Текст книги "Песок"

Автор книги: Оливия Уэдсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Фари осталась одна. Она была очень спокойна и счастлива. Она выходит замуж за Гамида; наконец, он будет принадлежать ей одной. В этот день торжествующая радость наполняла ее душу, и она была довольна, что смеющиеся и болтающие женщины оставили ее одну на некоторое время.

Пока Азра помогал ему одеваться, Гамид предался размышлениям. Его не тревожила мысль о предстоящей женитьбе. Он был безразличен к Фари и находил ее скучной и бесцветной. Все его мысли принадлежали Каро, стремились к ней, волновали его.

Представители посольств были приглашены на его свадьбу. Гамид сам разослал приглашения.

Шагая нервно по комнате, погрузившись в раздумье, Гамид подошел к зеркалу и начал разглядывать себя. В белом одеянии, в тюрбане, украшенном драгоценными камнями, он показался самому себе марионеткой из арабской сказки. Воспоминания о его жизни в Европе всплыли перед ним, затем он снова вспомнил о Каро, и ее пленительный образ заставил его забыть обо всем остальном.

ГЛАВА XVII

На рассвете, когда Каро проснулась, поезд все еще шел по выжженной солнцем пустыне. Золотые лучи восходящего солнца пламенели в небе, и в нежных красках раннего утра алел восток.

С возгласом восхищения Каро поднялась с дивана. Перед ней лежала пустыня – сверкающая, золотистая даль под голубым сводом неба. Она открыла окно, и холодный ветер ворвался в купе. Каро невольно вздрогнула и рассмеялась. Когда наступил полдень, радостное возбуждение Каро прошло. Она устала от возрастающей жары и пыли. Но конец путешествия был близок.

Еще задолго до захода солнца проводник Гассан сказал, указывая вдаль:

– Вот там находится вилла «Зора», миледи.

Каро была в восторге.

Вилла, построенная посреди цветущих апельсиновых рощ и садов из роз, была поразительно красива. Там были все удобства: прекрасная ванная, красиво обставленная спальня. Каро радовалась, как ребенок, когда в сопровождении Сариа осматривала дом. Во всех комнатах были белые стены, увешанные коврами и драпировками из тонкого вышитого шелка, паркетные полы, бронзовые лампы, диваны с шелковыми подушками, низкие, мягкие кресла и блестящее, дорогое оружие, развешанное повсюду на стенах. Вилла была построена и обставлена в восточном вкусе, что придавало ей особую прелесть в глазах Каро. Кругом были сады с цветущими розами, запах которых наполнял воздух. Когда дул северный ветер, он срывал нежные лепестки роз и уносил их к Нилу; они падали в воду и плыли вниз по течению.

В полдень ей был подан изысканный обед безупречной прислугой. После обеда Каро ушла в сад, куда ей принесли кофе. Она услыхала голос Сариа, которая в столовой отдавала какие-то распоряжения. Каро с улыбкой подумала, что она и Сариа были единственными белыми женщинами на много миль вокруг. Но она не чувствовала себя одинокой и была довольна своим новым местопребыванием. Все прошлое было позади. Вольный простор вокруг, глубокий покой нравились ей. Но когда наступила темнота, она испытала какое-то смутное беспокойство.

По Нилу проплыла большая барка, ярко освещенная золотистыми и красными фонарями. С внезапным чувством страха Каро испытала глубокое чувство одиночества, тяготившее ее душу.

Каро снова вспомнила о Сфорцо. Где он был? Еще в Каире? Почему он приехал туда? Из-за своего брата, наверно. Он приехал повидаться с Робертом. Как медленно летящие птицы, мысли ее неслись к нему. Ему понравился бы сад из благоухающих роз. Она знала его вкусы и наклонности, угадывала их с чуткостью, свойственной влюбленным. Но как мало она знала о нем и как хорошо запомнила его загорелое лицо с резкими, красивыми чертами, волосы, драгоценные кольца на тонких, нервных пальцах. Она снова вспомнила свое первое впечатление, когда она нашла в нем сходство с средневековым рыцарем. Она ясно представляла себе его в костюме времен Ренессанса.

