Текст книги "Радужные анаграммы"

Автор книги: Ольга Хованская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Глава VII

16 июля – 1 сентября

На следующий день пришло официальное объявление, что космический телескоп «Хаббл» закончил свою работу, и все невыполненные заявки аннулируются. А еще через день Гарольд улетел в Принстон, договариваться о переносе наших наблюдений на новый телескоп «Спенсер».

Почти полтора месяца прошли как-то смутно. Гарольд звонил редко, говорил только о своих переговорах с американцами. Они шли трудно. Но мне было не до этого. Снова заболела дочь. Почти год было стойкое улучшение, и вот снова зашел разговор о больнице. Жене пришлось взять академический отпуск, да она и не бог весть какой научный работник, так, «принеси-посчитай». Могла бы давно уволиться! Подготовительные занятия перед сентябрьскими лекциями для студентов тоже стали отнимать у меня много времени.

Профессор Реджинальд де Краон в институте не появлялся. Собственно, он не должен был ни перед кем отчитываться, кроме Гарольда.

…Кто такой профессор де Краон? Или просто Реджинальд. Гарольду было привычнее называть его по имени. Английский лорд на его фамильярное «тыканье» не возражал.

Они сошлись как-то на удивление быстро. Оба любили одни и те же вещи, начиная от вывертов высшей математики и кончая шоколадом, степом и Неаполем.

Неаполь! То же мне, благословенное место! Просто очень старый, грязный портовый город.

Я не сказал бы, что испытываю большое удовольствие от общения с этим англичанином. Быть может, потому, что лично мне он практически не уделяет времени… Да очень надо мне его время, в конце концов! Невероятный он все-таки сноб – и как Гарольд этого не замечает? Впрочем, когда равный встречает равного, происходят удивительные вещи, особенно, если оба – нетривиальные личности. Может, я просто завидую? Завидую его уму, его голосу, его манере держать себя, его власти, его обаянию. Да нет, все это глупости, что я – мальчик с неудовлетворенными амбициями, что ли? Я доктор наук, слава богу, в одном из лучших российских институтов, все-таки это кое-чего стоит.

Да все просто на самом деле. Мне не дают покоя «радужные анаграммы». Как любому другому нормальному человеку на моем месте, попробуйте-ка на это возразить! О нет, я не жажду просто скрытой в них информации: мне не дает покоя мысль, что я совершенно не понимаю, как он это делает. Какое понятие о мире, какие невероятные знания должны быть у человека, который может делать такое. Быть может, он знает, как зарождалась Вселенная? Сам знает, ведь не обязательно же это кому-то показывать, тем более таким варварским методом. Сам для себя он-то наверняка знает, он должен знать, он не может не знать!! Вот откуда эта его вечная, невыносимо наглая ухмылка – он знает что-то такое, что бесконечно возвышает его над всеми людьми. Вот откуда такой снобизм и надменность! Он живет с сознанием абсолютного собственного превосходства! Вот оно, счастье! Счастье, мне недоступное!!! О, если бы я только мог «залезть в его голову», подглядеть хоть краешком глаза…

Ну, хватит.

Недостаток информации порождает безумные фантазии. Я только поспекулировать могу. У меня версий много. Например, человеческий мозг может «не довольствоваться» отведенным ему пространством внутри черепной коробки, он желает создавать образы… снаружи.

Особенность мозга, почему нет?

Гарольд бы тут же саркастически хмыкнул: «А Саша у нас не биолог однозна-а-ачно». Пусть себе хмыкает, рыжее светило науки! А еще такой вариант. Что бы могли означать светящиеся нимбы на изображениях, условно скажем, «святых»? Я говорю «условно», потому что мы с вами взрослые люди и прекрасно понимаем, что никаких святых нет и быть не может. Что, если передача световых сигналов когда-то была способом общения между людьми? А потом это свойство исчезло, за ненадобностью. Атрофировалось – люди ведь нашли более эффективные способы общения.

