Текст книги "Сладкие песни сирен"

Автор книги: Ольгерд Ольгин

Соавторы: Михаил Кривич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Климентий, вступив на педагогическое поприще, не баловал кафедру частыми посещениями, но, к удивлению Рейсмуса, вызвался помогать ему и почтенной Коноплевой-Ланкастер.

Как жаль, что занятия в профилактории остались в прошлом и вы, уважаемый читатель, даже одним глазком не можете заглянуть в спортивный зал, где блистательный режиссер, несравненная Пелагея Артуровна ставила свой педагогический спектакль!

– Сегодня мы с вами, дорогие друзья, на ткацкой фабрике, – громко и внятно говорила Пелагея Артуровна, наигрывая на фортепиано "Марш энтузиастов". – Вы, Гегемона Гефестовна, знатная молодая ткачиха, не правда ли?

– Я есть ткачиха, – мрачно соглашалась Гегемона. Она сидела нахохлившись на гимнастической перекладине, облаченная в полюбившийся ей розовый шелковый лифчик.– Я сверхвыполнила государственный приказ на значительное число процентов.

– Перевыполнила, милочка, перевыполнила, – поправляла доброжелательно Коноплева-Ланкастер.– И не приказ. Мы говорим "план".

– Хочу быть передовичка! Передовуха? – капризно кричала, раскачиваясь на кольцах, Елена и хлопала белоснежными, под стать плечам и шее, крыльями.

– Я намерена быть начальник месткома, лидер рабочего движения, вступала в игру Дорида.– Мне указано отправлять передовую работницу во здравницу. Каждый владеет правом отдыхать, не так ли?

Потом хором пели "Марш энтузиастов". И Климентий, немного циничный, как вся нынешняя молодежь, но это напускное, это от застенчивости, Климентий тоже подпевал, не спуская глаз с прекрасной Елены.

Еще была сцена сватовства: Пелагея Артуровна исполняла марш Мендельсона, а Климентий с букетом роз объяснялся в своих чувствах Елене.

– Вы противный мальчишка! – кричала она в ответ.– Молотовоз... нет, молоконос! Я хочу пожениться на солидный мужчина.

– Выйти замуж, милочка! – задыхалась от смеха Пелагея Артуровна.

Гегемона Гефестовна и Дорида Вакховна презрительно улыбались.

Климентий, надо отдать ему должное, никаким молотовозом, а тем более молоконосом, не был. Обращаться с девицами он умел и порою в этой невинной игре позволял себе лишнее. Тогда Елена хлопала его крылом, приговаривая: "Противник такой!" Климентий краснел, отдергивал руку и бормотал: "Ну, Ленка..."

Споро двигалось изучение языка. И другие дела на месте не стояли. Написаны были тексты, положены на музыку. Облгорлит в трехдневный срок рассмотрел песни сирен и предложил изъять из них названия некоторых предприятий, наименования некоторых видов продукции и объемы производства, а также рекомендовал, ни на чем не настаивая, смягчить определенные формулировки, чтобы не заострять внимания слушателей на отдельных негативных явлениях жизни города и области. Формулировки смягчили, жалко, что ли.

Наконец все было готово. Прямо скажем, вовремя, потому что по городу вновь поползли слухи.

Повинен в них был все тот же бывший начальник санэпидемстанции Евсей Савельевич Говбиндер, заслуженно пострадавший за свою настырность и страсть быть всякой бочке затычкой. "Ишь, природоборец, чистого воздуха ему захотелось! – приговаривал товарищ Н. уже после того, как Говбиндера отправили на пенсию. – Экология, видишь ли, страдает. И слово-то какое выдумали: эко-логия! Русских слов им мало... Иди-ка, друг, на заслуженный отдых и размышляй там о своей экологии".