«Почему я не знала, не поняла тогда, весной?» – спрашивала себя Каро с отчаянием.

Она вспомнила, как Сфорцо описывал свой дом – построенный в четырнадцатом веке старинный замок со стенами, выложенными резным темным дубом, с высокими потолками, покрытыми фресками. Сфорцо любил свой замок и гордился им.

С Нила доносились звуки музыки и заглушенного смеха. Над золотистыми берегами реки в темнеющей синеве неба пылали яркие краски заката. Каро вздрогнула от охватившего ее чувства одиночества.

Когда Сариа ушла, Каро не могла заснуть. Она потушила все лампы, кроме одной, и начала ходить взад и вперед. Снаружи поднялся ветер, легкий и шуршащий, словно однообразная жалоба. Сладкий запах роз доносился в комнату, и, казалось, розы благоухали сильней под знойным дыханием ветра. Удивляясь своей собственной нервности и желая забыть об окружающей пустыне и своем одиночестве, Каро отправилась вниз, чтобы взять там забытую книгу. Неясная высокая фигура поднялась ей навстречу и вышла из тени. Каро вздрогнула и невольно от нее отшатнулась.

– Я напугал вас, миледи? – услыхала она тихий голос проводника Гассана. – Я сторожу здесь всю ночь. Кругом нет никого, кроме пустыни, – он протянул свою длинную руку, и желтый свет лампы отразился в его темных глазах.

Он отошел и низко поклонился ей.

– Миледи хочет посидеть в этой комнате?

Каро покачала головой:

– Нет, я только хотела взять книгу.

Она взяла французскую книгу и, желая услышать человеческий голос, спросила Гассана:

– Вы уже бывали здесь прежде?

Глаза араба странно блеснули, и он медленно ответил:

– Все знают эту виллу, миледи. Леди и джентльмены часто осматривают прелестную виллу «Зора».

– А почему же ее владелец отдает ее внаем? – спросила Каро.

Снова какой-то блеск появился в глазах Гассана, и он неопределенно ответил:

– Я не знаю, миледи.

Он сделал легкое движение, чтобы удалиться, но Каро не хотела оставаться одна.

– Чья барка остановилась на противоположном берегу, Гассан? – спросила она рассеянно.

Гассан развел руками:

– Это барка перса Мира Джокима, миледи. Он, я думаю, устроил праздник на борту.

– Но я слышала, что Мир Джоким, владелец виллы, уехал в Персию.

– Не знаю, миледи, может быть, – медленно ответил Гассан.

Прежде чем Каро успела задать новый вопрос, он вышел из комнаты, и мягкий звук его шагов замер в отдалении.

Взяв книгу Роше-Брюнна о Востоке, Каро вернулась в свою комнату. Она устала и хотела спать. Потушив лампу, она легла в постель.

Последней мыслью перед сном было воспоминание о пустыне, которая простиралась вокруг маленького оазиса из роз под темным небосводом, усеянным звездами.

ГЛАВА XVIII

На следующее утро явился Гассан и с глубоким поклоном заявил, что он приготовил ей какой-то сюрприз. Каро последовала за ним во двор позади виллы, и Гассан с видом заговорщика повел ее к полуоткрытой двери. На его громкий зов появился нубиец, который вывел во двор верблюда. На спине его возвышался удобный паланкин.

– Может быть, миледи хочет проехаться верхом? – предложил Гассан торжественно. – Вот, – указал он на верблюда. – Я поеду на осле, а может быть, тоже на верблюде.

С радостным удивлением Каро разглядывала молодое животное, не зная, на что решиться.

– Я никогда не ездила на верблюде, Гассан, – сказала она.

– Попытайтесь, миледи, – предложил Гассан с радостной улыбкой. – Очень хорошее животное и прекрасная прогулка. Мы можем отправиться осмотреть забытый храм, находящийся в пустыне, – с улыбкой уговаривал он.

Каро рассмеялась и пошла переодеться для прогулки, радуясь маленькому приключению.

Гассан помог ей взобраться в паланкин и заставил верблюда подняться с земли. Молодой араб сел на другого верблюда, и они поехали. Каро тихо раскачивалась в такт мерного шага верблюда.

