Текст книги "Хозяин с кифарой (СИ)"
Автор книги: Ольга Славянка
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Глава 4
Дома Фульвия встретила меня у двери словами:
– Спартак взял город; молчок о том, что ты свободен, тсс!
Она приложила указательный палец к губам и добавила:
– И молчи о том, что хозяин прячется у нас, сам понимаешь, мы без него никуда!
Меня отправили дежурить в больницу, а ассистенты долго сновали туда и обратно между больницей и домом, пряча какие-то вещи.
Затем прибежал скульптор Леонид. Его локоны растрепались, и на нем не было лица.
– Вы не представляете себе, что произошло, – говорил он сбивчиво и плаксиво, еще не отдышавшись от бега. – Они уволокли мою Венеру и купидонов от грота, чтобы переплавить их на копья[14]14
Аппиан пишет о том, что армия Спартака научилась делать копья из меди или железа.
[Закрыть]. Они сказали: «Ты, сопляк, вытри сопли! Мне подарили тебе свободу! Нам нужны копья, чтобы защищать свободу, а что толку в твоих статуях? Да еще изображающих римских божеств! Помни, что римляне – наши враги, ишь, надумал их статуями ублажать!» А эти статуи – мое детище, они для меня как живые люди. Да, как живые!
Когда Леонид говорил это, голос его дрожал, и его выбритый подбородок тоже дрожал. Я как-то никогда раньше не видел, как плачут мужчины, а Леонид еле сдерживал слезы.
– Это Венеру и купидонов уволокли! О боги! Какие разбойники! – всплеснула руками Фульвия. – А губа-то дрожит! Да ты сядь, садись, – взяв за рукав туники, усадила она Леонида на ложе.
Тот сел и продолжал вперемежку со всхлипываниями:
– Они сказали мне: «Что ты хнычешь? Ты молодой, можешь драться. Убей своего хозяина, и присоединяйся к нам!» А я не могу убивать людей! В детстве надо мной мальчишки смеялись, что я не мог задушить кошки! Ну не могу я видеть крови. И хозяина я не хочу убивать. Он сделал мне много хорошего. Он меня любил.
При этих словах гостя у меня в памяти как живая всплыла его изукрашенная спина, которую Никандр обрабатывал во время нашего визита, и меня невольно передернуло, как передергивает от любой фальши. Я тогда был слишком молод, что вникнуть в смысл пословицы «кого люблю, того и бью».
Никандр дал Леониду успокоительных капель. Он накапал их в стакан и сверху долил воды. Рука Леонида так дрожала, что ему долго не удавалось поднести стакан ко рту.
Капли все-таки подействовали, и, несколько успокоившись, Леонид стал обсуждать с Никандром, что делать со своим хозяином. Хозяин Леонида прятался в погребе у соседей, потому что в его собственном доме хозяйничали рабы Спартака. Все в округе знали, что Никандр – раб, поэтому Леонид думал, что его хозяину будет безопасней прятаться в доме у Никандра. Подумав с минуту, тот согласился его принять, и злосчастный скульптор отправился за своим хозяином. Вскоре они оба появились на пороге. Хозяина Леонида звали Квинт Лентул. Это был высокий грузный мужчины с одутловатыми щеками и убитым выражением лица – как-то даже не приходило в голову, что прежде он был кутилой и гулякой. Фульвия провела Квинта Лентула в ту же комнату, выходившую окнами лишь во внутренний дворик, где прятался хозяин.
А Леонид побежал доставать парики обоим хозяевам – своему и Никандра.
Дальше последовал совсем неожиданный визит, ибо к нам в дверь постучался Аристид. Он был в изодранной одежде, и голова его была посыпана пеплом.
– О, отец, прости меня, как я мог допустить это! О горе мне, как я виноват! Что же теперь делать, о боги! – вопил он, ударяя себя в грудь, когда вломился в комнату, где Никандр растирал в ступке сухую траву для лекарственной настойки.