И Евсей Савельевич размышлял. Особенно во время прогулок с фокстерьером Выбросом – собаку он так назвал исключительно для того, чтобы досадить руководству городской промышленности. Он и письма писал в разные инстанции. Когда в Энку шарахнули по нерасторопности цистерну мазута, по сигналу правдолюбца приехала из Москвы комиссия. Факт подтвердился, но решено было мер не принимать, поскольку вскоре, после переброски то ли амурских, то ли миссисипских вод, это уж как решат, вода в Энке так разбавится живительной влагой, что в нее хоть цианистый калий сыпь ведрами.

Такие жалобы товарищу Н. что тебе булавочные уколы. Не опасно, но надоедливо. В лечебницу бы таких отправлять, да вышло уже из моды. На учет в психдиспансер Говбиндера все же поставили – на всякий случай.

В один прекрасный день Выброс затащил Евсея Савельевича на окраину города к профилакторию химиков. И там он ни с того ни с сего залился лаем, вылез из ошейника, мерзавец, и, найдя дыру в ограде, рванул что есть мочи на территорию, где выгул собак запрещен категорически. Говбиндер кряхтя тоже полез в дыру и остолбенел: меж акаций разгуливали три гигантские, не меньше страуса, птицы и время от времени издавали гортанные звуки: ик-крра-а!

Тут Евсею Савельевичу все стало ясно: прикрываясь липовой реконструкцией, превратили, значит, оздоровительное учреждение в закрытое откормочное хозяйство. Причем наверняка после забоя птица в торговую сеть не попадет, а разойдется по буфетам.

В праведном гневе Евсей Савельевич позвонил из уличного автомата в газету. С редактором его, конечно, не соединили, он вылил свой гнев на секретаршу, та шепнула словечко подруге, и весть об откормленных спецптицах пошла гулять по городу.

Никакого воображения не хватит, чтобы описать, какие громы и молнии метал товарищ Н., когда ему доложили об этих нелепых слухах. Отбушевав же, он начал действовать. Прежде всего связался с компетентными органами и попросил проследить происхождение слухов. (Нелишне заметить, что в городе Н, и одноименной области некомпетентных органов нет и быть не может, мы просто отдаем дань традиции.) Компетентные без труда вышли на пенсионера Говбиндера и провели с ним беседу, которой оказалось достаточно, чтобы он с той поры выгуливал Выброса исключительно на своем дворе, а в чужие дворы и дела больше не совался.

Далее товарищ Н. вызвал к себе редактора городской газеты и поручил ему подготовить публикацию, что тот и выполнил лично, не доверяясь даже лучшим перьям области.

Статья получилась как игрушка. В разделе новостей искусства под изящным заголовком "Все музы – в гости к нам" сообщалось, что по приглашению областной филармонии в городе гостит вокальное трио из Сицилии, которое в скором времени выступит перед энчанами с исполнением старинных и современных сицилийских народных песен, и что выступают певицы, согласно национальной традиции, в особых костюмах, стилизованных под птичье оперение, а для репетиций им передан временно профилакторий химиков, реконструкция которого вот-вот начнется. Еще редактор хотел в конце статьи пошутить и написал – хороши бы мы были, если бы, подобно туземцам-каннибалам, замахнулись ножом и вилкой на наших дорогих зарубежных гостей.

Шутка в газету не попала, вы ее там не ищите: товарищ Н. решительно вычеркнул ее в гранках остро отточенным синим карандашом. Государственный ум проявляется не столько в словах, сколько в действиях.

5

Как же распухла, однако, четвертая глава! Но короче нельзя. Не имеем права. Сколько раз бывало такое, что с водой выплескивали ребенка. Нет уж, пусть воды поболе, зато ребенок останется.

Теперь наконец мы подошли вплотную к тому погожему летнему утру, когда над городом Н. и его окрестностями впервые полилась сладкая сиренья песнь.

