Текст книги "Изумрудные зубки"

Автор книги: Ольга Степнова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Зинк! – вдруг заорал над ним пронзительный женский голос. – Зинк, гляди, кого я нашла!! Мужик в капусте! Голый, Зинк! Брюнет, красавчик! Ой, он мне капусту погрыз, Зинк! Это судьба, Зинк!!! Мне гадалка предсказала, что счастье свое я под ногами найду! Урра-а – а-а!!!

* * *

– Я продал картину!

Этими словами болотнинский Паша встретил ввалившуюся в квартиру троицу. Сычева с ног до головы осмотрела его и фыркнула:

– Красавец!

– Я продал картину! – не обращая внимания на ее слова, снова закричал Паша и запрыгал по коридору, хлопая себя по бокам руками.

– Ну, хорош! – опять прокомментировала свои первые впечатления Сычева.

– Какую картину? – не поняла Татьяна.

– Оранжевого кота, которого ты оставила во дворе!

– Не может быть, – равнодушно подала плечами Татьяна. – Во-первых, она никуда не годится, во-вторых, я даже ее не закончила.

– Спроси лучше, за сколько я ее продал!!

– За сколько? – без интереса спросила Татьяна, пристраивая объемные пакеты с одеждой в угол. Афанасьева аккуратно пристроила на них сумку с деньгами и документами, которую захватила из дома.

– За триста долларов! Три-ста! – Паша открыл кошелек и потряс им перед носом у Татьяны. – Вот! Двести твои, сто мои – за работу, но я их тебе возвращаю как долг за квартиру! Здорово? – Он довольно захохотал. – Я ж говорил, в столице возможностей – ого-го! Я ж говорил, что картину в Москве продать – это тебе не ведро смородины в Болотном спихнуть! Раз-два и готово! Я и пяти минут не простоял у киоска!! Вмиг улетела!

– Странно. – У Татьяны не было сил ни удивляться, ни радоваться. – Знакомься, – указала она на Сычеву и Афанасьеву. – Это мои подруги. Таня и... Таня. Они тоже тут будут жить.

– Пусть живут, коли рисовать умеют, – кивнул благодушно Паша. – Просто здорово все получится: вы картины малюете, а я продаю! Десять процентов мои, остальное – ваше! Всем хорошо, все довольны, все при деньгах и любимом деле. А?! Как?

Демонстративно заткнув уши руками, Сычева обошла квартиру – зашла в туалет, в ванну, на кухню, в кладовку, подергала за ручки запертые двери комнат.

– Жить здесь нельзя, – констатировала она. – Но придется.

– А че, хорошая хата! – не унимался Паша, следуя за ней по пятам. – Дешевая, с удобствами, с потолка не каплет, в щели не дует, а рисовать во дворе можно!

– Парню кляп в рот, в руки – отвертку, – распорядилась Сычева. – Пусть вскрывает одну из закрытых комнат. Разместиться всем в конуре, которую вешалка называет кладовкой, никак невозможно!

– Самозахват?!! – в ужасе прошептала Афанасьева. – Ой, девочки, как неудобно!

– Неудобно штабелями на полу спать, – вдруг сказал Паша, откуда-то притащил тоненькую отвертку и быстро вскрыл одну из дверей.

– Красавчик! – Сычева одобрительно ткнула его пальцем в живот. – Как зовут-то?!

– Паша. Павел Павлович Попелыхин, – дурашливо раскланялся Паша. – Гроза болотнинских бандитов, хулиганов, извращенцев, алкоголиков и прочих нестабильных антисоциальных личностей.

– Ой, девочки, неприлично-то как! – попятилась от открытой двери Афанасьева.

– Да не переживайте вы так насчет самозахвата! – горячо принялся убеждать ее Паша. – Веранде просто деньги потом отдадим и все дела! Она ведь чужих не пускает, только по рекомендации, так вот я скажу, что вы мои приятельницы-любовницы, она и слова не скажет! Десять тыщ и все дела! У нас в Болотном дороже хату снять, чем у Веранды в Москве...

– Кляп ему! – Сычева схватила подвернувшуюся под руку газету, скомкала ее и сунула Паше в рот. Он обиженно замычал.