– Возьми, переложи во флягу и налей вина из большой амфоры до половины фляги, – отдал мне ступку Никандр, завидев гостя.
Я взял ступку, но, завороженной необычной сценой, не спешил выполнить приказ, а стоял как вкопанный и наблюдал.
– В чем дело? – спросил Никандр, поворачиваясь к гостю лицом.
Бывший учитель греческого языка, видимо, вошел в роль и в той же нарочито театральной манере продолжал рвать себе волосы, изображая великую скорбь:
– О, отец хотел всего лишь меня по-отечески научить уму-разуму, и разве не пристало отцу пройтись плеткой по спине сына, когда тот делает глупости? Как мог я обижаться на такую мелочь! О, горе мне, горе!
По недоумению на лице Никандра я догадался, что он так же не понимает происходящего, как и я.
– Ближе к делу, а то у меня много работы, что случилось? Тебе нужны успокоительные капли? – оборвал наконец Никандр причитания Аристида и взял новую ступку с сушеной травой, показывая тем самым, что у него много своих дел.
Аристид в конце концов совладел со слезами и выдавил из себя вымученное:
– Рабы отдали мне ларец с документами Максима Тулиана. Они сказали: «Ты грамотный, может, вычитаешь какие полезные нам сведения». Вот, читай.
Он вынул из-за пазухи свиток и протянул Никандру. Тот взял его, развернул и прочел вслух:
ЗАВЕЩАНИЕ МАКСИМА ТУЛИАНА
Я, римский патриций Максим Тулиан, приказываю после моей смерти отпустить на свободу моего раба Аристида и сделать его наследником всего моего имущества.
Подпись Максима Тулиана и подписи свидетелей: Квинта Сервия, Гая Луцилия и Тиберия Балбуса.
На какое-то мгновение в комнате установилась гробовая тишина. Затем Никандр вернул Аристиду свиток со словами:
– Спрячь подальше. Если рабы узнают об этой бумаге, они могут тебя убить.
Аристид спешно засунул свиток за пазуху:
– Знаю. Рабы выбрали меня своим предводителем, Спартак предложил мне быть его секретарем – у него мало грамотных рабов, а я не хочу быть с ними…
На его глазах выступили слезы. Возможно, они были искренними. Его раскаяние можно было понять. Единственный сын Максима Тулиана утонул, других родственников у него не было, а педагог, видимо, как-то ассоциировался с сыном, тем более что сын был привязан к Аристиду душой. К тому же он был молод, красив… И вот, выходит, он мог сам стать хозяином виллы и носить патрицианское имя. Вместо этого он подговорил своих собственных рабов эту виллу разграбить. И был замешан в преступлении сам – теперь ему казнь грозила как со стороны римлян, так и со стороны Спартака…
– А что стало с Максимом Тулианом? – спросил наконец Никандр, отставляя ступку с травой в сторону. Он знал истину, но не хотел меня выдавать.
– Его выбросили из окна, – ответил Аристид и вздохнул.
– А ты принимал в этом участие?
– Сам не принимал, но я был с ними.
И тогда Никандр задал сакраментальный вопрос:
– А видел кто-нибудь из свободных римлян тебя вместе с ними?
Вопрос был сакраментальный, поскольку свидетелем был я.
Но Аристид отрицательно мотнул головой:
– Нет.
Видимо, в своем тогдашнем возбуждении он меня не заметил или запамятовал, что видел. В этот момент кто-то дернул меня за тунику. Я обернулся и увидел Фульвию. Она вошла так тихо, что я, видимо, этого не заметил. Фульвия сказала мне строго:
– Что же ты стоишь со ступкой? Тебе же было приказано ее отнести.