Утро было прозрачно-ясное, жаркое, но освеженное легким, почти прохладным ветром, и под мерный бег верблюдов Каро казалось, что она находится во сне. Гассан тихо напевал про себя. Иногда вдали подымался тонкий столб пыли, рассыпаясь золотистыми песчинками, словно тая в прозрачном воздухе. Высоко в бездонной глубине голубого неба реяли птицы, и, когда они спускались ниже, далекий крик их доносился до слуха всадников. Они подъехали к развалинам храма, где подымались высокие колонны, у подножия которых скользили зеленые ящерицы, которые исчезли с шуршанием при появлении всадников. Глубокий золотой покой пустыни царил повсюду.

– Здесь поклонялись давно забытому Богу, – сказал Гассан задумчиво и умолк, глядя вдаль.

Каро казалось, что она одна со своими мыслями в знойном молчании пустыни. Она смотрела на массивные, сломанные колонны, построенные некогда в честь какого-то Бога, и при виде их думала о канувших в вечность столетиях, об исчезнувших поколениях, некогда поклонявшихся здесь забытому теперь божеству.

У подножия колонны мелькнула ящерица и исчезла среди камней.

Не говоря ни слова, боясь прервать очарование тишины, Каро вошла в храм, где царили полумрак и прохлада. Но она не оставалась долго среди развалин и снова вышла в золотое сияние дня.

Когда она вернулась домой, цветущий сад показался ей пестрой сказкой, возникшей из сверкающего миража пустыни.

Два садовника поливали розы, мальчик-нубиец играл на свирели. Из виллы доносились звуки голосов, позвякивание посуды. Накрывали стол к завтраку.

– Сариа, – позвала Каро свою камеристку, входя в дом. – Я знаю теперь, что буду любить это место.

Гассан в восхищении кивнул головой.

Сариа медленно ответила:

– Надеюсь, мадам.

Она знала изменчивое настроение Каро, переходившее от глубокой печали к беспричинной жизнерадостности.

Веселое настроение Каро продолжалось до вечера. Когда наступили короткие сумерки и с далекой барки на Ниле донеслись звуки музыки и смеха, она глубоко вздохнула и подумала:

«Я хотела бы, чтобы приехал кто-нибудь, с кем бы я могла поговорить и посмеяться».

Она вспомнила Париж, дни, проведенные в обществе Сфорцо, тот вечер, который они провели в его имении. Она видела перед собой дом с широкой террасой, обвитой плющом, темный сад, в котором носились светлячки. Они сидели все на террасе в удобных, низких креслах, шутили и смеялись. Все воспоминания, связанные с Сфорцо, всплывали перед ней; она видела его взгляд, странный и глубокий, слышала его тихий голос. Однажды они поехали в какое-то местечко осмотреть старинную церковь. Сфорцо управлял автомобилем, и она невольно любовалась его прекрасными, тонкими, нервными руками, державшими колесо. В церкви, полутемной и прохладной, Каро присела отдохнуть и, утомленная жарким днем и долгой ездой, невольно задремала. Она проснулась словно от толчка, и первым, что она увидела, было лицо Сфорцо, склонившееся над ней. Их взоры встретились на одно мгновение, и в его глазах она прочла какое-то странное, сдержанное волнение. Она рассмеялась и встала, и они вскоре уехали в автомобиле.

Каро сама удивлялась силе своего чувства; она никогда не думала, что была способна на такую любовь.

Закат алел, горя пурпуровыми красками, которые постепенно бледнели и угасали в небе.

«Вторая ночь», – подумала Каро со вздохом.

Она обошла виллу и увидела, что вдали, в пустыне, с далеких костров подымались тонкие струи дыма. Во дворе сидела группа арабов, куря и разговаривая. Один из них поднялся и подошел к ней. Это был Гассан.

– Караван остановился в пустыне, миледи, и нубийцы говорят, что по этому поводу в деревне всю ночь будут танцы. Миледи желает поехать посмотреть их?

– Думаю, что поеду, – ответила Каро.

– Хорошо. Я приду позже за миледи.

Каро едва успела пообедать, как явился Гассан. Каро быстро поднялась и последовала за ним по узкой, каменистой дорожке, ведущей в далекую деревню.

