Текст книги "Убийство в пансионате"

Автор книги: Ольга Туманова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Остальные? Сколько их? Вы не ошибаетесь? В пансионате, я проверял, живут восемь русских по путевкам и столуются шестеро...

– Но откуда я знаю. Они все похожи. Но вечером их много приходит. И те, из шестерых кто-то, просили раз и других накормить, но в столовой отказались, сказали, невыгодно.

– А вы откуда знаете?

– Слышала, – не то чтобы смутившись, а на миг замешкавшись, ответила Вера Алексеевна. На днях шла на кухню, спросить щепотку соды (у Анатолия Ивановича горло саднило), а там – разговор. Приостановилась. Постояла у дверей, послушала. А то сидела вечером у телевизора, и китайцы номер на ночь просили; сколько, оказывается, стоит для них ночлег, ужас, уж на что у нас все дорого, а там, вообще, кошмар. Так их предупредили: без питания.

Но с какой стати Вера Алексеевна должна делиться информацией с посторонним? Пусть сам поработает. И Вера Алексеевна ответила наставительно и сердито:

– Это вы у администрации поинтересуйтесь.

– А шли по коридору те, что столуются здесь?

– Да не знаю! – воскликнула Вера Алексеевна, не скрывая неприязни: ну как можно на такой должности и такому бестолковому! – Они все одинаковые. Правда, есть низкие, худые, а есть вполне здоровые. А тех я, вообще, не видела, дверь же заперта была.

У Андрея Андреевича было ощущение, что он расследует одно дело, а свидетели рассказывают ему о другом. И картина преступления не проясняется, а с каждым разговором обрастает новым слоем тумана.

Андрей Андреевич встал, попрощался, но у дверей остановился:

– А кто отстаивал свои права? Перед кем? Когда? Как? В связи с чем? Что именно требовал?

– Вы видите?! – Вера Алексеевна схватила край покрывала. – Вы видите, тряпка, ободранная, грязная. А простыня. У нас были драные, мятые. Я потребовала их поменять. Так она мне две швырнула, и с тех пор отворачивается от меня, когда я иду по коридору.

– Кто?!

– Ну, кто. Завхоз. Или кто у них тут. У них ничего не поймешь. Вы посмотрите, у телевизора не сядешь. Негде. А девки – ихняя обслуга – лежат в холле на диванах. Это у них работа такая. А вы посмотрите в столовой. Обслуги обедает больше, чем отдыхающих. Что они тут делают?

– Ну и та женщина: – осторожно подсказал Андрей Андреевич.

– А бабка там разоралась, так ей, я сама видела, горничная в номер весь комплект белья новый несла. И покрывало. А в столовой, вы видели, как нас кормят? Один раз картошку дали, так у нас у всех праздник был. А так – капуста протухшая и кости. Вы понимаете? Гладкие такие. Они, видимо, их там вываривают, и мясо потом все обдирают, а кости поливают этим отваром. Вчера помидоры добавляли по две дольки. Мне не досталось, говорит, извините, уронила. Анатолий Иванович, в этой воде: как он ел, бедный. А бабке целый помидор порезали, на отдельной тарелке принесли. У нас всегда не тому...

– А что же вы едите? – спросил Андрей Андреевич, глянув на Анатолия Ивановича: тот явно не походил на голодного.

– Колбаску, – отозвался Анатолий Иванович. – Вечером в магазине сайку. К ней, – Анатолий Иванович жестом показал, что он добавляет по вечерам к сайке, и улыбнулся, довольный. – И в койку.

– Так бабку кормили лучше? Как вы думаете, почему? По знакомству? Или из страха? Она говорила что-либо? Кому?

– Говорила что-то. Главврачу.

– Главврач в отпуске.

– В отпуске. Но ужинал вчера. Потом на скамейке у входа сидел. Что значит, откуда знаю? В магазин ходила, видела. После ужина. Ну, во время ужина. У меня нет привычки рассиживать за столом, я по ресторанам не хожу. Я привыкла обедать быстро. Я на работе работаю, а не чаи распиваю.

– Да я вроде чай не пью, – не сдержался Андрей Андреевич.

– Да я не про вас.

Андрей Андреевич вышел в коридор в задумчивости: что делал главный в пансионате, если он в отпуске? И почему персонал скрыл это от него, от следователя?

