Текст книги "Крестовые походы"

Автор книги: Оливия Кулидж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Стоял ясный октябрьский денек, настроение у всех было приподнятое. Те, кто ехал в крытых повозках, играли мечами, подбрасывая их в воздух и пытаясь поймать. Отряды распевали песни, первоначально имевшие божественные тексты, но в конце концов превратившиеся в обычные сальные куплеты.

Их путь лежал через горный перевал, расположенный в каких-нибудь трех милях от Сиветота. Но раньше, чем все они, не соблюдая, как обычно, никакого порядка, продвинулись в глубь ущелья, на горах впереди и позади их показались турки. Они выпустили огромное число стрел, сбив с лошадей всадников в доспехах и быстро посеяв панику среди разрозненных отрядов. Шедшая позади толпа не вся попала в окружение, она развернулась и побежала. За ней понеслись турецкие всадники, и началась резня.

Люди погибали на перевале и в долине всеми мыслимыми способами. Едва ли тысяча человек спаслась и была вывезена обратно в Константинополь на императорских кораблях. На равнине среди охваченной паникой толпы туркам встретился невысокий, кривоногий, сгорбленный мужчина с собакой, продолжавший брести на восток. Они разомкнули свои ряды и пропустили его, поскольку уважали людей, которых явно коснулась рука Аллаха, наградив безумием. Жан двигался вперед, на перевал, где на тысячи ошеломленных, попавших в ловушку людей падали тучи стрел.

Одна из них попала в пса; он упал, корчась, пытаясь укусить стрелу, торчавшую в боку. Жан наклонился над ним. Еще одна стрела пронзила ему спину, и он рухнул вперед, вывернув голову, словно по-прежнему не мог оторвать глаз от востока. В то же время турки ворвались в Сиветот и продолжили резню там. Вместе со всеми больными и калеками погиб Вальтер, а мальчиков вроде Робера оставили в живых, чтобы превратить в рабов. Несколько дней спустя они двинулись на восток, прошли мимо тысяч тел своих соплеменников и навсегда пропали для христианского мира.

Так закончился крестовый поход Маленького Петра, но сам он проехал на осле этим же путем весной с могущественными сеньорами и их армией. От лежавших на земле костей равнина побелела, и для подсчета потерь были сложены высокие горы из черепов. Армия снова обосновалась в Сиветоте, заново воздвигла каменные стены. Кости погибших перемалывали, превращая их в строительный раствор, или складывали вместо булыжников между камнями. Таким образом, Жан и его пес смогли наблюдать за паломниками, чей поток продолжал течь с запада к Иерусалиму. Маленький Петр отправился с ними, чтобы осуществить свою мечту.

Завоеватели
1096–1099 годы

Робер де Сент-Авольд был самым высоким рыцарем в Лотарингии. В этом герцогстве у честолюбивых молодых людей было принято испытывать себя, вызывая всех желающих на поединок к часовне Святого Георгия. Половина всех рыцарей герцогства сражалась на этом месте с различными результатами, но Роберу де Сент-Авольду это сделать так и не удалось. Огласив вызов, он три дня еще надеялся, посвящал свое оружие святому Георгию, сулил ему серебряный подсвечник, хотя с трудом мог себе позволить такой богатый дар, но все было тщетно. Не нашлось настолько безрассудного храбреца, который отважился бы выступить против него.

Робер хвастался этим случаем, сбрасывая с огромных усищ пивную пену жестом, за которым пытался скрыть тревогу. Как безземельный младший сын, он вынужден был надеяться лишь на силу своей правой руки. Он был достаточно здравомыслящим человеком, чтобы понимать: бескровная победа ничего ему не дает.

Когда Готфрид Бульонский, герцог Нижней Лотарингии, стал крестоносцем, он послал за Робером, доводившимся ему дальним родственником, и предложил место среди рыцарей в своей свите. Будучи сам высоким мужчиной, Готфрид не опасался проиграть в сравнении с огромной фигурой своего вассала. Напротив, он был рад иметь среди сопровождающих столь величественного воина.

