Текст книги "Столетний старец, или Два Беренгельда"

Автор книги: Оноре де Бальзак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

– Дочь моя… я голоден!.. Я умираю!..

Жюли схватила пригоршню монет и с быстротой молнии выбежала за дверь, в то время как Марианина, со слезами на глазах, поднимает отца, осторожно ведет его к креслу и усаживает в него. Но первый же вопрос старика, обращенный к дочери, звучит грозно:

– Откуда это золото, Марианина?..

Вопрос, заданный Верино после того, как он узрел растекшиеся по полу золотые ручьи, лучше всего свидетельствовал о благородстве его натуры: несмотря на страдания и голод, гордый старец, уже стоящий одной ногой в могиле, превыше всего ставил честь.

Отважная Марианина выдержала этот взгляд, ответив на него самой нежной улыбкой, которую богиня невинности когда-либо дарила своим почитателям.

При этом ответе старик привлек дочь к себе и холодеющими губами запечатлел на ее челе отеческий поцелуй.

Жюли вернулась с корзиной, полной всяческой снеди, и начался пир. Служанка и старик отец с жадностью поглощали яства, но Марианина, погрузившись в воспоминания о загадочном незнакомце, которому она была обязана этим золотом, была печальна и ела мало. На лице ее то и дело появлялось выражение ужаса: перед глазами ее стояла фигура исполинского старца.

«Они едят мою жизнь, – стучали слова в голове Марианины, – я больше не принадлежу себе».

Все еще сомневаясь в реальности пережитого ею странного приключения, она пыталась досконально воскресить в памяти события вчерашнего вечера.

– Дочь моя, тебе не весело! Похоже, сейчас ты еще печальней, чем была вчера! Но ты сама видишь – дела наши пошли в гору! Полагаю, это наш банкир решил возместить…

При этих словах Марианина встрепенулась и замерла: ей в голову пришла некая идея относительно способа расплаты с исполинским старцем. Чтобы хоть как-то возместить полученную ею сумму, она решила отдать ему долговые обязательства банкира Верино; если банкир окончательно решит ликвидировать дело, старец сможет получить…

Марианина изо всех сил старалась радоваться вместе с отцом, но одна мысль отравляла ее радость: «Если бы я могла увидеть его!..» – повторяла она про себя, мечтая о Туллиусе.

Когда трапеза окончилась, они сосчитали принесенные Марианиной деньги: сумма равнялась тридцати пяти тысячам фраков.

На следующее утро Жюли побежала выкупать картины.

Вечером Марианина отправилась в Люксембургский сад. По большой аллее медленно прогуливался исполинский старец; прохожие останавливались поглазеть на великана. На этот раз старец был без привычного плаща; костюм его отличался необычайной простотой; его словно отлитый из бронзы лоб и серебристые волосы были скрыты модной в этом сезоне шляпой; очки препятствовали пламени, струившемуся из его глубоко посаженных глаз, вырваться на свободу; сухой костистой рукой он прикрывал рот. Сейчас от прочих людей его отличали только гигантский рост и неуклюжее телосложение. Впрочем, любители поглазеть вполне удовлетворялись малым.

– Дочь моя, – кротко произнес старец глухим голосом, – я ждал тебя…

Направившись к скамейке, он сел, пригласив трепетавшую Марианину последовать его примеру.

Девушка тотчас же ощутила, как в ней пробуждаются почтение к чудесному старцу и желание беспрекословно повиноваться ему. Напрасно пыталась она совладать с этими неизвестно откуда взявшимися ощущениями, переполнявшими ее душу: нечто сама-не-знаю-что-такое, нечто невидимое, неясное, неопределенное неумолимо надвигалось на нее подобно огромной волне, неохватному потоку флюидов, невидимых для глаз, но цепких и липких для души.

А когда старец, взяв руку Марианины, удержал ее в своей руке, странная волна окончательно подчинила себе девушку: рука старца источала ледяной холод, но Марианина не могла высвободиться из нее. Напротив, сама не понимая почему, свободной своей рукой она коснулась второй руки старца и почувствовала невообразимый жар: казалось, ладони его являют собой два противоположных полюса, разделенных тонкой прозрачной линией.