14. Бабки были в коридоре. Понятно, теперь они будут следовать за ним неотступно. Но могут оказаться и полезны. Самая полная информация о жизни пансионата и его обитателей – у них.

Старухи чинно стояли у лифта с видом деловым и суровым.

Андрей Андреевич подошел, спросил:

– Вы не знаете, главный врач в отпуске?

– В отпуске, – отвечала степенно Зоя Петровна. Белла Константиновна кивала головой в такт словам Зои Петровны и глядела на следователя из-под огромных черных бровей. – Эта вертихвостка здесь. Сейчас за главную. Уже дня три. С понедельника, Ну, да, с понедельника.

– Вот незадача. Значит, мне его не найти. Наверное, уехал куда-нибудь отдыхать? – эдаким простачком спросил Андрей Андреевич.

– Никуда он не уехал, – сердито сказала Зоя Петровна. – Ну, разве только сегодня. А вчера полдня здесь ошивался.

– Вы его видели? – оживился Андрей Андреевич.

– Обедал он. Они тут все в одно время с нами обедают. В том же зале. За соседними столами. Он против нас сидел. Через проход. Такие демократичные. Едят, как мы. Не прячутся. Думаете, мы не знаем, что у нас кости на тарелке, а у них наше мясо?

– Вы его в обед только видели? – Андрей Андреевич не стал отвлекаться от главной темы.

– И вечером. Перед ужином. У входа на лавочке сидел. С мужиком каким-то разговаривал.

– Вы того мужика прежде не видели?

– Видела. Ошивается здесь.

– А чем он занят?

– Не знаю. Я его вижу, как он на лавочке сидит. Греется на солнышке. Их здесь знаете сколько? Обслуги в три раза больше постояльцев. Что им делать? Греются на солнце да у телевизора лежат. Сесть негде. И за что деньги получают?

– Нас обдирают, – вставила Белла Константиновна.

– Да уж, – теперь Зоя Петровна кивнула головой.

Андрей Андреевич шагнул к лестнице, но вспомнил и, досадливо поморщившись своей непростительной забывчивости, вернулся и спросил хитро:

– А вы мне посоветуете искать главного или с замом дело решать? Она кажется не слишком серьезной.

– Современная, – поморщилась Зоя Петровна.

– Шалава, – обронила трубным голосом Белла Константиновна.

– Фифа размалеванная, – продолжила мысль Зоя Петровна.

– Крашенная, – подтвердила Белла Константиновна.

– Что так? Приходилось сталкиваться с ней? Натерпелись? – стараясь говорить участливо, спросил Андрей Андреевич.

– А с ней сталкивайся – не сталкивайся, – усмехнулась Зоя Петровна – Где сядешь, там и слезешь. Вчера в обед заходит. В связи с приездом врачей из Санкт-Петербурга поликлиника работать не будет. Лечение вам будет продлено. А как продлять? Куда продлено? И так нет ничего. Массажист в отпуске. Гинеколог в отпуске. Зубной в отпуске. Только и были физиопроцедуры. Так и их на десять дней отменили. Продлит она. Языком болтает, а у людей через десять дней путевка оканчивается.

– Вы ей об этом сказали?

– Сказали, конечно. Та, Нина Павловна, так стала ее отчитывать, что они обманывают, деньги наши, можно сказать, воруют, и не все же местные, чтобы ездить к ней через весь город еще десять дней, а ей хоть бы хны. Даже не оскорбилась, не обиделась. Тем же тоном – мы продлим лечение, снимайте комнату. Вы знаете, сколько стоит сейчас комнату снять? Лечиться, называется, приехали. Никаких процедур, никаких врачей. Кормят костями от баранины. За что у них старшая сестра еще и ставку диетсестры получает? Это что за диета, каждый день баранина?

– А врачи из Санкт-Петербурга? Специалисты. Ведут прием, – вставил Андрей Андреевич.

– Шаромыжники они, – трубанула Белла Константиновна.

– Они принимают горожан, – Зоя Петровна решила растолковать следователю изречение товарки. – У пансионата просто арендуют кабинеты. Видимо, хорошо платят за аренду. Пансионату выгодней их пустить, чем нас лечить. С нас же деньги наперед уже содрали. Теперь лечись – не лечись, им все равно, хлопот меньше.

