Текст книги "Кровь молчащая"

Автор книги: Ольга Нацаренус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Не без помощи и благородной поддержки младшего брата Александра Сергей Петрович устроен в нотариальную контору Полубояринова и прослужит там около года. Исполнительность, блестящее знание юридического дела в совокупности с высокой порядочностью и положительными личными качествами позволят ему довольно быстро оказаться на хорошем счету у хозяина. По-прежнему озарённый высокими идеями революционных перемен в России, Сергей Петрович не пожелает остаться в стороне от стремительно развивающегося движения недовольных. Участие в демонстрациях, активная работа в пролетарском издании «Наша газета», плодотворное общение с лидерами большевистских организаций в Саратове, Москве и Пензе обеспечат ему пристальное внимание со стороны жандармского управления и, как следствие, повлекут за собой многочисленные допросы и обыски.

В марте 1915 года Сергей Петрович будет снова арестован и осуждён на пять лет с отбыванием срока в Иркутской губернии, как ссыльный. Дом семьи Меерхольц вновь наполнится немой печалью и ожиданием…

Из письма Евгении Карловны к сестре Александра Петровича и Сергея Петровича, в Астрахань:

«Милая Фелицата!

Двадцать третьего апреля провожали Серёжу в ссылку. Мне тайно передали от него записочку и сообщили, когда и в какое время его и других осужденных должны будут доставить на нашу пристань на Волге для дальнейшей транспортировки на пароходе. Записочка – вся в его духе, с идиотской, неискоренимой привычкой с неисправимым упрямством игнорировать мягкий знак в конце русских слов!.. Вероятно, ты будешь казнить меня, но я взяла на себя право умолчать в семье о проводах Серёжи – довольно уже слёз и мёртвой тишины за нашим обеденным столом!.. На пристань я ходила с маленьким Шуркой. Серёжу видели. Он нас – скорее нет. Сложно передать, что там творилось! Собралось множество горожан, в основе своей рабочие, фабричные и портовые. Много – полторы сотни, не менее!

Лозунги кричали, трясли транспарантами и сильно пили водку. Проводы превратились в настоящую политическую акцию! Конечно же, не обошлось без жандармов, стрельбы и окровавленных кулаков! Нас с Шуркой в этом хаосе чуть было не затоптали – Бог отвёл… Невозможно отрицать, что наш Саратов, среди многих других городов наших земель, уже вовсю охвачен большевистским движением, и прав был Серёжа, когда говорил «уже скоро». Что же будет со всеми нами тогда?..

Давеча пересматривала прежние серёжины вещи и в кармане его штанов обнаружила старый, замусоленный счёт из кабака:

«1 порция стерляжьей ухи – 1 рубль 80 копеек

1 бутылка «Финь-шампань» – 8 рублей

За разбитый графин – 5 рублей

Извозчик за мамзелями – 2 рубля

Щи для цыгана – 60 копеек

За порванный фрак на официанте – 10 рублей…»

Вот таков он, наш Серёжа, милая моя, дорогая моему сердцу Фелицата!»

– Попей молочка, миленький, попей! Свежее совсем, с утра только от коровы. Всё молчишь и молчишь. Третий день уж пошёл тому. И глаза вон мокрые опять. Не заболел ли? – бабушка Елизавета прижимается губами к шуркиному лбу и шепчет:

– Что случилось с тобой? Что произошло, мой сладенький?

Шурка исподлобья косится на мать. Та ловит его пронзительный взгляд, спешит положить раскрытый томик Шиллера на этажерку и увести сына в детскую.

– Мамочка, я боюсь спать! Они мне снятся!

Евгения накрывает сына одеялом и присаживается на край его кровати:

– Кто, Шура?

– Те люди, что были на пристани. Мне снится, как они кричат, машут руками и бегут за нами. Их одежды грязные, а лица в крови. А еще, мамочка, у них нет глаз…

– Господи, страсти-то какие, Шура!