Гассан расхваливал танцовщиц, которых они должны были увидеть.

– Они недавно танцевали в Каире, – добавил он с гордостью.

Танцы должны были начаться в маленьком здании кофейни, находящейся в начале деревни. Гассан бесцеремонно растолкал группу арабов и принес стул для Каро. Воздух был душный и насыщен благовониями. Каро испытывала разочарование. Танцовщицы, столпившиеся в углу, показались ей некрасивыми, почти смешными в своих дешевых, унизанных блестками украшениях.

– Я не останусь здесь, – внезапно встав, сказала она Гассану.

Несмотря на упрек, который ясно читался в глазах Гассана, Каро направилась к выходу, и проводник последовал за ней. Он проводил ее до виллы, молча поклонился и исчез.

– Вам не понравились танцы? – спросила Сариа.

– Было слишком жарко, – ответила Каро.

– Всегда душно и мало места в этих маленьких африканских кофейнях, – заметила Сариа и после небольшой паузы добавила: – Здесь проезжал недавно молодой араб на замечательной лошади. Он был весь в белом, с белым тюрбаном на голове и прекрасно сидел в седле. Лошадь шла неспокойно, и он, смеясь, успокаивал ее, гладя ее по шее. Когда я увидела его лицо, я испугалась, так он был похож на маркиза Сфорцо. Вылитый его портрет, только более загорелый.

– Это, должно быть, брат маркиза, мистер Эссекс, – сказала Каро. – Я жалею, что не видела его.

Каро долго оставалась в саду со смутной надеждой, что, может быть, неизвестный всадник вернется. Было прохладно и тихо. Сладко благоухали розы в темном саду. Каро чутко прислушивалась к неясным звукам, доносившимся из деревни. Никто не приехал.

ГЛАВА XIX

Среди всех разнообразных впечатлений последних дней в Гамиде просыпалось одно страстное желание – увидеть Каро. Мысль о ней мучила его.

«Я схожу с ума по ней, – сознавался он сам себе и с лихорадочной тоской мечтал о встрече с Каро. – Я должен поехать, должен увидеться с ней».

Влияние его европейского воспитания было забыто. Когда он думал о Каро, о своей любви к ней, в нем просыпался первобытный варвар, не знавший преграды своим желаниям.

Он глубоко вздохнул и вздрогнул, когда голос Рабун Бея произнес за его спиной:

– Мечтаете?

Холодный блеск голубых глаз Гамида встретился со спокойным, почти насмешливым взглядом старика.

Рабун Бей улыбнулся. Он погладил двумя пальцами свою остроконечную бородку и спросил:

– Где Фари?

– У себя, – коротко ответил Гамид.

Появление Рабун Бея напомнило ему о его молодой жене. Гамид не тяготился своей женитьбой. Она была необходимой; к тому же ему нравилась Фари. Сквозь тонкую пелену дыма, подымавшегося из его трубки, он наблюдал за лицом Рабун Бея. Подозревает ли тот о его чувстве к другой женщине? При проницательности, свойственной старому ученому, это было весьма возможно, и холодный гаев проснулся в Гамиде при мысли о том, что его отец и Рабун Бей связали его свободу этой женитьбой.

Когда Рабун Бей ушел, Гамид отправился к Фари. Весь этот последний вечер в Каире он провел с Фари и был нежен с ней. Они сидели под широким шелковым навесом на плоской крыше дома, на которой лежали темные ковры и длинные, пестрые подушки. Гамид в национальном белом одеянии, с белым тюрбаном на голове полулежал на них, а Фари сидела около него, положив свою темноволосую головку к нему на плечо. Она была очень юной, худенькой и стройной, страстно любила Гамида, и эта любовь превратила ее в настоящую восточную женщину, уничтожив все следы европейского воспитания. Она тихо говорила с ним по-арабски, забыв о том, что она некогда так любила французский язык, и называла его нежными именами, с какими все восточные женщины обращаются к своим мужьям.

Фари обвила его шею своими тонкими руками и непрерывно спрашивала его:

– Мой господин, ты любишь меня?

Гамид, рассеянный и безразличный, машинально клялся ей в своей любви.