– А чем заняты те врачи?

– Кодируют от пьянства. И от лишнего веса, – ответила Зоя Петровна.

– Шарлатаны, – вставила свое слово в разговор Белла Константиновна.

– Значит, главврач здесь был вчера до вечера? – Андрей Андреевич терпеливо возвращался к своим баранам. – И зам его?

– Не было ее, – бухнула низким голосом Белла Константиновна. – Я ее в окно видела, когда в автобусе домой ехала. Стояла у ресторана с тремя черномазыми. Они ее щупали, как хотели. Все трое.

Андрей Андреевич не обратил внимания на ненормативную лексику почтенной дамы, а перевел разговор на пансионат:

– А кто еще был на ужине?

– Еще та пара, – сказала Зоя Петровна о Рахматуровых.

– Как они пришли? Опоздали? Ушли раньше?

– Опоздали? – Зоя Петровна усмехнулась, словно Андрей Андреевич спросил о хорошо ему известном. – Они всегда опаздывают. Сначала она пришла. Плюхнулась. Сидит спиной ко всем, ни с кем не здоровается. А потом уже, мы уже доедали, да, глянула на их стол...

– Нет, уже чай разносили, – уточнила Белла Константиновна.

– Ну да, он влетел и к столу, чуть ту, с чайником, не опрокинул, согласилась Зоя Петровна.

15. Эльвира Васильевна вздрогнула от требовательного стука в дверь: она не ожидала, что муж вернется так скоро, и только прилегла, разомлела. И вставать с постели не хотелось. Ну, надо ей было закрыться на ключ. Но ведь она могла и уснуть, и мало ли что.

Сауна была хобби Валерия Ароновича, блажь, страсть. Иногда сауна вызывала у Эльвиры Васильевны более болезненную ревность, чем женщины. В отношениях с женщинами Валерий Аронович строго следовал правилу: не при жене. Семья для него священна. Он не из тех, кто порхает в поисках нового счастья с новой женой. Семью, гараж, дачу – базис он строит прочный, и в компании только взгляд выдает его желания и планы. Но взгляд можно и не заметить. А вот сауна...

В долгие зимние вечера он по два часа отдыхает в сауне. То в их городе лучшая сауна, но находится она в темном переулке, в районе бараков. Сотня метров от центральной магистрали, где круглые сутки нескончаемый поток машин, а здесь безлюдье, мрак и колдобины. От ближайшей остановки до сауны добрых полчаса, только на машине к ней и подъедешь, и, тем не менее, сауна не пустует, и билеты покупают загодя, за несколько дней.

Эльвира Васильевна знала на той, богом забытой улице, каждую колдобину лучше, чем половицы в своей квартире, потому что муж брал ее с собой, охранять машину, и два часа, что Валерий Аронович отдыхал в сауне, Эльвира Васильевна сидела в скучном сумраке. Свет в салоне Эльвира Васильевна гасила, чтобы не привлекать внимания, да и Валерий Аронович жалел аккумуляторы. И ни разу не предложил: поднимись минут на пятнадцать, я тебя подожду, погрейся, расслабься.

И вновь резкий стук в дверь.

Эльвира Васильевна очнулась от дремы, нехотя встала с постели, сунула ноги в мягкие шлепки и, на ходу меняя гримасу раздражения на приветливую улыбку, пошла к двери.

На пороге стоял не муж, а незнакомый молодой человек; и тут же, не успела Эльвира Васильевна опомниться, а молодой человек – посередине комнаты. У Эльвиры Васильевны кровь в виски ударила: сейчас вернется Валерий, и застанет в комнате мужика, и:

Эльвира Васильевна метнулась за молодым человеком, схватила его за рукав.

Андрей Андреевич, удивленный подобной встречей, пытался освободить руку из рук Эльвиры Васильевны, второй достал удостоверение, но его удостоверение не интересовало Эльвиру Васильевну. Бессвязно повторяя одни и те же слова: муж, сауна, сейчас, скорее, – Эльвира Васильевна сумела вытащить следователя из комнаты, поспешно повернула ключ на два оборота и, обессиленная, опустилась на пол.

Раздумывая о странном поведении Рахматуровой, Андрей Андреевич спустился в сауну. Дверь сауны оказалась закрытой.