Мальчик кладёт ладонь матери на свой лоб:

– …но мне сначала совсем было не страшно, мамочка, потому что там, во сне, с нами был папа и он держал меня за руку!

– А что же после?

– А после, мамочка, нам с Вами удалось убежать. А папу они своими грязными сапогами затоптали…

А тем временем…

«С продовольствием стало совсем плохо, города голодали, в деревнях сидели без сапог, и при этом все чувствовали, что в России всего вдоволь, но что нельзя ничего достать из-за полного развала тыла. Москва и Петроград сидели без мяса, а в то же время в газетах писали, что в Сибири на станциях лежат битые туши и что весь этот запас в полмиллиона пудов сгниет при первой же оттепели. Все попытки земских организаций и отдельных лиц разбивались о преступное равнодушие или полное неумение что-нибудь сделать со стороны властей. Каждый министр и каждый начальник сваливал на кого-нибудь другого, и виноватых никогда нельзя было найти. Ничего, кроме временной остановки пассажирского движения для улучшения продовольствия, правительство не могло придумать. Но и тут получился скандал. Во время одной из таких остановок паровозы оказались испорченными: из них забыли выпустить воду, ударили морозы, трубы полопались, и вместо улучшения только ухудшили движение. На попытки земских и торговых организаций устроить съезды для обсуждения продовольственных вопросов правительство отвечало отказом, и съезды не разрешались. Приезжавшие с мест заведовавшие продовольствием, толкавшиеся без результата из министерства в министерство, несли свое горе председателю Государственной думы, который в отсутствие Думы изображал своей персоной народное представительство…»

Председатель Госдумы Родзянко М. В.

«(Россия) – форменный пороховой погреб, в котором догорает фитиль – через минуту раздастся взрыв… Мы судим, уличённых в заговорах ссылаем, расстреливаем их, но это не достигает цели. 80 тысяч под суд не отдашь…»

Одна из первых жертв революционного насилия, военный губернатор Кронштадта, адмирал Вирен Р. Н., в сентябре 1916 года в своём докладе Главному морскому штабу.

«… были такие батальоны, которые имели по 12–15 тысяч человек… Наблюдать за такими частями становилось трудно, не хватало офицеров, и возможность пропаганды революции существовала полная… Никто из молодых солдат не был ещё в полках, а только обучался, чтобы потом попасть в ряды того или другого гвардейского полка и получить дух, физиономию части и впитать её традиции. Многие из солдат запасных батальонов не были даже приведены к присяге. Вот почему этот молодой контингент так называемых гвардейских солдат не мог быть стоек и, выйдя 24, 25 и 26 февраля на усмирение беспорядков, зашатался и затем начался бессмысленный и беспощадный солдатский бунт».

Генерал Дубенский Д. Н., в феврале 1917 года находившийся в царской свите в качестве официального историографа.

«Ничто лучше не иллюстрирует отстраненность правительства от реальности, чем решение царя в этот напряжённейший и сложнейший момент отправиться в Могилев. Он намеревался провести там неделю для совещаний с генералом Алексеевым, только что возвратившимся в Ставку после лечения в Крыму. У Протопопова это решение не вызвало никаких сомнений. Вечером 21 февраля он уверял государя, что беспокоиться не о чём, и он может ехать со спокойным сердцем в уверенности, что тыл в надёжных руках. К вечеру следующего дня царь уехал. А две недели спустя он уже вернулся как частное лицо – «Николай Романов», и под конвоем. Безопасность столицы была вверена весьма некомпетентным людям: военному министру генералу М. А. Беляеву, поднявшемуся на эту высоту по ступенькам военной бюрократической лестницы и получившему среди коллег прозвище «мёртвая голова», и командующему округом генералу Хабалову, профессиональный опыт которого не выходил за рамки канцелярий и военных академий».

Ричард Пайпс (профессор русской истории) комментирует положение царского правительства в последние дни его существования.