И я отправился за ней на кухню. Там она меня урезонила:
– Никому не говори, что ты видел смерть Максима Тулиана. Ты свидетель. Видишь ли, в некоторых ситуациях свидетелей убирают…
И мне вдруг стало страшно. Я ведь раньше никогда не думал, что я свидетель. К тому же я был не один – там была толпа рабов.
– А толпа рабов, они тоже – свидетели? – спросил я.
– Нет, – мотнула головой Фульвия. – Они соучастники. Есть такой закон, что если хозяина убьют в доме, то казнят всех рабов, которые в тот момент в доме были. Если соучастники донесут, то их же и казнят. Они не донесут. А тебя Аристид может бояться.
Я просидел с ней в кухне, помогая ей резать капусту, так что не слышал дальнейшей беседы Никандра с Аристидом. Никандр окликнул меня лишь в конце, приказав мне принести два флакона успокоительных капель. Когда я их принес, Никандр немедленно отмерил нужное число капель в стакан, долил туда воды и подал Аристиду. Тот выпил залпом, и оба отправились в комнату, где скрывался хозяин вместе с Квинтом Лентулом. Через некоторое время они оттуда вышли оба, Никандр проводил Аристида до дверей и отправился в больницу.
Только он ушел, как на пороге появился Леонид. Он принес для хозяев парики и накладные бороды. Мы с Фульвией отправились их смотреть. Парики сидели хорошо на обоих, а вот накладные бороды имели явно театральный вид: было видно, что они не свои.
– Господин, с такой бородой тебе нельзя выходить на улицу, кто-нибудь дернет, и она отвалится. Нужно подождать, пока подрастет своя щетина, – сказала Фульвия, подумав с минуту.
В этот момент Никандр прибежал из больницы посмотреть на парики.
Но, завидев его, хозяин сорвал с головы парик и с силой швырнул его в дальний угол вместе с накладной бородой.
– В какую историю ты втянул меня, дурная твоя голова! Зачем ты привел сюда этого Аристида? К чему нам становиться свидетелями? Неужели мы должны будем заступаться за уголовника, за убийцу? Кем ты меня считаешь? Или ты совсем с ума спятил?
Никандр молча ушел и затем вернулся с плеткой. Все ахнули – неужели он решился на этот шаг для устрашения своего хозяина? Ведь в данный момент хозяин был, по сути, его пленником, и он мог делать с ним что угодно. Однако Никандр молча подал хозяину плетку и стал раздеваться. Он сбросил с себя плащ, затем в гробовой тишине сбросил с себя тунику, и так остался стоять голым перед хозяином. Когда до того наконец дошло, что произошло, у него на глазах выступили слезы.
– Скорее оденься, оденься, – повторял хозяин, бросив плетку в угол, – ведь ныне я твой пленник.
Никандр немного помедлил и стал одеваться.
И тут вмешался Квинт Лентул:
– Публий Домиций, – обратился он к хозяину (я забыл ранее упомянуть, что хозяина Никандра звали Публий Домиций) – Никандр по большому счету прав. Ты певец и живешь в несколько театральном мире, так сказать, витаешь в облаках. Но сейчас, по сути, война. На войне убивают. Считай, что Аристид перебежчик. Наверно, это нехорошо. Может, он принимал, а может, и не принимал участие в убийстве Максима Тулиана. В любом случае, он глубоко раскаялся. Он хочет помочь римлянам – и он может им помочь. Если римляне заведут разведчика в штабе Спартака, то это может спасти тысячи жизней. Что значат твои амбиции по сравнению с тысячами жизней? Конечно, Аристиду нужна была уверенность в том, что свободные римляне выступят свидетелями того, что существовало завещание Максима Тулиана, ибо на самом деле, как ни зарывай его в землю, оно может как-нибудь пропасть. И если он доживет до победы римлян, то мы с тобой подтвердим, что видели завещание своими глазами.
Речь Квинта Лентула успокоила Публия Домиция, и у всех отлегло на душе.