Андрей Андреевич решил подождать. Он стоял в темном коридоре, наблюдая за холлом. На диванчике лежали две девахи в несвежих медицинских халатах, смотрели телевизор. На следователя девахи не взглянули.

Администратора Андрею Андреевичу было из-за колонны не видно, но и администратор не видела Андрея Андреевича.

Зазвонил телефон, и следователь прислушался.

Телефонный разговор был неофициальным и довольно продолжительным, но (к удивлению Андрея Андреевича) о происшествии в пансионате администратор не сказала ни слова. Впрочем, она вообще говорила мало, больше слушала и восторгалась словам собеседника. Тот делился своими успехами в предпринимательстве, и администратор: и квартиры продаете? и в каком районе? и по какой цене? Конечно, конечно, милости просим, жду, жду, жду...

Открылась дверь, и с громким говором и смехом вошла в пансионат гурьба китайцев. Их было шестеро, но в отличие от постояльцев Андрей Андреевич видел, что среди них нет тех, что столуются в пансионате и о ком администрация гостиницы ему сообщила.

Китайцы, не останавливаясь возле конторки администратора, обогнули колонну, свернули в отсек и пошли по лестнице: они явно были здесь не впервые. Что они делают в пансионате? Живут? Но об этом не сказал никто из сотрудников пансионата. Все умолчали. Почему?

Уже ноги Андрея Андреевича стали затекать, когда, наконец-то, приоткрылась дверь сауны, и в коридор вышел распаренный мужик, глянул на Андрея Андреевича, глянул в холл, вошел назад, и тут же из сауны вышла женщина, и голова ее была на манер чадры окутана полотенцем. Полотенце было большое, край его свисал женщине до плеча, и женщина закрыла краем полотенца лицо от Андрея Андреевича и быстро пошла к лестнице.

Андрей Андреевич на миг растерялся, он не знал, как ему поступить: идти за женщиной или ждать мужчину.

Тут вновь из сауны вышел мужик и глянул на Андрея Андреевича с суровым подозрением. И Андрей Андреевич шагнул ему навстречу.

16. Когда Клиновы вошли в столовую, там уже были Зоя Петровна и Белла Константиновна.

Зоя Петровна, одетая в строгое платье из серой шерсти, оглядела чету, что обедала с ней за одним столом, и, выждав паузу, спросила:

– Ну и что вы обо всем этом скажете?

Клинов промолчал. Клинова рассеянно глянула на Зою Петровну, вздохнула и ответила:

– Да, ужасно все это. Вы ее знали?

– Ее? А: Ее видела, как и вы. Конечно, ужасно. Будем надеяться, милиция разберется. Но я о Москве. Ведь это гражданская война, – с пафосом сказала Зоя Петровна.

Алла Геннадьевна очнулась от своих мыслей и изумленно смотрела на Зою Петровну.

– Вы что, ничего не знаете? – голос Зои Петровны торжествовал.

– Да откуда.

Радио в пансионате было отключено: администрация не перечислила деньги. Телевизор, один на всех, стоял внизу, в холле, а сесть в холле не на что. Местные газеты, забитые рекламой, были Алле Геннадьевне неинтересны. Муж иногда покупал центральные газеты, но те были недельной давности.

Алла Геннадьевна глянула на мужа и поняла, что он тоже не знает, о чем ведет речь Зоя Петровна.

Зоя Петровна считала эту пару интеллигентной, приличной и была шокирована ее равнодушием к историческим событиям в судьбе страны, но Зоя Петровна была и рада первой сообщить им оглушительную новость.

Зоя Петровна ожидала от Аллы Геннадьевны бурной реакции (естественно, женщина эмоциональней воспримет ее новость, да и проще с ней разговаривать, чем с этим молчуном) и, стараясь говорить сдержанно и скупо, стала с удовольствием рассказывать, что сегодня в новостях из Москвы сообщили о войне (правда, словесной, но пока, пока!) между президентом и Верховным Советом.

Зоя Петровна обстоятельно передавала и что говорил те, и что говорили эти, но торжественный пафос на лице Зои Петровны постепенно сменялся растерянностью, потому что ни только никаких бурных эмоций не последовало от Аллы Геннадьевны, но и не дрогнуло ее лицо, не изменилось ее настроение. Напротив, беспокойным стал взгляд молчуна, но лишь на миг, и смотрел Клинов не на Зою Петровну, а на жену.