Прощальный приказ императора Николая Второго войскам:

«В последний раз обращаюсь к Вам, горячо любимые мною войска. После отречения моего за себя и за сына моего от престола Российского, власть передана Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог и Вам, доблестные войска, отстоять Россию от злого врага. В продолжении двух с половиной лет Вы несли ежечасно тяжёлую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий, и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками одним общим стремлением к победе, сломит последнее усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы.

Кто думает о мире, кто желает его – тот изменник Отечества, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же Ваш долг, защищайте доблестную нашу Великую Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайте Ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу.

Твёрдо верю, что не угасла в Ваших сердцах беспредельная любовь к нашей Великой Родине. Да благословит Вас Господь Бог и да ведёт Вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий»

8-го марта 1917 года.

«В течение первых месяцев после Октябрьского переворота [в России] были уничтожены многие ограничения: крестьяне получили санкцию на захват помещичьих земель; солдаты получили право на прекращение войны и возвращение домой; рабочим было дано право не работать, занимать наиболее важные административные посты, сопротивляться буржуазии, устанавливать контроль над заводами и фабриками. Что же касается отбросов общества – преступников, авантюристов и прочего сброда, – то и они получили места в правительстве и обрели полную свободу для удовлетворения своих естественных потребностей в форме убийств и грабежа…»

Питирим Сорокин, русско-американский социолог и культуролог.

«…агенты контрразведки часто возвращаются с пустыми руками и в недоумении докладывают, что в участках милиции сразу же наталкиваются на бежавших арестантов, исполняющих там должностные обязанности. Нередко старшие чины контрразведки в милиционерах, стоящих на улицах, тоже узнают своих старых клиентов. Генерал Деникин А. И. называет народную милицию Временного правительства «даже не суррогатом полиции, а её карикатурой».

По воспоминаниям исполняющего должность начальника контрразведки Петроградского военного округа капитана Никитина Б. В.

«Повидав кое-кого из Охранного Отделения понял, что они смотрели на положение дел безнадежно. Надвигается катастрофа, а министр, видимо, не понимает обстановки и должные меры не принимаются. Будет беда. Убийство Распутина положило начало какому-то хаосу, какой-то анархии. Все ждут какого-то переворота. Кто его сделает, где, как, когда – никто ничего не знает. А все говорят и все ждут. Попав же на квартиру одного приятеля, серьезного информатора, знающего всё и вся, соприкасающегося и с политическими общественными кругами, и с прессой и миром охраны, получил как бы синтез об общем натиске на правительство, на Верховную Власть. Царицу ненавидят, Государя больше не хотят. За пять месяцев моего отсутствия как бы всё переродилось. Об уходе Государя говорили, как бы о смене неугодного министра. О том, что скоро убьют Царицу… говорили так же просто, как о какой-то госпитальной операции. Называли офицеров, которые, якобы, готовы на выступление, называли некоторые полки, говорили о заговоре Великих Князей, чуть не все называли В. К. Михаила Александровича будущим Регентом».

Так генерал-майор Отдельного корпуса жандармов, начальник императорской дворцовой охраны Спиридович А.И. описывает атмосферу в предреволюционном Петрограде, 20 февраля 1917 года.

Император Николай Второй:

«…Я берёг не самодержавную власть, а Россию. Я не убеждён, что перемена формы правления даст спокойствие и счастье народу».

Правомонархический депутат Шульгин В. В. иронически замечает, что революционные солдаты украли из буфета Таврического дворца все серебряные ложки: «Это было начало: так революционный народ ознаменовал зарю своего освобождения… Пулеметов – вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен этой уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя… Увы, этим зверем был его величество русский народ».

«Вспыхнул неожиданно для всех нас такой солдатский бунт, которому подобных я ещё не видел и которые, конечно, не солдаты, а просто взятые от сохи мужики и которые все свои мужицкие требования нашли полезным теперь же заявить. Только слышно было в толпе: «Земли и воли!», «Долой династию!», «Долой Романовых!», «Долой офицеров!», и началось во многих частях избиение офицеров. К этому присоединились рабочие, и анархия дошла до своего апогея».