Леонид поцеловал руку своему хозяину, Никандр и Фульвия – своему, и все разошлись спать.
Так римляне обрели разведчика в штабе Спартака.
Глава 5
Ночь прошла без приключений. Утром Фульвия отправила меня на разведку:
– Сбегай на форум и узнай, что делается. Но если дерутся, обходи стороной, а если на улицах бьются мечами, немедленно возвращайся домой.
И я отправился на форум. На улицах тут и там валялись трупы римлян и солдат Спартака – их никто не убирал. Но их вид меня не пугал. Дети, привыкшие к виду покойников, не так переживают из-за них, как взрослые, – что я понимал тогда в смерти? Видимо, горожане все-таки оказали сопротивление. Они также, видимо, выплескивали на головы солдат Спартака что было под рукой, ибо мостовая была как никогда раньше залита помоями, дегтем и нечистотами. На улице Романи, что идет от поворота у двухэтажного каменного дома, я повстречал Леонида – он был одет в плащ с капюшоном и направлялся туда же, на форум. Леонид меня узнал и расспросил, куда я иду, а узнав, погладил по голове как маленького со словами: «Эх, детка, война – не детская забава». Он, видимо, был мягким, сердечным человеком, и я проникся к нему симпатией, и мне спокойнее было идти вместе с взрослым, чем одному.
Когда мы пришли на форум, на нем орудовали люди Спартака – они оцепляли колышками и веревками часть площади трибуны у дома префекта. А на форум отовсюду стекался народ. В основном это были рабы. Многие рабыни нацепили на себя шелковые одеяния и украшения своих хозяек и раскрасили лица белилами и румянами, так что видом своим напоминали павлинов – с таким же гонором и криками (неприятными): создавалось впечатление, что они соревновались в безвкусице. Пришли также бродяги и свободные пролетарии[15]15
Население Рима состояло из патрициев, плебеев, пролетариев и рабов. Пролетариями были люди, у которых не было никакого имущества. Это были самые бедные, но свободные люди.
[Закрыть] – эти лузгали орешки и отпускали тупые остроты. Наконец толпа расступилась, и на площадь с когортой охранников на белом коне въехал сам Спартак. Одет он был так же, как и при въезде в город, – в кольчугу и пурпурный плащ, а на голове его красовался шлем с павлиньими перьями. Спартак въехал на коне на трибуну (она была достаточно широкой) и в знак приветствия стал размахивать над головой вынутым из ножен мечом. Толпа встретила его гулом: одни что-то кричали, другие хлопали в ладоши. От свиты отделился трубач и торжественно протрубил в рог три раза. Другие конные попутчики Спартака с плетками прочесали толпу, призывая к тишине и без стеснения огревая плетками ее нарушителей. Когда гам смолк, Спартак громогласно обратился к народу с речью:
– Рабы! Я дарую вам свободу. Отныне вы – свободны! Я разрешаю вам бить, грабить и убивать своих хозяев. Хватит им издеваться над нами! Они того заслужили!
Со всех сторон раздались вопли одобрения. Рабы смеялись, размахивали руками, подпрыгивали от счастья, хлопали в ладоши и обнимали друг друга. Я взглянул на Леонида. Мне трудно сказать, какие чувства выражало его лицо – скепсис или мрачность, но только оно не было весело.
Затем конные охранники, пробираясь сквозь толпу, снова призвали народ к тишине, и Спартак продолжал:
– Отныне я – единственный ваш повелитель. Хозяева больше для вас никто. Но свободу нужно защищать. Рабы, вступайте в ряды моей армии! В городе достаточно бронзовых статуй, чтобы вылить из них копья всем добровольцам! Ура![16]16
«Ура» римляне произносили как «эвакс» (euax).
[Закрыть]
– Ура! – гулом отозвалась ему толпа.