Василий Викторович помнил, как тому чуть больше года назад, он пришел домой, а Алла уже была дома и металась по квартире, белая, с дрожащими губами: "Что будет теперь... Надо на митинг! Я видела, туда с нашим, с трехполосным российским флагом шли дети. Дети шли, не скрываясь, с флагом. А мы...", и Василий Викторович снисходительно усмехнулся: "Да погоди ты. Еще ничего неясно. Ну, нам-то с тобой какая разница, кто там будет наверху?" А она заметалась едва не в истерике, такой он видел ее лишь однажды, давно, когда дочь была еще маленьким ребенком и лежала в больнице, и температура несколько дней не падала с сорока.

– Что неизвестно, что неизвестно? – Алла Геннадьевна накинулась на мужа, словно это он отдыхал в Форосах и ездил в бронированных мерседесах.

– Они не забудут тех, кто вышел на митинг. Сначала уничтожат тех, кто на виду, а потом вспомнят всех, кто ходил с российским флагом, кто выписывал либеральные газеты, демократические журналы и не выписывал партийные, как я. И вспомнят тех, кто тихо перестал платить партвзносы, как ты. И кто прикоснулся к бизнесу. Как дети! И что – все смирятся? Выстроятся в очередь в камеры? Значит – война. И воевать будут дети.

И он морщился от досады, сожалел, что ответил ей неосторожно и не знал, как успокоить ее.

А потом, когда дня через три с экрана телевизора не сходила улица с пятнами крови и цветы, и свечи, и нескончаемый трехцветный российский флаг, и похороны, и Алла Геннадьевна, не отрываясь от телевизора, все плакала и плакала, словно ее детей хоронила Москва, словно она могла, но не защитила их, и он чувствовал свою вину, что все обернулось бедой, как и почувствовала, и поняла она с первых же слов диктора, словно, раздели он тогда, три дня назад ее тревогу, не нужно было бы никого сегодня хоронить.

И теперь Василий Викторович ждал ужаса на лице жены, нервного срыва ее с утра, после визита следователя, до предела натянутых нервов. Но Алла Геннадьевна, выловив среди костей пару кусков картошки, сказала в обычной своей ироничной манере:

– Не берите в голову, Зоя Петровна. Они там за власть борются. У них вклады в швейцарских банках. А мы у них, как марионетки. Статисты в дешевом театре.

И, мужу, добавила:

– Какое счастье, что мы в тот вечер были не дома. Они там гипнотизеры. Я когда все это смотрю по телевизору, все воспринимаю всерьез, с ума схожу от страха за гибель России и прочих глобальных идей. А так, глянешь на все это со стороны, – Алла Геннадьевна вновь обернулась к Зое Петровне, – власть они делят, деньги, и провоцируют друг друга, чтобы другой скомпрометировал себя перед народом: путч игрушечный устроил, угробил десяток милиционеров или прохожих, или зевак. Что мы им? Крепостные. Нас можно использовать, можно уничтожить. Это все провокация. Повод уничтожить противника, а точнее конкурента на их теплое место. Могут только не рассчитать, и путч из игрушечного вырастет в настоящий. Но это их проблемы.

Зоя Петровна смотрела на Клинову с удивлением и недоверием:

– Но ведь это война.

– Да кому они нужны, воевать за них, что те, что эти.

– Но сейчас передавали выступление нашего губернатора. Он сказал, чтобы мы были спокойны: если в Москве начнется гражданская война, наш край сразу отделяется от России.

– Ну вот, видите, – Алла Геннадьевна засмеялась. – Так что отдыхайте спокойно.

– Но как же мы без России? – не понимая, всерьез ли говорит Алла Геннадьевна или шутит так неумно, возразила Зоя Петровна.

– А что для нас может измениться? Ну, если только чуть побогаче станем, если Москва у нас все отнимать не будет. Рыба – у нас, лес – у нас. Пушнина у нас. Полезные ископаемые – у нас. Флот – у нас. Порт у нас. Аэрофлот свой есть. А у них – театры, музеи, благоустроенные дома и полные магазины. Вы часто к ним в театры летаете? А прилетите – не в одну гостиницу вас не пустят. Потому что вы не иностранка и не спекулянтка, не предприниматель, по-современному. Не убийца и не ставленник Кремля.

