Текст книги "Полдень, XXI век (сентябрь 2011)"

Автор книги: Ольга Дорофеева

Соавторы: Юстина Южная,Олег Кожин,С. Вербин,Геннадий Прашкевич,О. Романова,Татьяна Шипошина,Ильдар Валишин,Александр Голубев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

– Что, сссученыш, – сплюнув кровью на снег, ненавидяще прошипел Михаил Степанович, – больно?

И тут же отвечая самому себе, злорадно ухмыльнулся в бороду:

– Больно, паскуда, больно! А будет еще больнее! Я тебе все кишки на кулак намотаю!

Чувствуя, что сил остается все меньше, он, будто в сатанинской молитве, бухнулся на колени перед упыриным отродьем. Крепко ухватился за торчащий из впалого живота твари конец лыжи, с целью исполнить свою угрозу – намотать кишки, если не на кулак, то на спасшую его палку. Но стоило ему слегка прокрутить обломок в ране, как рука опустилась сама собой.

Упырь больше не стонал, не выл, не пытался огрызнуться – он просто молча ждал своей участи и даже как будто смирился с ней. А когда широкая ладонь охотника протолкнула обломок лыжи глубже, чудовище только съежилось и закрыло глаза. В мгновение ока клыкастая мерзость превратилась в то, чем и была с самого начала. В ребенка. Тощего, синего от холода, невероятно уродливого, но все же ребенка. Именно такого, каким увидел его Серебров впервые.

Не меняя позы, упырь сидел на снегу, боязливо зажмурившись. Лишь еле заметно вздымалась грудная клетка да бегали глаза под плотно сжатыми веками. И Михаил Степанович не выдержал – отвернулся. Мир вдруг начал расплываться непонятно отчего, и Серебров поспешил отыскать взглядом неподвижное тело Буяна. Пес лежал, нелепо подогнут под себя передние лапы, остекленевшими глазами с ненавистью смотря куда-то сквозь частокол мохнатых елок. Лицо охотника стало горячим и мокрым, и, щекоча кожу, по нему побежали шустрые капельки, туг же пропадающие в зарослях густой бороды. Подбородок Сереброва трясся от беззвучных рыданий, тело дрожало от боли, холода и начинающейся лихорадки, а утонувший в слезах взгляд все метался от мертвого четвероногого друга к крепко зажмурившемуся ребенку-нежити. Наконец приняв решение, Михаил Степанович собрался, перестал дрожать, стиснул руку на своем импровизированном оружии…

…и, резко выдрав его из начавшей покрываться черной коркой раны, отбросил далеко в сторону.

На этом силы кончились. Лицом вперед рухнув в снег, Серебров попытался отжаться, и не смог. Так и лежал неподвижно, краем глаза наблюдая, как мелкая мразь недоверчиво обнюхивает его лицо, а затем проворно ползет к мертвому Буяну и погружает свое безносое рыло в окровавленную дыру на песьем горле.

И только когда в уши Михаилу Степановичу с чмоканьем впились звуки поглощаемой упырем крови, он нашел в себе силы с ненавистью процедить сквозь стиснутые зубы неподъемных челюстей:

– С-сучен-ныш…

Очнулся Серебров глубокой ночью. Вяло удивился тому, что все еще жив. Не помня себя, шел, по колено проваливаясь в снег, придерживаясь за широкие лапы елей. По пути дважды терял сознание и в бреду, не видимый и не слышимый ни одной человеческой душой, метался и кричал, зовя верного Буяна. Обмороженный, ослабленный кровопотерей, каким-то чудом к полудню добрался до дома. С трудом отворил тяжелые ворота. Еле-еле справился с огромным навесным замком на входной двери. Содрав с себя окровавленную, изорванную в клочья на груди и руках, куртку, кое-как обработал раны, промыв их спиртом и перекисью водорода. После чего, не разуваясь и не снимая штанов, рухнул прямо на застеленный топчан, служивший ему кроватью, и провалился в тревожный, обрывочный сон.

Он не знал, сколько времени провел в бессознательном состоянии, разметавшись по мокрым подушкам и простыням, швыряемый усиливающейся лихорадкой из жары в холод. Несколько раз Серебров вставал и добирался до раковины, где жадно пил теплую, отдающую хлоркой воду. Ему казалось, что за время горячки он разок менял себе повязки, а однажды даже попытался поесть; тушеная зайчатина с картошкой не удержалась в желудке и полупереваренными кусками изверглись из него прямо на круглый вязаный коврик подле топчана. Во всем этом Михаил Степанович не был абсолютно уверен.