Спартак говорил что-то еще, но мы стояли поодаль, так что его голос терялся в гуле. Затем стали перебираться за кордон те рабы, что хотели присоединиться к армии Спартака. Люди Спартака раздавали им красные ленточки. Но вот туда же за кордон перелез бродяга в лохмотьях. Он закричал:
– Я римлянин, но беден, как мышь, что живет в храме Аполлона. Хочу грабить богатеньких вместе с твоим войском! Чтобы мне разжиреть хотя бы до ранга крысы, а то в мышах больно обидно ходить!
Толпа рассмеялась. Те, кто раздавал ленточки, несколько замешались, и один из них подошел посоветоваться к Спартаку. Но тот категорически мотнул головой, и кто-то из его свиты громогласно объявил:
– Мы сражаемся за свободу, а свободным римлянам она не нужна. Поэтому в нашем войске место лишь рабам[17]17
Аппиан пишет, что Спартак не принимал перебежчиков. Видимо, он боялся принимать в армию свободных граждан.
[Закрыть].
В это время Леонид дернул меня за тунику.
– Хватит глазеть, пошли! – сказал он тихо.
Мы стояли в хвосте толпы, так что выбраться нам было нетрудно. Мы пошли обратно окольными переулками и дворами, избегая широких улиц.
– А ты теперь свободен, – сказал я Леониду.
Тот в ответ лишь махнул рукой:
– Это такая свобода… Настоящая свобода – это когда ее получают по закону. А когда дезертир и гладиатор становится диктатором, ему убить что муху, что человека – раз плюнуть; поэтому, считай, в рабство попадает все население страны.
Мне было обидно считать себя рабом – я все-таки родился свободным. Я что-то лепетал о свободе, а трупы, разбросанные на улицах, говорили о том, что на войне свободные и рабы пребывают в равном положении. В конце концов, я что-то очень некстати ляпнул про плетку, что задело Леонида.
– Что до плетки, – сказал он с чувством, – то да, когда бьют плеткой, больно и обидно. И хозяин меня бил. Но он не только бил, он сделал мне много хорошего. Он дал мне образование на свои средства, он даже нанимал мне учителя философии. И я собираю ему выкуп. Я хочу жить на свободе, но в обществе, где не переплавляют статуй на копья.
Мы уже дошли до переулка, куда он должен был свернуть, чтобы попасть к себе домой, но он пошел проводить меня до двери. По дороге он расспрашивал меня о моих познаниях и, узнав, что я умею бинтовать раны, даже меня похвалил: «Так к тебе уже можно записаться на прием!» Ему, видимо, не хотелось обсуждать со мной плетки и свободу.
Дома я рассказал Фульвии, что видел, и пошел в больницу к Никандру рассказать то же самое. После чего Никандр поручил мне растирать семена льна для мази. Затем он послал меня в дом за оливковым маслом. Я уже было подошел к входной двери, когда ее изнутри открыла Фульвия, направлявшаяся из дома с кувшином на кухню.
И тут мы услышали крики и обернулись. Из соседнего дома выскочила испуганная Фания Младшия, совсем голая, и с криком побежала по улице в нашу сторону, а вслед за ней с бранью мчался пьяный солдат армии Спартака. Он нагнал ее и схватил, когда она почти подбежала к нам.
– Ах ты разбойник, насиловать честную девушку, а ну, оставь ее, мерзавец! – закричала Фульвия и с кувшином в одной руке и подбоченясь другой пошла в наступление.
Но пьяный солдат на ее окрик не реагировал, а тащил упиравшуюся Фанию обратно. Долго не думая, Фульвия подбежала к нему и окатила его водой из кувшина. Не разжимая рук, пьяный оглянулся и, увидев перед собой женщину, со злобой прошипел:
– Убирайся, ведьма старая, пока не убил!
Но нашла коса на камень. Фульвия была не из трусливых.
– Ах ты так, мерзавец! – вскрикнула смелая женщина и обеими руками вцепилась в руку негодяя, расцарапав ее своими ногтями.