Что же такое Реджинальд? Вот я, доктор физмат наук, только и мог, что тупо и однообразно задавать себе этот вопрос. Биологический «черный ящик»? Хотя как-то не очень этично называть живого человека «ящиком». Да и почему я должен что-то об этом думать, в конце концов? Эффект светящейся ауры и тому подобные штучки уже считаются доказанными. Я специалист в другой области, черт возьми! Пусть каждый специалист занимается своим делом. А так «любопытничать» – это не по мне. Проявлять любопытство, когда человек перед тобой втыкает себе иглы в руку… Есть много вещей на свете, которые нельзя объяснить, и пусть эта будет одна из них. Единственный способ понять, что происходит, это стать им, следовать его мыслям и его ассоциациям.

Я просто рад, что у Гарольда появился такой интересный собеседник. И ничего мне от него не нужно. Я вполне самодостаточная личность.

…Хмурым сентябрьским утром Гарольд ввалился в мой кабинет. Он выглядел уставшим, был небрит, но его оранжевая рубашка выглядела как всегда оптимистически.

– Сашка! – заявил он гордо, – наблюдения нашей космической струны через два дня!

– Может, тогда оставим обработку на наземном телескопе Европейского Сообщества, «Галилее»? Все равно со «Спенсера» точнее будет, – с надеждой спросил я, не очень-то мне хотелось сейчас связываться с обработкой.

– Еще чего! Да и что там делать? Дела-то на несколько часов, если конечно не пальцем в носу ковырять. Заканчиваем всю обработку к завтру и быстренько публикуем. А потом финальным изящным штрихом завершим всю эту эпопею с космической струной. Сегодня к вечеру приедет Реджинальд, мы займемся обработкой.

– А где он пропадал все это время?

Гарольд пожал плечами.

– Честно говоря, не знаю. Мы общались только в письменном виде, и он всегда и вовремя присылал мне все расчеты, которые я просил. А просил я довольно много, что-то у меня там плохо шло дело. Жалко, Реджинальда не было там со мной. Он туманно намекнул, что в Штатах ему лучше не появляться. Если бы я мог, тоже бы в Штатах не появлялся, с большим даже удовольствием!

– А как же твоя «Серенада Солнечной Долины»? – улыбнулся я.

– Молчи! Это святое!! Такие вещи вне времени и вне национальностей! Я говорю об «американском» методе ведения научных исследований – вот от него меня просто мутит. Еще со времен нашего спутника «Реликт», открывшего анизотропию реликтового излучения и получившего за это Нобелевскую премию, не без диких скандалов. Тогда было заявлено, что американский спутник COBE, просто подтвердивший нами открытый факт, является первооткрывателем. На пропаганду этой идеи были брошены бешеные деньги и через несколько лет первенство плавно затвердилось за COBE. Потребовалось много усилий, что бы восстановить справедливость. По крайней мере, с космической струной у них так не пройдет.

…Космическая струна. Все научные статьи, содержащие это словосочетание, начинались обычно так. «Рассмотрим шестимерное пространство с сокращенными модулями» или «пусть десятимерная брана находится в горловине многообразия Калаби-Яу». «Да пошел к черту потенциал Рамон-Рамона!» – хотелось воскликнуть мне после нескольких часов безуспешных попыток понять хоть что-нибудь. Море абстрактных моделей, сонмы физически бессмысленных многообразий путались у меня в голове.

А космическая струна – это то, что использует всю эту сумасшедшую математику, и то, что можно реально увидеть в телескоп! Я не шучу, буквально увидеть в телескоп.