По свидетельству очевидца событий председателя Госдумы Родзянко М. В.

«…два течения – Дума и революционеры – две змеи, которые, как я надеюсь, отгрызут друг другу головы – и так спасут положение? Я чувствую, что Бог что-нибудь сделает!..»

Последняя российская императрица Александра Фёдоровна в письме своему мужу от 2 марта 1917 года.

«Троцкий, которого я слышал уже искушенным посетителем политических собраний, поразил меня тем чудовищным запасом ненависти, которую излучал из себя настоящий демон революции. Уже тогда в нём чувствовалось нечто действительно страшное. Помню, я также был поражен его диалектическими способностями. На крестьянском съезде он выступал среди предельно враждебной ему аудитории. Казалось, большевистский оратор не сможет сказать ни одного слова. И действительно, вначале оборончески и эсеровски настроенные делегаты прерывали Троцкого на каждом слове. Через несколько минут своей находчивостью и страстностью Троцкий победил аудиторию настолько, что заставил себя слушать. А окончив речь, он даже услышал аплодисменты»…

Один из деятелей кадетской партии, Иван Куторга, так характеризует своё личное впечатление от ораторского искусства Троцкого.

«Авторитет Ленина, кажется, очень вырос в последнее время. Что не подлежит сомнению, так это то, что он собрал вокруг себя и под своим начальством всех сумасбродов революции; он уже теперь оказывается опасным вождем… Утопист и фанатик, пророк и метафизик, чуждый представлению о невозможном и абсурдном, недоступный никакому чувству справедливости и жалости, жестокий и коварный, безумно гордый, Ленин отдает на службу своим мессианистическим мечтам смелую и холодную волю, неумолимую логику, необыкновенную силу убеждения и уменье повелевать. …Субъект тем более опасен, что говорят, будто он целомудрен, умерен, аскет…»

Французский посол в Петрограде Морис Палеолог, 21 апреля 1917 года.

«…Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а говно!»

В.И. Ленин, из письма к Горькому, 1919 год.

Из воспоминаний генерала А. Деникина:

«За гранью, где кончается «военная добыча» и «реквизиция», открывается мрачная бездна морального падения: насилия и грабежа. Они пронеслись по… всему российскому театру Гражданской войны, наполняя новыми слезами и кровью чашу страданий народа, путая в его сознании все «цвета» военно-политического спектра и не раз стирая черты, отделяющие образ спасителя от врага».

1914–1917 годы. Саратов

В начале Первой мировой Александр Петрович поступает на службу в царскую армию вольноопределяющимся. Этот чин в Российской Императорской армии является самым низшим и даётся первоначально лицам, добровольно поступившим на службу из податных сословий (купцы, мещане и прочие), не подлежавших рекрутскому набору. Чтобы стать вольноопределяющимся, призывник должен иметь установленный образовательный ценз и добровольно выбрать обязательную службу на льготных условиях вместо вероятного призыва по жребию, на общих условиях.

По окончании первого года службы Александр Петрович успешно сдаёт офицерский экзамен. По решению специальной военной комиссии он отправляется на учёбу и получает звание прапорщика, продолжая, таким образом, службу в армии уже в офицерском чине. Уже зимой 1915 года он назначен заведующим саратовской пулемётной школы…

В ту же зиму чета Меерхольц принимает решение подготовить шестилетнего Шуру к поступлению в гимназию. К этому времени он уже достаточно бегло читает на русском и немецком, понимает с десяток римских и арабских цифр, географию и очень увлечён рисованием. Рисовать – это у него, несомненно, от отца. Тот с молодых лет любой свободный час проводит у холста с тонкой беличьей кистью в руке. Его работы маслом особенно удачны. Пейзажами и красочными натюрмортами наполнены комнаты дома, равно как и терраса дачи, которая находится на окраине Саратова, на хуторе, вблизи узенькой мелководной речки Гуселки…