Тот невольно разжал руки, и Фании удалось улизнуть и проскочить в открытую дверь дома Никандра. А взбешенный солдат развернулся и с размаху ударил Фульвию кулаком в лицо. Но отважная женщина как вцепилась в его правую руку, так продолжала за нее держаться. Тогда пьяный выругался, сплюнул, выхватил из-за пояса нож и ударил вцепившуюся в него «старую ведьму» рукояткой по голове. Фульвия упала замертво на мостовую, и около ее головы образовалась лужа крови.
Я что есть мочи завопил:
– На помощь! Помогите!
Солдат увидел сотворенное, испугался моего вопля и убежал. Я подбежал к Фульвии, но ее лицо окаменело. И сердце мое чуть не остановилось от ужаса от мысли, что она мертва. А она была мертва на самом деле. На мой крик первым выскочила Калиса:
– Матушка! – закричала она, подбежала к убитой и бросилась целовать ее в лоб на мостовой. Следом выскочили из своей задней комнаты услышавшие шум хозяин, то есть Публий Домиций, и Квинт Лентул.
– Удар в висок, она мертва, – констатировал Квинт Лентул.
Калиса громко заголосила и продолжала целовать мертвую в щеки.
– Не кричи и иди домой, – сказал ей хозяин.
Но бедняжка не послушалась, и ему пришлось оттащить ее от трупа матери силой. Калиса громко рыдала. Хозяин надавал ей оплеух, и она стала рыдать тихо. Ее затолкали в дальнюю комнату и заперли на крючок. Потом к ней пришла Фания Младшая, одевшаяся в тунику Фульвии, и они тихо скорбели вместе. Как потом выяснилось, эти суровые меры не были напрасными. В ту ночь солдаты Спартака изнасиловали много девушек и женщин, и не гнушались девочек-подростков.
На следующий день тело Фульвии спешно сожгли на погребальном костре во внутреннем дворике. Когда костер догорел, Никандр взял пепла из этого костра, поцеловал его и приложил к груди. В глазах его стояли слезы. Это было в первый раз в жизни, когда я видел, чтобы он плакал.
Глава 6
Как ни было велико горе Никандра, а он продолжал работать в больнице – работа вообще самая большая утешительница в горе. Стряпать теперь к нам приходила Фания Младшая – из благодарности за свое спасение. Она не брала никакой платы, но, конечно, куда ей было до Фульвии в кулинарном искусстве? Теперь мы большей частью питались ячменными лепешками и похлебкой из бобов, поскольку с приходом Спартака все крестьяне и лавочники все попрятали, так что мяса было купить негде.
А далее случилось совсем неожиданное происшествие: в нашу больницу с когортой охранников явился сам Спартак. Он, видимо, упал, во всяком случае пришел к нам с вывихом головки лучевой кости левой руки. Он сильно ушиб руку и разодрал кожу. Двое его охранников остались в приемной, остальные вышли. Как и подобает вождю, держался он молодцом: не только не стонал, но даже не поморщился, когда Никандр вправлял ему кость на место – а ведь это больно; видимо, сказывалась гладиаторская выправка. И к креслу его не привязывали, как привязывают других пациентов с вывихами. И беседа вождя рабов и Никандра выглядела так.
– Ты, говорят, раб? – спросил Спартак, пока Никандр возился с его рукой.
Никандр кивнул:
– Да, я родился рабом и всю жизнь был рабом Публия Домиция.
– Я дарую тебе свободу, – заявил Спартак с тем же видом, с каким, по моему мнению, об этом бы заявил Александр Македонский, т. е. с некоторым величием в голосе.
– Спасибо, – поблагодарил Никандр скромно и, немного помолчав, добавил: – А твои люди убили мою жену. Я ее очень любил.