– Дитя, – обратился к девушке старец, – как тебя зовут? Ибо да будет тебе известно, что среди женщин есть одна избранница, к которой я не должен приближаться.

– Меня зовут Эуфразия Мастерс, – ответила Марианина, не подозревая, что, называясь вымышленным именем, совершает гибельную для себя ошибку. Услышав это имя, старец облегченно взмахнул рукой, открыв тем самым свои губы и подбородок. Было еще светло, и Марианина разглядела, что старик необычайно похож на Беренгельда.

Мгновенно в ее памяти всплыло все, что ей когда-либо доводилось слышать о призраке Скулданса-Столетнего Старца, и необоримый ужас вновь закрался в ее сердце, сковал все ее члены.

Настал час, когда сторож закрывал ворота сада; Марианина безмолвно следовала за огромным старцем, направившим свои стопы к тому самому камню, где вчера ночью он рассказывал ей о вещах противоречивых и непонятных.

– Сударь, – обратилась Марианина к своему таинственному провожатому, – вы были так щедры и добры ко мне, что я никогда не сумею достаточно отблагодарить вас за вашу доброту; и все же мне хотелось бы, уповая на вашу добродетель, предложить вам некую сделку; надеюсь, вы одобрите ее.

Один весьма известный банкир по причине банкротства задолжал моему отцу сумму в триста тысяч франков. Сейчас банк, принадлежащий этому человеку, возобновил свои дела; поэтому я хотела бы вручить вам ценные бумаги на ту сумму, которую вы нам столь великодушно дали. Тем самым вы снимете бремя с души моего отца и моей собственной; мы слишком горды, чтобы получать вспомоществование даже от самого суверена: мой отец давно и навсегда поставил владык мира сего в один ряд с простыми гражданами.

Вкрадчиво улыбаясь, старец ответил:

– Превосходно, дитя мое, лучшего я и желать не мог…

Обрадовавшись его согласию, Марианина, довольная, что наконец сможет распрощаться с загадочным исполином, быстро достала искомые бумаги. Но старец, пристально глядя на девушку, схватил ее руку и проникновенным голосом произнес:

– Дочь моя, день окончен, надвигаются сумерки, как же я смогу прочесть ваши бумаги? Хотя Столетний Старец никогда не забирает обратно своих даров, но будь по-твоему: я согласен вернуть реку к своим истокам – положить деньги обратно в свою сокровищницу. Однако для этого тебе придется прийти ко мне во дворец! Там, при свете лампы бессмертия, мы ознакомимся с бумагами, написанными рукой тех, кто живет всего лишь миг. Красавица, ты уже отчаялась выйти замуж за своего любимого, но разве тебе не хочется увидеть его? Свет, озаряющий мой дом, не имеет ничего общего со светом солнечного дня, ибо он является плодом моего всемогущего искусства; в лучах его ты сможешь увидеть своего возлюбленного, где бы он сейчас ни находился. Ты погрузишься в чистые прозрачные сферы мысли, пройдешь сквозь мир воображаемого, этот огромный резервуар, где зарождаются кошмары и тени, что являются умирающим в их предсмертных муках, увидишь арсеналы инкубов и магов; ты войдешь в тень, возникшую без участия света, тень, не имеющую своей солнечной стороны! Ты будешь видеть, но взгляд твой будет лишен жизни! Ты будешь двигаться и в то же время оставаться на месте. И когда Вселенная для тебя опустеет, когда она лишится всех форм, цветов и существ, ее населяющих, когда время остановится, тогда ты увидишь своего любимого!.. И зрение твое не будет зависеть ни от времени, ни от какого-либо иного, противоречащего ему обстоятельства. Засовы темниц, толстые крепостные стены, расстояния, моря и океаны – ты все преодолеешь и увидишь его!

– Но разве все это возможно? – невольно воскликнула Марианина, радуясь обещанной старцем возможностью увидеть Беренгельда.