От радости Робер едва не расплакался. Целую ночь преклонял он колени в часовне Готфрида, изливая свои чувства святому Мартину, также бывшему солдатом. Его сердце просто разрывалось – так он жаждал приключений, желал доказать свою значимость и заслужить место среди великих людей. Никогда он не надеялся, что все это будет предложено ему в армии Бога и всех его святых и что, осуществив то, чего ему более всего хотелось на земле, он может также покорить небеса. Со страстью он дал святому Мартину торжественный обет, пообещав атаковать неверных раньше всех остальных доблестных рыцарей в армии. На следующее утро, чтобы быть достойным чести принять крест, он прежде всего исповедался и получил отпущение грехов. Несколько месяцев спустя, в то время когда Маленький Петр уже достиг Константинополя, счастливый Робер де Сент-Авольд выехал за своим господином на поиски счастья.

Путешествие сопровождалось множеством знамений и чудес, они свидетельствовали, что Бог постоянно был с ними. Робер не ожидал, что и ему святые подарят видение, ведь для этого было так много набожных священников. Но его мечты укрепили веру, и он видел падавшие звезды и облачные образования, которые называли ангельскими отрядами. Славно было ехать в армии Божьей к воплощенному земному блаженству – Его Священному Граду.

Могущество креста не упростило задачу командования экспедицией. Рыцарям свиты потребовалось немного времени, чтобы присмотреться к своему сюзерену. Герцог Лотарингский был набожным христианином и рыцарем, высоким, светловолосым и красивым, но не был настоящим вождем. Когда герцог не понимал, что нужно делать, он оставлял других гадать о его намерениях, но в то же время ревниво, как и любой слабый человек, оберегал свою власть. Он предпочитал, чтобы его сторонники были глуповаты, и испытывал слабость к Роберу де Сент-Авольду, который из-за своего роста, громыхающего голоса и всегда хорошего настроения казался недалеким. Робер стремился служить и отвечал преданностью, на которую личные неудачи Готфрида никак не влияли. В самом деле, он чувствовал себя защитником своего господина, и особенно в те дни, когда армия прибыла в Константинополь.

Никому из них не понравились жители Восточной империи.

– С какой стати они так высокомерно смотрят на нас? – недоумевая спрашивал Робер у Жильбера де Турне, одного из самых молодых рыцарей из отряда Готфрида. – Им не хватило мужества защитить Божью Землю от неверных, и теперь, когда я их вижу, меня это не удивляет. – Он стоял на углу улицы Месе и Бычьей площади, хмуро глядя на катившуюся мимо карету, сопровождаемую пешими слугами в тюрбанах; находившаяся в карете накрашенная женщина надменно смотрела на него. – Я что, должен уступать им дорогу? – Расправив плечи, он стоял, как огромная скала, и всему бурному в час пик потоку экипажей приходилось объезжать его и разделяться надвое.

Жильбер де Турне обиженно смотрел вверх на колоннаду улицы Месе, с ее темными торговыми лавками, полными товаров, побуждающих к грабежу.

– Будь у меня сейчас за спиной полроты, я бы заставил попрыгать этих торгашей!

Со свирепым видом он положил руку на меч, и проходивший мимо коротышка в испуге отшатнулся от него. Жильбер засмеялся и сплюнул себе под ноги.

– Ты не должен этого делать при дворе, – проворчал Робер, с неудовольствием вспоминая императора Алексея, чья золотая парча, алые сапоги и сверкающие драгоценности произвели на него раздражающее впечатление. – Все они такие высокородные, такие надменные, что в их присутствии неудобно даже откашляться. Но когда дело доходит до продовольствия, вьючных животных, осадных машин, проводников или кораблей, оказывается, что ничего не готово. Они же сами просили нас сюда прийти, разве не так? – Он с трудом сдерживал гнев.