Потому что всякий раз, приходя в сознание, он видел тощий силуэт возле батареи, на том самом месте где обычно спал Буян. Лишенные зрачков глаза следовали за Серебровым по комнате неотрывно, куда бы тот ни пошел. Они сверлили его, когда он спал или проваливался в забытье, прожигали, буравили… изучали. Проходя по дому нетвердой походкой, Михаил Степанович грозил этим внимательным глазам кулачищем и бормотал со злостью:

– Уууу, сс-сученыш! Тварюка подколодная!

Сученыш отмалчивался.

В то утро, когда лихорадка, побежденная сильным, не испорченным вредными привычками телом, отступила и Серебров наконец начал воспринимать реальность адекватно, он в первую очередь перетряс старый тулуп – Буянову лежку. Сам не зная, что он хочет найти, Михаил Степанович тщательно исследовал каждый сантиметр вытертого меха и даже обнюхал подстилку. От тулупа остро несло псиной и только. Ничего сверхъестественного.

Игнорируя урчащий желудок, несколько дней не получавший нормальной пищи, Михаил Степанович все же не пошел на кухню, а сперва обошел весь дом. Никакого подтверждения тому, что ночной гость не привиделся ему в лихорадочном бреду, обнаружить не удалось. О яростной и быстротечной лесной схватке напоминали лишь груда окровавленного тряпья да отсутствие Буяна.

Впервые в жизни Михаил Степанович крепко задумался о состоянии своего рассудка. Ведь если мерещился ему пришелец в доме, то где гарантия, что то же самое не происходило в лесу? Может быть, и не было никакого мертвого ребенка-кровососа? А была, к примеру, рысь – раны на груди и руках вполне могли оставить когти дикой кошки… Что если…

Пожалуй, со временем рациональный разум Сереброва убедил бы самого себя в том, что именно так и было. Потому что в мире телевидения и самолетов нет места ожившим мертвецам. Потому что в лесу по зиме нужно бояться волков да не впавших в спячку медведей, а не голых мальчиков с полным набором клыков. Он бы с радостью дал себя обмануть, чтобы забыть этот кошмар, запрятать его глубоко в подкорке.

Но к вечеру, слегка оклемавшись, Серебров захотел малосольных огурцов и полез за ними в подпол. Там, среди невысоких полок, уставленных банками с соленьями, он и обнаружил разрытый земляной ход, ведущий на улицу. На утоптанном полу, прямо в осыпавшейся земле, отпечаталась маленькая детская ножка, отчего-то всего с четырьмя пальцами, от которых шли четкие, глубокие бороздки, оставленные когтями. Вдоль стены, повторяя построение пузатых банок, лежали три куриные тушки, трупик облезлого кота невнятной расцветки и с пяток жирных амбарных крыс. Все совершенно обескровленные.

Серебров устало опустился прямо на холодный земляной пол и долго глядел на любовно разложенные тела мертвых животных.

Есть расхотелось.

Совсем.

* * *

Сученыш пришел под вечер. Привычным движением головы приподнял крышку подпола и протиснулся в комнату. Он был абсолютно таким же, каким Михаил Степанович его запомнил, – приплюснутый, словно отсутствующий нос, плотно прижатые, чуть заостренные уши, сильно выдающиеся вперед надбровные дуги и синие, почти до черноты, глаза. По-паучьи переставляя все четыре конечности, он подошел к Сереброву вплотную, бесстрастно поглядел прямо в дуло обреза, пляшущего в его дрожащих руках, и, разжав челюсти, выронил на пол белую курицу с размозженной головой. После чего, пятясь, отполз на пару шагов и уселся, растопырив мосластые коленки в стороны.

Взгляд Сереброва долго недоверчиво сновал с уродливого рыла на куриную тушку и обратно. Совершенно спонтанно, до конца не отдавая себе отчет в том, что он делает, Михаил Степанович отложил обрез, вместо него подняв с пола мертвую птицу.

– Что ж ты, паскудник, где живешь, там и воруешь, а? – покачав давно не чесаной головой, спросил он.

Сученыш не ответил, продолжая смотреть на охотника немигающим взглядом.

– Спать ложись, – устало пробормотал Серебров. – И чтоб без моего ведома на улицу ни шагу, понял?

