Текст книги "Истинная правда. Языки средневекового правосудия"

Автор книги: Ольга Тогоева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

К сожалению, у нас нет других ранних дел по колдовству, происходящих из Северной Франции, в материалах которых сохранились бы подобные прения сторон. Наличие «потерпевших», принимающих самое активное участие в судебных заседаниях, – вообще довольно редкое явление в

87

истории ведовских процессов . Эта особенность дела Маргарет Сабиа позволяет нам хотя бы отчасти понять, как в середине XIV в. велось уголовное слушание – тем более, по такому сложному и трудно доказуемому обвинению как колдовство – и как это последнее воспринималось не только судьями, но и обывателями.

ÿc ÿc

Однако никакой адвокат не спас бы Маргарет от смертной казни, прояви она слабость во время многочисленных заседаний и признайся она хоть раз – пусть даже и на пытке – в занятиях колдовством. Отличие этого процесса от многих других заключалось в том, что наша героиня, несмотря на длительное тюремное заключение, ни разу не дала признательных показаний – ни в Клермоне, ни в Риоме, ни в Париже. Ни под пыткой (а пытали ее и в местном суде бальи Оверни, и в парламенте), ни «добровольно».

«Классический» прием, использовавшийся в средневековых судах для создания «секты» ведьм, в данном случае не сработал, поскольку Маргарет, в отличие от многих других обвиняемых в колдовстве людей, не назвала ни одного своего «сообщника»⁸⁶86
  Наиболее показательным с этой точки зрения представляется комплекс документов, происходящий из Во, проанализированный Мартином Остореро. Речь идет о трех ведовских процессах, прошедших друг за другом в 1448 г., когда обвиняемые знали друг друга и под пытками показали, что входили в одну и ту же «секту» (Ostorero М. Op. cit.).


[Закрыть]^{. Бальи Оверни вынужден был довольствоваться доносом Оливье Мальнери, в котором перечислялись предполагаемые участники «секты» -Маргарет де Дё Винь, Гийометт и Алиса, к которым затем присоединились брат Пьер, а}

87 В более поздних процессах показания свидетелей или потерпевших также чаще всего отсутствуют. На эту их особенность в свое время обращал внимание Габор Кланицай, отмечавший, что анализ подобных показаний – особенно в сопоставлении с признаниями обвиняемых – мог бы существенно обогатить наши представления о средневековом колдовстве (Klaniczay G. Le sabbat raconte par les témoins des procès de sorcellerie en Hongrie // Le sabbat des sorciers en Europe: XVe-XVIIIe siecles / Textes reunis par N.Jacques– Chaquin, M.Preaud. Grenoble, 1993. P. 227-246). Наиболее удачным примером такого сопоставительного анализа является работа Жана-Мишеля Салльманна о восприятии колдовства в Неаполе XVI в. (Sallmann J.-M. Op.cit.).

также оба сына Маргарет Гийон и Жан .

Таким образом, Оливье и его братьям пришлось по сути дела самим создавать «заговор» ведьм, направленный, как они утверждали, против них самих.

Противникам Маргарет не удалось даже доказать, что она в принципе могла быть ведьмой. Иными словами, они не сумели представить ее маргиналом, «нежелательным элементом» общества. Напротив, сведения о поведении и нравах обвиняемой, собранные бальи Оверни по приказу из парламента, свидетельствовали, надо полагать, о том, что Маргарет – вполне достойная женщина. Во всяком случае в регистре Парижского парламента нигде не говорится о том, что в Монферране она пользовалась дурной репутацией (что могло стать первым шагом на пути к признанию ее ведьмой). А поскольку отсутствовали и показания самой Маргарет, судьям не оставалось ничего иного, как объявить ее невиновной и предоставить ей возможность взыскать со своих «племянников» за оскорбление, несправедливо ей нанесенное.

Дело Маргарет Сабиа любопытно для нас с нескольких точек зрения. Странным представляется «двойное» обвинение нашей героини в воровстве и колдовстве, никак не объясненное в материалах регистра. Интерес вызывают бытовавшие в Монферране и Париже в середине XIV в. представления о плетущей свои «заговоры» «секте» ведьм, плохо согласующиеся с представлениями современных историков о ранних ведовских процессах. Внимание привлекают особенности процедуры в этом, одном из самых ранних ведовских процессов в Северной Франции: редкая возможность «услышать» и сравнить аргументацию сторон, увидеть работу королевского адвоката ....