Вскрытая комната оказалась вполне приличной: на окнах висели короткие занавески, на полу лежал потертый ковер, в центре стоял круглый стол, два кресла, у стены – большая кровать, напротив нее старенький телевизор, а на подоконнике даже притулился компьютер с обшарпанным монитором.

– Жаль, решеток на окнах нет, – сказала Сычева, отодвинув штору и осмотрев оконный проем.

– Зато здесь есть черный ход, и если что, можно удрать через кухню, – сказала Татьяна, присаживаясь на край широченной кровати.

– Танюха, у тебя пистолет с собой? – шепотом спросила Афанасьева.

– А как же! – Сычева достала из сумки оружие и положила его в центр стола.

– Ой, кажется, вы не умеете рисовать, – выплюнув ком газеты, растерянно пробормотал Паша. – Кажется, вы от кого-то скрываетесь и чего-то боитесь. Вот у нас в Болотном, Людка почтальонша, когда у нее муж напивался, всегда к мамке прибегала и в подпол пряталась, а мамка ружье брала, солью заряжала и...

Сычева угрожающе скомкала новый кусок газеты.

– Молчу! – заорал Паша. – Я в ваши дела не полезу и даже неразговорчивым стану, если вы компьютером мне позволите пользоваться.

– Ты что, в компьютере шаришь? – насторожилась Сычева.

– Лучше меня в Болотном никто не шарил, – гордо завил Паша.

– А диск распаролить можешь? – Сычева достала из сумки диск и протянула его Паше.

– Не знаю, не пробовал. Но нерешаемых проблем нет, особенно в таком городе, как Москва! Давайте свой диск, уж если я оранжевого кота продал за пять минут, то что мне какой-то там диск распаролить!

– Если распаролишь, я тебе картину нарисую, – благодушно пообещала ему Сычева и опять ткнула пальцем в живот.

– Не, лучше Таня пусть нарисует, – засмущался вдруг Паша. – Вон та Таня, – указал он на Татьяну.

– И она нарисует. Правда, вешалка?

– Ага, – кивнула Татьяна. – Намалюю пошлую, глупую, яркую, сказочную жар-птицу. Народ с руками ее оторвет.

* * *

– А ведь знаете, девочки, за Глеба, может быть еще выкуп потребуют, – прошептала Таня, когда они наконец улеглись спать. За окном уже маячил серый рассвет, а в комнате стоял нудный гул комаров. – Я слышала, что похитители иногда затаиваются на некоторое время и звонят только через пару недель. Представляете, они позвонят, а меня нет дома!

– Ерунда! – сонно отозвалась Сычева. – Его ж кормить надо все это время, а Глеб что попало не жрет. Он одни креветки лопает, да мидии с тортиками, накладно им это будет – затаиваться.

– А ты точно уверена, что... его кормить еще надо? – всхлипнув, спросила Таня.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну... он живой, как ты думаешь?

– А ты его мертвым видела?

– Нет.

– Ну, значит, и не должна сомневаться! Спи!

Они лежали втроем на одном матрасе, и укрывались одним одеялом. Кровать оказалась такой широкой, что Тани без труда разместились на ней. От хозяйского постельного белья пахло сыростью, плесенью, а старые пружины скрипели при малейшем движении.

– Господи, до чего я дожила! – вздохнула Сычева. – Лежу вместе с женой и любовницей своего любимого человека! А как все начиналось! Как начиналось! Знаете, как мы с Афанасьевым познакомились?!

– Откуда нам знать? – всхлипнула опять Таня. – Глеб не очень-то распространялся о своих приключениях, а я за ним не следила. Я на многое закрывала глаза, лишь бы он был со мной.

