Текст книги "Институтка. Любовь благородной девицы"
Автор книги: Ольга Вяземская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
– Прошу, госпожа Томская, – классная дама улыбнулась и сделала приглашающий жест.
В этих вечерних посиделках мадам Рощина видела весьма нужные для ее учениц моменты: девушки осознавали, сколь важным и неизменным остается главное в любом институте – устойчивость традиций, пусть временами и жестких. И еще одно – из любого института, хоть здесь, хоть в столице, выходят девушки самостоятельные, которые не боятся принять вызов судьбы. Они пытаются спланировать собственную жизнь сами и, что еще важнее, ищут себе спутника жизни, сообразуясь не с тем, насколько он может защитить супругу от всех превратностей судьбы, а исключительно с чувствами. Ведь соратникам с судьбой всегда бороться проще. А чувства держат людей друг подле друга и в самые трудные, и в самые радостные моменты. Чего, увы, о богатстве сказать нельзя.
– В столовой учениц ждала общая молитва, – тем временем рассказывала Томская, – которую поочередно читали вслух воспитанницы первого отделения. После молитвы институтки пили чай и отправлялись в свои классы, где обыкновенно происходила новая церемония: классная дама усаживалась на свое место, а воспитанницы одна за другой подходили к ней, протягивали руки и широко раскрывали при этом рот, показывая зубы, дабы дать ей убедиться, что их ногти и зубы чисты. Затем девушки слегка приподнимали обеими руками платье – классная дама должна была проверить, в порядке ли обувь, а после поворачивались спиной – чтобы она засвидетельствовала, что корсет на месте, платье и передник сидят аккуратно. По окончании девушки делали поворот и реверанс.
Лидочка Томская широко улыбнулась.
– Мы к концу курса так изловчились в этом институтском артикуле, что проделывали его с быстротой молнии. Помню, в конце четвертого года поступили к нам новенькие, сестры-близнецы. Вот пришли они утром в класс, началась церемония… Они сидели недалеко от меня, и я случайно взглянула в их сторону. Вижу – глаза у них вытаращены, губы шепчут что-то вроде: «Господи, что это такое?» А потом обе как прыснут со смеха. Долго опомниться не могли, уж очень поражены были! А мы вдруг как-то посмотрели на это со стороны – и в ответ расхохотались. Счастье, что нашей классной дамой была мадам Горевская, женщина мудрая и тоже необыкновенно смешливая. Ах, как мы хохотали… Едва урок рукоделия не сорвали!
Классная дама вновь улыбнулась – слышала она об этой коллизии, причем от самой мадам Горевской. Вернее, читала в подробнейшем письме, полученном ко дню ангела.
– Продолжайте, мадемуазель…
– Благодарю, мадам, – Томская учтиво кивнула. – После сей церемонии, которая должна была закончиться ровно в девять, начинался урок, за ним, после небольшого перерыва, – второй. Этот второй, чаще урок математики или физики для большого класса и Закона Божьего для маленького, заканчивался ровно в полдень с выстрелом пушки со стены Нарышкина бастиона… Далее мы обедали и до двух часов пополудни была рекреация. Летом гуляли в саду, зимой сначала во дворе, а потом, когда становилось совсем холодно и избыточно снежно, в двух больших рекреационных залах, где занимались гимнастикой. В одной зале сходились все отделения большого класса, а в другой – все отделения маленького. В это же время девушки, обучавшиеся музыке, рассаживались по очереди за множество фортепьяно, рассеянных по классам, дортуарам и залам. Стояла ну просто стена из разных музыкальных фраз: идешь, бывало, по коридору нижнего этажа, а со всех сторон слышатся гаммы, экзерсисы, и все это сливается в один нестройный гул. Подымаешься в коридор второго этажа – те же звуки несутся изо всех комнат, на третьем этаже – то же самое. Для непривычного уха терзание, да и только!
– Да-да, мы так быстро привыкали к этой какофонии, что и не замечали ее вовсе, словно ее не существовало, – согласно кивнула мадам Рощина Лидочке.
– После рекреации до пяти часов опять два урока с небольшими перерывами между ними. В пять в класс к нам приходила горничная, милая такая, все нас жалела и приносила в переднике булки, на которые воспитанницы набрасывались, как голодные волки, хотя… Да, следует заметить, что так вели себя только воспитанницы в маленьком классе. В большом же институтская выучка уже брала верх: резкое проявление любого чувства, даже голода, обуздывалось, и воспитанницы разбирали булки с небрежной чинностью. От пяти пополудни до шести сидели по классам, вот как мы с вами сейчас. Это время предназначалось для приготовления уроков, но редко кто и впрямь готовил уроки. То был наш самый любимый и самый свободный час дня…
Теперь мадам Рощина и Лидочка говорили, почти перебивая друг друга. Выпускницы любовались своей наставницей и ее помощницей, у которых от возбуждения горели глаза. Понятно, что воспоминания всегда сохраняют для нас только самые светлые, радостные мгновения нашей жизни. Боль, печаль, тоска уходят, их нет в том прекрасном, что остается в наших душах от прошлого.
– О да, классные дамы уходили к себе в комнату отдохнуть, и их сменяли пепиньерки, которые были далеко не так страшны. Сами еще не отвыкшие от платья с нарукавниками и пелеринки, они не успели проникнуться начальственной строгостью и были снисходительнее. Их не боялись и обращались с ними запросто. Двери всех отделений раскрывались в коридор. Институтки толпились в нем, переходили из одного отделения в другое. Зачастую вновь звучала музыка, слышалось пение – уже не как упражнения, а для собственного удовольствия. Смех, крики, споры, рассказы – словом, полнейший беспорядок.