Старец снисходительно улыбнулся; улыбка его была столь убедительна, что молодая женщина поверила его словам. В ту же минуту ее охватило страстное желание как можно скорей полететь к своему возлюбленному: никогда еще она не испытывала подобного нетерпения. Однако в это же самое время в памяти ее всплыли знакомые ей с самого детства жуткие рассказы о Столетнем Старце, и невинная красавица с детским простодушием сказала сидящему рядом с ней гиганту:

– Когда-то мне говорили, что люди, случайно повстречавшие тебя, исчезали бесследно! Для тех, кого ты хочешь соблазнить, голос твой звучит подобно голосу сирены, зато для остальных раскаты его глухи и устрашающи. Ведь ты – Беренгельд-Скулданс, прозванный Столетним Старцем! Скажи же мне, ты человек или призрак? И… чего ты хочешь от меня?

– Неразумное дитя, – перебил ее странный человек, – замолчи!..

После этих слов он надолго умолк. Затем он коснулся руки юной Марианины, вперил в нее пламенный взор своих горящих глаз и, медленно поднявшись, пошел прочь. Обернувшись, он вместо прощания произнес:

– Так ты придешь завтра ко мне, девушка? Если ты придешь, ты увидишь своего возлюбленного!

Обуреваемая сильнейшим желанием пролить свет на окружившую ее тайну, Марианина шла по улице Фобур Сен-Жак.

– Ведь я же ничем не рискую! – успокаивала она себя…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Видение Марианины. – Марианина грезит наяву. – Беренгельд в Париже. – Спор в кафе «Де Фуа». – Снова Столетний Старец

Весь следующий день Марианина думала только о радости, ожидающей ее в том случае, если незнакомец сумеет показать ей Беренгельда. В голове ее теснились мириады самых невероятных предположений.

– В конце концов, – убеждала она себя, – разве не должна я пойти к нему и отдать векселя на ту сумму, которую мы ему должны?

Надежда увидеть Туллиуса побуждала ее, воспользовавшись имевшимся у нее благовидным предлогом, отправиться к старцу.

С наступлением темноты Марианина выскользнула из дома и побежала на то место, где она в первый раз встретилась с исполинским старцем. Гиганта еще не было, но ожидание странным образом лишь усиливало ее желание увидеть его. Она испытывала все душевные муки, которые только можно испытывать в ее состоянии [22]22
  Мы попытались более связно и последовательно изложить причудливые рассуждения, противоречивые положения и странные выражения, записанные генералом Беренгельдом по воспоминаниям Марианины. Поэтому за расплывчатость выражений, лакуны в изложении мыслей и все представляющееся невероятным в этом рассказе мы не несем никакой ответственности. (Примеч. издателя.)


[Закрыть].

Наконец она услышала медленные тяжелые шаги старца и различила в темноте его сверкающие глаза. Внезапно ее охватило смутное ощущение опасности, она задрожала, и с этой минуты чувство безудержного страха не покидало ее.

Марианина почувствовала, как своими ледяными руками старец сжал два ее пальца; через поры этой ничтожной частицы ее тела внутрь его стали просачиваться некие флюиды, постепенно завладевшие всем ее существом, подобно ночи, исподволь обволакивающей землю. Девушка пытается сопротивляться, но невидимая, несокрушимая сила всей своей тяжестью давит ей на глаза, и они закрываются; Марианина чувствует себя Дафной, облекающейся волшебной корой. Приятное ощущение, безмерное и беспредельное, но осязаемое в каждой своей сладостной частичке, окутало ее, и, утомившись от бесплодной борьбы, она отдалась на милость потоку и упала в изнеможении.

Мозг ее застыл, утратил способность управлять ощущениями и порождать мысли, она перестала чувствовать его работу. Все, что окружало Марианину, все ее существо окуталось мраком; все, что связывало ее с жизнью, отступило в небытие…

Дабы описать свое состояние, девушка воспользовалась сравнением, показавшимся нам излишне простым; однако мы решили привести его, ибо оно наиболее точно предает суть происходившего с ней. Марианина пребывала внутри себя самой: подобное переживание посещает нас в театре теней, когда, погрузившись в кромешную тьму, мы ожидаем, как следом за слабыми проблесками света появятся волшебные видения и перед нашими глазами развернется небывалое, фантасмагорическое зрелище. Мы находимся в комнате, где перед нами натянут холст; можно сколько угодно напрягать зрение, однако все наши усилия напрасны: мы ничего не разглядим. Внезапно полотно освещается слабым светом, и прозрачные причудливые фантомы начинают свою игру, то увеличиваясь, то уменьшаясь, а то и вовсе исчезая, послушные воле ловкого физика.