Император был спокоен. Он показал свою щедрость, раздав герцогу Готфриду и его вассалам богатые подарки. Однако продовольствие поступало медленно, дать корабли он обещал, но в неопределенном будущем. Когда Готфрид неуклюже пытался использовать армию, чтобы сократить сроки, император вовсе перестал давать продовольствие и подтянул на защиту города наемников. Готфрид был вынужден уступить и оказать Алексею почести, как сюзерену всех земель, которые они могли завоевать.

Из-за проволочек армия была неспокойна. В своем воображении эти люди уже одерживали невероятные победы. В мгновение ока с Божьей помощью они оказались бы в Священном Граде, где Робер поклялся зажечь свечу перед Гробом Господним. Другим его пожелание казалось чересчур скромным.

– Десятую часть нашей добычи у язычников – Граду Божьему! – вскричал Гуго Гростет, и его маленькие глазки загорелись при мысли о неисчислимых богатствах.

– И десятую часть добычи в Константинополе! – добавил Жильбер де Турне, опьянев от греческого вина.

Эта реплика была встречена одобрительным ревом. Они уже награбили в пригородах столько, что открыли в лагере рынок, где продавали добро прежним владельцам. Некоторые кошельки наполнились золотыми монетами – безантами, – но многие обнаружили, что горожане быстро научились их обманывать и оставлять без барышей.

– Вороватые негодяи! – бормотал Гуго Гростет, в очередной раз наполняя серебряную чашу, прихваченную им в часовне Святого Варнавы.

Никто так не жаждал отъезда варваров, как сам император, но он решил, что сначала благородных вассалов нужно заставить принести ему ленную присягу. Они собирались завоевать земли, принадлежавшие когда-то ему, и он намеревался восстановить свое господство сейчас или никогда. Вассалам Готфрида будет трудно отказаться от клятвы, которую дал их господин.

Командование армии подчинилось, продолжая негодовать. Опасались дальнейшей задержки, поскольку воины объявили: или они идут дальше, или садятся на корабли и плывут домой. Хотя вассалов Готфрида душила ярость, они на коленях присягнули на верность Алексею.

Со своей стороны император был весьма любезен. С обходительностью, невозможной по отношению к его собственным подданным, после принесения клятвы он поднялся с трона и подошел к герцогу Готфриду и его брату, графу Балдуину.

Робер де Сент-Авольд посмотрел на своего раскрасневшегося господина, его насупленных вассалов, неловко сбившихся в кучку, и на придворных в шелковых халатах, не обращавших на них никакого внимания. Что-то нужно было делать, и он посчитал, что это дело для него.

– Наблюдай за мной! – пробормотал он сквозь усы Жильберу де Турне.

Неспешным шагом он вышел вперед, поднялся по ступеням трона и сел на него.

За пронесшимся по залу вздохом наступила тишина, в которой застыли потрясенные придворные, уставясь прямо перед собой и делая вид, что ничего не произошло. Сам Алексей по выражению лица герцога Готфрида понял: что-то случилось. Он повернулся и узрел на своем месте огромного франка. Слегка подняв брови, император ждал.

Герцог Готфрид лишился дара речи, но его брат Балдуин, помрачнев так, что лицо стало почти одного цвета с его черными волосами, имел более быстрый ум.

– Встань, как не стыдно! – резко сказал он. – Ты ленник императора, а оскорбляешь его!

Робер взглянул на Готфрида и, решив, что доставляет ему удовольствие, глупо ухмыльнулся:

– С какой стати один мужик сидит, когда все остальные стоят?

Он вытянул ноги и положил руки на подлокотники трона, рассудив, что ему это место подходит лучше, чем Алексею.

– Так принято в этой стране, – сказал Балдуин. – Встань! – отрывистым от гнева голосом потребовал он.

Робер поднялся. Он не осмеливался продолжать спор с графом Балдуином и, кроме того, уже достиг своей цели. Ход церемонии был нарушен, и не все прошло так, как задумали люди с Востока. Один из придворных застал Робера врасплох, когда похлопал его по плечу и подвел к императору. Алексей спокойно и даже с любопытством воспринял его дурные манеры, а Роберу не хватило твердости, чтобы высказать все, что он думал. Тогда он прибегнул к хвастовству и, запинаясь, заявил, что он лучший из воинов и дал обет показать это на турках. Вот именно, в часовне Святого Георгия у себя на родине… Фамильярным жестом он поправил усы и откашлялся.