Предположим, между нами и какой-нибудь далекой галактикой находится космическая струна. Тогда вместо этой галактики мы увидим два ее изображения с резкими характерными срезами внешних изофот, уровней яркости. Космическая струна – одномерный объект, вырезающий сектор из плоского евклидова пространства, и она «отрезает» кусочек изображения галактики. С тем разрешением, которое было у хаббловского телескопа, мы легко могли бы эти срезы увидеть. Что и говорить, ведь поскольку это два изображения одной и той же галактики, то их спектры должны быть идентичны и их относительная скорость должна быть равна нулю. Все это и показали наши предварительные наблюдения на наземных телескопах. Двух физически различных галактик с такими свойствами просто не бывает! Ну, точнее, это безумно редкое явления, одно на миллиард. Объект CSL-1 – это два гравитационно-линзовых изображения одной галактики. Галактики, линзированной на космической струне. И точка.

Открытие космической струны означает подтверждение огромного пласта современной теоретической физики. Сейчас он лежит мертвым абстрактным грузом и дразнит и наблюдателей, и экспериментаторов. Когда я думаю о возможных последствиях такого открытия, просто дух захватывает! Это будет новая ступень в познании Природы. Космическая струна – удивительно красивый объект, красивый настолько, что это не может не быть правдой. Просто нужно терпение и упорство. Но какой противник в интеллектуальной борьбе может быть более достойным, чем сама Природа?

…Реджинальд пришел к вечеру.

Дежурная улыбка-маска. Пожатие рук.

– Здравствуйте, Реджинальд.

– Здравствуйте, Александр.

За полтора месяца он совсем не изменился. Разве что стал еще более замкнутым.

– Твои расчеты, Реджинальд, просто замечательны. Хоть я это и говорил тебе не раз, хочу сказать еще. Без тебя я бы ни в жизнь не смог уломать американцев на время на «Спенсере»! – Гарольд с жаром потряс его руку, – так… час уже поздний, предлагаю сначала поужинать, а потом немного поработать – сегодня никого отдыхать не отпущу, время поджимает. Давайте-ка ко мне поедем. Что ты так смотришь, Редж? Ну, не брит я, ну с кем не бывает. И надеюсь, у тебя нет претензий к моей чуде-е-есной оранжевой рубашке? А то у Александра Константиновича явно комплекс по этому поводу.

– Я просто очень рад тебя видеть, Гарольд.

– Как ты сам-то, вообще? – Гарольд улыбнулся.

– Ancora vivo, еще жив, – вернул улыбку Реджинальд, но как-то бледно, – «беспечной мошкой я летаю, живу ли я иль умираю».

…Мы втроем стояли у монитора. Я открывал только что полученный со «Спенсера» файл – изображение CSL-1. Я чувствовал, как замер Гарольд.

На открывшемся снимке я увидел отчетливый аккреционный след двух взаимодействующих галактик.

ЭТО БЫЛА НЕ СТРУНА.

Реджинальд устало прикрыл глаза. Постоял несколько секунд и отошел от монитора.

– Нет… не может этого быть… – Гарольд оттолкнул меня и начал лихорадочно менять цвета и размер изображения, – дайте мне пару часов на обработку… срезы могут оказаться слабее, чем мы ожидали…

– Нет, Гарольд, – тихо сказал де Краон, – это пара взаимодействующих галактик – видишь эти шлейфы перетекающих оболочек? Пара редких галактик, с абсолютно одинаковыми спектрами, с нулевой разностью скоростей. Такое событие встречается одно на несколько миллиардов. Гарольд! Ты меня слышишь?

– Это не струна, – произнес мой друг одними губами, глядя куда-то в пространство.

ЭТО НЕ СТРУНА…

– Мы сделали замечательную работу, Гарольд, – де Краон как-то по-особому внимательно смотрел на него, – мы поставили на уши всю научную общественность. Мы начали это исследование и сами довели его до конца, честно проверив все гипотезы. Не сделали ошибки. Просто природа оказалась сложнее, чем мы полагали.

– Природа, мать ее!? – заорал Гарольд, жилы на шее вздулись, лицо побагровело, – природа, говоришь!? Да мне мешали все, кто только мог!