В этот день ответственные работники заняли свои рабочие места не в девять утра, как им положено, а с первыми петухами. Это так говорится – с петухами, где их возьмешь, разве что мороженых венгерских из Москвы с проводником или с оказией. Не все аппаратчики знали, для чего велено им явиться на службу так рано (вот вам еще языковая закавыка – совсем недавно аппаратчиками называли лиц скромной рабочей профессии, а ныне так именуют и людей высокого полета, которые в своих кабинетах размышляют о наших с вами судьбах и решают, что нам с вами нужно и полезно,– метаморфоза покруче, чем с первыми петухами). Но и те, кто не знал, точно так же, как посвященные в курс дела, дисциплинированно выполняли свои функции, с вопросами к начальству не лезли, разъяснений не требовали. Каждый знал свой маневр.

Хорошо отлаженный аппарат создал товарищ Н. в городе и области! Пользуясь случаем, сообщим сугубо конфиденциально то, что упорно скрывали прежде, более того, пытались то и дело повести читателя по ложному следу. На этом, ключевом этапе повествования наш читатель вправе знать настоящую фамилию товарища Н.: Нехватайло.

Вам приходилось бывать когда-нибудь на командном пункте фронта или хотя бы армии за час-другой до генерального наступления? Нет? Нам тоже. Однако, начитавшись мемуарной литературы и насмотревшись военных фильмов, мы живо представляем себе эти КП – в филевской ли избе, в фамильном ли средневековом замке или в блиндаже на лесной опушке.

За столом сидит немолодой человек с волевым подбородком, его полевой маршальский мундир скромно украшен рядами орденских планок. Нет, скорее, он расхаживает по комнате, мельком бросая взгляд на карту, расстеленную на большом столе. В комнату то и дело вбегают бойкие штабные офицеры, порученцы и ординарцы, заходят и вытягиваются перед командующим бритоголовые генералы. Они в который раз склоняются над картой будущего сражения, перебрасываются короткими репликами и поглядывают на часы. Последние указания – командующим артиллерией, связью, авиацией, бронетанковыми войсками. И вот уже самое время, скрывая напряжение, размять пальцами папиросу, глубоко затянуться, бросить мужскую, соленую, солдатскую шутку, всем вместе хохотнуть над нею и вновь отдернуть левый рукав кителя, чтобы глянуть на часы...

Нечто подобное происходило в кабинете товарища Н. Один за другим по его вызову входили заместители и помощники, заведующие отделами и начальники управлений, руководители предприятий.

– Проверить! Об исполнении доложить! Идите. У вас все готово? Хорошо. Люди расставлены? Техника не подведет? Идите...

В круговерти последних проверок товарищ Н. не забыл вызвать к себе начальника горпромторга. Если продолжить наши, не знаем уж, уместные ли, аналогии с КП, этого не последнего в городе Н. человека следует сравнить с командующим тылом – есть такая военная должность. Ничего не имеет права упускать полководец, всякое упущение может обернуться разгромом: потому что в кузнице не было гвоздя... Но зачем же в такие напряженнейшие минуты вызвал товарищ Н. начальника промторга, человека, повторяем, влиятельного, но не имеющего вроде бы никакого отношения к предстоящей операции?

Когда торговый руководитель вошел в кабинет, товарищ Н. поманил его пальцем и велел приблизиться. Чеканя шаг по ковровой дорожке, начальник горпромторга приблизился. Товарищ Н. велел ему наклониться. Тот наклонился. И только тогда товарищ Н., чуть приподнявшись в кресле, шепнул на ухо распоряжение. Кроме них, в кабинете не было в ту минуту ни единой живой души; надо понимать, какой секретности было это распоряжение, если товарищ Н. дал его шепотом!

Теперь, по прошествии времени, можно, наверное, рассказать, что же шепнул товарищ Н. на ухо своему подчиненному. По прошествии времени и не такие государственные тайны раскрываются.

Помните ли вы наше рассуждение о тихом гроссмейстерском ходе, который скажется еще не скоро, но в конце концов решит шахматную партию? Товарищ Н., гроссмейстер управления, хотел лично убедиться в том, что этот тихий ход уже сделан.