Но все-таки прежде для нас важно поведение самой обвиняемой, женщины сильной не только телом, но и духом. Мало кто смог бы вынести пребывание в трех тюрьмах в течение, по крайней мере, двух лет, многочисленные допросы и пытки, арест сыновей, смерть близких подруг и бесконечные происки со стороны «любящих» родственников. Наша героиня вышла из дела победительницей и, сколь мало мы о ней ни знаем, она заслужила, чтобы мы вспомнили о ней хоть ненадолго.

И все же (напомню об этом еще раз) история Маргарет Сабиа -счастливое исключение, редкий случай в практике средневекового суда. То, что она выиграла процесс, в определенной степени было связано со слабостью обвинения, выдвинутого против нее. Возникшее «из ничего»,

89 Оливье, кстати, воспользовался самым простым способом найти виноватого. Он назвал людей, наиболее близких его «тете»: ее сыновей, подруг, служанку и священника. Когда же своих «сообщников» называли сами обвиняемые, часто ими двигали ненависть или чувство мести к кому-то из соседей или знакомых. Так поступил, к примеру, некий Пьер Менетрей, которого судьи никак не могли заставить признаться в колдовстве. Когда же им это, наконец, удалось, он назвал сразу 17 «сообщников» – причем не своих родственников или друзей, но людей, выше его по статусу, представителей местной «элиты» (Pfister L. Op. cit. P. 109-129).

из частного семейного конфликта, из ненависти родственников, оно не было подкреплено серьезной правовой базой. В середине XIV в. французские судьи еще не обладали достаточными знаниями, чтобы выстроить обвинение в колдовстве и довести процесс до логического конца – до вынесения смертного приговора и приведения его в исполнение. Юридический дискурс, необходимый для такого рода уголовных дел, не был еще как следует разработан.

Однако к концу XIV в. ситуация изменилась – и это особенно заметно по регистрам уголовной практики. К тому, как строилось отныне подобные обвинения, какие приемы использовали судьи, чтобы убедить окружающих в своей правоте, чтобы создать хотя бы видимость раскрываемости преступлений, чтобы иметь возможность выносить смертные приговоры, в справедливости которых никто не усомнится, мы теперь и обратимся.

В центре нашего внимания окажутся стратегии поведения самих судей, их отношение к уголовному процессу, к тому или иному преступлению, к конкретному обвиняемому. Все это, безусловно, находило отражение в текстах судебных протоколов. Не только в их содержании, но и в особой форме их записи, особенностях стиля и языка (лексики) – в тех тонкостях письменной речи, на которые обычно не обращают внимания историки права.

Г лава 4

Судьи и их тексты

...Я коронный судья, и присяжные – я!

Будут так, нет сомненья,

Очень краткими пренья:

Ты – убийца и вор!

Смерть – тебе приговор!

Льюис Кэролл. Алиса в стране чудес

Начнем, пожалуй, с самого начала – с первых строк судебного протокола. Именно здесь мы обычно ожидаем найти информацию о тяжущихся сторонах – об истце и ответчике. И здесь же мы сталкиваемся с первой особенностью интересующих нас документов, на которую уже обращали внимание выше – с вытеснением истца из процесса, со стремлением средневековых судей выступать от его имени, вместо него. Мы не найдем ни одного упоминания о настоящих истцах в «Признаниях и приговорах», мы почти не встретим их в приговорах Парижского парламента или в «Регистре Шатле».

Конечно, такая ситуация была вполне естественна, когда дело начиналось самим судьей, опиравшемся на собственные подозрения, на донос или на слухи. Однако, даже в тех случаях, когда истец изначально присутствовал, после краткого, весьма формального упоминания о нем в начале протокола, его имя исчезало из текста, а его место занимал судья.