Алексей выслушал его до конца, улыбнулся пренебрежительно, как это умели делать люди с Востока, и умудрился, несмотря на свой карликовый рост, презрительно окинуть Робера взглядом с ног до головы.

– Если ты так стремишься драться, будь уверен, турки тебе помогут.

И он отвернулся. Робер почувствовал себя полным дураком – ему впервые пришло в голову, что Алексей участвовал во многих сражениях.

Готфрид ничего не сказал об этом инциденте, но другие пили за здоровье Робера, и он внезапно стал знаменит. Популярность ударила ему в голову, особенно после того, как сделалось модным, подражая ему, давать обеты. Группа молодых рыцарей поклялась следовать за ним всякий раз, когда бы он ни бросился в гущу битвы.

Прошло еще какое-то время, пока другие армии, прибывавшие морем или сушей, собирались под предводительством Раймонда, графа Тулузского, Гуго, брата короля Филиппа, Боэмунда Норманна, епископа Адемара де Пюи и многих других. К несчастью для Робера, рвущегося исполнить свой обет, когда объединенная армия наконец отправилась через Малую Азию, ей пришлось сражаться совсем не так, как представляли себе рыцари. Турки не бросались в бой, как христиане, а предпочитали эскадронами описывать круги на флангах, выпуская стрелы, а когда их колчаны пустели, отходили, уступая место другим. Легковооруженные, верхом на крепких маленьких лошадках, они мгновенно отрывались от рыцарей, одетых в тяжелые доспехи, сидевших на огромных, неуклюжих конях. Робер и его последователи выглядели глупо – стычки происходили одна за другой, взяли Никею, отразили атаку султана, но им не представилось ни одного случая выполнить свои обеты.

А возник удобный случай совершенно неожиданно. Чтобы облегчить снабжение провиантом, армия двигалась двумя подразделениями. Авангард был захвачен врасплох турецкой армией, поджидавшей в засаде на склонах гор, окружающих Дорилейскую равнину. Боэмунд Норманн, командовавший авангардом, срочно послал гонца предупредить остальную часть армии, чтобы она поспешила на выручку. Затем он поставил мужчин в круг, внутри которого собрались женщины, священники, все прочие, кто не участвовал в военных действиях, и приказал защищаться.

Несколько часов им пришлось держаться под градом стрел и палящим солнцем. У очень многих христиан были луки, однако во владении этим оружием они уступали туркам, которые легко могли стрелять по рядам противника с безопасного расстояния. Женщины и невооруженные мужчины поначалу подносили воинам воду, но очень скоро им пришлось забиться под повозки или спрятаться за дополнительными щитами, чтобы хоть как-то укрыться от обстрела. Тем временем христиане расстреляли все свои колчаны, поскольку, считая лук вспомогательным оружием, не возили с собой большой запас стрел.

Робер нетерпеливо ерзал в седле.

– Мы должны приучить их не подходить к нам так близко!

Рыцарь рядом с ним хмуро отозвался:

– Если бы мы могли их догнать!

Не получая отпора, эскадроны турок осмелились приблизиться. Пешие воины, защищенные лишь кожаными куртками, несли большие потери. Даже кольчуги оказались слабы, когда турки стали пускать стрелы с более близкого расстояния. Фыркая, стали валиться на землю лошади. Кричали женщины. Священники падали на колени и громко поручали армию милосердию Божьему.

Сосед Робера поднял руку, отмахиваясь от мухи, и ему под мышку через щель в доспехах вонзилась стрела. Звякнув кольчугой, он сполз с лошади. Все кругом озирались в поисках убежища.

Робер привстал на стременах и поднял копье:

– Вперед! За мной! Дадим туркам урок!

Он ударил лошадь шпорами и с криком понесся вперед; за ним последовала группа молодых рыцарей.