– Конечно, – мягко согласился Реджинальд, не отрывая пристального взгляда от моего друга, и подходя на шаг ближе к нему, – все мешали, сволочи, ты абсолютно прав, Гарольд. Все мешали, но ты прекрасно с ними справился – и с Биркенау, и с этими паршивыми американцами. Никто из них не смог тебя остановить. И, устранив все препятствия, «человеческий фактор», так сказать, ты общался напрямую с Природой. И теперь, после этой блестящей работы, мы знаем о Природе больше.

– Что, черт тебя подери, что мы знаем!? – голос Гарольда сорвался, – мы просто знаем, что наш объект – не струна! Не струна!! Мы не доказали гипотезу о существовании струн и не опровергли ее. Мы не сделали ни черта! О, какой же я идиот… мой бог… какой я идиот!!! Почему я не догадался раньше до какого-нибудь более эффективного теста!?

– Ты сделал все, что мог, Гарольд, – спокойно сказал Реджинальд, подходя еще чуть-чуть ближе, – никто не сделал бы больше, никто бы не подошел к этой задаче так тщательно и основательно, как ты.

На Гарольда было страшно смотреть.

– Что я теперь буду делать, по-вашему!? Что я такое без этой струны… Надо… господи… надо… надо еще время… Это все Биркенау!!! Он не дал мне время на 6-метровом!!! Все началось именно с этого… мне тогда надо было догадаться, что это не струна… а может, это ошибка Спенсера? Бывают же там ошибки! Надо сделать еще заявку, надо…

Реджинальд сильно ударил его по лицу. Гарольд без звука рухнул на пол.

– Да не волнуйтесь Вы так, Александр, – Реджинальд хмуро посмотрел на меня, в ответ на мой сдавленный вопль.

– Реджинальд… Вы… Вы могли так и челюсть ему сломать!!!

– Если бы я хотел, я бы сломал, – холодно отозвался Реджинальд, – надеюсь, хоть это-то Вы уже поняли? Не беспокойтесь, он скоро придет в себя.

Глава VIII

9 сентября

– Как добрались вчера?

– Нормально, – Гарольд лежал на диване, задрав ботинки на подлокотник, и листал какую-то газету, – Сашка таскался за мной как нянька. Ночевал на коврике у моей кровати. Ладно, ладно, пошутил я. Нормально доехали. Я и один бы вполне добрался. А ты как, Редж?

– Как голова?

– Да на месте, Реджинальд, на месте. Что с ней будет-то?

Де Краон был сегодня совершенно не похож на себя. Я никогда не видел его таким эмоциональным и взбудораженным. Но зря он надеется расшевелить таким образом Гарольда, тоже не похожего на себя – уж какие-то там газеты всегда интересовали Гарольда в последнюю очередь. Впрочем, я уже давно перестал чему-либо удивляться.

– Смотри, Сашка, – сказал он, протягивая мне газету, – теперь сможешь прикупить своих любимых карандашных причиндал.

– А что там?

– В США умер один миллиардер, коллекционер редких японских миниатюр и карандашных коробок твоего Асакавы. Теперь вся коллекция выставлена на аукционе… А молодым умер, даже сорока лет не было. И толком не понятно, из-за чего. Тяжелая жизнь у миллиардеров, видимо.

– Черт с ними, с карандашами, – буркнул я, – да и стоят они, наверное, очень много…

– У меня есть новости, Гарольд, – сказал Реджинальд.

– Ну? – нехотя отозвался Гарольд, подняв на Реджинальда ставший отрешенным взгляд. Институтские новости его не интересовали. Тут он заметил большую завернутую в ткань клетку, которую Реджинальд осторожно держал в руках, – а это еще что такое?

Реджинальд аккуратно поставил клетку на пол и снял покрывало. Гарольд присвистнул и приподнялся на локте, в его глазах появилось подобие интереса.