Наиболее интересными с этой точки зрения являются дела, записанные в «Регистре Шатле». Как я уже говорила, регистр создавался как некий пример для подражания – как своеобразный учебник по уголовному судопроизводству. Именно так, как записано, а не иначе, следовало, по мнению автора регистра, Алома Кашмаре, расследовать то или иное преступление, вести допрос, применять пытку и выносить окончательный приговор. И вот в этом «образцовом» регистре практически нет информации об истцах в уголовных процессах. Показательным можно назвать дело уже известного нам Гийома де Брюка, экюйе, обвиненного в 1389 г. в многочисленных кражах Жаком Ребутеном, экюйе, коннетаблем арбалетчиков гарнизона г.Сант в Пуату⁸⁷87
  RCh, 1,14-35.


[Закрыть]^{. По доносу последнего Жервез дю Тарт, сержант королевской тюрьмы Шатле, арестовал Гийома. В суде Жак заявил, что из его дома пропало множество вещей, часть из которых он затем увидел у упомянутого Гийома де Брюка. Однако больше Жак Ребутен не упомянут на страницах регистра ни разу. Мы даже не знаем, были ли украденные предметы возвращены ему по окончании процесса.}

Его место в тексте протокола заняли судьи.

Сходным образом практически любой уголовный процесс превращался на бумаге в противостояние исключительно судей и обвиняемого. Причем судьи стремились не только вершить правосудие, т.е. выносить решения по тому или иному спорному вопросу. В не меньшей, как кажется, степени они желали выступать от имени всего сообщества, в качестве обвинителей. И это первая особенность образа средневековых судей, о которой мы можем говорить на основании материалов уголовных процессов. (Ил. 1)

Что же касается настоящих истцов, об их существовании нам остается лишь догадываться – их реальное участие в судебных разбирательствах подтверждают лишь многочисленные апелляции, подаваемые их авторами то в связи с нарушениями процедуры, то в связи с несправедливым, с их точки зрения, приговором.

Не менее любопытным представляется и следующее обстоятельство. Если довериться все тем же уголовным протоколам, средневековый преступник не мог оказаться лицом к лицу всего лишь с одним судьей. Количество судей и их помощников, присутствующих на каждом заседании, приводит порой в изумление. В «Регистре Шатле» обычно упоминается 7-10 человек, но в исключительных случаях их число могло доходить и до 15-ти . Причем все они, если верить Алому Кашмаре, принимали непосредственное участие в вынесении решений по каждому конкретному делу. Указание на большую численность судей заставляло думать о них как о некоем организме, едином целом, как о корпусе чиновников, объединенных общими целями.

Этот образ всячески подчеркивался бесконечными ссылками на коллегиальность всех выносимых в уголовном суде решений. Типичными можно назвать выражения (заимствованные, безусловно, из лексики церковного суда): «все они согласились» ("il sont d'accort", "furent d'acort", "touz d'un accort", "touz nosseigneurs dessusdiz furent d'acort", "touz sont d'acort"), «они согласились и пришли к решению» ( "sont d'acort et d'un jugement")³, «все они единодушно решили» («lesquelx tous d'une oppinion delibererent», «delibererent et furent d'oppinion»)⁴, повторяющиеся из дела в дело. Каждый шаг уголовного суда сопровождался подобными формульными записями: и решение о сборе дополнительной информации по делу, и постановление о применении пыток, и вынесение окончательного приговора.

2 Например, в делах о колдовстве: RCh, I, 362.

3 Confessions et jugements. P. 58, 59,62, 79,137,147,150,179.

4 RCh, I, 5, 10, 38, 68, 94, 99, 125, 156,173,212,260; RCh, II, 15, 76, 89, 130,162, 171,240,368, 385,421, 504.

Если же мнения судей разделялись (что, правда, если верить все тем же регистрам, случалось крайне редко), все они фиксировались в тексте. Так, 5 апреля 1341 г. в Шатле было рассмотрено дело Пьера Пайю, подозревавшегося в использовании поддельных писем, запечатанных королевской печатью⁵. Судьи не сразу пришли к единому мнению о том, как следует поступить с обвиняемым. Интересно, что клерк, присутствовавший на заседании, зафиксировал их предложения в виде прямой речи:

«Мессир Изар: [приговорить] к пытке, к позорному столбу и бичеванию. Мессир Ж. де Дантевиль: [приговорить] к пытке, к позорному столбу и поставить клеймо на лбу.

Мессир Артю: согласен с господином Ж. де Дантевилем.

Мэтр Б.Помье: [приговорить] к изгнанию.

П. д'Осер: поставить клеймо на лбу и на щеках, [приговорить] к изгнанию и к позорному столбу.

Мессир Гоше де Фролуа: согласен с господином Ж. де Дантевилем.

Мэтр Ж. де Травеси: [приговорить] к позорному столбу и изгнанию, поставить клеймо на лбу.

Мессир Ж. де Шастель: [приговорить] к позорному столбу в течение двух суббот, поставить клеймо на лбу»⁶.

Впрочем, ближе к концу заседания решение по делу все же было вынесено -как обычно, единогласно: «Все вышеупомянутые лица, а также мессир Робер Муле согласились (sont d'acort et d'un jugement), что П.Пайю будет поставлен к позорному столбу в две ближайшие субботы. И что на нем будет помещена табличка, на которой будет указана причина такого наказания (et aura un escript ou la cause pour quoy ce sera), a также на нем будут вывешены его поддельные письма и печати (et aura ensaignes des faus seauls et des fausses lettres). A затем ему поставят клеймо на лоб так, чтобы было заметно (en lieu bien apparent)»⁸⁸88
  Ibidem. P. 150.


[Закрыть]^.

Впечатление об удивительном единодушии и преданности своему делу средневековых судей несколько меркнет, когда – правда, очень редко -встречаешь замечания типа: «...выслушав эти признания, все

согласились, что он должен быть протащен за ноги и повешен, за исключением господина Рауля Шайю, который ушел до вынесения приговора (qui s'en parti avant le jugement)», «... все вышеперечисленные

5 Confessions et jugements. P. 148-150.

6 Ibidem. P. 149: "Messire Ysards: a gehine et au pilory et flatrir. Messire J. de Dinteville: a gehine et le mettre ou pillory et seigner ou front. Messire Artus: concordat cum domino J. de Dintevilla. Maistre B. Paumier: a bannir. P. d'Aucerre: a seigner ou front et es joes et bannir et ou pillory. Messire Gaucher de Frolloys: concordat cum domino J. de Dintevilla. Maistre J. de Travecy: ou pillory, seigner et bannir. Messire J. du Chastelle: II samedis ou pillory et seigner ou front".

господа согласились и решили... за исключением мессира Гийома де Виллера, который ничего по этому поводу не сказал (qui n'en dist riens)», «... все они, за исключением Жана Мале и Жана де Киньера, согласились...», «П. д'Осер, П. де Креель явились слишком поздно

g

(vinrent trop tart)» . Все-таки, наверное, далеко не все свершалось в суде того времени с согласия всех и каждого...

И, тем не менее, коллегиальность того или иного принятого решения не просто декларировалась в текстах протоколов, но также всячески подчеркивалась стилистически – в частности, с помощью местоимения «мы». Обычно в средневековых судебных документах использовались местоимения третьего лица единственного и множественного числа: «он» – для обвиняемого, «они» – для судей. Это было связано с общей формой записи дела, когда речь участников того или иного процесса

9

передавалась в основном косвенно .

Однако, в деле Гийома де Брюка мы сталкиваемся с ситуацией, когда все решения судей были вынесены от первого лица множественного числа (тогда как для обвиняемого использовалось привычное «он»): «...и в этот день мы велели привести (feismes venir) к нам (par devant nous)...упомянутого заключенного...», « мы велели ему поклясться (nous feismes jurer), что он скажет нам правду ( que il nous diroit la vérité) обо всем, что мы у него спросим (de ce que nous lui demanderions), и он нам ответил, что так и сделает (lequel nous respondi que si feroit-il)...», «мы y него спросили (auquel nous demandasmes)... он нам ответил (lequel nous respondi)...», «a кроме того мы y него спросили (et oultre lui demandasmes)...упомянутый заключенный нам ответил (lequel prisonnier nous respondi)», «учитывая все вышесказанное... мы постановляем (nous disons), что этот заключенный достоин пытки (est digne d'estre mis a question)...». Только в записи окончательного приговора автор регистра, Алом Кашмаре, возвращается к третьему лицу: «... упомянутые советники согласились (lesdiz conseilleurs furent d'oppinion)...» , но затем снова сбивается на местоимение «мы»: «... и так мы считаем и постановляем (et ainsi prononcasmes et jugasmes)»⁸⁹89
  RCh, I, 16-17, 25. См. к примеру также: Confessions et jugements. P. 145: "Et nous, en cest


[Закрыть]^.

Конечно, не стоит расценивать употребление местоимения «мы» в

8 Ibidem. Р. 58, 79 (та же история повторилась с Гийомом де Виллером еще раз – Ibidem. Р. 95), 108,164.

9 Об использовании в судебных протоколах прямой речи, в том числе диалогов между судьями и обвиняемым или между обвиняемым и свидетелями, см. ниже.

судебных протоколах как исключительное явление. С подобной ситуацией мы сталкиваемся, к примеру, при чтении материалов обвинительного процесса Жанны д'Арк: «Эта Жанна была нами допрошена о ее имени и фамилии»⁹⁰90
  present transcript, avons mis le seel de la prevoste de Paris... ” .


[Закрыть]^{, «Мы ...объявляем этим}

справедливым решением, что ты, Жанна, обычно называемая Девой,

12

совершила различные ошибки и преступления...» . Точно так же местоимение «мы» использовалось при вынесении приговора по делу Жиля де Ре: «Мы заявляем, что ты, Жиль де Ре, присутствующий на заседании, здесь, перед нами, найден виновным в ереси и вероотступничестве»¹³.

Характерно, что в данном случае мы имеем дело с представителями церковной юрисдикции. Именно у них их светские коллеги позаимствовали как саму идею коллегиальности, так и использование соответствующей лексики¹⁴. Так, в деле Пьера Аршилона, промышлявшего воровством в Провансе между 1428 и 1439 гг., читаем: «... объявляя наше окончательное решение устно (de notre propre bouche) и [закрепляя] его в письменной форме (en des termes rédigés par écrit)... ,., мы заявляем ... , что ты будешь повешен»⁹¹91
  Gasparri F. Crimes et châtiments en Provence au temps du roi Rene, procedure criminelle au


[Закрыть]^{. По-видимому, во всех этих случаях употребление местоимения «мы» неслучайно и связано, скорее всего, с традиционными для XIV-XV вв.}

11 Procès de condamnation de Jeanne d'Arc / Ed. par P.Tisset, Y.Lanhers. P., 1960. T. 1. P. 40: "Eadem Johanna per «05 interrogata fuit de nomine et cognomine ipsius" (далее везде – PC, том, страница).

12 PC, 1, 412: "...nos...te, Johannam, vulgariter dictam la Pucelle, in varios errores variaque crimina ... indicisse iusto iudicio declaraverimus ... ".

13 BossardE., abbe. Gilles de Rais, Maréchal de France, dit Barbe-Bleue, 1404-1440. Grenoble, 1992 (1 ed. – P., 1885). P. LXIII: "Declaramus te, Egidium de Rays supradictum, coram nobis in judicio presentem, heretiquam apostasiam perfidie.... commississe".

14 Впрочем, назвать судей, заседавших в Парижском парламенте или в суде Шатле, исключительно светскими людьми было бы неверно. Сохранившиеся списки судей и адвокатов парламента свидетельствуют, что представителей церкви (клириков) и мирян среди судей было примерно поровну, а в некоторых палатах преобладали первые. См., например: Liste des personnes ayant siege a la session du Parlement de 1340-1341 // Actes du Parlement de Paris. P. 371-376; Liste des personnes ayant siege a la session du Parlement de 13411342 // Ibidem. P. 377-379. См. также: Цатурова C.K. Офицеры власти. С. 24-28. Этот факт любопытен уже сам по себе, поскольку судьи уголовного суда парламента и Шатле, как мы увидим далее, пытались представить себя прежде всего как люди короля, а, следовательно, как представителей светской власти.

формульными записями о принятии того или иного судебного решения⁹²92
  XVe siecle. P., 1989. P. 178.


[Закрыть]^{. Помимо особой торжественности столь «личного» обращения к осужденному преступнику, призванной подчеркнуть всю важность момента, это «мы» указывало, что вынесенное решение не было делом рук одного человека, что в его принятии не сыграла роль личная месть, вражда или обида. Напротив, «мы» свидетельствовало о том, что решение было принято многими людьми, пришедшими к единому мнению – мнению, которое – по этой самой причине – очень трудно будет признать неверным или несправедливым и опротестовать. «Мы» настаивало на существовании некоего единого в своих помыслах и делах сословия судей – людей сугубо профессиональных, стоящих на охране интересов всего сообщества.}

В этой связи особенно интересным представляется характер некоторых апелляций, поданных в Парижский парламент по процедуре или по приговору. В них речь всегда идет о нарушениях, которые допустил один судья. Жалоба, таким образом, подавалась против этого конкретного представителя власти, а не против группы лиц. И, если апелляция признавалась достойной внимания, приговор выносили только одному

17

человеку . Описания ритуала публичного покаяния (таково было обычное наказание для проштрафившегося судьи) дают нам возможность увидеть совсем других судей – исключенных из их могущественной 1-й корпорации, оставленных один на один с их бывшими жертвами⁹³93
  См. ниже, главу «Право на ошибку».


[Закрыть]^.

Впрочем, сама идея корпоративности вряд ли становилась от этого менее убедительной – напротив, изгоняя (пусть даже временно) недобросовестных коллег из своих рядов, французские судьи лишний раз могли подчеркнуть свою сплоченность и компетентность. Да и число подобных апелляций было все-таки крайне невелико в XIV-XV вв.

16 Grand R. Justices criminelles, procedures etpeines dans les villes aux XlVe et XVe siecles // ВЕС. 1941. T. 102. P. 51-108, здесь P. 70. Об использовании местоимений первого и второго лица в судебных документах см.: Michaud-Frejaville Fr. "Va, va fille de Dieu". De l'usage du "tu" et du "vous" dans les sources concernant Jeanne d'Arc (1430-1456) // Bulletin de l'Association des amis du Centre Jeanne d'Arc. 1995. № 19. P. 25-45.

17 Один из наиболее ярких примеров – дело X 2а 6, f. 304v-308A (7 mai 1356). Жена королевского сержанта, обвиненная в краже, была оправдана, благодаря свидетельским показаниям. Однако свидетель подал на сержанта в суд, обвинив его в превышении служебных полномочий (abus de justice), в частности, в применении «тысячи пыток», благодаря которым и были получены «нужные» суду показания. Сержант защищался, заявляя, что применял лишь «легкую пытку» и что признание свидетеля было «добровольным». Суд, тем не менее, счел его виновным, приговорил к уплате издержек и к публичному покаянию. Другие примеры: X 2а 7, ? 63vB-66vA (19 mars 1361/1362), X 2а 8, ? 35vB-37A (6 mai 1368), f. 134vB-135vA (4 août 1369).

Судьи всеми силами старались не допустить сомнений в собственной непредвзятости, в правильности выносимых решений. О стремлении представить себя настоящими профессионалами своего дела свидетельствуют многочисленные ссылки на авторитеты, не только подтверждавшие полномочия судей, но и лишний раз подчеркивавшие верность их позиции по тому или иному спорному вопросу.

Самым простым способом укрепить – по крайней мере, на бумаге – свою власть было упоминание мнения независимых «экспертов» – т.е. людей, не являвшихся судьями по данному конкретному делу, но обладавших большим опытом, а потому способных дать верный совет: «...

обратившись за советом к людям сведущим и весьма сведущим (hommes experts et très experts), обладающим большим авторитетом и прекрасной репутацией (de grande autorité et renommee), высокой культурой и исключительными знаниями (de haute culture et science eminente)...»¹⁹. Однако не только юристы могли выступать в роли экспертов: судя по «Регистру Шатле», ими также могли стать принесшие в суде соответствующую клятву хирурги (чтобы оценить степень нанесенных увечий), уважаемые женщины (matrones) (для проверки возможной беременности той или иной обвиняемой), а также цирюльники (для оценки подлинности тонзур, коими столь охотно обзаводились воры, пытавшиеся таким образом избежать встречи со светским правосудием, грозившим им смертной казнью за содеянное). Таким образом, судопроизводство становилось делом не только профессионалов, но и обычных людей, знания и умения которых могли достойно послужить обществу, а заодно создать у них иллюзию сопричастности правовому процессу.

Если против судьи подавалась апелляция, он мог защитить себя, также сославшись на мнение экспертов по данному вопросу. Именно так случилось с бальи аббатства в Ланьи, обвиненном в 1375/1376 г. в превышении судебных полномочий (несправедливое обвинение человека в убийстве, тюремное заключение и многочисленные пытки). В

свое оправдание бальи, в частности, заявил, что истца «пытали очень

– 20 мягко, по совету людей, сведущих в праве» .

Не менее важной составляющей своего образа средневековые судьи, как представляется, считали традицию судопроизводства, ее давнее существование, а, следовательно, и давнее существование самой профессии судьи. Для оправдания принятого решения, для подтверждения его верности в текстах протоколов регулярно

19 GasparriF. Op. cit. P. 178.

20 X 2a 9, f. 47vB-48A (8 mars 1375/1376). Дело закончилось оправданием бальи, истец был приговорен к уплате судебных издержек.

появлялись ссылки на прецеденты – т.е. на решения, вынесенные ранее по схожим делам или в схожих ситуациях. Так, мы узнаем, что задержанных по подозрению в совершении преступления обыскивали при помещении в тюрьму: «...этот человек был арестован и отведен в Шатле, где ...его обыскали, чтобы узнать, что у него есть при себе, так, как это принято делать (comme il est acoustume de faire)»²¹, a вора-еврея должны были казнить «так, как это принято в отношении евреев (en la maniéré qu'il est acoustume a justicier juifs)»²².

Однако, большинство этих записей, как мне кажется, отличает одна любопытная особенность: часто они даются в высшей степени

абстрактно, без конкретного содержания. Нам сложно понять – особенно в ситуации, когда мы не располагаем трактатами, специально посвященными судопроизводству того времени, и вынуждены опираться в изучении средневековой процедуры на те же прецеденты – что скрывается за фразами «допросы с пытками, обычными в подобных случаях», «послать на обычную в данном регионе пытку, не прибегая к чрезмерной жестокости», «послать на пытку, чтобы узнать правду, как это принято делать в подобных случаях»²³ , «наказать в соответствии с составом преступления»²⁴, «протащить по улицам обычным способом»²⁵, «с обычным в таких случаях наказанием»²⁶. Впрочем, возможно судьям и не было особой необходимости уточнять конкретное содержание подобных формульных записей. Они вводились в текст протоколов в качестве своеобразных пустых знаков²⁷ , не несущих информации, но предполагавших единственно возможную, правильную трактовку происходящего – указание на давность традиции, а, следовательно, на ее апробированность и оправданность. К ним же, по всей видимости, следует отнести формульные записи, призванные свидетельствовать о безошибочном ведении судьями того или иного дела. В первую очередь это касалось обязательных указаний на справедливое применение пытки и добровольное признание обвиняемого (что, естественно, далеко не всегда соответствовало действительности). (Ил. 2)

21 RCh, II, 9.

22RCh,II, 51.

23 Х2а 7, f. 63vB-66vA (19 mars 1361/1362); X 2a 6, f. 187B-188A (9 juin 1354); X 2a 7, f. 68B-vA (s.d.).

24 X 2a 7, f. 77B-78A (7 sept. 1362).

25 RCh, II, 65.

26RCh,II, 155.

27 О понятии «пустой знак» см.: Austin J.L. How to do Things with Words. Oxford, 1962; Idem. Truth // Proceedings of the Aristotelian Society. Suppl. 1950. Vol. 24. P. 111-134.

В тексте должно было быть отмечено, что человек признался сам, без нажима со стороны судей – «по своему желанию, без сопротивления (de sa bon gre, sanz contrainte)», «по своей доброй воле, без насилия, без

сопротивления и без пытки (de sa bonne volente, sanz force, sanz contrainte

• 28

et sanz gehine)» , «по своему доброму, полному, искреннему и чистому желанию, безо всякого насилия и без применения пытки или каких-либо иных средств (de sa bonne, pure, franche et liberal voulente, sans aucune contrainte ou pourforcement de gehaine ne autre)»²⁹.

Что, в случае отказа от добровольного признания, его признали «достойным быть посланным на пытку (estoit dignes d'estre mis a question)»³⁰.

Что его предварительно спросили еще раз о желании дать показания, а уже затем применили пытку: «... спросили, не желает ли он что-либо сказать или признаться в том, что совершил, говоря ему при этом, что если он не признает спокойно и по собственной воле (doulcement et amiablement) совершенные им преступления, он будет послан на пытку и его заставят говорить и признаваться ( Г en les lui feroit dire et cognoistre par sa bouche)»³¹.

Что пытка была «мягкой»: «... приказали, чтобы он был подвергнут

32

доброй пытке (ordrene qu'il sera mis en bonne gehine)» .

Что по делу была собрана «наилучшая информация»⁹⁴94
  X 2а 8, f. 19В-22 (29 dec. 1367).


[Закрыть] ^{и что причин приговорить обвиняемого к смерти было достаточно: «... господин прево спросил у присутствующих советников (conseilliers) их мнение о}

28 Confessions et jugements. P. 32, 53. Другие примеры: Ibidem. P. 35,42, 54, 58, 79, 81, 122, 136, 141.

29 RCh, II, 2. Другие примеры: RCh, I, 39, 53, 56, 217, 228. Самая распространенная в «Уголовном регистре Шатле» формула – "sans aucune force ou contrainte" (без всякого насилия и сопротивления).

30 RCh, I, 17. См. также: RCh, II, 365: "... il у avoit assez cause convenable pour procéder a l'encontre de lui par voie extraordinaire de question" (имеется достаточно удовлетворительных причин, чтобы применить к нему пытку).

31 RCh, 1,144.

32 Confessions et jugements. P. 135. Похожие примеры см. в регистрах Парижского парламента: например, X 2а 6, f. 304v-308A (7 mai 1356): «мягкая пытка»; X 2а 8, f. 35vB-37A (6 mai 1368): «был послан на более или менее мягкую пытку»; X 2а 9, f. 47vB-48A (8 mars 1375/1376): «слегка подвергся пытке». См. также: RCh, I, 241: "il feust mis doulcement a question" (был слегка подвергнут пытке).

том, как лучше поступить с этим заключенным (qu'il estoit bon de faire dudit prisonnier) и достаточно ли они узнали, чтобы приговорить его к смерти (parquoy il deust recevoir mort)»⁹⁵95
  RCh, 11,171.


[Закрыть]^.

Что он действительно был «достоин смерти (estoit dignes de recevoir mort)»⁹⁶96
  RCh, I, 8,12, 68,183,209, 378,469; RCh, II, 26, 60,137,176,261,296, 353,436, 524.


[Закрыть]^.

Для этих записей характерно не только отмеченное выше отсутствие конкретного содержания, но и определенные стилистические

особенности. В частности, интерес вызывает постоянно используемый и хорошо знакомый средневековым авторам риторический прием

усиления, когда рядом ставятся два синонимичных слова, призванных подчеркнуть высказанную мысль. В текстах протоколов эти слова

иногда представляют собой нечто вроде аллитерированных или

рифмованных пар, которые, к сожалению, практически не поддаются 36

– 36

адекватному переводу на русскии язык .

Так, обвиняемый бывал отведен и препровожден (seroit menez et conduis) в зал суда, обвинения ему предъявляли и зачитывали (а И imposez et declarez). Он бывал спрошен и допрошен (examine et interrogue) о всех проступках и преступлениях (faussetez et mauvaistiez), которые содеял и совершил (qu'il avoit faites et commises). Эти обвинения он мог признать и подтвердить (confermer et affermer) по своему желанию и доброй воле (de sa bon gre et de sa bonne volente). Но он мог быть послан и отправлен на пытку (mis, lie et estendu a la question), чтобы узнать побольше о других возможных проступках и преступлениях (crymes et larrecins), и эти признания он затем признавал и подтверждал (rattiffia et approuva). Если по делу требовалась дополнительная информация, нет сомнения, что местному бальи бывало предписано и приказано (sera mande et commis) узнать побольше о прошлом предполагаемых преступников. Если речь заходила о судье, то это всегда оказывался достойный и сведущий человек (honorable homme et sage maistre). Если же в ходе дела бывали получены королевские письма, в материалах процесса всегда присутствовало упоминание о пожелании и повелении короля (le гоу avoit voulu et ordonne).