Фари, глубоко и долго глядя на него, неожиданно заявила:

– Мой господин, если ты полюбишь другую – я не вынесу. Это будет моим смертным приговором, моим концом.

Глаза ее горели мрачным огнем, и свет фонарей отражался в них золотистыми искрами. Глаза ее были подведены тушью, а губы кармином, и это еще увеличивало очарование ее узкого личика.

– Ты слышишь меня? – спросила она, дрожа нервной дрожью.

Гамид поднял голову, обнял ее и притянул к себе.

Когда Фари заснула, успокоенная, он отнес ее вниз, как ребенка, уложил в постель и, не оглядываясь, вышел из ее комнаты.

Пройдя к себе, он взял широкий плащ и бесшумно вышел из дома. Он уехал скорым поездом и вышел на станции, затерянной в пустыне. Там его ждал слуга, встретивший его подобострастными поклонами.

– Все готово? – спросил Гамид и, получив ответ, прошел мимо него.

Они поехали на лошадях, направляясь на восток, и в полдень достигли местечка, где его ожидал караван. Во главе его Гамид эль-Алим направился на юго-восток. Один из молодых арабов, ехавший во главе каравана, запел какую-то дикую арабскую песенку о любви, крови и смерти, ударяя в такт песни в ладоши. Однообразный ритм песни успокаивал Гамида, и медленный шаг каравана усыплял его.

Гамид забыл о Фари, обо всем, что он оставил позади себя, и думал лишь о Каро, о своей встрече с ней. Ночью, когда он ложился спать в своей палатке, улыбка радости и удовлетворения появилась на его лице.

ГЛАВА XX

«Здесь так тихо, здесь такой глубокий покой», – говорила себе Каро каждый день. Но каждую ночь, когда с реки подымался ветер, этот покой оставлял ее, словно скрытая опасность таилась в ночном молчании пустыни, и очарование золотых дней исчезало бесследно. Она часто ездила одна к развалинам храма и проезжала деревню с ее вылепленными из глины хижинами без окон, целой оравой нагих ребятишек на узких, кривых уличках, где сновали бесчисленные собаки и редко показывались любопытные туземцы.

Днем маленькая кофейня казалась еще более убогой с ее деревянными скамьями и стойкой, на которой стояло несколько бутылок абсента.

На вилле установился определенный порядок дня. Сариа возилась с цветами в саду, шила, гуляла и ухаживала за Каро. Каро читала, играла на рояле, ездила в пустыню, словно погружаясь во время этих поездок в странный, неясный сон. Только ночью она была расстроена и опечалена своим одиночеством. Барка, стоявшая у противоположного берега, снялась с якоря и уплыла вниз по течению. Умолкли звуки флейт и гобоев, треск барабанов и взрывы веселого смеха. Только ветер шуршал песком пустыни и шевелил лепестками роз, медленно осыпавшихся под его знойным дыханием.

Часто Каро лежала в саду, под навесом из густого, темного газа, в пестром гамаке, протянутом между стволами пальм. Она проводила там целые дни, вспоминая Сфорцо и временами забывая, где она находилась. Вскоре она вернется к прежней жизни, снова войдет в обычную колею повседневности, но эти дни, проведенные в романтическом одиночестве, были дороги ее сердцу. Для ее мыслей и мечтаний пустыня была тем же, что лучи солнца для распускавшихся цветов. В знойном дыхании безбрежных песков просыпалась душа ее для новых, неизведанных до сих пор чувств, нежных и страстных. Здесь, в благоухающем одиночестве, невыполнимое казалось ей возможным, и пустота ее прежней светской жизни, требования и предрассудки света были для нее теперь просто смешными.

В один из таких ярких дней, когда краски заката пламенели в небе, явился Гамид эль-Алим. Он приехал верхом и в своем белом одеянии, пестром кафтане и тюрбане с драгоценными камнями показался ей видением из арабской сказки.

Остановив лошадь у ворот, он спросил, улыбаясь:

– Вы не узнаете меня?

Спрыгнув с лошади, он подошел к ней, заметив восхищение в ее глазах.

– Как вы великолепно выглядите в этом костюме! – сказала она откровенно и добавила с улыбкой: – Словно сошли с картины.