– Я вышла первый день на работу. Ну, чего мне стоило в эту газету попасть, отдельная душещипательная история – блат, знакомства, переговоры, рекомендации! И вот, наконец, свершилось, меня взяли в штат, и я должна была придти к главному, чтобы познакомиться лично. Он всегда со своими сотрудниками лично знакомился, наш Овечкин. Пришла я, а в приемной секретарши нет. Я воздуху в грудь набрала и толкнула дверь. Здравствуйте, говорю, Борис Борисыч! Увидела его и поняла – все, пропала. Сидит в редакторском кресле мужик, который с детства мне в снах снился – черный, как смоль, бородка узкая, глаза бесовские. Сидит этот Мефистофель, курит трубку и сквозь клубы дыма насмешливо щурится. Я девушка не сентиментальная, но тут чувствую, фанфары в душе заиграли. На руку его глянула, кольца обручального нет. Я на краешек стула присела. Он говорит, вы что, наш новый сотрудник? Ну да, вроде того, отвечаю. И давай ему все про себя рассказывать: где училась, где работала, что жизни себе без этой газеты не представляю и что работать хочу только под его чутким, внимательным руководством, что не замужем, детей нет, больничных в жизни никогда не брала и для любых командировок в любой момент готова. Он меня слушал, слушал, потом резко встал и говорит: «Это хорошо, что ты для командировок готова. Поедешь завтра со мной в Ярославль? Там экспериментальную школу для детей-инвалидов открывают, быстренько накропаем статейку».

Я от неожиданности со стула подскочила.

– С вами в Ярославль? Завтра?

– А чем тебя Ярославль не устраивает? Или я не подхожу?

Я чувствую, щеки краснеют, в висках стучит, голос срывается.

– Разве главный редактор в командировки ездит?

Он захохотал:

– Кто тебе сказал, что я главный? Запомните, девушка, первое правило успешного журналиста: не тот начальник, кто в кресле главного редактора сидит, а тот, кто чаще всех в буфет отлучается. Овечкин обедать пошел, а я тут с его позволения в тишине и покое трубку курю. Вы же видели эту чертову редакцию, там как в аквариуме, от чужих глаз не спрячешься. Так как, едем завтра в славный город Ярославль?

– Едем!

Я десять раз обругала себя за то, что так поспешно и восторженно это сказала, но повторила:

– Едем!

Вы не представляете, девки, как я была рада, что он не главный редактор, этот дьявол с трубкой! Что он такая же, как я, рабочая лошадка! Если вдруг срастется у нас с ним, никто не скажет, что Сычева карьеру через диван делает! Я даже не разозлилась на него за то, что он полчаса главного изображал и ни разу не перебил меня, пока я ему душу изливала, про себя рассказывала. Мы обменялись номерами мобильных. Он спросил:

– Зовут-то тебя как?

– Таня.

– О господи!

– Что?

– Если женщину зовут Таня, она нравится мне независимо от возраста, внешности, профессии и интеллекта. Впрочем, у тебя с этим все нормально. Раз уж ты мне все про себя рассказала, то знай, что меня зовут Глеб Афанасьев, я давно и безнадежно женат, но при этом абсолютно свободен. Жена уважает мою свободу и ни в чем не мешает мне. Я люблю комфорт, сильных, независимых женщин, хороший коньяк, дорогие яркие галстуки, а главное – я люблю независимость. Я ненавижу собак, детей, и то, что называется «обязательствами». Я не люблю долго ухаживать и делать подарки. В общем, больше всего на свете я люблю самого себя и не считаю это большим недостатком. Эгоизм делает человека красивым и неповторимым. Эгоизм сделал человека человеком, а меня – Глебом Афанасьевым. Короче, если тебя устраивает то, что ты теперь про меня знаешь, то поехали завтра в командировку, с Овечкиным я сейчас же договорюсь.

– Устраивает, – кивнула я. – Поедем.

Все, что он сказал, я поделила надвое. Все мужики кичатся своей независимостью, когда заводят романчик, все предупреждают, что «обязательства» не для них. Но каждая женщина абсолютно уверена, что именно на ней избранник сломает зубы, что именно от нее захочет стать зависимым и с удовольствием взвалит на себя бремя любых «обязательств». Только ей он будет делать подарки, полюбит только тех детей, которых она родит и только ту собаку, которую она приведет в их общий дом...

– Заткнись, Танюха! – сквозь слезы попросила Сычеву Таня, но та неслась со своими воспоминаниями, словно лыжник с горки.

– А потом был Ярославль. Я, девки, город совсем не помню. У нас такое закрутилось еще в поезде! Потом он пришел ко мне в гостиничный номер с коробкой конфет и бутылкой шампанского. Я засмеялась:

– А говорил, что не любишь делать подарки!

Он тоже захохотал:

– Ну, если для тебя это подарки, то я буду самым щедрым любовником в мире!

