Текст книги "Романтические акафисты"

Автор книги: Оноре Бальзак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Оноре де Бальзак
Романтические акафисты

Господин С., пользующийся сейчас в Париже славою богача-оригинала, но не знающий, в какой области проявить свою оригинальность, объявил себя меценатом. Каждый вторник все писатели, признанные в Париже талантами, приглашаются к обеду, в котором его повар старается превзойти самого себя, и вот с шести часов вечера до полуночи адепты, неофиты, гении и новообращенные выделяют одновременно и желчь и остроумие.

Хотя хозяин дома приветливо встречает появляющихся на литературном горизонте поэтов, романистов и драматургов, все же немногим авторам открывается доступ к сокровенным мыслям мецената.

Господину С. лет сорок, он мал ростом, волосы у него черные, брови густые, кожа смуглая, глаза сидят в глубоких впадинах и обведены желтоватыми кругами, у висков – гусиные лапки. Он неразговорчив, но его замечания свидетельствуют о глубокой осведомленности в литературе. Он угадывает основную идею шедевра, обнаруживая талант заправского критика. Он требователен. Он чувствует поэзию и преклоняется перед нею; он хвалится своим умением распознавать красоты произведений, отвергнутых публикой; поэтому неуспех какого-нибудь писателя является лучшим способом заслужить его одобрение. Но тонкое чутье господина С. постоянно становится для него, по признанию близких ему людей, источником большого несчастья: та поэзия, о которой он мечтает, настоящая, великая, мощная, существует только в его воображении. Поговорите с ним об «Исповеди опиофага»[1]1
  «Исповедь опиофага» – произведение английского писателя-романтика де Квинси (1785—1859).


[Закрыть], об «Испанских сказках»[2]2
  «Испанские сказки», точнее «Испанские и итальянские сказки» – сборник стихов А. Мюссе (1810—1857).


[Закрыть], о «Мельмоте»[3]3
  «Мельмот», точнее «Мельмот-скиталец» – роман английского писателя Ч. Матюрена (1782—1824).


[Закрыть], «Смарре»[4]4
  «Смарра» – сказка Ш. Нодье (1780—1844).


[Закрыть], «Гяуре»[5]5
  «Гяур» – поэма Д. Г. Байрона (1788—1824).


[Закрыть], «Сновидении» Жан Поля, о «Хороводе на шабаше»[6]6
  «Хоровод на шабаше» – баллада В. Гюго, напечатанная в его сборнике «Оды и баллады».


[Закрыть] и т. п. О, тогда он возбуждается, воодушевляется, для передачи своих мыслей он находит такие меткие выражения, что ради них одних можно, говорят, признать его главою того могучего поколения, в руках которого слава XIX века!

Один мой приятель поручился за меня собственной головой, и поэтому я проник в святилище; пообедав там несколько раз, прочитав там кое-какие отрывки, по моему расчету, достаточно эффектные, я добился бесценного счастья понравиться господину С. и был причислен к разряду людей, которым он открывает свою душу. Его дружбе никак нельзя отказать в приятности, ибо наш щедрый амфитрион милостиво оказывает помощь литераторам, произведения коих заслужили его похвалы, и никогда не требует обратно денег, данных им взаймы.

Я достиг такой высокой степени его благоволения, что господин С. не стал скрывать от меня своих мнений. Когда я прочел ему новую оду Виктора Гюго, он пожал плечами и заметил:

– Это слишком прозрачно, слишком объяснено, не о чем и догадываться!..

Я ему продекламировал одну из гармоний Ламартина.

– Красивые аккорды!.. Однострунная лира, не больше того... Этот поэт все время пережевывает будущее!.. Но порою у него прекрасны облака!..

Все эти суждения свидетельствовали об уме и столь колком презрении, что я начинал считать его самого обладателем великой тайны поэзии.

– А Шатобриан? – спросил я у него однажды вечером, желая узнать, есть ли для него что-либо священное.