Но сейчас комнатой этой является мозг Марианины, она смотрит внутрь самой себя и находит там лишь бесцветное небытие… Через некоторое время в углу начинает мерцать какой-то мутный свет, расплывчатый, словно забытый сон… Постепенно свет становится все более и более ярким и реальным, и Марианина, оставаясь на месте, чувствует, как она мчится с невообразимой скоростью; в летящих вокруг нее мерцающих бликах света она замечает старца: он неотрывно сопровождает ее, то исчезая, то вновь возвращаясь в поле ее зрения. Сейчас она видит то же, что видят тени мертвых, и постоянно чувствует его рядом с собой.

Марианина не могла определить, когда именно она потеряла из виду старца, ибо ни одно из явлений человеческой жизни не окружало ее, просто настал миг – и он исчез, а перед ее глазами предстала следующая картина.

Словно под вуалью из тончайшего газа, она увиделанезнакомую гостиницу; окна ее выходили на улицу. Над дверью она прочланадпись: «Ванар, трактирщик, принимает путников пеших и конных»; затем она увиделавывеску: «У Золотого Солнца». По грубо сколоченной лестнице она подняласьна второй этаж и сама, без чьей-либо подсказки, ибо никто не видел ее, открыладверь в нужную комнату; она проходиласквозь тела людей, но никто даже не пошевелился. Войдя внутрь, она бросила взглядчерез окно на двор и увиделакарету Беренгельда: в ней она заметилаоружие; войдя же в комнату, она испустила радостный крик!.. Перед ней был Туллиус, она виделаего, но он даже не пошевелился. И Марианина, забыв о том, что она невидима, разрыдалась.

Беренгельд сидел на стуле за грубо сколоченным столом и писал своему управляющему. Приблизившись, Марианина прочлаписьмо. Туллиус приказывал управляющему сделать все возможное, чтобы отыскать Марианину; также он отправлял ему письма для министра полиции, военного министра и министра внутренних дел, дабы они оказали ему содействие в его поисках. Внезапно послышалась канонада.

Заслышав грохот орудий, Туллиус прекратил писать, встал и большими шагами принялся расхаживать по комнате, восклицая: «Что станет с Францией!.. О, страна моя!.. Но будь что будет, совесть моя чиста, я исполнил свой долг, ради него я оставил Марианину и ее отца…»

– Туллиус, – воскликнула Марианина, – Туллиус!..

Она сжала его в объятиях, но Туллиус продолжал ходить так, словно никто даже не коснулся его. Слезы девушки капали ему прямо на лицо, но он продолжал ходить, не замечая их!.. О, сколь велики были терзания Марианины!

В эту минуту вошел Смельчак и сказал:

– Генерал, пора ехать, враг наступает!

Тут невидимая лампа, освещавшая это фантасмагорическое зрелище, погасла, и Марианина, погрузившись в кромешную тьму, больше ничего не видела.Она вернулась в то непонятное состояние, которое ей довелось испытать перед тем, как увидетьБеренгельда. Она вновь была бесчувственна, словно игрушка в руках неведомого ребенка.

Странное состояние ее продолжалось еще долго, и за это время произошли вещи удивительные и необычные, выходящие за рамки возможного, но воспоминания о них изгладились из ее памяти. Она помнила только о том, как выглядел в ее видении Беренгельд, и о данном ей старцу обещании явиться через четыре дня в одиннадцать часов вечера ко входу в дом, что стоит среди развалин в обширном саду неподалеку от Обсерватории. Она запомнила дорогу в этот дом и вход в него, ибо непременно пообещала туда прийти.

Она смутно припоминала, что, кажется, сильно и долго сопротивлялась, прежде чем дать такое обещание, но в конце концов гигантский старец окутал ее густыми удушливыми испарениями и восторжествовал…

Вчера в десять часов вечера Марианина пришла на обещанное свидание, в одиннадцать последовала за старцем, а в половине двенадцатого уже перенеслась к своему дорогому Беренгельду!.. И вот теперь Марианина просыпается: чувства, обуревающие ее, не поддаются определению. Ей кажется, что сейчас половина одиннадцатого вечера и она все еще находится на Западной улице, неподалеку от Люксембургского сада. А на самом деле уже десять часов утра!.. И она лежит в своей постели, у себя в спальне, в доме своего отца…

Она с трудом открывает глаза и видит у своего изголовья Жюли и Верино. Время, прошедшее с половины одиннадцатого вчерашнего вечера до десяти часов сегодняшнего утра для нее как бы не существовало, от него у нее осталось только два воспоминания.