Мы не вылезали из номера сутки, забыли про школу, про детей-инвалидов, про статью, про газету, про...

– Заткнись! – Афанасьева стукнула кулаком по подушке.

– Мы, Танька, кстати, не только сексом с ним занимались. Мы о жизни с ним разговаривали. Он сказал, что у него замечательная жена: такая, какая ему и нужна – любящая, чуткая, понимающая, и, кстати, красивая. Глеб обещал меня с ней познакомить и заявил, что ни за какие коврижки не разведется с такой женой, потому что другую такую ду... Танька, я бы гордилась таким мужем! Все мужики гуляют, но не все при этом делают из жены культ.

– Знаете, девочки, я когда за Глеба замуж выходила, думала, вытащила счастливый билет. Я ведь до него даже ни с кем не встречалась! – Таня вытерла слезы руками и села, поджав к подбородку колени. Теперь она понеслась вниз по горе своих воспоминаний, как лыжник, который оттолкнулся и остановиться уже не может.

– Глеб был сыном приятельницы моей мамы. Наверное, я была полная дура, но почему-то искренне считала, что человек, с которым я могу связать свою судьбу, должен быть из окружения моей семьи.

У мамы был день рождения и она решила отпраздновать его на даче. Накрыла стол под открытым небом, позвала много гостей и среди них мать Глеба – Татьяну Сергеевну. Я весь день готовила, поэтому очень устала. Когда гости пришли и стали рассаживаться за стол, я пошла в дом, прилегла на диван и неожиданно заснула. Просыпаюсь, за окном песни орут. Моего отсутствия никто не заметил, даже мама! Обидно мне стало, грустно и одиноко. Как Золушка – работу по дому сделала, и на кухню проваливай. А веселиться мы без тебя будем. Присела я к окну открытому и стала на небо смотреть. Уже сумерки наступили, солнце зашло, жара спала. В воздухе такие ароматы стоят! Разнотравья, шашлыков, костра, вина... И тут я поняла, что к гостям мне совсем не хочется, что я наслаждаюсь своим одиночеством и мне нравится быть забытой всеми, несчастной Золушкой. Окно выходило на торец дома, а не на площадку, где сидели гости, поэтому я могла вволю наслаждаться своим одиночеством. Вдруг смотрю – дверь туалета, который находился недалеко от зарослей малины, как-то странно дергается, будто ее изнутри кто-то открыть пытается. Я сначала думала, почудилось мне, но дверь все сильнее и сильнее трясется, словно там истерика приключилась с кем-то.

Я через окно вылезла и пошла к туалету. Смотрю, а там вертушка, которая дверь снаружи закрывает, повернулась и заперла кого-то. Я ее повернула и дверь на себя дернула. А ее изнутри кто-то удерживает! Вот, думаю, что за черт там засел? Разозлилась, ка-ак дерну изо всех сил! Но дверь уже не держал никто. Я на грядку с морковкой улетела, на землю плюхнулась и сижу там с задранной юбкой. А на пороге уборной стоит черноволосый парень и улыбается.

– Вот мы и квиты, – говорит, – а то мне как-то несподручно одному дураком выглядеть. Уж не знаю, что за конструкция такая у этих удобств, что двери сами закрываются!

Я сижу на грядке, смотрю на него и чувствую, что разозлиться конкретно на этого парня совсем не могу! Таким он мне показался... героем моего романа. Я даже юбку одернуть забыла. Он руку мне протянул. Я думала, подняться мне хочет помочь и тоже ему руку подала, а он поцеловал ее и говорит:

– Глеб. Глеб Афанасьев. А вас, барышня-крестьянка, как зовут?

Мне бы, девочки, еще тогда задуматься, когда он мне руку поцеловал, вместо того, чтобы поднять! Но мозг уже отключился. Я встала сама и представилась:

– Таня.

– Так зовут мою бабушку, так зовут мою маму, и я совершенно уверен, что так будут звать и мою жену. Хотите быть моей третьей Таней? Выйдете за меня замуж?

Я, девочки, чуть в морковку опять не упала. Я решила – это судьба, и сказала:

– Да.