Евгения Карловна без промедления обращается к руководству гимназии с просьбой посоветовать ей человека, способного более полно подготовить Шуру к вступительным экзаменам. Ей рекомендуют выпускника гимназии, блестяще закончившего обучение в прошлом году. Почему-то никто никогда не называет этого человека по имени. Только коротко, по фамилии – Костюк…

Костюк заинтересован немного подработать, так как имеет очень скудные средства к существованию. Проживает он в десяти минутах ходьбы от угла Царёвской, в маленькой квартире, с пожилой, тяжко страдающей подагрой мамой.

Шура к Костюку ходит с помощницей по дому Серафимой. Поразительно чистая комната, аккуратно покрашенные полы с полосатыми вязаными ковриками и большое количество красного цикламена на подоконниках. Общение с первым учителем заметно нравится мальчику – обучается он с охотой, задавая множество нужных вопросов и активно отвечая урок. Костюк выдержан, спокоен, аккуратен в подаче учебного материала и тих голосом. Немного позже, в мае месяце, он с большим волнением сопровождает Шурку и его маму на экзамены.

Саратовская гимназия номер два. Та, что в двух кварталах от дома Меерхольц, наискосок от здания второго арестантского отделения губернской тюрьмы на Московской улице. Шура с большим успехом держит вступительные испытания: арифметика, чтение, наизусть «Отче наш» – всё на «отлично»!

В Саратове с каждым месяцем войны все более и более ухудшается положение с продовольствием. Постоянно дорожают хлеб и мясо, несмотря на утверждаемые губернатором цены. Все это вызывает недовольство населения. На Верхнем базаре открыта лавка для продажи населению муки из запасов городской управы. Но это не спасает положения. Хлеб продолжает дорожать. В августе 1915 года губернатор предупреждает мукомолов, что за задержку отпуска муки потребителю будет наложен штраф в три тысячи рублей или арест на три месяца. На другой день мука продаётся беспрепятственно. За ней стоят огромные, необычайно длинные очереди, которые местные жители называют «хвостами».

В лавке городской управы не стало мяса. Летом царь Николай II утверждает закон о запрещении употребления мяса по вторникам, средам, четвергам и пятницам, хотя три четверти населения Саратова уже давно перестало питаться мясными продуктами. Во всех лавках прекращается продажа сахара. Количеством сахара, поступившего через некоторое время, можно удовлетворить потребность населения только на одну треть. Встаёт вопрос о введении карточек на хлеб и сахар. Постное масло решено продавать по особым ордерам городской управы.

Вместе с непомерным ростом цен на жизненно необходимые продукты намного увеличились цены на обувь и одежду. Повышение цен на дрова и нефтепродукты вызывает дороговизну освещения и отопления. Возрастает даже стоимость воды. Поднимается квартирная плата.

Поднимаются цены на дрова, которые в Саратове почти исчезли. Их стали прятать. За получением дров из запасов города стоят большие очереди. Для отопления употребляют остающийся от изготовления масла жмых, по-местному «колоб», которого в городе скопилось более двух миллионов пудов. Но вскоре и колоб повышается в цене.

Дороговизна, спекуляция доводят многие слои населения до бедственного положения. Цены растут. Промышленники и торговцы наживают на этой ситуации большие барыши.