Она видела Беренгельда и обещала старцу через четыре дня прийти к нему во дворец. Также она понимает, что добровольно поклялась никому не рассказывать о том, что случилось с ней этой ночью. Однако весь день она с трудом удерживалась от того, чтобы не посвятить отца в события, произошедшие с ней минувшей ночью, но невидимая сила удерживала слова, готовые сорваться у нее с уст.

– Ты очень страдала, дочь моя? – были первые слова, обращенные к ней ее отцом.

– Как вы себя сейчас чувствуете, мадемуазель? – подхватила Жюли.

– Что вы хотите этим сказать? – отвечала им удивленная Марианина.

– Врач думал, что ты больше никогда не очнешься, – ответил старик отец. – Вот, смотри, Марианина…

До крайности удивленная, молодая женщина вгляделась в лицо отца и увидела, что глаза его красны и опухли от пролитых слез. Она рассмеялась; ее звонкий смех, свидетельствующий о бодрости духа и здоровье, отнюдь не ободрил старика, а, напротив, ужаснул его. Взглянув на Жюли, Верино заметил, что и на нее этот смех подействовал точно так: они оба решили, что Марианина сошла с ума.

Наконец девушке рассказали, что, когда вчера после полуночи она вернулась домой, глаза ее недвижно смотрели в одну точку, а язык совершенно одеревенел и она не могла вымолвить ни слова. Не отвечая ни на один заданный ей вопрос, она, словно заведенный механизм, разделась и легла в постель: при этом она вела себя так, словно рядом с ней никого не было. Она не заметила даже отца: похоже было, что она просто не видит его. Обеспокоенные ее поведением, Верино и Жюли послали за врачом, тем самым, который только что ушел, заявив, что им следует уповать лишь на чудо, ибо никто не сможет помочь ей справиться с ее болезненным состоянием, доселе не имеющим описания в анналах медицинской науки. Каждый раз, когда врач, Жюли или отец касались Марианины, она издавала тихий жалобный вскрик…

Марианина ничего не поняла из их рассказа, но, к великому удивлению отца и Жюли, встала: она была совершенно здорова.

В это время Беренгельд и Смельчак действительно находились в небольшом городке неподалеку от Парижа. Узнав о событиях в Фонтенбло и об отречении Бонапарта, генерал сел в карету и отправился в Париж.

Беренгельд был в отчаянии: все усилия его по розыскам Марианины и ее отца окончились неудачей; только что он отправил запрос в Швейцарию, дабы узнать, по какой дороге изгнанники возвратились во Францию… и т. п. Но пока мы оставим генерала Беренгельда у него в особняке. Мы также покинем и нежную Марианину, днем и ночью грезящую о своем возлюбленном. Из газет она узнала о прибытии Беренгельда в Париж; однако она поклялась не делать ни единого шага, чтобы встретиться с ним. За время пережитых ею несчастий гордость Марианины болезненно обострилась; но стоит только ей вспомнить о том радостном и счастливом дне, когда Беренгельд вернулся из Испании, как слезы сами струятся по ее щекам.

– Тогда я могла, – уговаривает она себя, – выехать к нему навстречу! У меня был великолепный экипаж, отец мой был префектом, и я была богата!.. Теперь я бедна, мой отец – изгнанник, и, значит, это он должен первым прийти ко мне!

Однажды вечером [23]23
  Скоро вы поймете, каким образом содержание последующего отрывка, который самым естественным образом должен быть помещен именно здесь, стал известен генералу; мы же почерпнули имеющиеся в нем сведения из других рукописей. (Примеч. издателя.)


[Закрыть]в Пале-Рояле, в кафе «Де Фуа», за двумя стоящими в углу мраморными столиками сидели семь-восемь завсегдатаев; на столах стояли полупустые чашки и блюдечки с забытыми в них кусочками сахару.