Не дожидаясь ответа, он прошел на кухню. Куриная тушка шлепнулась в раковину и оттуда, по-орлиному раскинув крылья, укоризненно пялилась на охотника единственным уцелевшим глазом. Щелкнула плита, в долю секунды вырастив в одной из конфорок голубоватый газово-огненный цветок, тут же безжалостно придавленный кастрюлей с холодной водой. Правя оселком затупившийся нож, Михаил Степанович боковым зрением следил, как на провонявшей псиной подстилке устраивается на ночь самый взаправдашний упырь.

* * *

Так Сученыш поселился у Сереброва и со временем обзавелся собственным именем – Матвейка. А мертвый Буян с тех пор стал навещать хозяина в кошмарных снах, укоризненно зияя разорванной глоткой и давя на грудь охотника грубыми подушечками широченных лап. Вот и сейчас вес его был почти невыносим, он мешал дыханию, перекрывая доступ кислороду, и…

* * *

…Михаил Степанович не сразу понял, что уже несколько секунд не спит, а давление на грудь хоть и продолжается, но на деле не такое уж и сильное. Громко вдохнув полной грудью промерзший воздух, Серебров провентилировал легкие и проснулся окончательно. Мутноватый спросонья взгляд встретился с остекленевшими звериными зрачками, заставив охотника вздрогнуть. Но практически сразу в поле зрения попал всклокоченный белый мех, обвисшие длинные уши и характерная губа, из-под которой торчали тупые белые зубы. Серебров выпрямился, сбрасывая с себя заячью тушку. По виду косой тянул килограммов на пять, но по ощущениям выходили все пятьдесят.

Быстро обшарив взглядом пространство перед собой, Михаил Степанович отыскал еще одного зайца, чуть помельче первого, пару упитанных тетеревов, лису с целым выводком маленьких рыжих щенят, после смерти ставших похожими на плюшевые игрушки, и одного лупоглазого филина. Последнего Матвейка притащил «на пробу», как притаскивал он все, что попадалось ему впервые. Все тушки были высосаны досужа, а у тетеревов, вдобавок, отсутствовали головы. Упырь сидел неподалеку, склонив голову к левому плечу, с интересом разглядывая проснувшегося хозяина. Значит, охота закончилась. И закончилась, слава Богу, удачно.

Поднявшись на ноги, Серебров цапнул филина за лапы и, раскрутив, зашвырнул далеко в кусты, давая понять – нам такого не надобно. Матвейка проводил выброшенный трофей немигающими синими глазами и вновь уставился куда-то за спину Михаила Степановича. За два года успевший изучить его поведение, охотник научился понимать позы и жесты мертвеца и порой даже улавливал разные эмоции в неподвижном, навечно застывшем выражении уродливой морды. Сейчас – Михаил Степанович мог сказать это с абсолютной уверенностью – упыреныш ждал одобрения. От этого странного ожидания, прячущегося в глазах кровососа, сердце Сереброва тревожно заныло. Стараясь оттянуть время, он собрал добычу. Только после того, как в одной руке его были крепко зажаты заячьи уши и лисьи хвосты, а в другой мягкие крылья тетеревов, охотник нашел в себе силы обернуться и посмотреть себе за спину. И тут же вновь уронил на землю тщательно собранные трофеи.

На вид мужчине было лет сорок – сорок пять. На бескровном, лишенном растительности лице его отпечаталось скорее удивление, чем страх. Прямо под горлом, не скрываемым более разорванным воротом свитера, на месте вырванного кадыка багровела глубокая дыра с обсосанными бледными краями. Серебров подошел к покойнику, присел на корточки и пальцами прикрыл ему веки.

– Что ж ты, Господи… не уберег, – прошептал он.

Пуговицы на куртке чужака не желали поддаваться дрожащим пальцам и расстегивались с большим трудом. И все же Серебров справился. Запустил ладонь во внутренний карман и уверенно вытащил оттуда бумажник, связку ключей и мобильный телефон. Ключи и мобильник он опустил к себе в карман, а бумажник открыл и долго смотрел на улыбающиеся физиономии двух девчонок лет пяти. Сглотнув застрявший в горле горький ком, Михаил Степанович быстро вынул из кошелька всю наличность и тщательно протерев, вернул его законному владельцу. Матвейка тем временем перебрался поближе и теперь, обхватив самый толстый корень руками и ногами, сидел над тем местом, где только что спал его хозяин. У Сереброва мелькнула мысль – может быть, не стоит вот так, у него на виду брать вещи, деньги? Но тут же, снимая с трупа патронташ и ремень с хорошим охотничьим ножом, одернул себя, – сделанного не воротишь, мертвому все эти цацки теперь ни к чему, а ему – Сереброву – на что-то жить надо.