Чтобы не томить читателей, скажем прямо: товарищ Н. распорядился изъять из продажи некоторые промтовары, не очень-то ходовые, из числа тех, что и при известных издержках нашей торговли почти всегда можно найти в хозяйственных... Пет! Ни слова больше. Мы и так слишком много выболтали беда всех литераторов, творящих в соавторстве: один, может, и промолчал бы, а вдвоем никак не удержаться. За примерами ходить недалеко, всевозможные братья эвон как расписались: Гонкуры, Гриммы, Стругацкие, Вайнеры. И мы не исключение. Впрочем, нашему читателю мы доверяем полностью, зная, что любой сообщенный ему факт дальше никуда не пойдет.

Под ветром шелестела листва, чирикали воробьи, солнце поднималось в небо. Приближался час "икс".

Товарищ Н., отогнув белоснежную манжету, смотрел на циферблат наручных часов. Брови нахмурены, властные губы твердо сжаты, подбородок чуть приподнят. Рядом – верные соратники, тоже смотрят на часы, каждый на свои. Бегут круг за кругом секундные стрелки, ни одна не опережает и не отстает, все выверены по главной стрелке, той, что на часах "Сейко" товарища Н. Вот уже пошла она последний круг, и товарищ Н. разомкнул сжатые губы, начал считать.

Будто отпуская в просторы Вселенной космический корабль, товарищ Н. вел обратный счет: десять... девять... восемь... И соратники его, не отводя глаз от своих циферблатов, согласно кивали головами и шептали про себя: семь... шесть... пять... В унисон, простите за штамп, но иначе не скажешь, бились их руководящие сердца: четыре... три... два... один...

Товарищ Н. поднял от часов тяжелую лобастую голову, откинулся в кресле, улыбнулся доброй, неповторимой своей улыбкой и сказал простое, душевное "поехали". И махнул рукой.

6

Настоящая фамилия товарища Н.: Невидайло, Неслыхайло, Несказайло (нужное подчеркнуть).

7

И только товарищ Н. махнул рукой, как над городом понеслась песнь:

Путник усталый, скажи мне, куда и зачем ты стремишься?

Гонит тебя и терзает странствий могучая сила...

Диспозиция была продумана загодя. Сирен разместили не в студии, а более демократично – на виду у народа, с тем, однако, чтобы вести прямые репортажи и по местному радио и телевидению. Дориде доверили важнейший пост у желдорвокзала, где ее одним из первых услышал и увидел Семен Семенович, путник не столько усталый, сколько проголодавшийся, а также студент молочного техникума Алеша, который, скажем это сразу, так и не повидался со своей теткой и ничегошеньки не купил в Н-ской торговой сети. Гегемона разместилась поближе к окраине города, на колхозном рынке. И это место, если вдуматься, надо признать удачным. Во-первых, на рынок съезжались со своим недешевым товаром труженики села из других областей и даже республик; во-вторых, поблизости находился городской автовокзал, сюда приходили и отсюда уходили вдаль усталые автобусы, связывающие город с населенными пунктами Несуглинья; в-третьих, и это, быть может, важнее всего, рядом проходила окружная автодорога, по которой день и ночь мчались мимо города Н. чужие, незакрепленные трудовые ресурсы.

Соблазнительно было устроить сиренный пункт и в аэропорту Калиновка-2, где частенько по метеоусловиям далеких и близких портов, по неприбытию самолетов и еще черт знает почему, по причинам, неведомым самому Аэрофлоту, всегда томились представители всех слоев и прослоек нашего общества. Но в наличии были только три сирены. Мало, конечно, но какому еще областному руководителю удалось бы выбить и столько? В аэропорту поставили репродуктор, и сладкая сиренья песнь пошла в межзвездный эфир, а заодно и местную радиосеть, заполняя паузы между сообщениями о задержанных, неприбывших и заблудившихся рейсах.

Поставив на фланги Дориду и Гегемону, товарищ Н. принял стратегическое решение бросить основные силы в центр. Там, на острие удара, находилась прекрасная Елена, дочь Ипполита. У нас и в мыслях нет кинуть тень на выдающиеся вокальные данные Дориды и Гегемоны, но женская привлекательность Елены – ее глаза, белоснежные зубы, атласная (там, где нет перьев) кожа, лебединые перья (там, где они прикрывают атласную кожу), мраморные плечи, наконец, безукоризненная грудь, да, грудь, мы не побоимся этого слова – ее женская привлекательность, дополненная сладостным голосом, должна была как магнитом тянуть к себе мужские трудовые ресурсы. О, как сексапильна Елена, дочь Ипполита, что подтвердит и Климентий, сын товарища Н.!