– Странно, – произнес маленький человечек, опуская в карман оставшийся сахар, – я бы даже сказал удивительно, что правительство не обратило внимания на столь поразительные вещи: подобные факты заслуживают внимания…

– Сударь, – отвечал человек с бледным лицом, – науке это уже давно известно, и все, что вы полагаете необычным, является всего лишь результатом научных исследований, проведение которых требует умов, способных целиком отдаться изучению природы. В одном из своих трудов я уже давно описал столь поразившее вас явление; я и сам был свидетелем весьма любопытных экспериментов.

В ответ слушатели в количестве пяти человек неодобрительно закачали головами, и победа осталась за маленьким недоверчивым человечком, который тут же воскликнул:

– Фантазии, дорогой мой сударь; я был знаком с Месмером и видел его опыты с чаном! Но это же чистой воды колдовство, как в пятнадцатом веке, когда повсюду расплодились чародеи, изготовлявшие жидкое золото, алхимики, астрологи и прочие так называемые ученые, чьими фокусами пользовались мошенники, чтобы обманывать честных собственников… – Разгорячившись, коротышка продолжал: – Это напоминает мне розенкрейцеров, искавших секрет вечной жизни…

При этих словах высокий старец, с начала вечера еще не вымолвивший ни слова, шевельнулся. Он сидел в том же самом углу на очень низком табурете, отчего ему удалось скрыть свой гигантский рост, и сейчас голова его находилась на одном уровне с остальными собеседниками; шляпу он надвинул глубоко на глаза. Входя в кафе, он сумел смешаться с толпой многочисленных посетителей и остаться незамеченным; теперь же, когда он уже сидел, посетители заведения могли сколько угодно рассматривать его, пытаясь определить его истинный рост: все их усилия были тщетны. Словно спрашивая друг у друга, завсегдатаи переглянулись, неизвестный же, уткнув нос в воротник своего редингота, казалось, дремал над наполовину опустошенным бокалом пунша. Скоро им перестали интересоваться.

Начали обсуждать последние политические события, а когда предмет беседы был исчерпан, вновь заговорили об успехах наук, и среди прочих о достижениях химии, науки, развивавшейся с поистине ужасающей быстротой.

– Неужели есть – вопрошал коротышка-рантье в черном сюртуке, – хотя бы один розенкрейцер или изготовитель золота, астролог или алхимик, внесший лепту в постройку великолепного здания человеческих наук? Зато доверчивостью скольких честных собственников и рантье они злоупотребили!

При этих словах человек с бледным лицом взмахнул рукой, видимо собираясь возразить, но старец повелительным жестом остановил его и повернулся к коротышке-рантье; своим вмешательством молчаливый чужак привлек внимание кружка завсегдатаев, мгновенно притихшего и насторожившегося.

– Сударь, ваше кругленько брюшко выдает в вас того самого собственника, а ваше лунообразное лицо свидетельствует о том, что отнюдь не науки являются основным вашим времяпрепровождением! Признайтесь, что занятия и мыслительные способности некоторых рантье и буржуа, проживающих в этом городе и никогда не выезжающих далее Монтаржи, не выходят за рамки, заданные правилами, принятыми в стенах домов, расположенных в квартале Маре; ведь вы живете именно там, не так ли? И вам нужно вернуться до десяти часов… Так вот, дорогой мой сударь, признайтесь, что вам по меньшей мере опрометчиво рассуждать о науках! Обитатель Маре, погружаясь в бескрайнее море науки, чувствует себя подобно лодочнику в водах Шпицбергена или, точнее, напоминает крысу из басни, что приняла за Альпы кротовый холмик.

При таком начале завораживающие звуки надтреснутого голоса старца привлекли к беседе еще нескольких сторонников наук, пожелавших примкнуть к группе завсегдатаев: удобно устроившись за столом, они принялись слушать незнакомца, не замечая недовольных жестов маленького собственника.

– Сударь, вы осмелились упомянуть розенкрейцеров, а также некую науку, незаслуженно презираемую в настоящее время; вы дерзнули говорить о вещах, вам недоступных, в пренебрежительном тоне, присущем тем, кто сам никогда ничего не открыл. Что же касается розенкрейцеров… разве они не достойны уважения лишь за одно то, что отважились проникнуть в святая святых науки, призванной сделать человеческую жизнь значительно длиннее, почти вечной? За то, что приступили к поискам субстанции, именуемой «жизненным флюидом»?