Именно о такой любви я и мечтала, девочки, – чтобы с первого взгляда, чтобы одна на всю жизнь! Это потом я узнала, что он сын приятельницы моей мамы, что они сговорились нас познакомить и поженить, что Глеб был в курсе их планов. А тогда... тогда я решила, что всякое в жизни бывает, что любовь свою и в сортире можно найти.

– И где теперь эта любовь? – вздохнула Сычева.

– Любовь на месте! – твердо сказала Таня. – Держит в тисках мое сердце. Вот только объект подзатерялся, но мы найдем его, правда, Танюха? Найдем! Ведь живой он, чует мое сердце, живой! Не может с ним ничего плохого случиться...

– Ну да, такая дрянь, как наш Глеб в воде не утонет, в огне не сгорит. Я вот думаю соседей ваших по подъезду хорошенечко опросить. То, что они не расскажут милиции, они вполне могут выболтать мне. А еще Попелыхин этот в лепешку теперь расшибется, но диск наш распаролит! Мне кажется, что разгадка исчезновения Глеба лежит где-то рядом, совсем на поверхности, достаточно сделать один только верный шаг!

– Тань!

– Что?

– Можно я тебя спрошу?

– Спроси, чего уж! Какие теперь между нами тайны? Спим в одной кровати, слезами одну подушку мочим. Спроси!

– Что ты думаешь о... Флеке?

Сычева тихонько засмеялась.

– Танька, если честно, то я о нем не думаю. Мы классно повеселились, а думать о нем будешь ты, если оно тебе надо. Эй, вешалка, ты чего там затихла? Теперь твоя очередь рассказывать, как ты познакомилась с Глебом!

Татьяна задышала поглубже, притворяясь, что спит.

Никогда, ни за что на свете она не расскажет, как познакомилась с Глебом. Слишком неоригинальна ее история, слишком многим Глеб говорил слова, которые она считала только «своими».

– Спит, – шепотом сказала Таня.

– Дрыхнет, – подтвердила Сычева. – Ну и нервы у этих провинциалок! Ладно мы разговорами ей не мешаем, но комары, комары-то жужжат как сволочи!! И кусаются! – Она звонко хлопнула себя по плечу, потом по щеке. – Нет, завтра же куплю пылесос.

* * *

В общем, она оказалась дурой.

Опрос соседей в Афанасьевском доме ничего не дал. Перед Сычевой или закрывали двери, зло буркнув «достали», или, сделав стеклянные глаза повторяли: «Не, ничего не видели, ничего не знаем».

Бедные менты. Как они работают с таким крайне несознательным населением? Все очень боятся стать «свидетелем». Каждый в отдельности и все вместе жители этого дома показались Сычевой вязкой, аморфной массой, никак не желающей участвовать в процессе, называемом «расследование».

Она села на лавочку перед домом и закурила.

Деликатное осеннее солнце слегка припекло ей затылок. Мозги и так кипели от никчемных мыслей, а тут еще это чертово солнце вздумало греть ей голову. В раздражении Сычева стащила с себя пиджак и укрылась им с головой. Вид получился дурацкий, но ее это не волновало.

Она затянулась поглубже и подумала: как, чем дальше жить, если Глеб не вернется?!.

Афанасьева поломается-поломается, да в конце концов замутит роман со своим феем Флеком.

Вешалка еще так молода, что эта первая большая любовь выветрится из ее головы как легкий хмель от бокала шампанского.

А она?.. Как-то так получилось, что Глеб и работа заняли все место в ее жизни и в ее душе. Мать на старости лет повстречала вдруг большую любовь и укатила в Америку, продав квартиру и забрав все деньги с собой, у отца уже двадцать лет, как другая семья, старшая сестра... они с ней совершенно разные люди и им практически не о чем разговаривать. Только Глеб понимал ее, только с ним она могла быть сама собой.

Если его не будет, то и в сердце, и в жизни появится черная брешь, которую нечем будет заполнить.

Дрянные соседи. Мелкие, дурные людишки. Наверняка кто-то из них что-то видел, или что-нибудь слышал. Ведь нельзя бесшумно ударить человека и уволочь его из подъезда в машину!

Сычева закурила новую сигарету.

И тут появился он.

Возник, словно из-под земли. Соткался из воздуха.

Бедный мент. Оперуполномоченный старший лейтенант Карантаев. Черные джинсы, черная футболка, кожаная черная куртка – все рыночного происхождения.