Тем временем из-за недостатка мыла и бань, закрывшихся из-за отсутствия топлива, по городу расползаются тиф и чесотка. Борьба с ними невозможна: не хватает лекарств, медицинского персонала…

Особенно тяжко в годы Первой мировой войны приходится поволжским немцам. Они щедро жертвуют на нужды войны: в 1915 году немецкие колонисты сдают фронту около ста тысяч рублей деньгами, обувь, белье и продукты. В немецких колониях с начала войны открывается семь лазаретов, которые содержатся на средства колонистов. Однако все эти патриотические действия немецкого населения России, особенно после первых неудач русских войск на фронте, не могли помешать быстрому развитию в российском обществе антинемецких настроений. Был создан ряд националистических организаций антинемецкой направленности: «Самодеятельная Россия», «Общество экономического возрождения России» и другие. Особенно преуспело в разжигании антинемецкой истерии созданное в августе 1914 года общество «За Россию». Лидеры этого общества обвиняли немцев России как в установлении экономического господства на юге России и в ряде других регионов, так и в разрушении религиозных, нравственных и культурных устоев русского общества. Они предложили Госдуме «все проявления германской культуры в России, подавляющие русский дух и насилующие русскую самобытность» искоренить решительно и окончательно. Правительству предлагалось усилить борьбу с «земельным и торгово-промышленным немецким засильем», конфисковать и секвестировать все земли немецких колонистов, передать их в распоряжение русских крестьян.

Одна за другой большими тиражами выходят и распространяются брошюры и книги, направленные против немецкого населения России. Одни их названия уже говорят о многом: «Немецкое зло» М. Муравьёва, «Немецкое шпионство» А. Резанова, «Немецкая колонизация на юге России» С. Шелухина, «Российские немцы» Г. Евреинова, «Мирное завоевание России немцами» И. Сергеева и др. М. Муравьёв, в частности, писал: «Нам, русским, надо не только одолеть полчища тевтонов и их особой государственности предел положить, чтобы и в будущем не могло возродиться тевтонское варварство и засилье, но надо одолеть внутреннюю Германию, которая просочилась в нашу жизнь, которая двести лет влияла на нашу политику, внешнюю и внутреннюю, на развитие нашей промышленности, на строй нашей школы». В многочисленных листовках и плакатах «внутренние» немцы изображались как шпионы и паразиты, «нахлебники» русского народа.

Разжигание антинемецких настроений приводило и к конкретным враждебным акциям в отношении немцев-россиян. Так, 27 мая 1915 года в Москве произошёл антинемецкий погром. Было разгромлено более семисот торговых заведений и квартир, причинён ущерб в размере двадцати девяти миллионов рублей золотом, три немца было убито и сорок ранено. В Петербурге громили квартиры и конторы учреждений, принадлежавших немцам. Новейшее оборудование в типографии издательства И.Н. Кнебеля, позволявшее издавать книги на высочайшем художественном и полиграфическом уровне, было сброшено со второго этажа на улицу и разбито. Пострадали мастерские художников, особенно Я. Я. Вебера, у которого были похищены все произведения. Погромы прошли в Нижнем Новгороде, Астрахани, Одессе, Екатеринославе и некоторых других городах. В сельской местности нередкими стали самовольные захваты, грабежи и поджоги собственности колонистов. Психологическое давление, моральный, а порой и физический террор заставлял многих немцев, в том числе и занимавших высокое положение в обществе, менять свои фамилии на русские. Очевидно, что развернувшаяся в российском обществе антинемецкая истерия не могла бы получить широкого развития без попустительства правительства. На первых порах оно делало некоторые попытки защитить немецких граждан своей страны. В частности, министр внутренних дел Н. Маклаков запретил журналистам касаться темы «немецкого засилья», потребовал прекращения в печати травли российских немцев – «верноподданных империи». Но эта мера практически не возымела эффекта, тем более что тот же самый министр внутренних дел в октябре 1914 года направил всем губернаторам секретный циркуляр, в котором настоятельно рекомендовал переименовать селения и волости «кои носят немецкие названия с присвоением им названий русских», что и было вскоре сделано.