– Эх, Матвейка, сученыш ты! – с болью в голосе, чуть не плача, пробормотал Михаил Степанович, споро выворачивая покойнику карманы. – Сученыш, как есть!

Сученыш сидел на месте, попеременно поворачивая к хозяину то одно, то другое ухо, словно прислушиваясь.

* * *

Могилу необходимой глубины удалось выкопать лишь к вечеру, когда в лес пришла подельница-ночь, желающая помочь спрятать улики. Морщась от боли в сорванных мозолях, – пройти полтора метра твердой, как камень, земли саперной лопаткой, это вам не шутки! – охотник вылез из ямы. Покойника он столкнул туда ногой. Наскоро закидал тело землей и тщательно утрамбовал, оставив едва заметный холмик, – по весне просядет, будет не так заметно. Остатки земли долго перетаскивал к речке и сбрасывал под лед. По большому счету, можно было точно так же поступить и с безымянным мужиком, на беду свою повстречавшим Матвейку, но было это как-то… не по-христиански. Не по-христиански было и втыкать в грудь мертвецу наскоро выструганный кол, но иначе поступить Михаил Степанович просто не мог. Боялся.

Темнота опускалась все ниже, уже не столько помогая, сколько мешая, но Серебров был этому даже рад. Он уже почти закончил. По-быстрому набросав сверху веток и снега, Михаил Степанович придал месту вид охотничьего шалашика. Отошел на два шага, критически осмотрел и остался доволен. Однако же про себя твердо решил, что вернется сюда, как только сойдет снег, и подправит могилу. Может быть, даже посадит сверху дерево.

Поспешно рассовав по отделениям Матвейкину добычу и усадив внутрь самого Матвейку, Серебров взвалил изрядно потяжелевший рюкзак на спину, воткнул в уши плеер и по своим следам отправился обратно. Пока еще было относительно светло, Михаил Степанович хотел отойти как можно дальше от этого места.

… обошелся с собою, как будто хреновый колдун, —

превратился в дерьмо, а как обратно – не знаю…

…жаловался в плеере Полковник.

«Дерьмо, дерьмо я и есть, – отрешенно думал Серебров, под шаг удобнее устраивая рюкзак на плечах. – А когда таким стал? И обратно как? Никак обратно… то-то же…»

За его спиной, невидимые для случайного человека, растворялись во тьме три могилки – пара престарелых грибников, разделивших одну яму, девчонка-фотограф, неведомо как забравшаяся в эту глушь, и сегодняшний охотник.

На самой старой из могил вот уже два года росла маленькая ель, с пушистыми колючими лапками.

ТАТЬЯНА ШИПОШИНА
Домик
Рассказ

Он начал фантазировать, когда ещё не мог разговаривать.

В перильцах его деревянной кроватки было выломано несколько вертикальных перекладин – от долгого употребления кроватки, и от многократной её передачи из рук в руки.

Так вот, он начал фантазировать ещё тогда, когда не мог выбраться из кроватки сквозь дырки в перильцах.

Слово «фантазировать» не полностью подходило к тому, что делал этот младенец в своей кроватке. Он лежал и составлял немыслимые фигуры из своих длинных, гнущихся в разные стороны пальцев. При этом он что-то лопотал. Слов разобрать было невозможно, но лепет имел явную эмоциональную окраску.

Случались и вскрики, и всхлипы, и смех. И утверждения, и вопросы.

– Что это с ним? – спрашивали подружки матери, забежавшие попить чайку.

– Это он так засыпает, – оправдывалась молодая мать и прикрывала двери в комнату, где спал сын. Чтоб не сглазили!

– Чудно, – судачили подружки.

Мать в ответ молчала. Ей тоже было чудно наблюдать за сыном. А вот свекровь была не на шутку встревожена.

– В нашем роду ни у кого не было ничего подобного! – говорила она. – У нас никто и никогда не фантазировал!

– В нашем – тоже! – пыталась возразить ей молодая мать.

Свекровь в который раз критически осматривала внука. Нет, внук был явно похож на своего отца, её сына. Внук был даже чем-то похож на неё саму!

Но… и похож, и не похож. Откуда у него эти длинные пальцы, выгибающиеся в разные стороны? Что это за странные фигуры, которые внук выстраивает из пальцев?