– Здрасьте, – дурашливо раскланялся Карантаев, шаркнув ножкой в не очень чистом ботинке. – А что, щас так носят? – кивнул он на сооружение на Сычевской голове, немедленно стянул с себя куртку и тоже нацепил ее на голову. А потом присел рядом с ней на скамейку и, поймав ритм раскачивания ее ноги, тоже начал «черта качать».

И тоже закурил сигарету. «Два придурка» – поставила диагноз Сычева, представив, как они смотрятся со стороны.

– Чегой это вы тут делаете? – поинтересовался старший лейтенант, пуская дым через нос и косясь чуть ниже Сычевской шеи.

– А вы чего? – фыркнула Сычева, сняла пиджак с головы и надела его самым традиционным способом, запахнув на груди поглубже.

– Я мимо шел.

– Ну и я шла.

– Вы не шли. Вы сидели, курили, хмурились и делали умную ро... умное лицо под своим пиджаком. – Он тоже снял с головы куртку и накинул ее на плечи.

– Ну и ты не шел! – зло сказала Сычева, переходя на «ты». – Ты тут что-то ... вынюхивал.

Карантаев захохотал.

– Сдается мне и ты тут что-то вынюхивала!

Злиться кроме соседей еще и на лейтенанта у Сычевой не было сил.

– Нет ничего отвратительнее зажравшегося, равнодушного обывателя, отгородившегося от мира железной дверью своей квартиры, – высказала Сычева свои впечатления от общения с жильцами дома.

Он понял, о чем она говорит. Но ответ лейтенанта не выдерживал никакой критики. В ответе оперуполномоченного напрочь отсутствовала гражданская позиция:

– Их можно понять, – сказал он. – Кому охота быть свидетелем, обивать пороги судов и дознавательных органов, подписывать протоколы, участвовать в очных ставках? За это деньги не платят, а личного времени убивается масса. Будь у меня семья, свой маленький, тихий мирок, я, пожалуй, тоже поставил бы железную дверь, навесил замков, и на вопросы кого бы то ни было, отвечал: «Знать ничего не знаю!»

Сычева уставилась на него во все глаза.

– А если пропадет член этой самой твоей семьи? Пропадет прямо из подъезда, оставив на стене и ступеньках пятна теплой, еще свежей крови?! – Конец фразы она проорала, поймав на себе чей-то взгляд из-за занавески в окне первого этажа.

– Вот для этого и существуют такие сильные, смелые, профессиональные парни как я! – сказал Карантаев. – Кстати, именно тебя я и разыскивал. Но твой телефон не отвечает, а по адресу мне никто не открыл дверь. Ты же не хочешь, чтобы я вызвал тебя на допрос повесткой? Давай поболтаем где-нибудь тет на тет. Я на машине!

Волшебные слова «повестка» и «допрос» сделали свое дело.

Сычева как завороженная встала и потащилась за лейтенантом в его раздолбанную «восьмерку». А потом тряслась с ним на соседнем сиденье, пока он гнал по проспекту машину, извергая из своего агрегата черные клубы дыма.

В общем, она оказалась полной дурой, потому что очухаться не успела, как очутилась в каком-то парке отдыха, в тесной, шаткой, скрипучей кабинке «Колеса обозрения», переполненного восторженной публикой по случаю выходного дня.

Колесо неумолимо понесло ее вверх – к жиденьким облакам, к неяркому солнцу, к беззаботно порхающим птицам.

– Отличненько, – потер руки старший лейтенант Карантаев. – Тут никто нас не услышит, никто не потревожит. Обожаю вести беседы в нетривиальных местах.

В центре кабинки был круглый обруч-поручень, и Сычева вцепилась в него так, что костяшки побелели на пальцах. Главное, чтобы хам Карантаев не догадался, что она панически боится высоты.

Лучше бы она получила повестку и пошла на допрос в ментовку, чем будет теперь трястись от страха в этом «нетривиальном месте»!

Земля медленно уплывала вниз, голова начинала кружиться, а лейтенант все молчал.

– Ну?! – требовательно спросила Сычева. – Задавай мне свои вопросы!

– Да ты никак высоты боишься, – усмехнулся Карантаев.