На жердочке спал гигантский ворон. Он был угольно-черный. Только большая голова была точно посыпана чем-то серебристо-серым. На его мощной узловатой лапе я заметил браслет из крупных черных жемчужин.

– Сэр Арчибальд.

– Ух ты! – Гарольд встал, подошел поближе и присел рядом с клеткой. Не задумываясь, просунул руку сквозь прутья и осторожно погладил ворона по седой голове. Ворон нехотя приоткрыл огромный янтарный глаз, лениво стряхнул с себя руку Гарольда и раскрыл серо-стальной клюв.

– Ну ты извращенец, Редж – ты б его еще Чарльзом назвал, или Реджинальдом.

– Тебя смущает слово «сэр»?

– Осторожно! – невольно вздрогнул я.

– Сэр Арчибальд, это Гарольд.

Ворон осторожно сомкнул страшный клюв на пальцах Гарольда, подержал несколько секунд и отпустил. Закрыл глаза и, кажется, снова задремал.

– Какой замечательный! – Гарольд с удовольствием поворошил перья на голове безучастного сэра Арчибальда, – А сколько ему лет?

– Постарше тебя, но у них жизнь длинная. Рад, что вам не придется долго привыкать друг к другу.

– Подожди, я что-то не понял. Ты что, его мне принес!?

– Тебе.

Гарольд просиял.

– О… я прямо даже и не знаю, что сказать… Спасибо, Реджинальд! Огромное спасибо. А его обязательно в клетке держать? Мне бы очень не хотелось.

– Его и нельзя держать в клетке – просто так перевозить удобнее.

Гарольд раскрыл дверцу. Не долго думая, сгреб сэра Арчибальда обеими руками и выволок огромную птицу наружу. «Сейчас он точно получит трещину в своей рыжей бестолковой голове!» – с беспокойством подумал я.

– Тяжелый… – Гарольд с трудом дотащил ворона до дивана. Тот чуть приоткрыл один глаз, искоса глянул на Гарольда и снова мирно задремал. «И снова заснул, ничего не сказав», – почему-то подумалось мне – уж слишком умной казалась эта птица.

Реджинальд с нескрываемым удовольствием смотрел на всю эту процедуру, чуть склонив голову на бок и прищурив глаза. На короткое время Гарольд снова стал похож на самого себя.

– Он говорящий.

– Серьезно? – удивился Гарольд.

– Да, правда редко и под настроение. Он очень своенравный. Как ты.

– Вы что-то говорили про новости, – напомнил я Реджинальду.

Взгляд Гарольда сразу же потух. Он безучастно откинулся на спинку дивана, машинально проводя пальцами по спине сэра Арчибальда. Ворон спал.

– Так вот, – Реджинальд помедлил, – Биркенау все-таки назначил на завтра годовой отчет твоего отдела. На месяц раньше. Он хочет снять твою тему по космическим струнам, на основе отрицательных данных «Спенсера». И тебя тоже.

– Даже директор не может так вот запросто снимать заведующих отделами! – сказал я.

– Это все? – спросил Гарольд.

– Нет, не все. Завтра решено опробовать машину Аналитической Проверки, «Аналитика». На нашей работе.

– Это еще что за хрень? – равнодушно спросил Гарольд.

– Мечта прогрессивной научной общественности. Машина, контролирующая докладчика «в живую». Проверка формул.

– Тупо ошибки искать, что ли?

– Не только. Проверка на соответствие первопринципам.

Гарольд фыркнул.

– Ты несешь бред, Редж. То, чем мы сейчас пользуемся как первопринципами, лет десять назад было передним краем науки. И сегодняшний передний край каким-то неуловимым образом станет принципами и традициями. А все крупнейшие открытия дня сегодняшнего… – он осекся и замолчал.

– Соответствие первопринципам понимается в довольно узком смысле. Если, например, человек основывает свою работу на теории Эйнштейна, он не должен противоречить ее постулатам, вот и все. Машина контролирует выход из области применимости теории.