На площади, спиной к главному дому города и области и лицом к пожарной каланче, охраняемой обществом "Пращур", поставили добротно сколоченную, солидно выкрашенную деревянную трибуну, ту самую, на которую по праздничным дням выходили самые уважаемые руководители во главе с товарищем Н. Нескончаемым потоком (такой образ несколько раз использовала городская газета) шли мимо трибуны трудящиеся, несли разные портреты и картинки, изображающие изобилие, а также лозунги – дадим! выполним! реализуем! повернем! (это о реках) и прочие категорические обещания неизвестно кому. Еще несли по площади образцы продукции своих прославленных предприятий мешки с удобрениями, огромные молочные бутылки, пустые, конечно, декоративные, снаружи, по картону, крашенные белилами, везли на грузовиках тяжеленные квартирные блоки, катили на серебристых тележках штуки сукна и драпа – все выставляли на обозрение, исключая, разумеется, ту продукцию, которую не то что показывать, но и называть не везде дозволяется. Поэтому колонну предприятия АГ-518 украшали плакаты и лозунги общеполитического характера, а в тележках на дутых, от автомобиля "Москвич", шинах лучшие люди завода везли в качестве образцов продукции не... надо же, чуть не проговорились, словом, везли любовно отполированные лопаты из набора "Землекоп-любитель". Из висящих по углам площади репродукторов неслись, поддерживая ритм, бодрые призывы, а трудящиеся каждый из них завершали раскатистым "ур-рр-ра!", будто собирались отбить у французов батарею Раевского или на худой конец занять трибуну, захваченную товарищем Н. и его приближенными. Конечно же, мирным горожанам и в голову не приходило брать батареи и трибуны, кричали они отчасти по привычке, отчасти из опасения быть неверно понятыми. Тем более что лозунги были правильные, понятные.

Поддерживали люди линию, которую проводил в Н-ской области товарищ Н. (Окончательно и бесповоротно назовем в этом месте повествования его верное имя: Нехлебайло.) А товарищ Н., строгий и добрый, стоял на трибуне,– то подымал руку в легионерском приветствии, то прикладывал ее, как бы отдавая воинскую честь – все мы солдаты,– к головному убору, серой мягкой шляпе или серой же каракулевой шапке, по сезону.

Великий, переломный для города Н. день, день начала сиренизации Несуглинья – может быть, когда-нибудь станут писать его с большой буквы? не пришелся ни на один из больших праздников. Тем не менее трибуна сверкала на солнце, и прямо на ней, уцепившись крашеными коготками за верхнюю доску, где крепятся микрофоны, восседала Прекрасная Елена. Кумач по ее требованию сняли – скользит под когтями.

Как она была хороша! Нежные щечки, едва тронутые румянами, золотистые локоны... Лучшие перья человечества бессильны, когда речь заходит о женской красоте: куда уж нам, грешным. Даже бюстгальтер, выданный Елене по распоряжению товарища Н., лишь подчеркивал изящество ее юной груди, заставляя думать о том, что же там, под розовым шелком. Прекрасное отличается от обыденного тем, что его ничем не испортишь, даже лифчиком или какой другой деталью туалета.

Устремив взор куда-то вдаль, Елена воздушным сопрано вела свою партию:

Вечный скиталец, неужто в ложной гордыне отринешь

Тихую пристань, обитель, ложе и мирный очаг?