Эскадрон турок попытался рассредоточиться, но было слишком поздно. Робер ударил как молния. Огромный конь и массивный всадник глубоко врезались в ряды наездников, не защищенных доспехами и вооруженных слишком легкими мечами, которые не могли разрубить толстую кольчугу. Копье вырвалось у него из руки, глубоко застряв в теле сброшенного на землю и затоптанного копытами мусульманина. Тогда Робер выхватил меч. Позади него другие рыцари ревели, как демоны. Сбившись в один запутанный клубок, тяжелые рыцари и улепетывавшие лучники понеслись через равнину, оставляя за собой мертвых и умирающих.

Подъем в гору спас турок. Лошадь Робера замедлила шаг, устав под тяжестью хозяина и его доспехов. Легковооруженные турки на своих выносливых конях отступили, а группа рыцарей осталась у подножия горы. Теперь в них полетели стрелы от эскадронов слева и справа, отрезавших им путь отхода к армии христиан.

Робер повернул лошадь вспять. Его атака была прекрасна, и теперь, считал он, враг поостережется подходить к ним так близко. Между тем ему надо было вести своих людей обратно, пока их всех не перестреляли. Сам он уже был ранен в бедро. Шкура лошади стала скользкой от крови. Он пришпорил ее, пустив неуклюжей рысью, и криком велел остальным следовать за ним.

Пока они пересекали равнину, лошади падали одна за другой. Турки стреляли низко. Когда воин оказывался на земле, они преследовали его тучей стрел, пока он не падал. Остальным рыцарям оставалось пригнуться к седлу и стойко держаться.

Лошадь Робера споткнулась и упала. Он встал на ноги, но стрелы с лязгом застучали по щиту и шлему, и он пошатнулся. Робер отступал, пятясь и подставляя противнику защищенную грудь и щит; если бы он зацепился ногой за палку или камень, он бы уже не смог подняться. В боку у него торчала стрела, а кольчуга терлась об нее, отчего каждое движение становилось для него мучительным. Он не осмеливался выдернуть наконечник, опасаясь, что кровь хлынет сильнее. Куда еще он был ранен, Робер не знал и не хотел знать. Пока еще он мог держать меч и щит, поэтому враги, кружившие неподалеку, как стая ястребов, не осмеливались приблизиться к нему.

– Пусть умрет глупец! – в ярости воскликнул Боэмунд, когда несколько рыцарей предложили ему атаковать противника и выручить Робера. – Разве не приказал я всем мужчинам твердо стоять в своих рядах и разве не по его милости мы уже потеряли по меньшей мере два десятка рыцарей? Пусть ни один человек не двигается с места, если не хочет иметь дело с Боэмундом Норманном.

Робер опустился на колени, поставил щит на землю и укрылся за ним. Никто из турок не приближался к нему, все боялись западни. Теперь им вряд ли имело смысл стрелять в Робера. Они снова направили стрелы в ряды христиан, но те приободрились, получив передышку. Еще и слух пробежал, что остальная часть армии уже на подходе.

Ее появление захватило турок врасплох, так как они вообразили, что в их засаду попали все христиане. Теперь же Адемар де Пюи поймал в ловушку их самих, он провел отряд по гребню горы и ударил по туркам с тыла. Они дрогнули и пустились наутек так поспешно, что побросали свои палатки и даже шелковый шатер султана с его сокровищами.

Робера де Сент-Авольда, еле живого, подобрали слуги и поспешили унести с поля битвы. Он потерял так много крови и получил так много ранений, что они были уверены в его скорой смерти.

– Вот чего заслуживают глупцы, – резко бросил Боэмунд.

Многие согласились с Норманном, разгневанные смертью родственников или вассалов, поскакавших за Робером и павших от турецких стрел. Готфрид, как всегда поддавшись влиянию сильных людей, мрачнел при упоминании имени Робера и не захотел даже навестить его. Но Адемар де Пюи переговорил с капелланом Боэмунда и узнал, что армия находилась на грани паники. Если бы воины бросились бежать или попытались спрятаться в убежище, их всех перерезали бы турки. Адемар решил, что атака Робера оказалась своевременной, но не захотел спровоцировать ссору с Боэмундом. Он просто заметил, что Божье воинство не столь многочисленно, чтобы позволить себе потерять такого рослого рыцаря. К его обозу император Алексей прикрепил своего врача Теодора, много лет прожившего в сарацинских землях и перенявшего там тайны врачевания. Адемар велел перенести Робера к своим людям, чтобы Теодор мог его лечить.