Он поморщился и ответил мне:

– Ни одной новой ситуации!.. Только стиль!.. Резьба по дереву!..

– А Кузен?

– О! Прекрасно! Возвышенно! Изумительно! Целых десять апокалипсисов в нем одном.

В тот вечер, когда я прочел ему свою прославившуюся фантастическую сказку «Шагреневая кожа», он предложил мне за нее тысячу экю при том условии, что он получает право издать ее в двадцати экземплярах. Я согласился. Он поблагодарил меня за эту готовность, как за какую-то особую милость с моей стороны, и, завершая мое посвящение, предложил мне присутствовать на чтении, которое он сам собирался устроить около полуночи, когда в салоне останутся только близкие друзья. Я ответил согласием.

Молодой писатель, которому я был обязан доступом в этот салон, подошел ко мне и таинственно произнес:

– Будьте осторожны и подражайте нам.

В этом совете я не нуждался. Я уже догадывался, что господин С. одержим какой-то манией, к которой мои приятели относятся почтительно, то ли из сострадания, то ли ради выгоды. Мы уселись на стульях, на диванах в позе морских львов, вдыхающих свежий воздух на берегу, и развесили уши, посматривая на первоклассного поэта, который, встав возле камина, откашливался и уже развертывал лист бумаги... Он медленно и величественно прочел следующее произведение, в котором типограф пытался особыми знаками отметить те паузы, вздохи и выразительные взгляды, которыми господин С. разделил, раздробил, разбил на куски все фразы своего творения:

«Неявственные голоса... слабые, низкого тона, чистые, богатые оттенками, мрачные; – смутная гармония – подобная колокольному звону, разлившемуся по полям, весенним утром, в воскресенье, сквозь юную листву, под голубым небом; – потом – фигуры в белом, прекрасные волосы, цветы – простодушный смех, – игры без мысли, без устали; – замки, воздвигаемые из глины на берегах ручья, – белые, зеленые, желтые и красные камушки, собранные в воде: – вода! – трепещет на босых ногах: – без видимой причины слезами омочены блистающие глаза.

Смерть встает, похрустывая белыми костями, ее глазницы пусты, ее зубы оскалены, и свет проходит меж ее черных ребер... Она похищает мать, бабушку, кормилицу, – доброго фермера. Черные одежды, вот и все... – Маргаритки расцветают на могилах.

– О боже!.. Как красивы цветы!.. – Она меня любит, чуть-чуть, сильно, страстно!

Вот мысли человеческие. – Сирота... – книги, наука! – Познать: прошлое, настоящее, закон, религию, благо, зло. – Человек обладает тридцатью двумя позвонками. – Лилия принадлежит к семейству лилейных. – Был потоп. – Существует ли ад?.. – Женщина появляется, прекрасная, как желание, – юная, как цветок, едва распустившийся. – Маленькая ножка. – Великая поднимается буря в сердце. – Там старик. – Убейте его. – Он мертв. – Его труп служит изголовьем для любовников. – Меж ними жизнь, как раскаленное железо. – Они познавали друг друга ради преступления, они не познают уже друг друга ради блага... Порок соединяет, но и разлучает. – Встает великий бледный призрак: – Неверие!

– Боже! Это я...

И призрак садится на пыльные томы, на груду золота, не способную насытить его. – Концерт продолжается. – Он оглушает. – Время тает, как лед на солнце.

Однажды вновь появляется Смерть, пылающая, с мечом в руке. – Произошла дуэль! – В ушах звучит голос Смерти, как стук, пробуждающий среди ночи. – Смерть изъясняет, что такое деревня, и комментирует восход солнца, она высказывается за брак. – Приходит коммерция в сопровождении обманутых надежд и действительных огорчений. – Появляется честолюбие, как разносчик, выставивший напоказ свои ленты, наряды, кружева, косынки. – Его тюк к услугам всех: – однако ему необходимы деньги. – Тогда Анри усаживается на рашпер и живет на пылающих углях. – То повернется на левый бок, то на правый. Это уже не концерт!.. – Это схватка, бой, сражение; – пушечная пальба оглушает.