«Забавная фраза, – подумал я, „если, например, человек“… А если не человек?

– Все равно это чушь собачья, – буркнул Гарольд, глядя в какую-то точку на стенке.

– Затея идиотская, я не спорю. Уж хотя бы потому, что тогда со временем будут упразднены все ученые советы, а маститые академики будут вынуждены „проверяться на гениальность“. Хотя, пожалуй, академиков минует чаша сия, из „этических соображений“.

– Прогнать бы засранца Биркенау через эту машинку.

– Помилуй боже, Биркенау – и через машинку? Это неэтично. Он же привык через другое место. Короче, начнут с нас. Завтра.

– Ты шутишь, Реджинальд.

– Нет, я не шучу. Завтра.

Гарольд тяжело поднялся, сел на диване, сильно потер руками лицо.

– Черт! Надо собрать все материалы по моделированию… я сейчас…

– Никуда ты не пойдешь, Гарольд.

– Да ну-у-у!? И кто же мне запретит? Уж не ты ли, англичанин? Моя тема летит к чертям, надо хоть что-то… Я все-таки пока еще зав отделом!

Гарольд с усилием встал и с вызовом посмотрел на Реджинальда, гордо подняв голову.

Лицо Реджинальда мгновенно сделалось жестким.

– Ты мне тут в позу не вставай, заведующий! Я сказал, никуда ты не пойдешь! – процедил он, – Ты слетишь с катушек после первого же ехидного вопросика. И ты никогда не имел дело с этой машиной. Пойду я. Не спорь. А то я тебе выбью зубы. Ясно!?

– Считать это недвусмысленной угрозой? – Гарольд несколько растерял свою решимость, но так просто сдаваться не хотел, его глаза сузились, – и какого черта ты так со мной разговариваешь!?

Реджинальд вдруг подошел к Гарольду и отрывисто сказал:

– Дай мне хоть что-то для тебя сделать, сукин ты сын!!

Гарольд удивленно воззрился на него:

– Чем обязан таким вниманием?

– Тем, что позволил мне работать с тобой! Невеселой была без тебя моя жизнь, которая до всех моих пятидесяти лет не имела ни малейшего смысла. Так мы договорились?

Гарольд окончательно растерялся. Его взгляд вдруг стал каким-то беспомощным. Он сел обратно на диван, посмотрел на Реджинальда снизу-вверх.

– Спасибо, – его голос предательски дрогнул и упал до шепота, – по правде говоря, мне было бы… я не смогу… завтра. Я не могу говорить о… струне и видеть их сочувствующие рожи.

– Вот и славно, Гарольд. Тогда до завтра.

Заседание Ученого Совета

10 сентября 12:15

Пусть у врага тысячи людей, ты выполнишь свой долг, если выступишь против них, исполненный твердой решимости изрубить их всех, от первого до последнего. ТЫ ВЫПОЛНИШЬ БОЛЬШУЮ ЧАСТЬ ЭТОЙ ЗАДАЧИ.

– Лагранжиан записан в каноническом виде. Варьированием получаем уравнения поля.

– При варьировании второй коэффициент одиннадцатого уравнения будет равен двум, а у Вас единица, – Биркенау смотрел на экран „Аналитика“, – приведите полный вывод уравнений поля. Ну, хотя бы этого, одиннадцатого.

Реджинальд подошел к доске, взял мел и начал писать.

– Пишите разборчивее, – сказал Биркенау.

Реджинальд молча стер недописанную формулу и написал ее заново, каллиграфически закрутив хвостики интегралов.

– Да, – спокойно сообщил он через десять минут работы, – там двойка. Я допустил арифметическую ошибку. Но этот коэффициент не влияет на поведение кривой вблизи сингулярности.