Шли дни, армия продолжала двигаться вперед, увозя раненых на носилках, не решаясь оставить их на враждебной территории. Робер де Сент-Авольд понятия не имел, где находился, поскольку у него мучительно болели ребра, поврежденные попавшей в бок стрелой. Еще совсем недавно самый сильный рыцарь в армии, он так ослабел от потери крови, что не мог приподнять голову. В редкие моменты, когда сознание прояснялось, он думал, что ему снится дурной сон. Рядом с ним не было никого, кроме человека по имени Теодор, одетого в восточную одежду, с ястребиным носом и желтоватым лицом. Этот человек клал на его раны холодные компрессы и заставлял глотать горькое лекарство. Вскоре Робер начал осознавать, что Теодор ему не снится.

– Я пленник? – прошептал он.

Теодор ободряюще улыбнулся:

– Вы едете в свите епископа де Пюи. Через несколько недель мы дойдем до Антиохии, ворот в Сирию и Святую Землю. Там вы сможете отдохнуть и восстановить силы, ведь осада такого большого города, как Антиохия, продлится долго.

– В свите епископа? – Робер озадаченно нахмурился. – А мой сеньор Готфрид?

– Он в полном здравии.

Робер закрыл глаза и опять погрузился в сонное состояние. Но после ужасного дня сплошной тряски, когда ослы, несшие его носилки, рысью взбирались по скалистым тропам и огибали крутые утесы, он очнулся надолго. Перенося его в палатку, слуги заметили, что щеки, в последнее время такие бледные, слегка порозовели. Когда они опустили его на ложе, он схватил одного из них за одежду и начал задавать вопросы. Позднее к нему пришел Теодор с вечерней дозой лекарства, но Робер отвернулся от него.

– Лучше смерть, чем позор, – мрачно пробормотал он.

– Глупые у вас слуги, – возразил Теодор. – Ни о каком позоре и речи нет.

– Никто не пришел меня навестить, даже мой сеньор Готфрид.

– В такую погоду рыцарям хватает других забот.

И это была совершенная правда, поскольку дождь лил как из ведра и даже носилки промокли, не спасал и балдахин. Робер начал кашлять, и каждое движение отзывалось болью в боку. В такую погоду ржавели доспехи и лопались тетивы на луках. Лошади простужались и умирали. Некоторым рыцарям пришлось пересесть на ослов и даже на волов. Люди, спавшие в грязи, просыпались в судорогах и не могли идти дальше.

Скоро у Робера де Сент-Авольда возник сильный жар. Рана в боку гноилась, и вместе с гноем выходили кусочки кости. Он думал, что обозы находятся рядом с Иерусалимом, и все твердил про свечу, которую обещал поставить к Гробу Господню. Теодор увлажнял его сухие губы, но Робер даже не пытался глотать, и лекарство вытекало из уголков рта.

– Лучше бы найти священника, пока он не умер, – сказал один слуга другому.

Теодор задумчиво почесал длинный нос.

– Жаль потерять такого молодого человека. – Он взял Робера за руку и склонился прямо над ним так, чтобы свеча, стоявшая в голове постели, освещала его лицо. – Засыпай, Робер, иначе ты не наберешься сил и не сможешь войти в Град.

Робер беспокойно посмотрел на него широко открытыми глазами, пытаясь понять смысл этих слов, но в то же время поддаваясь спокойному повелительному тону. Глаза Теодора словно притягивали к себе его взгляд.

– Иерусалим! Я говорил, мне нужно поставить свечу…

– Если ты заснешь, то сможешь это сделать, – пообещал Теодор. Серые глаза, блестевшие на осунувшемся лице, не отрываясь смотрели в глаза черные. – Спать, – тихо приказал Теодор.