О, сколь прославится человек, способный открыть его и с помощью определенных приемов сделать свою жизнь почти столь же вечной, как наш мир! Подумать только, ведь ему придется собрать воедино все знания, вспомнить обо всех удивительных открытиях, некогда совершенных нашими предками, упорно, не давая себе поблажек, день за днем исследовать природу, раскрывая очередную великую тайну. Он идет по земле, и ничто не может укрыться от его проницательного взора. Разум его становится хранилищем знаний об окружающих нас природе и людях; ему доступны любые уголки, он побывал во всех государствах: свободный, словно воздух, он с легкостью уходит от преследователей, всюду ему готово надежное пристанище, ему одному ведомы все секреты катакомб, прорытых под городскими улицами. Он то облачается в нищенские лохмотья, то принимает титул угасающего, но древнего рода и разъезжает в великолепной карете; он спасает жизнь праведникам и помогает правосудию покарать злых: такой человек заменяет собой судьбу, он уподобляется Богу!.. Он держит в своих руках все секреты власти, тайны всех государств. Он постиг все религии, всю подноготную великих мира сего, ни один обычай ему не чужд. С заоблачных высот взирает сей долгожитель на земную суету; словно вечное светило, странствует он среди живущих на земле: века идут, а он все живет.

Во время этого монолога старец приосанился, шляпа у него съехала на затылок, и слушатели в замешательстве переглянулись; тем временем старец своей высохшей рукой начал проделывать в воздухе какие-то пассы, обладавшие, совершенно очевидно, неким значением, которое посетители кафе не решались истолковать.

– И неужели вы считаете, – обратился к ним исполинский старец, выпрямляясь, – что такая жизненная цель не стоит некоторых жертв? А если кто-нибудь из вас решился бы посвятить себя этой цели, неужели вы сочли бы его жестоким?

От такого вопроса у собравшихся от страха волосы встали дыбом.

– А если кто-то уже нашел этот жизненный флюид, неужели вы считаете, что он окажется столь простодушен, что тут же поведает об этом миру?.. Он воспользуется им в тишине, таясь от взоров соседей, ибо их век – не более чем секунда вечности; он станет наблюдать за течением реки жизни, не пытаясь превратить ее в озеро. Фонтенель [24]24
  Фонтенель, Бернар Ле Бовье де (1657–1757), французский писатель, прославился своими научно-популярными трактатами.


[Закрыть]говорил мне, что, если бы ему досталась полная пригоршня истины, он бы покрепче зажал ее в кулаке: такое решение казалось ему справедливым… Вы меня слушаете, сударь? – обратился он к коротышке-рантье. – Так вот, последний розенкрейцер умер в тысяча триста пятидесятом году, это был Алькефалер Арабский, последний магистр ордена: пребывая в подземелье Аквила, он разгадал тайну человеческой жизни, но сам умер, так как не смог укротить пламя, вырвавшееся из его реторты. Как же далеко продвинулась с тех пор наука, идя рука об руку с той наукой, которую вы так презираете, и с подлинной медициной!..

Неожиданно высокий старец умолк; он смотрел на удивленных слушателей с видом человека, поздно заметившего совершенную им ошибку и теперь не понимавшего, почему противник его до сих пор этим не воспользовался. Поняв, что никто не собирается его уличать, старец встал, явив собравшимся весь свой гигантский рост; непомерная величина его пугала и изумляла одновременно; многим показалось, что голова его с массивным, словно отлитым из меди лбом касается потолка. Старец окинул зал грозным взором своих глубоко посаженных огненных глаз, и все, кто там находились, затрепетали от необъяснимого ужаса. Каждому показалось, что над головой его пророкотал гром небесный.

Незнакомец медленно вышел; тому же, кому довелось стать свидетелем его речи, в голову закралась причудливая мысль о сговоре жизни и смерти, пожелавших вместе соорудить эту омерзительную человеческую конструкцию, дабы она принадлежала им обеим. Старец исчез, растаял, словно призрачное видение: в кафе воцарилось изумление.