Он радостно улыбнулся:

– Видите ли, я нахожусь в родной мне обстановке. Может быть, потому я произвожу такое впечатление.

Они медленно направились к гамаку, около которого стояли складные стулья.

Гамид, указывая на гамак, попросил:

– Сядьте снова.

Каро удобно устроилась в нем, а он сел около нее и, достав свой плоский портсигар, осыпанный бриллиантами, закурил папиросу.

– Какое у вас красивое кольцо на руке! – сказала она внезапно.

Горящая спичка упала на ладонь Гамида, он сомкнул пальцы над ней, не замечая боли. Кольцо скрылось в складках бурнуса.

Не отвечая на замечание Каро, он спросил:

– Скажите, вы теперь довольны?

Каро тихо рассмеялась:

– Очень; вы даже не можете себе представить, как я рада. Сначала я была поражена окружающим, теперь я очарована. Я поддалась очарованию тишины, покоя, золотой дали, – понизив голос, закончила она.

– Но вы еще не знаете настоящей жизни пустыни, – спокойно возразил Гамид, – настоящей жизни, которой живем мы. Когда-нибудь я покажу ее вам.

Он пристально посмотрел на нее, и в его спокойных глазах Каро угадала скрытое чувство, словно тайный, важный смысл был в его словах.

Испытывая смущение, почти страх, она быстро произнесла:

– Вы пообедаете со мной, не правда ли, ваша светлость?

Гамид весело рассмеялся:

– Я почту это за честь. Я тронут вашей снисходительностью, вашей добротой ко мне.

Наступили короткие южные сумерки.

Гамид продолжал говорить, расспрашивая о Сариа и Гассане, вспоминал Париж и Каир. Становилось темнее. Гамид задумался. Горящий конец его папиросы вспыхивал в темноте, освещая его лицо и линию шеи.

– О чем вы думаете, Каро? – прервал он молчание.

Первый раз за все время он назвал ее по имени.

Каро ответила с легким, нервным смехом:

– О вас.

Она остановилась, а затем продолжала другим тоном:

– Я думала о том, как живописен ваш костюм.

Появившийся бесшумно Гассан объявил, что обед подан. Он низко поклонился Гамиду, приложив руку ко лбу.

Каро казалось странным обедать наедине с Гамидом. К своему удивлению, она заметила, что он употреблял духи, сладкое благоухание которых доносилось до нее.

– Какие духи вы употребляете? – спросила она. – Мне очень нравится их запах.

– Это арабские духи со странным названием «Дивный час», – ответил Гамид.

В его голосе дрогнуло теплое чувство. Легкая краска залила лицо Каро.

– Красивое название, – сказала она рассеянно.

– Как хорошо прожить дивный час, воспоминание о котором навсегда останется в памяти, – тихо произнес Гамид.

– Где находится ваш лагерь? – спросила Каро.

– Вот там, вблизи гор, – указал он на восток.

– Но вы должны переплыть Нил! – воскликнула Каро удивленно.

– Что же вас удивляет? У меня есть фелука.

– О, я понимаю, – ответила Каро и заговорила о своей жизни на вилле, о золотых песках пустыни, о глубоком покое и одиночестве, которое подчас тяготило ее. – Я думаю, что женщине, принадлежащей к обществу и привыкшей к шумной жизни больших городов, не так легко отречься от своих обычных интересов, друзей и развлечений, – закончила она.

– Вы думаете, что для такой женщины было бы жертвой провести всю жизнь в пустыне? Вы считаете, что все эти обычные интересы, друзья и развлечения имели бы для нее такое значение, если бы она полюбила человека, с которым должна была бы остаться в пустыне?

Каро медлила ответом.

При новых чувствах, проснувшихся в ней, она не знала, что сказать.

– Так трудно ответить на такой вопрос, – произнесла она, наконец.

– Неужели? Мне это было бы нетрудно. Я пожертвовал бы всем, собственной жизнью, жизнью других, всеми моими интересами, всем, что заполняет мое существование, ради любимой женщины, ради ее любви ко мне.

Он говорил медленно, тихо и мягко, но в его словах, его голосе трепетала затаенная страсть, лишавшая Каро спокойной уверенности. Скрытая напряженность чувствовалась между ними, как бывает всегда, когда мужчина и женщина заговорят о любви.