– Спать…

Теодор опустил костлявую руку, которую он держал на прекрасном синем покрывале, пожалованном Адемаром.

– Можешь идти ложиться, – не оборачиваясь, сказал он слуге. – Я побуду с ним этой ночью и сделаю все, что понадобится.

Наутро Робер открыл глаза еще в сумерках, прежде чем трубы подали сигнал началу обычной суеты. Он туманно улыбнулся склонившемуся над ним Теодору.

– Мы вошли в Иерусалим через ворота Яффы. Ехали по улицам на ослах и привязали их… мы привязали… Там была дверь с решеткой, она открывалась в нашу сторону, а двор… Не помню.

– Двор не имеет значения, – быстро сказал Теодор. Его желтоватые щеки порозовели. – Вспомни лучше храм Гроба Господня.

– Я поставил свечу, – сонно произнес Робер. – Там было столько свечей! Напротив Истинного Креста курился ладан. Пели монахи в черных одеяниях, и музыка у Гроба Господня звучала, словно райские песни.

– Вспомни хорошенько!

Зазвучали утренние трубы, и Робер вздрогнул. Боль кольнула в бок, и он беспокойно заморгал.

– Где мы?

– В Таврских горах, спускаемся вниз к Сирии, в неделе пути от Антиохии.

– Но мы же ехали по улицам Иерусалима. Я их видел! Неужто я сошел с ума?

Теодор взял его за руку и нащупал пульс.

– Теперь у тебя все в порядке, жар стал спадать. Возможно, Бог подарил тебе видение?

Робер уставился на него, округлив глаза.

– У меня, Робера де Сент-Авольда, было видение! Это невозможно!

Теодор с улыбкой пожал плечами:

– Наверное, ему не хочется, чтобы такой молодой человек умирал. Кто знает, что чувствует Бог по отношению к своим слугам?

Робер посмотрел на него с подозрением. Дьявол тоже умеет очаровывать и хитростью завлекать людей в свои силки.

– Разве мы с тобой не ехали по улицам и не ставили своих ослов в стойла? Зачем ты провел меня по Иерусалиму?

Мягко улыбнувшись, Теодор выдержал его взгляд.

– Я думаю, ты не помнишь, как это было. Богу незачем показывать Иерусалим мне во сне, ибо я там родился.

Армия выдвинулась на Сирийскую равнину и подошла к Антиохии, прекрасному городу, почти такому же огромному, как Константинополь. Насколько это было возможно, воинство расположилось лагерем вокруг – городские стены частично тянулись вдоль реки, а частично пересекали вершину горы, и с этих сторон к ним нельзя было приблизиться. Робер полулежал в своей палатке и беседовал с Теодором об Иерусалиме, где, как оказалось, проживало много христиан, жили еретики и люди греческой веры. Там все еще жил брат Теодора, купец, уважаемый сарацинами, и вообще многие неверные имели друзей среди греков.

Робер слушал, часто не веря своим ушам, и снова пугался при мысли, что Теодор и его брат – сыновья дьявола. Осторожно он потрогал молитвенник, который прислал ему епископ Адемар, когда услышал о сне, ниспосланном Богом. Он даже открыл книгу и провел рукой по странице, коснулся непонятного для него латинского текста. Но то ли священные слова следовало произносить, то ли Теодор действительно являлся Божьим человеком, только он не исчез с жуткими гримасами, как ожидал Робер.

– Ты беспокоишься, потому что тебе нечего делать, – сказал Теодор и улыбнулся. – Наверное, никогда за всю жизнь ты и дня не пролежал неподвижно и понятия не имеешь, что делать со своим временем. Почему бы тебе не научиться арабскому языку? Я пришлю учителя.

У Робера отвисла челюсть, и он потрогал свои усы, словно сомневаясь, что они по-прежнему на месте.

– Боэмунд Норманн говорит по-арабски, а у графа Балдуина в свите есть учитель. Эти люди хотят завоевать себе владения на Востоке и сделать их своим домом. – Теодор задумался. – Я сыщу тебе восточное платье, хотя для такого роста это будет непросто. Выносить тесноту собственной одежды тебе пока трудно.

Он попрощался, и довольно долго после его ухода Робер лежал тихо, озадаченно потирая пальцами губы и глядя на круживших в палатке мух.

Прошел месяц, затем еще один. Осаде Антиохии не было видно конца – армия не могла ни взять этот огромный город, ни оставить его непокоренным у себя в тылу. Робер де Сент-Авольд снова начал ходить и поразил своим появлением старых приятелей, впрочем встретивших его очень тепло. Столько переходов и сражений было после Дорилейской битвы, что они невежливо удивились, узнав, что он остался жив. Они громко гоготали, разглядывая восточную одежду, сильно хлопали его по плечу, от чего он чуть не падал. В конце концов, Робер был рад вернуться к себе в палатку и присесть.

Легче складывались его отношения со свитой Адемара де Пюи. Епископ руководил и рыцарями, и священниками, но его воины в основном были немолодыми людьми. Они озабоченно расспрашивали Робера о видении, но ему уже не удавалось ясно его вспомнить. Еще они рассказали о соперничестве между Боэмундом Норманном и Раймондом, графом Тулузским; первый претендовал на владение Антиохией, а второй поддерживал притязания императора. Готфрид Бульонский колебался, не зная, чью сторону принять, и находился под влиянием брата, графа Балдуина, который уже оставил армию и обосновался на северо-западе как правитель Эдессы. Мудрые люди из свиты Адемара считали, что и все остальные точно так же могли бросить армию, но только не епископ.

– Странные вещи происходят с Робером де Сент-Авольдом, – почти год спустя заметил Жильбер де Турне. – С тех пор как его ранили, он совершенно изменился. – Облизав пальцы, он тщательно вытер их о бороду и добавил: – А жаль.

Гуго Гростет настойчиво грыз хрящ, ему пришлось еще какое-то время поработать челюстями, чтобы хоть немного освободить рот.

– Я и сам думал, – наконец смог выговорить он, – что Робер стал еще крупнее.

– Должен согласиться, – подтвердил Жильбер. Он помолчал и, поразмыслив, высказал иное мнение: – Должен не согласиться, теперь я вспомнил, каким он был прежде; не хочешь же ты сказать, что он стал еще больше. Никогда за всю жизнь я не видел такого человека. Какое это было удовольствие – наблюдать, как он бьется с булавой в руке.

Гуго Гростет ухватил двумя пальцами оставшийся кусочек, вытащил его изо рта и бросил на пол. Он прищурил маленькие глазки, поглощенный возникшей перед его мысленным взором картиной с забрызганным кровью Робером в центре, крушащим неверные головы.

Слуги герцога Готфрида подали воду и салфетки, чтобы удалить жир с пальцев. Даже в походе герцог мелочно оставался верен своим привычкам.

– Вовсе не его силу имел я в виду, – продолжал Жильбер. – Но он говорит по-гречески или по-сарацински с кем попало! Никогда не знаешь, кого найдешь в его палатке. На самом деле, лучше и не знать. – Он осенил себя крестом, чем не на шутку встревожил Гуго.

– Ты же не думаешь…

– Конечно, не думаю, – оборвал его Жильбер. – Странно это – вот и все. Его слуги говорят, будто Робера заколдовал врач епископа. Этот человек называл себя христианином, но только греческим. Он никому не нравился.

Гуго покачал головой с очень обеспокоенным видом. За время путешествия он утвердился в той мысли, что христиане из других сект состоят в союзе с дьяволом.

– Что сталось с этим проклятым врачом? – поинтересовался он.

– Вернулся к императору, когда умер епископ Адемар. Да упокой Господь его душу!

Он перекрестился в память о епископе, после безвременной кончины которого от лихорадки начались ссоры между вождями. В самом деле, лишь совсем недавно Готфрид, Раймонд Тулузский и значительная часть армии двинулись, наконец-таки, по направлению к Иерусалиму.