– Нет, – вконец растерялась Зоя Петровна, – ну, как же мы, и не Россия?

– А почему мы не Россия, Зоя Петровна? – казалось, разговор за столом вернул Клиновой веселое расположение духа. – Мы и есть Россия. Это они останутся без России. Будет у них вновь Московия, – и, уже вставая из-за стола, Алла Геннадьевна добавила. – Да вы не волнуйтесь, Зоя Петровна. Выйти из состава России мы можем только мечтать. Никто нас не отпустит, потому что при всем их самомнении без просторов и богатств Сибири и Дальнего Востока никому на этой планете Московское ханство неинтересно и не нужно.

– Это уж точно, – усмехнулся Василий Викторович, вслед за женой вставая из-за стола.

И эта реплика всегда молчавшего Клинова повергла Зою Петровну в полнейшее замешательство.

17. Случайно ли или по воле Веры Алексеевны, но три пары встретились после ужина у магазинчика.

Клиновы вышли прогуляться, и тут из магазинчика выскакивает Вера Алексеевна, вся унизанная банками и свертками, да не одна, следом за ней вышагивает Анатолий Иванович и держит под мышками две бутылки спиртного.

В другой раз Вера Алексеевна промчалась бы метеоритом по палисаднику, но тут она остановилась и, как добрая резвая кобыла в минуту вынужденного простоя, перебирала ногами, семеня на месте.

Как только Клиновы подошли к калитке, Вера Алексеевна устремилась им навстречу, чтобы не свернули те от калитки к остановке автобуса.

– Прогуляться перед сном? – радостно поинтересовалась Вера Алексеевна. Тут и Анатолий Иванович, что в ожидании вяло переступал с ноги на ногу возле гастронома, приблизился к Клиновым.

– Какие-нибудь планы? – с энтузиазмом спрашивала Вера Алексеевна.

– Да нет, просто прогуляться перед сном, – доброжелательно отозвался Василий Викторович, а Алла Геннадьевна, что еще не остыла после монолога в столовой, добавила:

– Куда тут можно пойти. Мы весь город обошли: все кинотеатры полуразрушены и закрыты. Нашли единственный, а там ничего, кроме американских боевиков. У меня от одного этого словосочетания изжога начинается.

Тут из магазина вышли Рахматуровы, подошли.

– Давайте соберемся, – быстро заговорила Вера Алексеевна.

И Анатолий Иванович сказал:

– Сайку и что-нибудь к ней.

Клинов молчал, вопросительно поглядывая на жену.

Алла Геннадьевна хотела отказаться, но и Рахматурова смотрела на нее, мол, если вы, тогда и мы. А Вера Алексеевна, с тревогой оглядываясь на мужа, сказала:

– У Анатолия Ивановича день рождения. Хотим отметить.

– Ну, давайте, – неуверенно ответила Алла Геннадьевна. Пара ей не нравилась, но она не хотела портить человеку праздник. К тому же провести вечер с мыслями о том, что прошлым вечером... тут, за стенкой...

– Ну, значит, у нас, – оживилась Вера Алексеевна. – Давайте сразу сейчас.

– Минут через... сорок, – сказала Алла Геннадьевна, и Эльвира кивнула: да, минут через сорок.

18. Две сдвинутые бок о бок табуретки, пластмассовые стаканы, раскрытые консервные банки, крупно порезанные хлеб, колбаса и помидоры. А что можно подарить незнакомому мужчине в день его рождения, когда у вас на всё про всё сорок минут и поблизости нет ни одного промтоварного магазина? Правильно. Спиртное. Водку и коньяк. А если учесть еще и то, что Вера Алексеевна весь отпуск мечтала выпить с Клиновым, несложно представить, какое обилие ликероводочной продукции стояло в тот вечер в бедном номера пансионата.

За импровизированным столиком, где час назад чинно расселись тихие гости, теперь было весело, шумно и многословно. Говорили все, и каждый о том, что было интересно ему, и все говорили об одном. О чем? О чем говорят за праздничной трапезой. Французы – о женщинах. Американцы – о бизнесе. Русские о судьбах России и мира.