Запах цветущих апельсиновых деревьев и роз вливался в комнату. Каро в первый раз поняла, какая сила страсти таится в Гамиде. Он был очень живописен в белом широком бурнусе, стройный, высокий и красивый. Они вышли в сад, и он остановился около апельсинового дерева, сорвав благоухающий листок.

Странным, задыхающимся голосом он спросил ее:

– Вы ждали, что я приеду?

К глубокому огорчению, Каро почувствовала снова, что невольно краснеет.

– Конечно, я думала, что вы приедете. Я очень рада видеть вас, – сказала она холодно, почти безразлично.

Гамид рассмеялся:

– Ваш тон противоречит вашим словам.

– Нет, нет, – пробормотала Каро с легким смущением. – Я действительно обрадовалась вам. Несмотря на очарование окружающего, я все же чувствовала себя одинокой, – оправилась от смущения Каро.

Гамид ничего не ответил.

Каро стояла около него так близко, что он слышал ее ровное дыхание. Ему стоило только протянуть руки, чтобы схватить ее в свои объятия. Она была здесь в его власти. Страсть туманила его мозг, опьяняла его, но он сдержался, принудив себя к спокойствию. Он знал, что еще не настало время, и со спокойствием и терпением истого фаталиста решил ждать.

Они медленно шли между кустами роз, из-за которых доносился плеск волн широкого Нила. Гамид заговорил о прогулках, которые они должны были предпринять вместе.

– Вы приедете осмотреть мой лагерь, не правда ли?

– Я бы очень хотела. Расскажите мне о нем.

– Я расскажу вам. У меня очень большая палатка с тремя входами. Она украшена коврами (подобных им вы не достанете ни за какую цену в Париже) и очень просто обставлена мягкими диванами с широкими подушками, с простотой, свойственной всем восточным жилищам в отличие от европейских домов.

– Я люблю Восток с его странным очарованием, таким непонятным для европейцев, но я мало знаю о его искусстве, чудесах, тайнах, скрытых в нем, – произнесла Каро задумчиво.

– Я люблю слушать ваш голос. Ваши слова – словно чистый ручеек, успокаивающий мои усталые мысли, – произнес Гамид внезапно. – Вы помните тот день, когда я сказал вам, что очарован вашим голосом, тот день в роще?..

– Помню, – нервно прервала его Каро и добавила: – Уже поздно. Мне пора вернуться домой.

Гамид ничего не сказал.

Он проводил ее до дверей, поцеловал ее руку и отправился разыскивать свою лошадь. Немного позже из своей комнаты Каро услыхала быстрый топот конских копыт. Она выглянула из окна и увидела удаляющегося всадника, прислушиваясь, пока топот копыт не замер в отдалении.

Теперь ее одиночество было прервано неожиданным образом.

Была ли она рада или недовольна? Она не знала сама. Гамид был очень привлекателен в одеянии шейха, но его присутствие странно действовало на Каро. В эту ночь первый раз за время их знакомства в ней проснулось критическое отношение к нему. Ей казалось, что он чем-то вызвал в ней раздражение, и она не могла определить, что именно в нем ей не нравилось, почти отталкивало.

На следующее утро явился Гамид в белом верховом костюме, ничем не напоминающем одеяния шейха.

– Поедем верхом, – весело предложил он Каро.

– Хорошо, – ответила она и начала торопить Сариа.

Каро выглядела очень юной в костюме для верховой езды. Она быстро подбежала к Гамиду и прыгнула в седло.

– Я очень люблю кататься верхом по пустыне, – сказала она, радостно вздохнув.

Они погнали лошадей. Гамид обогнал ее. У него была великолепная лошадь, чистейшей арабской крови. Гамид рассказал Каро, что она отличалась необыкновенной выносливостью и происходила из конюшен его отца, у которого были самые лучшие чистокровные лошади.

Воздух был такой прозрачный, что далекие стройные пальмы ясно выделялись на голубой лазури неба, сливавшегося с живописной далью пустыни. Враждебное чувство к Гамиду, испытанное Каро накануне, исчезло. Она наслаждалась прелестью утра, очарованием ранней прогулки. Гамид был очень весел.