Сложит фигуру и замолкает, глядя на неё…

Потом медленно, выбирает из фигуры один палец за другим, как будто порядок перестановки пальцев играет какую-то роль.

Выбирает один палец за другим и складывает их по-новому или рассыпает пальцы в воздухе, сопровождая свои действия не то разговорами, не то песнями.

– Ну-ка, сейчас же замолчи! – прикрикивала на внука бабушка, пресекая его разговоры с самим собой.

Внук замолкал. Но пальцы всё ещё двигались в такт беззвучному ритму.

– Положи руки на одеяло! – бабушка пришлёпывала внука по непослушным пальцам.

Пришлёпывала не больно. Так, для порядка.

Внук вытягивал вдоль одеяла тонкие ручки и смотрел на бабушку без сопротивления и плача. Просто смотрел и всё. От этого взгляда по спине бабушки бежали мурашки.

Больше всех в доме о внуке волновалась именно она, бабушка, мать отца. Другие члены семьи были заняты добыванием хлеба насущного.

Семья была простая, если не сказать – простецкая была семья. Дедушка любил заложить за воротник, а папа любил пиво и был ярым болельщиком «Спартака». Он старался не пропускать ни одной игры и часто приходил после футбола то с подбитым глазом, то в порванной рубашке. Так болел горячо!

До странностей сына у него просто руки не доходили.

А мать… Ну что мать! Мать есть мать… Всё она видела, конечно.

Видела и надеялась, что это пройдёт… когда-нибудь… Да и на работу она выскочила, когда сыну только год исполнился.

А вот бабушка волновалась, и не напрасно. Внук, наконец, научился вставать в кроватке, затем и вылезать на пол через дырку в перильцах. Мать сначала хотела замотать дырку поясом от своего платья, чтобы сын не убегал из кроватки. Но потом поняла, что это совершенно ни к чему.

Сын не проявлял интереса к окружающему миру. Он вылезал из кроватки только затем, чтобы забиться куда-нибудь в утолок и начать, как всегда, строить фигуры из пальцев.

Этот мальчик хорошо понимал, о чём с ним говорили взрослые.

Но сам на человеческом языке не разговаривал. Ни в какую. Он говорил только сам с собой и на своём собственном языке.

В три года бабушка отвела наконец внука к логопеду, а логопед послал бабушку с внуком к психиатру.

Вечером того же дня в семействе разгорелся жаркий спор о том, в каком из родов были шизофреники и прочие психические больные.

Спор догорел до скандала. Взрослые закрыли дверь на кухню и кричали там друг на друга.

Виновник спора сидел в это время в своём уголке за диваном и складывал фигуры из пальцев.

На утро следующего дня все разошлись, и дома осталась одна бабушка. То ли давление у неё поднялось, то ли ещё что-то случилось… Было от чего случиться сердечному приступу!

Короче, бабушка побледнела и стала оседать посреди комнаты прямо на пол, теряя сознание.

– «Скорую»…03… телефон… – хрипела она из последних сил, понимая, что сама не в состоянии добраться до прихожей и взять телефонную трубку.

Хватая ртом воздух и теряя сознание, бабушка вдруг услышала звучащий в прихожей детский голос:

– Улица такая-то, дом 25, квартира 12.

Она, видимо, потеряла сознание на какое-то время и очнулась от резкого звонка в дверь. Потом она услышала такой звук, как будто кто-то тащил в прихожую табурет… тащил волоком, не в силах поднять табурет и переставить… потом щелчок замка…

Когда бабушка окончательно пришла в себя, в комнате рядом с ней врач переговаривался с фельдшером и ещё с кем-то:

– Не может быть! – басил врач. – Как это ты сумел номер набрать! И адрес свой знаешь! Молодец!

– Получается, что ты свою бабушку спас, – поддакнула фельдшер. – Любишь бабушку свою?

– Конечно, – отозвался детский голос. – Конечно, люблю…

К психиатру внука не повели. С этого момента он начал разговаривать. Причём разговаривал предложениями, как взрослый. Примерно через год он начал читать. Он не складывал слоги, а сразу читал слова и целые фразы.

По-прежнему он любил сидеть в своём углу больше, чем играть в игрушки, гулять на улице или даже читать.

– Пойду в мой домик! – говорил он.

Взрослые уже привыкли. Да им и хорошо было – не бегает, не хулиганит. Поёт что-то да пальцы вертит, а так – нормальный пацан!