– Ничего я не боюсь, – Сычева сделала над собой усилие и отцепилась от поручня.

– Ну, раз не боишься... – Он сам взялся за обруч и вдруг начал вращать его, раскручивая кабинку вокруг своей оси.

– Прекрати! – заорала Сычева и зажмурилась. – Я идиотка, что согласилась поехать с тобой. Я напишу на тебя жалобу. Я напишу, что ты жрешь в квартирах потерпевших, а свидетелей загоняешь на чертово колесо, чтобы снять показания! Я... – Она открыла глаза. Кабинка уже не вращалась, она только медленно двигалась вверх – к облакам, к солнцу, к птицам.

– Да ладно тебе, – неожиданно смущенно сказал Карантаев. – Я хотел просто с тобой неформально поговорить на тему исчезновения твоего возлюбленного. Я же вижу, как ты по нему убиваешься. Куришь как паровоз, в детектива вон начала играть – по соседям с расспросами бегаешь. Я ж не силой тебя сюда затащил, думал, тебе понравится. А ты – «жалобу напишу!»

– Задавай вопросы. Я хочу, чтобы Глеба нашли. Я хочу этого больше всего на свете! Видишь, готова даже болтаться под облаками и слушать твой бред.

– Этот твой Афанасьев – странный очень человечек! Я тут рыл-рыл на него, но, кроме необузданного донжуанства, зацепиться совсем не за что. Он пустой и какой-то стерильный тип.

– Не смей так говорить о нем.

– Друзей у него нет, приятелей тоже, врагов вроде не наблюдается. Из интересов – только карьера и бабы. В общем, скользкий, радужный, пустой мыльный пузырь.

– Не смей так о нем говорить!

– Странно, что он пропал при таких обстоятельствах.

– Но пропал же! Значит, ты сделал не те выводы, сыщик. Не такой уж он мыльный пузырь.

– В его вещах ни дома, ни на работе не обнаружено ничего дающего хоть какую-нибудь подсказку. Компьютер у него чистый. Такое впечатление, что он боялся хранить в нем какую-либо информацию, кроме текущей работы. Или... этой информации у него просто не было! В общем, я не нашел в шкале его ценностей ни принципов, ни убеждений, ни друзей, ни врагов, ни ... в общем, что бы ты ни говорила, но это странно, что он пропал при таких обстоятельствах. Выкупа за него не просят. Об убийстве говорить преждевременно. Я говорил с его бабкой и матерью. Они рыдают, пьют корвалол и твердят в один голос: «Глебушка очень хороший мальчик, его все очень любили, он не делал никому зла!» Только мне показалось, что он и добра никому не делал. Правда, за это не бьют по голове и не увозят в неизвестном направлении... Не за что зацепиться. Скользкий, легкий, мыльный...

– Ты говорил, что профессионал, а сам не вопросы по существу задаешь, а словно сочинение по литературе пишешь!

– Да, я здорово писал сочинения. С ошибками, правда, но тему всегда раскрывал. Скажи, Глеб был с тобой откровенен?

– Да, он был со мной откровенен. Откровенней, чем с кем бы то ни было, потому что в первую очередь мы были друзьями, а уж потом любовниками.

– Значит, тайн у него от тебя не было?

– По большому счету – нет. Так, маленькие мужские секреты.

– Тогда, может быть, ты знаешь, что связывало его с Юрием Васильевичем Петренко?

– Первый раз о таком слышу. Кто это?

– Известный в городе ювелир. Мастер, который не пренебрегает так называемыми «левыми» заказами. У него репутация скользкого типа, живущего не в ладу с законом, но за руку его пока никто не хватал. Как говориться, «не привлекался».

– Я не знаю никакого ювелира с репутацией скользкого типа! При чем тут Афанасьев?!

– Самое странное то, что и ювелир не знает никакого Глеба Афанасьева. Конечно, может, он врет, этот ювелир, но больно уж правдоподобно! Так правдоподобно, что я склонен ему поверить. Телефон этого Петренко был забит в мобильнике Афанасьева. А ведь у него совсем немного телефонов забито! Только самых близких – жены, матери, твой, какой-то Гуляевой Тани, в скобках помечено Новосибирск, редакции, и вот этого самого ювелира. Почему он оказался в списке близких ему людей?

