонко передавал очарование Томико. И потому-то она не думала о нем плохо.

Хотя ей и исполнилось тридцать, изящная Томико выглядела всего лишь на двадцать пять. И все мужчины, приходившие к ней в дом, даже сборщики заказов, говорили, что ослеплены лучами удивительного обаяния, исходившего от этой женщины. Кэндзи, младший брат прежнего владельца «Хакэ» – Тёсаку, недавно демобилизованный из Северного Китая, часто приходил помогать Томико по хозяйству – колоть дрова, например, и признавался матери, что трепещет перед хозяйкой. А молодые парни, каждое утро доставлявшие молоко, не просто оставляли бутылки у входа на кухню, но хотели обязательно, позвав «Хозяйка!», передать молоко лично ей в руки.

По сравнению со всеобщей нуждой послевоенного времени первоклассная обстановка в доме Оно не ухудшилась. Здесь по-прежнему гостям подавались изысканные блюда, приготовленные из продуктов, приобретенных у спекулянтов. Томико хорошо готовила китайские кушанья, и Оно часто приглашал в дом людей, с которыми вел дела.

Старик Миядзи обычно насмехался над образом жизни Оно, но когда стал продавать ему садовые деревья, больше не высказывался по поводу соседей.

– Этот тип ведет себя по-мужски, – только и говорил он. – Другой бы не смог удержать такую жену, так что семья Томико, особенно ее старшая сестра из Осаки, не может не относиться к Оно если не с уважением, то по крайней мере с благодарностью.

Оно старался соблюсти внешние приличия, а сам украдкой изменял жене с сотрудницами из своей конторы.

С появлением Оно Акияма, помогавший Миядзи содержать дом своими доходами от переводов, начал бояться потерять превосходство над тестем. Поэтому он часто злословил об Оно в присутствии старика, но потом вдруг, неизвестно почему, перестал говорить о нем плохо. Кроме того, он все чаще стал проводить время, прогуливаясь неподалеку от дома Оно, и заходить к соседям в гости. Старик Миядзи, хорошо знавший нрав зятя, прекрасно понимал, что тот поддался чарам Томико, но к мужскому обаянию Акиямы он относился пренебрежительно, а зная расчетливость Томико, нисколько не беспокоился о последствиях этого увлечения.

Старик хотел жить и жить, хотел увидеть, как жизнь в Японии поворачивается в нужное русло, хотел поддержать реформы, но в конце 1946 года неожиданно умер от апоплексического удара.

Митико много плакала. Она впервые поняла, насколько сильно ее жизнь зависела от отца. И совсем не зависела от мужа, Акиямы. Что не осталось у нее родных, на которых можно было бы положиться. Оно погряз в торговле и отношениях с женой. Из других родных оставалась вторая жена дяди, того военного, который покончил с собой, женщина не очень блестящего происхождения, и маленький ребенок от их брака. С ними Митико и ее семья не общались даже при жизни дяди. Живший отдельно сын второго дядьки от первого брака – Цутому часто навещал дом «Хакэ», но и он по призыву студентов в 1943 году в восемнадцать лет был отправлен в Бирму и не давал о себе знать.

Митико вдруг осознала, что она на свете одна-одинешенька. И не было у нее уверенности в том, сможет ли она жить дальше, вынесет ли свое одиночество. Обычно перед лицом смерти люди преувеличивают собственное значение, Митико же была вынуждена признаться себе в том, что до сих пор ее жизнь протекала в тени отца.

Томико утешала Митико и сама плакала. Даже в ее сердце, сердце кокетки, жила признательность к старику.

Похороны прошли скромно. Так как Миядзи давно ушел в отставку, знакомых старика по железнодорожному ведомству было мало, почтить его память пришли в основном сослуживцы Оно, но большинство всё же составили местные жители. Хоть и раздражали всех в округе ирония и спесь Миядзи, но он прожил здесь пятнадцать лет, и его – «господина Миядзи из „Хакэ”» знали все, от крестьян до извозчиков-рикш. Могила на кладбище Тама, расположенном на другой стороне Ногавы, уже была отстроена, по соседству покоились жена и двое детей старика.

Когда прошли похороны и суматоха, сопровождающая их, улеглась, жизнь Митико с мужем наконец-то вернулась в прежнее, тихое русло. Акияма на свои деньги починил изрядно обветшавший дом и стал устраивать банкеты в обновленном жилье, приглашая друзей, число которых постепенно увеличивалось. Он и не думал о том, что оскорбляет этим чувства Митико.

Вот такова была ситуация в «Хакэ» в июне третьего послевоенного года, когда и начинается наше повествование. Акияме исполнился сорок один год, Митико – двадцать девять, Оно – сорок, Томико – тридцать, а их дочери Юкико – девять лет.

Столичные гости, уставшие от беготни за деньгами и продуктами, иногда посещали эти два дома. Одних изумляло, а других поражало то, что посреди жестокого мира еще существует райский уголок. Берега реки Тамагава, которые можно было, разглядывать с откоса, были всегда зелены. Глядя на кроны деревьев, белевших на фоне этой зелени, люди поражались тому, что даже растения здесь выделяются особой свежестью. Но узнав, что это всего-навсего цветут каштаны, быстро разочаровывались, ведь это дерево в пригородах Токио являлось обычным и выгодным для крестьян, каштановые рощи в округе подпитывали влагой все низины.