– Бедные пепиньерки, – Лидочка довольно улыбнулась, вспомнив, должно быть, как они с подругами изводили своих ни в чем не повинных начальствующих дам, – надрывались, пытаясь угомонить расходившихся воспитанниц, но, видя бесполезность усилий, махали на все это рукой и оставляли все на волю случая. К шести часам, вот уж чудо из чудес, все утихало и опять появлялась классная дама. Время от шести до восьми вечера было отведено чаще всего у больших или урокам хорового пения, или танцклассам (маленькие не пели и танцевали отдельно от больших), за исключением среды и субботы: по средам приезжали родственники для свидания. Они заполняли всю приемную залу, да так густо, что едва можно было повернуться.
– О да… А по субботам бывала всенощная, и в ожидании ее оба класса, большой и маленький, собирались в той же зале. То было единственное время, за исключением балов и торжеств, когда оба класса сходились в одной комнате, да и то строго разделялись по двум сторонам залы и не смешивались друг с другом. Ну а после восьми, кроме субботы, понятное дело, – ужин, общая молитва и затем сон.
– И так неизменно, изо дня в день, как хорошо отлаженные часы… – задумчиво проговорила Лиза.
– Вы правы, Журавская, – именно как прекрасно отлаженный механизм. Без сбоев, не перевирая ни секунды, не останавливаясь для разных безумств.
Лиза подумала, что, пусть и немало отличий в распорядке, однако в одном и Смольный, и их институт схожи – строгая, даже временами суровая немецкая система закаляет девушек, дарит ощущение собственных сил и, конечно, – тут уж если повезет – настоящих, на всю жизнь подруг.
Часы пробили шесть – сладкий час, отведенный для отдыха и воспоминаний, закончился. Впереди был урок, но не для выпускного отделения – девушки опять склонились над учебниками, чтобы готовиться не к показному, а к подлинному экзамену.
Глава седьмая
И вновь мы вынуждены покинуть по-своему уютные стены института – нам следует представить новых героев, которые сыграют в судьбе институток немалую, по-своему решающую роль. И для этого мы вернемся на целых два года назад и окажемся в графском имении на берегу моря, в стороне от роскошных летних домов вокруг Куяльника.
По слухам, дом сей когда-то принадлежал чуть ли не самому Михаилу Семеновичу Воронцову, светлейшему князю и новороссийскому и бессарабскому генерал-губернатору. Так это было или нет, поручик Раевский не знал. Историей семьи всегда увлекалась его младшая сестра, а ему было вполне достаточно того, что Аннушка рассказывала во время их вечерних прогулок вдоль берега моря. Сестрица графа была всего двумя годами моложе, но отчего-то вела себя, как старшая. Писала письма в училище, потом присматривала ему невесту, потом отговаривала, когда брат соглашался на очередной брак, потом опять присматривала.
К счастью, таких эскапад проделывать часто она не могла – брат много времени проводил на полигонах, где испытывал боевые устройства. Анна невероятно гордилась даже званием брата: «фурлейтский поручик». Это звучало красиво и не для каждого девичьего уха понятно.
– Ох, Аннушка, – морщился Александр. – Ну что ты все моим званием козыряешь? Поручик, он поручик и есть. Младший офицер – забот много, почестей мало. А уж мы, офицеры от артиллерии, гибнем чуть ли не первыми. Только великая пехота, основа любой армии, может с нами поспорить за это сомнительное первенство.
Анна качала головой и, не споря с братом, продолжала называть его именно фурлейтским поручиком, особенно при появлении в доме девиц из ближнего или дальнего круга друзей и просто знакомых графа Раевского-старшего. Отец брата и сестры, Владимир Александрович, овдовел почти десять лет назад, однако новой женой обзаводиться не стал. Он был настолько хорош собой, что в душевных привязанностях отказа не знал. Вдовые красавицы, еще не успевшие овдоветь красавицы, зрелые красавицы, еще не ставшие женами, – одним словом, графа на приемах всегда окружал подлинный цветник. Неудивительно поэтому, что и в летнем имении Раевских, в Крыжановке, всегда можно было встретить немало привлекательных особ самого разного возраста, от очень юных, как дочь графа, до весьма взрослых, как матушка графа Раевского-старшего, все еще выходящая в свет ровно два раза в год.
Граф же Раевский-старший отдал службе царю и отечеству двадцать пять лет и вышел в отставку с почетной и обременительной должностью интенданта партикулярной верфи в Санкт-Петербурге. Сменил дом в столице на семейное гнездо на окраине Куяльника, а летом отправлялся в Крыжановку, на берег моря, подальше от света, дабы наслаждаться лечебными грязями и водами. Граф жил в свое удовольствие, никому не ставя в вину ни озорного поведения, ни усердного отшельничества. Одним словом, превратился в настоящего барина-сибарита, наслаждавшегося каждым днем жизни.
Дочь свою Анну учением граф не мучил, однако домашнее образование девушка получила более чем удовлетворительное. Неженский ум, пытливый и педантично-усердный, позволял ей вести беседы на равных не только с дамами высшего света («Ой, папенька, они такие пустышки…»), но и с господами офицерами и статскими учеными, которых в округе было предостаточно. О том, насколько умны эти господа, Анна отцу не рассказывала, однако за девушкой тянулась слава «слишком умной для девицы».
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