– Понятия не имею.

– Значит, это из серии «маленьких мужских секретов», – Карантаев вздохнул, обернулся и сплюнул вниз, с любопытством пронаблюдав траекторию полета плевка. – А ты случайно не знаешь, где скрывается жена Афанасьева? Дома ее нет, к телефону она не подходит, мобильный недоступен, а на работе у нее недельный отпуск.

– Не знаю, – чересчур поспешно сказала Сычева. Зачем лейтенанту знать о их тайном убежище?

– Я хотел поговорить с ней, но нигде не могу ее найти. Наверное, она боится находиться в квартире, где ... Ты же знаешь, что вчера на кухне она обнаружила труп?

– Да, – не подумав, ляпнула Сычева.

– Значит, про труп знаешь, а где Афанасьева не знаешь?

– Да. То есть нет. – Под ложечкой у Сычевой противно засосало. Захотелось курить, но для этого нужно было отцепиться от поручня, достать из сумки зажигалку и сигареты.

– Отличненько! – неизвестно к чему сказал Карантаев.

Неожиданно колесо обозрений вздрогнуло и остановилось. Кабинка замерла на самой высокой точке. Выше были только облака и солнце. Даже птицы летали где-то внизу.

– Что это? – прошептала Сычева, стараясь не смотреть вниз.

– Вот дьявол, – пробормотал Карантаев, побледнел и опасливо глянул на землю. Там бегали какие-то люди, что-то кричали и энергично размахивали руками. Пассажиры других кабинок заволновались, тоже стали орать и жестикулировать.

– Да что это? – заорала Сычева. – Почему мы стоим?!!

– Электричество, что ли, вырубили, – то ли спросил, то ли подтвердил какую-то свою догадку Карантаев.

Сычева от души завизжала. Она завизжала так, что с кроны соседних деревьев вспорхнули птицы, а солнце немедленно спряталось за ближайшую тучу.

Карантаев зажал уши руками и медленно сполз со скамейки на пол.

– Не визжи, – тихо попросил он. – Пожалуйста, не визжи! Дело в том, что я дико, до одури боюсь высоты. Я решил решительно бороться со своим страхом и решил решительно пригласить тебя на это чертово колесо, потому что решил, что бояться в компании женщины, да еще свидетельницы, мне будет решительно стыдно. – Карантаев побледнел до синевы и тоже вцепился в поручень.

Сычева последовала его примеру и сползла на пол. Здесь, на полу, ей показалось, что она стала значительно ближе к земле и она перестала визжать. То, что лейтенант боится не меньше ее, придало ей немного сил.

– Нет, я все-таки напишу на тебя жалобу!

– Пиши, – кивнул Карантаев. – Только сначала до земли доберись.

– Доберусь! Сейчас спасателей вызовут. Или пожарных с лестницами. Или милицию. Или этих, как их... электриков, – сама себя начала успокаивать Сычева. – И врачей вызовут, и реанимацию, и психологов, и вертолетчиков, и промышленных альпинистов, и скалолазов, и...

Они сидели друг против друга на корточках, испуганные, с вытаращенными глазами, с побелевшими от напряжения пальцами, которые впились в спасительное железо, и это как-то потрясающе их сближало, уравнивало в правах, давало напряжение в воздухе.

Ветерок трепал макушки деревьев, сычевские волосы и кабинку, которая от каждого его дуновения покачивалась и противно скрипела.

Мимо пролетела ворона, отвратительно захохотав.

– Все-таки это очень подло с твоей стороны – избавляться от своих комплексов, используя служебное положение! – тихо сказала Сычева.

– Ну ты загнула! – клацнув зубами, вероятно от страха, воскликнул старший лейтенант Карантаев. – Ничего я не использовал. Просто думал, дай, сразу трех зайцев убью: и девушку развлеку, и поработаю, и силу воли потренирую.

– Развлек, – кивнула Сычева. Ее начал колотить мелкий озноб и она тоже стала подстукивать зубами. Тут, наверху, несмотря на близость к солнцу, было значительно холоднее, чем на земле. Или это подлый страх наслал нее трясучку?

– Потренировал, – согласился Антон и тоскливо посмотрел на соседнее облако.

Сычевой вдруг стало весело.