Алла Геннадьевна и Эльвира Васильевна, педиатр и учитель, говорили, о детях.

– Как мы крутимся, чтобы хотя бы многодетным завтраки бесплатные дать. А цены подпрыгивают каждый день. Есть ребята, у них на новую тетрадку денег нет. Потерянная ручка – трагедия, – перечисляла школьные трудности Эльвира Васильевна.

– Придешь по вызову, а там... – вздыхала Алла Геннадьевна. – У ребенка больная печень, а в доме только картошка и хлеб. А как нашей зимой без теплых вещей?

Василий Викторович и Валерий Аронович говорили о производстве.

– Налогами задушили. Аппараты купить не можем, цены на них растут. Нам не угнаться. И такой продукт в землю закапываем. Разве можно наш творог, наш сыр сравнить с суррогатом импортным? Чем они магазины забили, да по таким ценам сумасшедшим! А завод тоже стонет – цены на топливо, на энергоносители – каждый аппарат выходит по цене золота. А этот, Чубайс, значит, завод надо закрывать, как нерентабельный. Это когда у нас поля перепахиваются с овощами, когда молоко выливаем в канавы, он закроет все заводы, что перерабатывающие аппараты выпускают. И они – умное правительство. Ну, таких умников я бы дворником не взял, – говорил Рахматуров.

– Все порушили, – соглашался Клинов. – Если б только нерентабельные. Но ведь нас не закроют. Без нас ни коммунизму, ни капитализму не обойтись. Но у нас все трещит. Нет газа. Электроэнергия на пределе. Провода горят. Все встает. Запчасти не купишь. Всем стало невыгодно их производить.

Анатолий Иванович все смотрел то на женщин, то на мужчин. Он тоже хотел поговорить. Не ждал он, что разговор за столом пойдет о производственной мелочевке. Ему, Анатолию Ивановичу, интересны темы судьбоносные, ему не терпится высказать свое мнение о нынешних событиях в Москве, а такое впечатление, что за столом все, кроме него, о них забыли.

Вера Алексеевна пришла на помощь мужу.

– Телевизор смотрели? Последние известия? – поворачивая голову то к одному концу стола, то к другому, спросила она так громко, что не ответить ей было неудобно. Ответили вразнобой, но все, мол, не смотрели, но в общих чертах в курсе.

Василий Викторович спросил великодушно:

– А ты слушаешь? Интересуешься?

Ответила Клинову не Вера Алексеевна, ответил Анатолий Иванович:

– Я не интересуюсь. Я заболеваю.

Стол добродушно рассмеялся, развернулся к Анатолию Ивановичу и, молча, вежливо ждал, что скажет хозяин, именинник.

Многое хотел сказать Анатолий Иванович, но не умел он говорить легко и гладко. Он помолчал, подыскивая нужные слова, потом поднял стакан, глотнул воздух, как перед длинной тирадой, и сказал проникновенно: "За победу". И уточнил "За нашу победу".

И все засмеялись, потянулись к его стакану стаканами, пожелали ему долгих лет, здоровья и удач. И выпили. И закусили. И ушли в свои разговоры.

– Я смотрю на наших выпускников, – Эльвира Васильевна вновь говорила о школе. – Все лоботрясы, лодыри, куркули, все пакостные – уже рассекают на тайотах. А все, кто учился, другим помогал, у кого глазки светлые и души ясные – ходят в потертых штанах и перебиваются на картошке. Они воров ввели в закон. Воровство, спекуляция, подлость – вот что правит в их мире, и при этом спекулируют и христианством, православием. Теперь и образование платное. Конечно, когда вокруг неучи, легче внушать народу, что в нашем правительстве люди умные и порядочные.

– Я уже не могу видеть телевизор. Даже детские фильмы: или колотят друг друга по голове, или поджигают живьем, – вторила ей Алла Геннадьевна. – Ты знаешь, сколько у нас в больнице ребят с ожогами, сколько сгорело заживо от таких вот шуток с поджиганием. До этих мультиков у нас таких случаев не было.

Анатолий Иванович поднял стакан, сказал весело:

– У МММ нет проблем.

И снова стол вспомнил о хозяине, снова потянулся к нему стаканами:

– Ну, будь.