А с желдорвокзала и колхозного рынка ей вторили переданные по радио и усиленные громкоговорителями более низкие, глубокие, грудные (простите, что слова с этим корнем часто вплетаются в ткань нашего повествования) голоса Дориды и Гегемоны. Они тоже пели о скитальце, об усталом путнике, которому надо бы бросить наконец долгие свои странствия и обрести приют на заводе ЖБИ, молокозаводе или номерном предприятии, где так нужны конструкторы всех категорий, старший бухгалтер и меткие ВОХРа стрелки.

Все три голоса звали, все три манили и приковывали. Но если в устах Дориды и Гегемоны строка о ложе и мирном очаге звучала просто обещанием отдохновения в конце пути или, к примеру, после трудового дня на молокозаводе, то в пении Елены слышался едва уловимый намек и на иные радости, которые путник найдет на означенном ложе.

Кстати, о ложах. По распоряжению товарища Н. в город загодя завезли раскладушки и никелированные кровати с панцирными сетками.

Хотя и можно было послушать сирен по радио и посмотреть по телевизору, уже через минуту после того, как Елена, Дорида и Гегемона по сигналу товарища Н. взяли первые ноты, возле каждой сирены собралась толпа. Самая большая возле Елены. Опустели людные улицы, лишь несколько тугих на ухо энчан недоуменно оглядывались, силясь понять, куда подевались их сограждане, только что спешившие по своим делам, толкавшие друг друга на узких тротуарах и, не извинившись, убегавшие прочь.

Заметили, сколько в предыдущей фразе собралось всех этих "ивших" и "авших", от употребления которых предостерегают студентов уже на первом курсе литинститута? Дорого обходится нам неумелость, неуклюжесть наших перьев, точнее сказать, пишущих машинок. Какими сочными красками можно бы нарисовать и кабинет товарища Н., и цеха предприятия АГ-518, и перышки Елены, и чувства, которые снедали Климентия, и коварство пенсионера Говбиндера. Стоят перед глазами живые картины, но только заправишь в машинку "Башкирия" белый лист, как блекнут краски, расплываются контуры, теряют объемность фигуры. Так и тянет бросить начатое, так и хочется сжечь написанное, как поступил некогда один взыскательный художник... Хочется, да нельзя. Кто еще может оставить свидетельство о незабываемых событиях в городе Н.? Вот и приходится нести непосильную ношу, печатать страницу за страницей, зачеркивать, восстанавливать и опять зачеркивать, а машинистки знаете сколько набавляют за грязную рукопись? Это только больших писателей печатают, что они там ни напишут, да еще преданные жены перебеляют их перемаранные черновики...

Будет ныть. Перечитали написанное, кое-что поправили, ничего получается. Бывает и поплоше, да еще выдумано от первого слова до последнего, а глядишь – и напечатано массовым тиражом. У нас же каждое слово правда.

До сих пор в событиях, нами очерченных, участвовал ограниченный контингент лиц, а в подобных случаях – это вам всякий оперативник скажет за каждым фигурантом можно без труда проследить, что мы и делали в меру своего таланта. А о товарище Н. и говорить не приходится, он весь на виду, в перекрестье прожекторов, каждый шаг его известен. Смотри и записывай. Фамилия же его – на сей раз святая правда, ей-ей – Непринимайло. Странно даже, как иной раз расходятся фамилия и характер человека – товарищ Н. охотно принимал все новое, передовое, да и граждан принимал, вторую пятницу каждого месяца, с шестнадцати до семнадцати тридцати.

Теперь нам предстоит перенести действие в народную гущу, от крупного плана перейти к массовкам. Многим ли великим драматургам и выдающимся режиссерам удавались массовые сцены, движения толпы? Это вам не монолог какой-нибудь, это бери повыше.

За многочисленными персонажами этой истории нам все едино не уследить, а уследили бы – так жизни не хватило бы обо всех написать. Да и есть ли в том надобность? Собрались мы было взять по-научному социологические срезы, отобрать репрезентативных героев, выявить типичное и типическое, а потом умелой рукой вылепить обобщенные образы. Но поди разберись, где типичное, а где типическое, что есть частное, а что обобщенное. Один из нас позвонил сгоряча в Институт мировой литературы, пробился к самому директору, который, поговаривают, типичное от типического за три версты отличает, да толку что? Одни любезности и пожелания больших творческих успехов. Отстали наши гуманитарии от требований времени, мало дают практических, зрелых советов простым труженикам. Зарплату между тем требуют из народных денег.