Легкая тень пробежала по мужественному лицу Спартака. Он закусил губу и сказал примирительным тоном:
– Ну, мои головорезы убили не только ее… Но, пойми, сейчас война, я не могу казнить воина из-за какой-то рабыни. Каждый солдат на вес золота. Помни, мы воюем не ради денег, а за свободу!
В этот момент Никандр с силой потянул кость на себя, так что раздался небольшое похрустывание, и с ювелирной точностью вставил ее головку в ямку. Хотя это было больно, но, видимо, ощущение головки кости на месте дало облегчение. Никандр тем временем налил в чашу вина для обработки ссадин. После небольшой паузы Спартак продолжал примирительным тоном:
– Ну, погоди, вот добьем римлян, обратим их в рабство, а всем рабам дадим свободу, и я возьму тебя к себе врачом. Римляне – волчье племя. Они вскормлены волчьим молоком и почитают волчицу своей матерью. А ты знаешь, когда волк нападет на овечье стадо, он всех овец зарежет, не потому, что голоден, а так, игры ради – вот и римляне то же. Ты когда-нибудь охотился на волков?
– Нет, хозяин никогда не посылал меня на охоту, я – врач, – сказал Никандр, обмывая Спартаку кожу на руке вином.
Вино щиплет ранки, но Спартак даже не поморщился и продолжал с энтузиазмом:
– Ты родился рабом, а я родился свободным. И в юности отец брал меня с собой на охоту. Он был вабистом. Ты знаешь, что это такое?
– Нет, – опять мотнул головой Никандр, ставя чашу с вином на стол.
– Вабист – это тот, кто умеет выть по-волчьи, – продолжал Спартак, пока Никандр накладывал ему мазь на ссадины. – Летом, в июне-июле волки любят выть на луну. И когда вабист воет, волчицы ему отвечают. И тогда охотники знают, куда пустить собак. А на заре собаки гонят стаю на поляну, где охотники ожидают волков с копьями. Я с двадцати шагов пронзал волка копьем насквозь. И один раз мы убили волчицу, нашли ее логово, а там волчата пищат и друг к другу жмутся. Мне так жалко их стало. Я выбрал себе одного, потолще. Я выкормил его из соски козьим молоком. Я приучил его, и он был мне как собака, я брал его с собой на охоту и научился от него так выть по-волчьи, что сам стал вабистом. И так это у меня хорошо получалось, что мальчишки из нашей деревни прозвали меня человеком-волком. А потом волк заматерел и зарезал соседских овец, и пришлось его убить. Волчью породу не переделаешь. Так и с римлянами. Считай, что сейчас мы охотимся на волков.
Никандр тем временем кончил накладывать мазь на ушибы Спартака и перебинтовал его руку.
– Вот и все. Желательно не двигать рукой два-три дня, – сказал он.
Спартак встал с кресла и с тем величественным видом, с каким господин треплет по щеке рабов, потрепал по щеке Никандра.
– А ты хороший врач, молодец, – сказал он.
И тут он впервые обратил внимание на дверь в палату:
– А там что у тебя?
– А там моя больница и лежат больные, – отвечал Никандр.
Говоря это, он изменился в лице, и Спартак это заметил. Он приказал своим охранникам обследовать помещение. Один из них вошел в палату и спустя немного прокричал:
– Да тут лежат раненые!
И Никандр побледнел.
Когда я был совсем маленьким, мне матушка рассказывала об оборотнях. По ее словам, значит, случается, что люди бывают то в человечьем, то в волчьем обличии. Увы, теперь как медик я вынужден констатировать, что наши внутренности больше похожи на свиные, чем на волчьи. Но вот с душами такое иногда почему-то происходит. И в мужественном профиле Спартака проступило что-то волчье, когда, не моргнув глазом, он приказал:
– Всем раненым перерезать горло[18]18
У Аппиана есть описание того, как Спартак убивал пленных. Видно, ему некуда их было девать. Цит. по «Хрестоматия по истории Древнего Рима». Под ред. проф. Кузищина, М.: «Высшая школа», 1987: «Спартак, принеся в жертву духу в память умершего Крикса 300 пленных римлян, со 120 000 пехоты поспешно двинулся на Рим. Он приказал сжечь весь лишний багаж, убить всех пленных и перерезать вьючный скот, чтобы идти налегке». Спартак не был заинтересован в уходе за ранеными пленниками.