Председатель Совета министров И. Горемыкин 10 октября 1914 года направил Верховному Главнокомандующему русской армии великому князю Николаю Николаевичу секретную телеграмму, в которой предложил ряд мер по решению «немецкого вопроса» в тылу русских войск. Эти меры касались и немцев – российских подданных. Исходя из этих предложений, начальник штаба Верховного Главнокомандующего генерал Н. Янушкевич дал указание главному начальнику Киевского военного округа генералу Троцкому: «Надо всю немецкую пакость уволить, и без нежностей – наоборот, гнать их как скот!».

Широкое развитие получило самоуправство местных властей. Главный начальник Одесского военного округа генерал от инфантерии М. Эбелов в октябре 1914 года приказал высылать немцев российского подданства за контакты с иностранцами, за издание газет, книг, объявлений и за разговор на немецком языке. Месяц спустя он запретил богослужения на немецком языке и всякие скопления немцев на улицах. Екатеринославский губернатор Колобов в феврале 1915 года специальным постановлением запретил «сборища взрослых мужчин немцев более двух, даже из числа русско-подданных, как в своих жилищах, так и вне их». Этот запрет ставил немцев в нелепое положение. Так, например, большая семья не имела права даже всем своим составом похоронить умершего родственника, не говоря уж о таких совместно проводимых событиях, как богослужение, свадьба и т. п. Наказной атаман Сибирского казачьего войска Н.А. Сухомлинов в сентябре 1916 года своим приказом подчинил немецкие колонии руководству местного казачьего войска, запретил немцам говорить на немецком языке.

Факты массового лишения собственности и выселение немцев западных губерний деморализовали поволжских немцев. Весной 1916 года их посевные площади значительно сократились, местами наполовину. Русские крестьяне Поволжья, воодушевлённые ликвидацией немецкого землевладения в западных губерниях, открыто требовали передачи им земли поволжских немцев.

Из волжских колоний Саратовской и Самарской губерний за время войны, из немцев, призвано на фронт около пятидесяти тысяч человек. Немцы героически сражаются с турками на Кавказском фронте, где, по свидетельству генерала Юденича, отважно берут город-крепость Эрзерум. Но война вызывает волну шовинистических нападок на немцев со стороны части русского общества.

С началом войны закрыты немецкие газеты и частично – школы, в оставшихся преподавание ведётся только на русском языке. Запрещено подписывать по-немецки официальные бумаги и даже разговаривать по-немецки в общественных местах. В 1915 году следует распоряжение о переименовании всех немецких колоний: так, Розенберг стал Умётом, Унтердорф превратился в Веселовку, а Визенталь – в Луговое.

Из частного письма писателя В.Г. Короленко бывшему профессору Петровской сельскохозяйственной академии К.Э. Линдеману: «…то, что творится теперь над русскими немцами, есть величайшая несправедливость, слепая, стихийная, вредная и позорная для России, которой придется долго вспоминать ее со стыдом и болью…»

Волна переименований касается и Саратова. Дважды, в 1914 и 1915 годах, часть домовладельцев и гласных городской думы во главе с Н.Н. Петровым, при содействии саратовского губернатора, ставят вопрос о переименовании Немецкой улицы. В качестве новых предлагаются названия: Славянская, Скобелевская, Петра I, Петровский проспект. Но, к чести городской думы, оба раза эти предложения отклоняются. Особенно тяжелый удар по немецкому населению наносится законами от 2 февраля и 13 декабря 1915 года, по которым ограничивается землепользование и землевладение российских граждан «немецкого происхождения». Хотя Саратовская и Самарская губернии пока не подпадают под полное действие этих законов, немецкое население здесь ущемлено в экономической сфере. А закон «против немецкого засилья» 1916 года распространяется и на немцев Поволжья.

Наконец, 6 февраля 1917 года правительство публикует указ, дополняющий положение «о ликвидации немецкого землевладения», охватывающий и Саратовскую, и Самарскую губернии. К 6 апреля 1917 года должны быть готовы списки выселяемых, а с 6 февраля 1918 года планируется продажа имущества немцев с открытых торгов.