Не получив квалифицированного совета от флагмана советской и мировой литературы, мы на собственный страх и риск решили поступить так: из тысяч людей, которые в качестве трудовых ресурсов были втянуты сиренами в орбиту городской промышленности, взяли наугад нескольких. Семена Семеновича со студентом Алешей, что прибыли поездом на н-ский желдорвокзал и были завлечены Доридой; столичного актера Взгорского; молодоженов Верочку и Сережу, только что закончивших мединститут; Клавдию Михайловну, которую пение застало на колхозном рынке, где она торговала молодой картошкой; бухгалтера-ревизора Вилниса; жителя города Н. конструктора третьей категории Вячеслава. Смотрите, как удачно полу-чается: есть рабочий – Семен Семенович, есть колхозница, есть служащий, есть представители интеллигенции – научной, технической и творческой – и даже наша прекрасная молодежь имеет своего представителя в лице Алеши.

Надо же, брали случайно, на глазок, ан вот тебе, получилось как на подбор – что твоя социология.

До чего же сильная штука, эта литература, до чего независимая!

8

Столичный актер Борис Взгорский, премьер театра-студии "У Ильинских ворот", ехал на периферийную киностудию сниматься в остросюжетном фильме, где он получил роль чекиста. Сценарий ему понравился. Он уже видел себя человеком с горячим сердцем и чистыми руками, погруженным в раздумья под строгим портретом человека с бородкой. Борис Взгорский умел привнести в роль нечто свое, интимное, не предусмотренное драматургом, и сейчас, когда он мчался в собственных "Жигулях" (пятая модель, двигатель от "шестерки") по трассе Север – Юг, обгоняя "Запорожцы" с ручным управлением, запыленные местные автобусы, грузовики, в трясущихся кузовах которых парни в мятых кепках ухитрялись щупать грудастых – вот привязалось, будь оно неладно,девок, дымящие по-черному трайлеры и самосвалы, тракторы и зерновые комбайны, прущие по шоссе, словно по полю, обгоняя всю эту гремящую, тарахтящую, изношенную, обдающую нездоровым выхлопом технику, смаковал только что придуманную деталь: простенькая ромашка в нагрудном кармане пиджака, пробитого бандитской пулей и грубо заштопанного неумелой мужской рукой. И еще он шлифовал реплику, что пришла в голову минуту назад, когда мелькнул за окном пост ГАИ: "Пока вина не доказана, человек – наш, а нашему человеку надо верить!" Хорошая реплика. Актер Борис Взгорский бросит ее усталым от бессонных ночей голосом, когда прокурор, вздорный, всех подозревающий выскочка, предложит ему взять под стражу честного, оклеветанного человека...

Взгорский был опытным водителем, можно сказать, профессионалом, ибо в свободные от спектаклей дни к негустым своим актерским заработкам добавлял доходы от частного извоза. Такой приработок, да еще в столице, недоступен тем, кто чувствует себя за рулем неуверенно. Обдумывая свою роль, Взгорский конечно же не упускал ни одной детали дорожной обстановки. Он своевременно воспринял информацию о том, что трасса покидает Л-скую область и вливается в Н-скую, хотя это обстоятельство не представляло для него ни малейшего интереса.

В Н-ской области вдоль обочины были обильно расставлены раскрашенные фанерные щиты, сообщающие путнику о внешнеэкономических связях области (тридцать семь стрелок), о том, сколько цемента, мяса, молока и яиц даст область стране в нынешней пятилетке. Конкретная информация перемежалась лозунгами, которые уверяли проезжего человека, что все планы будут выполнены, или просто, без вывертов, славили наши государственные и общественные институты. Надо отдать должное товарищу Н.– он никогда не упускал из виду такой важный вопрос, как наглядная агитация.

Агитация эта легла на сердце путнику в "Жигулях". Не вся, конечно, но касательно мяса, молока и яиц – это без сомнений. Взгорскому смертельно захотелось есть. Но и дальше мелькали вдоль дорог призывы и лозунги, а долгожданного дорожного знака с ножом и вилкой все не было и не было. Борис Взгорский выругался и сглотнул слюну.

Трасса сделала плавный изгиб, и взору открылся могучий придорожный камень с выбитым на нем и раскрашенным геральдическим изображением. Снизив из любопытства скорость, Борис Взгорский успел рассмотреть на щите колосья, кузничную наковальню, радиолампу, коровье вымя, гору яиц, напоминающих артиллерийские ядра, а также уходящую вдаль голубую ленту, должно быть, водную артерию. Надо вам сказать, что товарищ Н. лично инструктировал художника, которому поручили создать новый, соответствующий эпохе, герб города, его, так сказать, визитную карточку. Товарищ Н. распорядился, чтобы ничто значительное в энской жизни из герба не выпало. А уж художник, артистично интерпретируя указание, искусно вплел в изображение символы молочного изобилия (вымя), грядущей переброски рек (голубая артерия) и прочее, деликатно намекнув и на сугубо закрытые отрасли экономики (наковальня и радиолампа). Товарищ Н. затвердил эскиз с одной поправкой, подсказанной ему супругой Марией Афанасьевной: Мария Афанасьевна с детства обожала куриные яйца.

Пищевая символика на гербе усилила аппетит Бориса Взгорского, однако он решил не задерживаться (и правильно, наверное, решил – особых разносолов в городе Н. в то время не водилось, впрочем, как и сейчас). Сверившись с картой, на которой километров через двадцать значились долгожданные нож с вилкой, он глубже вдавил педаль газа. Машина послушно прибавила скорость, и через опущенное окно ворвалось:

Правую ногу, о путник, затекшую в долгой дороге,

Сбрось без раздумий с педали, что газ прибавляет мотору,

Перенеси ее влево и тотчас начни торможенье,

Свой автотранспорт приблизив к бордюрному камню дороги...

Неведомая сила сняла ногу Бориса Взгорского с педали акселератора ("что газ прибавляет мотору") и перенесла стопу, обутую в добротную кроссовку, на педаль тормоза. Она же, эта сила, придала рукам вращательное движение, руль повернулся вправо, машина вылетела на обочину, выбрасывая гравий из-под колес, и остановилась.

Много времени спустя, вернувшись в родной театр, с неизменным успехом играя Гамлета и Дон Жуана, Борис Взгорский размышлял о случившемся в областном центре Н., но так и не смог понять, что заставило его остановить машину, вытолкнуло из нее и потянуло прямиком к автовокзалу и колхозному рынку. Неужто он, солидный мужчина, которого знают по имени-отчеству все официанты ресторана "Актер", потерял голову, как мальчишка, и опрометью бросился за позвавшей его бабой? Да ни в коем случае! Взгорский отлично помнил, как, быстрым шагом пересекая шоссе, он думал об оставленной дома жене, тоже актрисе, которая вот уже пятнадцать лет играла вместе с ним в "Гамлете" – понятное дело, Офелию, а не королеву-мать, думал с любовью и чувством вины. Но и это воспоминание не заставило его вернуться к машине, хотя бы для того, чтобы запереть ее на ключ.

Так и остались его "Жигули" на обочине, с ключами в замке зажигания. В другое время не прошло бы и получаса, как кто-нибудь влез бы в брошенную машину и угнал, если не из корыстных побуждений, так из чистого озорства, и не видать бы актеру Взгорскому своей пятой модели, разве что нашли бы ее через месяц-другой раскуроченную в дальнем овраге. Но это в другое время, а в то, о котором наш рассказ, все от мала до велика, включая угонщиков-профессионалов и хулиганов-любителей, обрывали свои дела и тянулись на сладкие голоса сирен. Машина же... нет, мы не бросим ее на обочине, она еще возникнет самым неожиданным образом, но после, после...