[Закрыть], остальных просто выкинуть, и положить на их место наших раненых.
Такого поворота событий никак нельзя было ожидать. И побледневший Никандр взорвался:
– Это гадко, подло, бесчестно убивать раненых! Я дал клятву Гиппократа. Я дал клятву лечить всех больных и раненых, невзирая на то, кто они. Я не пущу твоих солдат в мою больницу. Я не позволю перерезать раненым горло!
– И ты думаешь мне перечить? – мужественное лицо Спартака, изобразило недоумение. – И потекли реки вспять…
Далее произошло то, чего я никак не ожидал: Спартак положил в рот два пальца и по-разбойничьи свистнул.
На его свист в комнату ворвалась дюжина охранников.
– Заковать его и бросить в темницу. А ключи от темницы отдать мне – он хороший врач, еще пригодится, – строго приказал им Спартак, указывая на Никандра, чьи лицо стало бледным как полотно.
Когда война проявляет звериный оскал, люди начинают жить по волчьим законам. Недаром Спартака в детстве мальчишки звали человеком-волком! Я испугался, но меня Спартак не замечал – я был слишком мал. Охранники, видно, тоже боялись гнева своего вождя. Во всяком случае, они спешно схватили сопротивлявшегося Никандра и уволокли его куда-то. По иронии судьбы Никандр родился в рабстве, но в рабстве никогда не носил цепей; его заковали лишь после того, как ему даровали «свободу». И я впервые в жизни наблюдал, насколько условно само понятие свободы.
Что последовало дальше настолько ужасно, что у меня не хватает духа описать это в подробностях. Но всем раненым перерезали горло, а трупы их куда-то отвезли на телеге, и на их место поместили раненых солдат Спартака. Ассистенты Никандра стали их лечить. На мое недоумение они мне сказали, что дали клятву Гиппократа лечить всех, кто в лечении нуждается, а борьба за власть их не касается, и что когда я дам такую клятву Гиппократа, я тоже буду лечить всех подряд.
Я вернулся домой и немедленно рассказал хозяину (как я привык называть Публия Домиция), что произошло. В комнате при этом также находились Квинт Лентул и Леонид. Леонид принес подобранные на мостовой книги и какие-то бумаги, которые рабы Спартака выкинули за ненадобностью из окон домов, и Квинт Лентул вместе с хозяином их разбирали, сидя в креслах, при этом Леонид сесть в их присутствии не смел, а скромно стоял у стола.
– Никандра нужно спасать! – вырвалось у хозяина, когда я кончил свой рассказ.
– Легко сказать, как его спасешь-то? Что мы можем против Спартака? – возразил Квинт Лентул, продолжая разбираться в книгах за столом.
Леонид промолчал: он предпочитал молчать в присутствии своего хозяина – несмотря на дарованную ему Спартаком свободу.
Хозяин отложил книги и заходил по комнате взад и вперед. Он заметно похудел за это время, так что его глаза больше не выглядывали из-за складок жира, и имели уже не свинское, а человеческое выражение.
– Нет, его нужно спасти, – сказал он наконец, остановившись у стола. – Он для меня не только раб и прекрасный врач, но и друг. Мы с ним вместе росли и вместе ходили в школу, и он был выше меня и сильнее и защищал меня от сильных мальчишек. Мне в голову пришла идея.
У него созрел план, но в тот вечер я о нем не узнал, потому что хозяин сказал мне:
– Иди спать!
И мне ничего не оставалось делать, как повиноваться.