– Ваш лагерь, вероятно, находится недалеко, если вы смогли приехать так рано сегодня утром? – неожиданно спросила Каро.

– Он находится недалеко, – ответил Гамид. – Но в пустыне расстояния кажутся такими обманчивыми.

Он не счел нужным объяснить ей, что провел ночь в деревне, у танцовщиц, что было известно лишь одному Гассану.

У развалин храма они позавтракали сушеными финиками и сандвичами и, выпив холодного черного кофе, закурили папиросы.

Гамид говорил о храме и объяснял ей иероглифы на плитах.

– Храм был посвящен богине света, – произнес он медленно.

Он подошел к Каро и опустился около нее на землю, опершись на локоть и глядя ей в лицо.

– А теперь он разрушается, превращаясь в развалины, – задумчиво сказала Каро.

Она смотрела на колонны, залитые ярким солнечным светом. Взгляд Гамида был устремлен на нее. Он любовался ее длинными ресницами, нежным ртом, мягкой линией лица и шеи.

Каро почувствовала его взор на себе, и ей казалось, что он ее гипнотизировал. Не поворачивая головы, она знала, что Гамид улыбается.

– О чем вы думаете? – произнес он совсем спокойно.

Она повернулась к нему, ничего не ответив.

Когда они поднялись и подошли к лошадям, он легко, без малейшего усилия, поднял ее и посадил на лошадь. Каро заметила, что его дыхание даже не участилось при этом.

Она рассмеялась и сказала:

– Вы очень сильны, ваша светлость.

Он тоже рассмеялся, и они отправились в обратный путь.

На следующий день он не явился, и Каро тщетно прождала его. Вечером она почувствовала себя одинокой, еще более одинокой, чем всегда, разочарованная тщетным ожиданием.

Гамид устроил праздник в своем лагере. Он привез танцовщиц, и они танцевали перед ним в багровом свете горящих костров, зажженных его слугами. Глядя на них, он думал о Каро, представляя ее себе в своей большой белой палатке, окруженной многочисленными темнолицыми, преданными ему арабами. Он радовался тому, что вернулся к дикой, вольной жизни, когда он мог поступать по своему желанию, освободившись от предрассудков и требований цивилизованного общества.

Под звуки барабанов и флейт, раскачиваясь в быстром ритме танца, плясали арабы, и высокие языки пламени подымались к звездному небу, рассыпаясь сверкающими искрами в черном мраке ночи.

ГЛАВА XXI

«Я должен уехать домой. Лучше уехать», – говорил себе Сфорцо и все-таки не уезжал из Каира, будучи уверен, что дома он будет так же одинок, как и здесь, в Каире, или где бы то ни было.

Единственным приятным сюрпризом за долгое время был для него приезд Барри Тэмпеста, Риты и Тима. Он увидел их с террасы отеля, когда подъехал автомобиль. Рита заметила его и помахала ему рукой.

Когда он сбежал с лестницы террасы им навстречу, Рита сразу заметила, что его тонкое лицо похудело еще больше и глаза, с темными тенями вокруг, казались печальными.

Она почти тотчас же спросила его:

– Где Каро Клэвленд? В своей комнате?

Все ее опасения и догадки сразу подтвердились, когда она услышала ответ и тон его голоса:

– Миссис Клэвленд уехала в пустыню две недели тому назад.

У Риты сорвалось легкое восклицание:

– Она уехала ненадолго? Я надеюсь, она скоро приедет? С кем она отправилась в путешествие? Очень жаль, что ее нет, тем более что мы привезли ей печальное известие.

Барри, отдав все нужные распоряжения в отеле, подошел к ним с Тимом. Он поздоровался с Сфорцо весело и радостно, словно расстался с ним недавно, хотя не виделся с ним более десяти лет.

– Очень рад видеть вас! Где Эссекс? Уехал в лагерь? Рита говорит, что миссис Клэвленд уехала в пустыню? Куда? Далеко?

– Я не знаю ничего определенного, – ответил Сфорцо. – Управляющий гостиницей, наверное, знает что-нибудь о ее местопребывании.