– Идем!.. Нужно погибнуть!

– Зачем?..

– Марш! – Вперед!

Боль в ноге. – Болезнь охватывает тело с ног до головы. – Она клещами держит труп, ожидая, когда Смерть его унесет. – Арлекин забавляет вас погремушками: еще не достроенные замки, – высокие замки из каменных плит... Ремонт ферм... – биржевые рапорты... оперная певичка... – Классические фарсы! Движение, шум. Вдруг среди тьмы загорается крохотный огонек... он постепенно растет.

– Анри, Анри! – кричит снизу чей-то голос.

То сообщница, ей скучно быть в одиночестве на свидании. Все, что было темным, становится светлым, и все, что было светлым, становится темным. – Приходит старик священник, произносит три слова... Будущее сверкает и поднимает на дыбы великолепного коня, конь навостряет уши!.. Старуха, черная, холодная, пытается обнять вас; но она кусает вас. – Все сказано...

– Куда я иду?.. Где я?.. В свете или во тьме?.. Прощайте, дети мои!.. Живите в согласии!.. О вас я позабочусь.

– Увы!.. Назавтра они заводят споры над гробом и разыгрывают в кости лучшее ваше кресло, ибо каждый наследник хочет заграбастать все...

– Вот что выпадает на долю горсти праха, пришедшего из молчания и уходящего в него!»

Когда окончилось чтение, все глубоко вздохнули. Потом каждый из нас, пробуждаясь от оцепенения, в которое как будто был погружен, произносит свое похвальное слово с теми интонациями, с теми жестами, с тем выражением лица, которые ему присущи. То были восклицания целого хора христиан, мгновенно охваченных экстазом в церкви.

– Настоящая библия!..

– Холст, развертывающийся перед нами!..

– Пирамида, покрытая иероглифами!..

– Мрачно и великолепно, как зимняя ночь!...

– Поэзия, к сожалению, понятная лишь десяти человекам из всего народа!..

– Монумент! Вечная статуя!..

– Энциклопедично!..

– Целый мир!..

– Эпопея!

– Башня из слоновой кости!..

– Узорчатый, сверкающий фонарь!

– Весь Платон на одной красочной странице!..

– Гомер, Данте, Мильтон и Ариосто, переданные средневековой виньеткой.

– Апокалиптично!..

– О! Это святой Иоанн на Патмосе!

– На меня это действует как доза опиума, открывающая всю вселенную и повергающая в мечтания!..

– Концентрирующее зеркало, в котором отражается вселенная!..

– Все человечество в миниатюре!

– Поэма!

– Биография, типичная для каждого из нас!..

– Флорентийская эмаль!

– Витраж кафедрального собора!..

– Вот это книга!..

– Какие там находки! Все сплошь находки!..

Стало трудно различать отдельные голоса, – я слышал как бы хор Оперы, и в этом пении сквозь общий гул прорывались отдельные, более громкие звуки:

– Психологический, – политехнический, – патологический, – вселенский, – гический, – лический, – тический, – божественный, – оригинальный, – оглушающий, – оживляющий! – ающий, яющий, поэтичный, – библейский, Байрон! А что такое Байрон?.. Вальтер Скотт!.. скот... оттовский... овский, – Цшокке!..

Патрон выразил желание говорить, все умолкли, и тогда он скромно заявил:

– Нет, это хорошо, только хорошо!.. А вы что скажете? – воскликнул он, заметив, что я еще ничего не сказал, перепуганный тем, как быстро вспрыгнули на канат все моя приятели.

– Это очаг, – ответил я. – Очаг поэзии философии, фантасмагории, филантропии, амфиболии[7]7
  Амфиболия – неправильно построенная фраза, приводящая к двусмыслице.


[Закрыть], – добавил я и прикусил язык.

Но, по счастью, он повернулся ко мне спиной.

Хозяин кивнул, и нас стали обносить пуншем.

«Карикатура», 9 декабря 1830 г.