Иногда отец, перебрав пивка, пытался воспитывать сына:

– Ну-ка, вылезай из своего угла!

– Это не угол, – возражал сын.

– А что же это?

– Это мой домик… это я в домике…

– Домик, домик! Мужчиной надо быть! Спортом заниматься! Хочешь, я тебя в секцию футбола запишу?

– Не хочу!

– А чего же ты хочешь? Всю жизнь в домике сидеть?

– Да…

– Вот наподдам тебе ремня, будешь знать, как сидеть по углам! И не спрошу тебя – завтра же в секцию запишу!

Ни угрозы, ни уговоры не помогали.

Назавтра всё оставалось по-прежнему.

Однажды, когда сыну уже было лет шесть, а бабушка уехала на пару дней к сестре, мать спросила его:

– Ну что ты всё сидишь в своём углу? Что у тебя там? Почему ты пальцы свои крутишь? Что это за слова, которые ты говоришь?

Мать была беременна, уже месяце на седьмом. Он посмотрел на мать одним из своих долгих взглядов и сказал:

– Ну хочешь… садись рядом со мной. Сюда, в мой домик!

– Ох! – мать едва втиснулась за диван.

– Садись, – сказал сын, – ноги вытяни. Пальцы сложи… вот так!

– Не складываются, – мать пыталась удержать отёчные пальцы в неудобном положении.

– Сейчас, сейчас…

Он сел рядом с матерью и что-то залопотал на своём детском языке. Мать прикрыла усталые глаза. И тут она увидела…

Небо было голубым. Но таким чистым и таким высоким, какого не бывает. Было светло и тепло. Под ноги стелились непередаваемой красы растения и цветы. На деревьях висели золотистые незнакомые плоды. Пели неведомые и невидимые птицы…

Вдали виднелся город, обнесённый переливающейся стеной. Ворота в город были крепкими и высокими и сияли перламутром.

Высокий старец с белой бородой стоял около ворот, смотрел на неё и улыбался.

Тут мать решила обернуться, чтобы посмотреть на сына, увидела нестерпимо яркий свет… и очнулась.

Рядом с ней, на полу, сидел её сын, и гибкие пальцы его рук спокойно лежали на синих домашних брючках.

– Видела? – спросил он.

– Как… как… откуда? Почему?

– Не спрашивай, мама, – улыбнулся сын. – Скоро у тебя родится девочка, а потом – ещё мальчик.

– Откуда ты знаешь?

– Ты, ма… ты не сильно расстраивайся… если что…

– Если что? – мать взяла сына за руку.

Рука его была тёплой и сухой.

И тут раздался звонок в дверь. С работы пришёл папа, принёс с собой пару пива, а сыну– шоколадку.

Мать едва выползла из-за дивана, чтобы открыть дверь мужу.

В семье родилась девочка, а старший сын пошёл в школу. Учился легко, но было видно, что в школе, со сверстниками, ему скучно. Весной, в конце первого класса, мальчишки уговорили его пойти на речку. Васька-третьеклассник уговорил, известный хулиган.

Васька и провалился под лёд. Он кинулся спасать Ваську. Он бросился в ледяную воду и вытолкнул Ваську из образовавшейся полыньи. Откуда только силы взялись!

Но сам он выбраться не сумел.

Когда тело достали…

Чистый такой в гробу лежал… чистый, спокойный, как будто радостный…

Васька с тех пор перестал хулиганить. Окончил десять классов и уехал в университет. Говорят, потом большим человеком стал. Учёным. Что-то такое, с космосом связано.

В семье родился ещё один сын.

Но сколько мать ни смотрела на своих младших детей, сколько ни ждала – ни один из них не складывал из своих пальцев никаких фигур и не разговаривал на непонятном языке.

Свекровь и свёкр давно померли.

Мать с возрастом поверила в Бога, стала ходить в церковь, молиться и свечи ставить, за всю свою семью, за живых и за мёртвых. Правда, у Бога мёртвых не бывает…

А муж её – всё так же пьёт пиво и болеет за «Спартак». Только больше не дерётся, если его команда проигрывает. Не потому, что болеет не горячо. Постарел просто…

Да, вот ещё что.

Когда никого не остаётся дома, мать иногда идёт в угол, за диван. С трудом садится – артрит, попробуй-ка, сядь на пол!

Складывает узловатые пальцы, закрывает глаза…

Ничего она не видит…