Городские думы Саратова и Покровска при участии биржевых комитетов этих городов, представителей земства опротестовывают это решение.

В решении говорится: «Живущие среди нас немцы-колонисты суть такие же русские граждане, как и все мы. В нашем краю колонисты являются незаменимыми сельскими хозяевами. Мы обязаны настойчиво, определенно заявить, что ликвидация немецких земель, особенно в теперешний момент общего сельскохозяйственного кризиса, является мерой несправедливой и гибельной, как для самих колонистов, так и для всего края. Она окажется чувствительной и для всей России».

Дискриминация немцев-призывников на военную службу, фактическое приравнивание их к военнопленным, вызывало ответную реакцию. Ранее всегда стремившиеся к законопослушанию, немцы стали легко поддаваться на большевистскую агитацию, быстро революционизироваться. Росло их дезертирство с фронта. После Февральской революции процесс революционизации и разложения в среде военнослужащих-немцев принял особенно широкий характер. Именно фронтовики, впоследствии, возвращаясь в свои колонии, становились там опорой большевиков. Они создавали Советы, формировали Красную гвардию, взламывали традиционный образ жизни колонистов…

* * *

г. Саратов

Школа Прапорщиков

Александру Петровичу,

г-ну Меерхольц

«Мой милый, дорогой супруг!

Перечитала сейчас «Дом с мезонином» Чехова. Первое желание после прочтения – скорее написать Вам, поделиться душевными ощущениями и чувствами. Но поняла, что, к великому сожалению, выразить словами всё это я не смогу. Всё впиталось в моё нутро, разлилось чем-то густым и душистым по жилам, и сказать мне уже ничего не осталось. Переполнение сердечное да глаза мокрые. И ведь сюжета-то особого в этом рассказе не разглядеть. Но язык каков! Каков язык! Вот же, как написано!..»

г. Саратов

Гуселские дачи,

Евгении Карловне,

г-же Меерхольц

«Дорогая моя Женечка!

Как приятно, как хорошо Вами подмечено. Подчиняясь Вашим оброненным в письме лирическим ноткам – тоже взял в руки Чехова. Вероятно, Вы будете смеяться, но есть в нём и про меня. Вот, к примеру: «У меня потребительская сущность. Я не вижу смысла создавать что-то самому. Понять других – это для меня выше». Добавлю, Чехов для меня – лекарство, неподдельное. Дух его творчества надолго останется на земле. В юности я воспринимал Чехова абсолютно не так, как сейчас, а иначе. Возможно, в будущей моей зрелости (читайте – старости) моё отношение к нему снова переменится. Я увижу новые краски, открою для себя новые мысли и понимания. Теперь же я беру карандаш и отмечаю им на страницах самое интересное, самое важное для себя. «Дело не в пессимизме и не в оптимизме – а в том, что у девяноста девяти из ста – нет ума». Как Вам, Женечка, эта фраза? И вот ещё: «Призвание всякого человека в духовной деятельности, в постоянном искании смысла жизни». Да, Чехов велик!.. Душа моя! Кобылу Маркизу Максимов пусть гоняет при выгулах, но только с условием – после привязать как следует и детей не подпускать. И не позволять лошади скакать слишком долго. Чистить её не забывать через день, обязательно. Скоро, Женечка моя, приеду. Соскучился, устал.

Скоро наступят холода, и необходимо будет переехать вам с дачи на квартиру, хотя канитель это ужасная.

Целую вас крепко, крепко!

Целуйте за меня детей.

Ваш муж, Александр»

7 августа 1914 года.

1914 года, август. Саратов. Дом семьи Меерхольц

Несмотря на поздний вечер – жарко и очень душно. В распахнутое настежь окно – песни цикад и белый свет от луны. Завершён ужин, смолкли задорные детские голоса, в гостиной зажжены свечи. Александр Петрович курит трубку и раскладывает карточный пасьянс на бордовой плюшевой скатерти обеденного стола. Евгения заметно взволнована: