Текст книги "Хозяин с кифарой (СИ)"

Глава 7

А затем город увидел нечто, чего раньше не видел никогда, ибо Спартак надумал устроить гладиаторские игры[19]19
  Об устроительстве Спартаком гладиаторских игр пишут Флор и Орозий.


[Закрыть]. Но в нашем городе не было цирка, так что их решили устроить на форуме. Наскоро сколотили из досок трибуну и установили ее напротив дома префекта. Она ограждала площадку с одной стороны, а с остальных трех сторон сделали просто веревочное заграждение вместе с колышками. За этим заграждением разместили несколько рядов скамеек.

Привел меня посмотреть гладиаторские бои Леонид. По его словам, он не мог видеть крови, а тут пришел не один, но даже привел меня. По дороге он сказал мне тихо:

– Если ты увидишь Публия Домиция, не подходи к нему и не разговаривай с ним, и никому о нем ничего не говори, а обращайся только ко мне.

Это казалось странным, но я не решился задавать никаких вопросов.

Когда мы пришли, на форуме уже было полно народу. По бокам от трибуны стояли воины Спартака, а на скамейках напротив разместились, в основном, рабы и пролетарии. Правда, посмотреть на игры прибежала и десятка два мальчишек из плебеев. Понятно, что состоятельные жители боялись попадаться Спартаку на глаза – а мальчишки не удержались.

Леонид не стал садиться на скамейку, а встал со мной вместе позади последнего ряда. Наконец пожаловал и сам Спартак. Он как всегда был в пурпурном плаще и шлеме с павлиньими перьями – видимо, он стремился выглядеть военным на публике для поднятия боевого духа. Спартак поднялся на трибуну и уселся в третьем ряду. По его левую руку сел Аристид – Спартак сделал его своим секретарем. Вслед за Спартаком на трибуну взошла и его свита.

И вот на арену (я так называю огороженную часть площади) вышла первая пара гладиаторов-секуторов[20]20
  Воин в легких доспехах с мечом. Выступал против почти всех гладиаторов.


[Закрыть]. Лица их были закрыты шлемами с сетками. Но сражались они безо всякого энтузиазма, размахивая мечами в воздухе и явно не желая убивать друг друга.

Разочарованные зрители свистели и бросали на сцену гнилые яблоки. Но тут один из гладиаторов перешел в наступление и ранил другого, так что тот упал на землю. Оставшийся на ногах стоял в нерешительности возле.

– Добей его, смелей! – вопила публика, и разгоряченные видом крови зрители опускали большие пальцы вниз, к земле. Но победитель никак не решался на последний шаг.

Ситуация разрешилась самым неожиданным образом. Спартак встал со своего места и со словами «Эй ты, сопляк, смотри, как это делается!» вынул из-за пояса кинжал, размахнулся и бросил его своей могучей рукой.

Пролетев по воздуху шагов двадцать, кинжал в точности опустился на горло распростертого гладиатора, аккуратно его перерезав, а возле образовалась лужа крови. Публика взревела от восторга при виде такого гладиаторского профессионализма[21]21
  Гладиаторские игры не были такими жестокими, как это привыкли думать.
  В книге Gladiatori. I dannati dello spettacolo. Giunti (www.giunti.it, ISBN 88-09-03291-8) есть сведения о том, что изучены сохранившиеся до наших дней эпитафии на надгробных камнях профессиональных гладиаторов. Результаты оказались поразительными. Из 219 эпитафий в 19 указано, что гладиаторы погибли на арене, а остальные 200 умерли от других причин.
  А вот сведения с сайта http://www.ogoniok.ru/5007/26/. Владимир Тихомиров пишет:
  «Гладиаторы на самом деле были циркачами и жрецами имперского культа. Они ходили только босыми, не ели мяса, а за пьянство и разврат их жестоко наказывали.
  О том, кто такие гладиаторы, нам рассказывали еще в школе. А потом эти не слишком подробные сведения дополнили голливудские блокбастеры. Видимо, отсюда и возникло расхожее представление о полной лишений и унижений жизни римских цирковых бойцов.
  Однако сегодня историкам пришлось изменить свое мнение о гладиаторах. Виной этому стали археологические находки на кладбище гладиаторов возле Александрийской Троады в современной Турции. Когда-то здесь находился огромный цирк, не уступавший по размерам римскому Колизею. Позже арену разобрали на стройматериалы, но по какой-то причине строителей не заинтересовала огромная мраморная плита высотой под два метра, покрытая мелким текстом на латинском языке. Но в прошлом году ее почти случайно нашли немецкие археологи из Университета Мюнстера. Когда ученые расшифровали текст, они ахнули – плита была единственным в мире сохранившимся руководством по обучению гладиаторов, которые лично сформулировал император Публий Элий Адриан. И этот текст не оставил и следа от прежнего образа кровавых убийц, воспетых в тысячах кинофильмов.
ЦИРКАЧИ  Начнем с того, что на самом деле большинство гладиаторов были свободными гражданами, которые либо по собственному желанию, либо в качестве искупления за какой-либо проступок шли сражаться на арену. Посылали на ристалище и военнопленных, но у них был шанс освободиться: если по прошествии трех лет боев пленный оставался жив, то его освобождали от выступлений на арене, вручая символический деревянный меч.
  Уровень смертности в этой редкой профессии потомками тоже явно преувеличен. Когда ученые проанализировали останки гладиаторов, то увидели, что на костях у всех воинов есть следы травм и ранений. Но вот умерли они в возрасте 28–30 лет не в бою, а от различных болезней. „Отдавая дань уважения античным медикам, стоит учитывать, что бойцы регулярно получали какие-либо ранения, и рано или поздно столбняк или другая хирургическая инфекция вполне могли стать причиной их гибели, – заявил профессор Стивен Дайсон, расшифровавший текст „Руководства“ на мраморной плите. – Практически каждый похороненный в Троаде гладиатор провел за свою жизнь более сотни сражений. Это были опытные бойцы, больше похожие на нынешних фехтовальщиков, борцов-рестлеров или боксеров-профессионалов. Поскольку подготовка гладиатора обходились очень дорого, с экономической точки зрения было совершенно бессмысленно убивать их на арене…“»
  Однако Спартак чаще всего пленных убивал (некому их было охранять), поэтому устраиваемые им гладиаторские сражения, видимо, были более жестокими.


[Закрыть]. А я ощутил приступ дурноты и тихо потянул Леонида за тунику:

– Уйдем отсюда!

Леонид, бледный, тихо ответил:

– Нельзя, потерпи! Будь мужчиной! Соберись с духом.

Подбодренная финалом предыдущего боя, вторая пара гладиаторов сражалась уже с большим энтузиазмом, пока один из них не был повержен на землю. Толпа снова завопила: «Добей его! Не жалей».

Но в этот момент Леонид шепнул мне на ухо:

– Закрой глаза.

Я послушался и не видел, как был убит второй гладиатор.

Потом выступали еще три пары гладиаторов. Больше пленников для гладиаторских сражений у Спартака не оказалось, так что публика собралась было расходиться, но тут на арену вышел бродячий музыкант с кифарой. Он низко поклонился вначале Спартаку, а затем зрителям со словами:

– Господин! Почтенная публика! Я – бедный музыкант, странствую по свету, давая концерты. Позвольте усладить ваши уши пением.

В нем трудно было узнать того хозяина, которого я видел при первой встрече. Он сильно похудел, черты лица осунулись, а подбородок и щеки заросли щетиной, к тому же на нем был парик. И все-таки я узнал его по голосу.

– Ну что ж, давай! – громко сказал Спартак, и начавшая было разбредаться публика вернулась на свои места.

И хозяин запел. Вначале он пел о любви, и публика смолкла, завороженная. Куда исчезли кровожадность и пальцы, повернутые вниз? Хотя арена была залита кровью, воспоминания о сражениях и смерти рассеялись как мираж. Как будто бы раскрылся другой, светлый мир и началась новая жизнь. Хозяин пел о любви Орфея к нимфе Эвридике, погибшей из-за укуса змеи, и о том, как тот спускался к ней в царство мертвых, и на глазах многих рабов в толпе зрителей выступили слезы, думаю потому, что в рабстве лишь немногие могут найти любовь. Но вот певец перешел к задорным деревенским песенкам, и многие зрители стали ему тихо подпевать, отстукивая ритм пятками и качая головами, и бросали медные монетки на арену. И странно – казалось, хозяин хотел нравиться этой публике. Казалось, он забыл, что перед ним толпа взбунтовавшихся рабов и разбойников, и в своем исполнении стремился передать общий настрой. Когда он кончил песенку, видимо, помощник Спартака, сидевший от него по правую руку, молодой и кучерявый, поднялся со своего места и прокричал:

– Эй, певец, знаешь ли ты песню о свободе? Ла-ла-ла… нет тебя горше, нет тебя слаще… Если хорошо споешь, дам тебе золотой!

Это была лагерная песня, сочиненная знаменитым кифаредом Помпонием, и кто же ее не знал?

Публий Домиций поклонился, сильнее ударил по струнам и запел: «Свобода, свобода, умрем за тебя… и нет тебя горше, и нет тебя слаще…», и когда он пел последний куплет, внезапно зрители стали ему подпевать, и громогласный хор вознес к небесам хвалу свободе, за которую он сражался, а затем все громко зааплодировали.

– Молодец, заслужил! – прокричал кучерявый помощник Спартака и бросил певцу золотую монету, которую тот подхватил на лету, и затем низко поклонился.

Публий Домиций спел еще пару песен, и закашлял.

– Господин, больше не могу петь, – обратился он к Спартаку вдруг охрипшим голосом. – У меня болит горло, а я беден, и у меня нет денег на врачей.

Мужественное лицо Спартака просветлело:

– Ну, так у меня есть врач. Тебя отведет к нему Аристид. Это хороший врач, он вылечит тебе горло. Поправляйся! И приходи к нам петь снова! – и он обратился к Аристиду: – Отведи его к Никандру, он заперт в пожарной башне.

И с этими словами отвязал от пояса ключи и подал тому их.

– Пойдем, – сказал мне тихо Леонид.

Мы пошли к пожарной башне, но другим путем, чем хозяин и Аристид. Хотя Спартак приказал бросить Никандра в темницу, но фактически сделать это было невозможно, ибо в нашем городе была всего лишь одна темница, и она была использована солдатами Спартака как склад, в частности, именно туда унесли злосчастные статуи Леонида. Поэтому Никандра заперли на третьем этаже брошенной пожарной башни. Она была построена на окраине города – на самом высоком месте, недалеко от дома Никандра. Первые два ее этажа использовали для хранения пожарного оборудования, а на третьем был кабинет начальника пожарной охраны, чтобы ему с высоты виднее было, что делается, и там же хранились документы, поэтому у этой комнаты была особо крепкая дверь и прочные засовы и замки. Со скованными ногами никак нельзя было выбраться из окна третьего этажа, и Никандра там заперли. Поскольку он не был военачальником или важной персоной, то к нему не приставили стражи, полагая, что рабу-врачу никто побега устраивать не будет…

Вечерело. По дороге мы встретились с Квинтом Лентулом – он нес под мышкой сверток и пошел вместе с нами. Мы подошли к пожарной башне и в вечерних сумерках увидели, как хозяин и Аристид открывали входную дверь. Когда они вошли, мы последовали за ними немного спустя и услышали, как на третьем этаже Аристид открывает замки.

Никандр удивился и несказанно обрадовался, когда мы ввалились к нему всей толпой. Ноги его были в кандалах. В следующий миг он поспешил навстречу хозяину, желая поцеловать ему руку. Но хозяин не дался, отрезав:

– Оставь, сейчас не до телячьих нежностей!

Я не знаю, кто далее сбивал Никандру цепь с кандалов молотком и зубилом, принесенным Квинтом Лентулом в свертке, а кто привязал к столу связанные скатерти, чтобы они спускались из окна для имитации побега, ибо меня отправили на улицу караулить.

– Если увидишь на улице прохожих, свистни один раз, чтобы мы подождали, а если кто войдет в башню, свистни два раза, – приказал мне Аристид.

Я на вид был озорной мальчишка, поэтому мой свист вряд ли кого мог заинтересовать. Но на улице никого не было, и свистеть мне не пришлось.

Когда почти совсем стемнело, из окна была выкинута веревка из связанных скатертей и из башни вышли вначале Квинт Лентул и Леонид, а затем Никандр и Аристид, и они пошли разными путями, пока все вместе не встретились у опушки леса на горной тропе, ведущей к пляжу у «зеленого мыса» (так мы привыкли называть этот пляж).

Тут Аристид вынул из-за пазухи сверток и передал хозяину.

– Это перерисованные карты Спартака, – сказал он. – Спартак собирается послезавтра покинуть город. Ты должен доплыть на лодке до Фламинии, ну, до деревни за горой, ты должен гору оплыть. Там нет людей Спартака. Там живут бедные колоны, грабить некого, и рабов ни у кого нет. Спартак не будет туда заходить.

Тут же Квинт Лентул отдал хозяину ключи от замка на цепи, которой лодка на «пляже у зеленого мыса» была привязана к дереву.

Никандр не мог с нами отправиться, ибо ему нужно было осмотреть раненых, прятавшихся в горах, к которым Квинт Лентул и Леонид должны были его провести.

– А Калиса? – спросил Никандр.

О Калисе, действительно, забыли. И вопрос Никандра застал всех врасплох. После минутного молчания хозяин мне приказал:

– Бегом, во всю прыть, домой за Калисой, и обратно – оба бегом. Я буду вас ждать на полянке на тропе, ведущей к пляжу, это, значит, на середине пути.

Я помчался домой и разбудил Калису. Идти в темноте она боялась. Но я сказал ей, что это приказ хозяина, а она была рабыня и знала, что приказы хозяина не обсуждаются. Она накинула на плечи платок, и мы побежали к пляжу. Но я не сообразил, что девочки не могут бегать с такой скоростью, как мальчишки. Калиса вскоре запыхалась, утомилась и пошла шагом. Меня это злило, ведь я получил приказ хозяина доставить ее бегом, и по дороге я дразнил ее «черепахой». Мы уже почти дошли до места, как на тропе показался силуэт хозяина. «Дура, беги», – сказал я своей спутнице тихо. И тут же пожалел о сказанном, ибо Калиса побежала и в темноте спотыкнулась о корягу и упала. Она хныкала, что ей больно и не хотела вставать. Хозяин подошел к нам сам и дал ей оплеуху, так что она замолчала, но встать все равно не могла.

– Ты медик, посмотри, что у нее с ногой, – сказал мне хозяин.

Было темно и плохо видно, но когда я склонился над ногой Калисы, то увидел, что, видимо, ушиб привел к вывиху голеностопного сустава. Это было в первый раз в жизни, когда я сам поставил диагноз и наложил шину, а затем, разорвав платок бедняжки, перевязал ей ногу. Но идти сама она все равно не могла, так что хозяину пришлось нести ее на руках. Хотя он сильно похудел, но силачом все равно никогда не был. Пришлось несколько раз останавливаться, чтобы он передохнул. Когда мы дошли до пляжа, то пот лился с хозяина градом.

Это расстроили первоначальный план в том смысле, что луна успела взойти, так что нам предстояло путешествовать не в темноте, а при лунном свете, что было несколько опасней. Поэтому, когда лодка наконец отчалила, хозяин предпочел отгрести подальше от берега.

Мы плыли по широкой лунной дорожке. Я сидел на носу лодки и видел, как хозяин с легким всплеском рассекает веслами темно-сизые водные массы. В лунном свете грубость черт его лица была незаметна, и силуэт гребца навевал романтичные ассоциации. А за ним, на корме сидела съежившаяся и притихшая Калиса. Ее нога распухла, и она дрожала от холода.

Я впервые в жизни наблюдал родной город ночью с моря. Обрамленный фантастическими и мрачными силуэтами гор, он виднелся как скопище огней. Одни из них горели на одном месте, а другие перемещались в пространстве – это, видимо, ходили люди с факелами. Я как-то никогда раньше не подозревал, что ночью у города есть своя кипучая жизнь.

Поднялся легкий бриз, развеивавший по воздуху соленые брызги от ударов весла, отчего повеяло морской свежестью. Теперь на фоне городских огней мрачно вырисовывались силуэты угрюмых утесов. Из-за своей древности и неизменности они наводят на мысли о роке и бренности человеческого бытия, и наполняют душу страхами пещерных времен…

– Нога болит? Замерзла? – прервал тишину хозяин, не оборачиваясь.

– Нога болит, и я замерзла, господин, – робко пролепетала бедная девочка.

– Ну потерпи, уже сколько проплыли, утром причалим к берегу, – продолжал он, не оборачиваясь, и добавил с чувством: – Эх, дети, война – не детская забава!

И это было в первый раз, когда при обращении к нам в его голосе прозвучали отеческие нотки.

Глава 8

Мы прибыли в поселок колонов на заре. Калиса осталась в лодке, а мы с хозяином перво-наперво отправились отнести письмо умершего Тита Салиция его матери Луции. У меня не хватает духа описать ту душераздирающую сцену, когда несчастная вдова узнала о смерти единственного сына. Но мужественная женщина приняла нас у себя в доме. Она была бедна, и Публий Домиций отдал ей гонорар от концерта – видимо, ему было неловко им пользоваться. Жалкий вид Калисы, потерявшей мать, все-таки несколько отвлек Луцию от безудержного горя. Когда Калису перенесли к ней в дом, она уткнулась ей лицом в колени и горько плакала, а осиротевшая вдова гладила ее по голове.

Никандр, Квинт Лентул и Леонид приехали на лодке лишь на следующий день, как раз когда мы с хозяином вышли на берег посмотреть, что делается на море. Первым выбрался из лодки Леонид и помог сойти на берег Никандру и Квинту Лентулу. На Никандре уже не было следов цепей. Я громко закричал, и они нас увидели и пошли к нам навстречу. Подойдя, Никандр поклонился хозяину и поцеловал ему руку, а затем они обнялись, как обнимаются друзья. И было видно, что хозяин приходится лишь по плечо своему рабу. Внезапно лицо Никандра сморщилось, он отвернулся в сторону и громко всхлипнул: «Фульвия!» и хозяин крепче сжал объятия и похлопал его ладонью по спине.

– А Аристида казнили, – сказал Леонид, когда все вошли в дом, где мы остановились. – Его выдал хромой сириец Кифа. Он увидел с крыши своего дома завернутую в плащ длинную фигуру Никандра, шедшего вместе с Аристидом, когда после нашего расставания они свернули у поворота в лес. А спустя немного он увидел с крыши своего дома точку на море, движущуюся по лунной дорожке, и донес Спартаку, что кто-то сбежал. Расследование было недолгим, и в полдень Аристиду отрубили голову. Но он умер как римлянин. Он всегда был трусоват. А тут не побледнел даже. Перед тем, как положить голову на плаху, он прокричал: «Да здравствует Рим! Смерть и проклятие тем, кто вздумал против него бунтовать!» А затем по приказу Спартака его отрубленную голову выставили для устрашения на копье посреди форума.

(Сейчас, когда я уже стал взрослым, мне думается, что, видимо, хромой сириец Кафа не мог простить Никандру украденных у того десяти сестерциев… Увы, люди иногда ненавидят тех, кого сами обидели.)

Рассказ этот произвел сильное впечатление на хозяина. Он подошел к полке, достал четыре стакана и налил в них горького вина из нашедшейся у хозяйки глиняной амфоры – того, что пьют на похоронах. И со словами: «Выпьем за помин его души. Он искупил свою вину и умер как римлянин!» он вначале налил и подал стакан Никандру, а затем и сам взял стакан со стола. Квинт Лентул тоже поднял стакан. Леонид вопросительно посмотрел на своего хозяина.

– Выпей, – кивнул Квинт Лентул на четвертый стакан.

Леонид взял стакан и осушил его вместе со всеми.

Они еще немного поговорили, а затем хозяин подошел к шкафу, вынул оттуда грамоту и протянул Никандру. Это была вольная. Никандр оторопел.

– Нет, господин, так не должно быть, – протестовал он, краснея и смущаясь. – Я заплатил тебе лишь половину выкупа, и потом я обязан тебе жизнью, теперь я твой раб навеки.

Глаза всех присутствующих впились в хозяина. Он закусил нижнюю губу и, немного подумав, сказал:

– Видишь ли, ведь я хотел освободить не только тебя, но и Фульвию, а по непредвиденным обстоятельствам получилось так, что она ни одного дня в жизни не прожила свободной. Сейчас война, и никто не знает, что будет завтра, и я не хочу, чтобы эта история повторилась с тобой.

И Никандр поклонился ему в ноги. А Квинт Лентул подписал бумагу в качестве свидетеля. Правда, Калиса оставалась пока в рабстве у Публия Домиция. Они стали обсуждать условия ее выкупа, но о чем договорились, не знаю, потому что меня выслали из комнаты.

Потом Никандр вправил дочери кость и похвалил меня за то, как я наложил шину, и главное за то, что я догадался на время ослабить перевязь, чтобы к подошве притекла кровь.

На следующий день Квинт Лентул тоже дал вольную Леониду. Я не думаю, что это входило в его планы, но, видимо, ему неловко было выглядеть скрягой на фоне Публия Домиция, отпустившего Никандра на волю. На следующий день хозяин и Никандр куда-то уехали, чтобы передать в армию карты, полученные от Аристида. На прощание Никандр приказал мне с Калисой слушаться Квинта Лентула и Леонида. Фактически нами занимался Леонид. Он был мягким человеком, и мы с Калисой за все время нашего подчинения не получили ни одного подзатыльника. Мы с Калисой пололи огород Луции, и я впервые получил практику, ибо промывал и перевязывал ссадины поранившимся колонам. А потом, когда война со Спартаком почти подошла к концу, гонец, прибывший к старосте деревни, привез письмо Квинту Лентулу от хозяина, в котором тот сообщал, что Никандра вызвали в Капую лечить какого-то раненого полководца и что он сам едет с ним вместе. У Квинта Лентула в Капуе жил брат. Я не знаю, какие соображения толкали его на поездку, но мы все вместе, то есть Квинт Лентул, Леонид, Калиса и я, отправились в Капую на встречу с хозяином.