– Ну, всего.

– У правительства альтернативы нет, – сказал Анатолий Иванович, и стол дружно рассмеялся.

– Ну, у нас, как на кочку вскарабкался, альтернативы нет. Но мы им поможем. Подыщем альтернативу, – пробасил Рахматуров и развернулся к Клинову.

– Фашизмом пугают, – говорила Эльвира Васильевна. – Разве сейчас не фашизм? Убивают свой народ.

– Да, – соглашалась с ней Алла Геннадьевна. – Какая, право, разница, отчего дети умирают: от бомбы или от недоступности операции. А сколько наших ребят гибнет на чужой стороне, а страна их не только не славит, еще и предает, отрекается.

– Я никогда так не жил, – сказал Анатолий Иванович с ноткой отчаяния, что нет ему за столом поддержки. – Я никогда столько товаров не видел. Кругом все импортное.

– И за это импортное барахло не жаль заплатить детьми, – зло отозвалась Эльвира Васильевна. – Особенно, чужими.

– Идет процесс первоначального накопления капитала, – сказал Анатолий Иванович. – Приток иностранных инвестиций в экономику способствует... – он запнулся, вспоминая фразу, но Алла Геннадьевна отмахнулась:

– Да брось ты, в самом деле. Иностранные инвестиции – это новые фабрики и рабочие места для безработных, обилие магазинчиков и кафе, где все не слишком дорого и очень вкусно – а у нас вывозится страна: рыба, лес, металлы. Страна отдается за отбросы их производства, копеечные пряники, несъедобные продукты, и свой народ обречен на вымирание. И земля российская по кусочку отрезается, отдается тихой сапой, народ о том и не знает. Как тот же Даманский. Да и какая им разница там, в центре; земля вокруг них огромная, подумаешь, еще пара островов соседям отошла, зато у них под окном пару банок сосисок добавили в киоске.

– Период первоначального накопления капитала, – сказал Анатолий Иванович.

– А я тоже боюсь, – и Вера Алексеевна решилась заговорить о наболевшем, но негромко, чтобы муж не слышал, – день и ночь боюсь, что меня сократят. Так боюсь остаться без работы, – и такая тоска была и на лице Веры Алексеевны, и в ее голосе, что и Алла Геннадьевна, и Эльвира Васильевна молчали, не зная, что ответить. Сокращения шли повсюду, и они могли оказаться не у дел, но – рядом мужья.

– Пора и покурить, – сказал Василий Викторович, доставая сигареты.

– Мальчики, на балкон, – сказала Алла Геннадьевна и вспомнила. – А та... бабка... Кто ее? За что? Как же так?

Все замолчали. Все вспомнили о бабке, о преступлении, но ни о бабке, ни о преступлении никто ничего не знал.

19. – Вы видели холмик с цветами на площади у центральной гостиницы? спросила Зоя Петровна за завтраком.

– Да, – с интересом откликнулась Клинова. Она обратила внимание на холмик. Камни, цветы и деревянный крестик. Такие поминальные памятники ставят у дороги. Алла Геннадьевна изумилась: как можно кого-то задавить в таком закутке? Неужели ребенок? И она расстроилась, а муж сказал: "Да просто здесь убили кого-нибудь". – Да, видели.

– Там базарчик был, – неторопливо рассказывала Зоя Петровна. – Старушки торговали, прирабатывали. Иногда и вещи перепродавали, и водку, но больше зелень, все с дачи, цветы. Пришел... – Зоя Петровна запнулась, не стала употреблять в разговоре с Клиновой бранное слово, – ну, этот, кавказец, кто он там, азербайджанец или чеченец, я не разбираюсь. Сказал, что им здесь земля куплена. Ну, нашим старухам такой разговор не понравился. Они на него накинулись. Это наша земля. У нас землю не продают. Улица общая. Он им опять говорит: "На этой улице я цветы продаю, вы дешево торгуете, мне цену сбиваете". Привел милиционера, и тот подтвердил, что на этой улице он хозяин и без его разрешения торговать никто не может. Ну, старухи и на того накинулись. Они ушли. А потом тот пришел с гранатой. Одна старуха, она воевала, гранаты видела, закричала, что у него граната, что надо ложиться. Но ей никто не поверил. А она легла на землю и одна живая осталась.