– Да, не влияет, – Биркенау снова мельком глянул на экран, – но в следующий раз будьте аккуратнее, – он растянул губы в улыбке.

Заседание Ученого Совета

10 сентября 13:00

– Космическая струна формирует коническую Вселенную.

– Каким образом?

– Метрика пространства в присутствии струны – коническая. Пространство из евклидова трансформируется в коническое.

– Покажите эволюцию этого процесса.

– Эволюция определяется тремя уравнениями: номер шесть, двенадцать и двадцать четыре.

– Откуда у Вас коэффициент „двойка“ в правой части шестого уравнения?

Реджинальд напряженно думает несколько минут, глядя на исписанную формулами доску.

– Двойка… из уравнения номер восемь, в котором мы использовали преобразование из уравнения номер пять.

– Да что Биркенау, подлец, делает!? Он заставляет его прорабатывать детали. Все в них утонут, и никто ни черта не поймет, – яростно прошипел Гарольд. Он был бледен как мертвец, только глаза горели нестерпимым синим огнем.

– А можно вопрос из зала? – спросил Лидунов, – хотелось бы понять эволюцию струны. Хотя бы простейшей: прямой и неподвижной.

– Да, – сказал Биркенау, – эволюцию струны. Да. Только в искривленном пространстве искривленной струны общего положения, движущейся с некоторой скоростью. Динамику струны. А лучше, эволюцию нескольких таких струн сразу. Будем приближаться к реальной ситуации. Вы же заявляли о результатах, максимально приближенных к реальности, к Природе-матушке, так сказать.

– Совсем офигел!! – Гарольд произнес это почти громко, несколько человек повернули к нам головы, – да нет такой модели и не предвидится!

– И еще хотелось бы услышать о результатах ваших наблюдений на „Спенсере“, – плотоядно ухмыльнулся Биркенау.

Реджинальд отложил мел.

– „Аналитик“ воспринимает графическое моделирование? – спросил он.

– Разумеется. У Вас слайды с мультипликацией?

– Да, почти, – Реджинальд положил перед собой на стол футляр с карандашами.

– Что это он… – начал Гарольд.

– Сейчас с помощью этого видеоскопа я покажу вам результаты моделирования. Могу я попросить выключить свет?

– Попросить, конечно, можете, – как-то рассеяно ответил Биркенау, не обратив внимание на легкий гул удивления в зале. Он смотрел на футляр, на надпись сбоку: „Токио, дом Асакава“, – видеоскоп?… Да… выключите свет… да.

„Плоский двумерный лист бумаги. Вырежьте из него сектор и совместите стороны разреза – получите конус. А теперь представьте себе плоское трехмерное пространство. Если из него вырезать сектор и совместить края, то получится Вселенная с космической струной. Довольно трудно это себе представить, смотрите…“

Все пространство вокруг Реджинальда от пола до потолка заполнилось мягким светом. Пространство становилось осязаемо, подобно тому, как солнечный свет, проникающий в комнату, выявляет конуса кружащейся мелкой пыли.

„Пока оно евклидово. А теперь стало коническим“.

На первый взгляд ничего не изменилось.

„Вы струну не увидите, но в каждой ее точке располагается вершина трехмерного конуса. Появившаяся кривизна нам доступна только на мгновенных срезах. Точно так же как срезы сферы – окружности, срезы искривленного евклидова пространства со струной – конусы“.

Я смотрел на созданное им пространство. Когда я случайно фокусировал свое внимание на отдельных точках, принадлежащих струне, изгибы которой я, разумеется, видеть не мог, изображение свертывало лишнюю размерность, и я видел повернутые под разными углами конуса.

„Если угодно, можно понизить размерность нашего реального пространства. Так будет даже проще. Тогда коническая Вселенная превратится просто в привычный конус, в свернутый лист бумаги. Но при этом мы сами будем уже плоскими двумерными существами“.

Стены Зала растворились где-то в сумерках, все объемные предметы вжались в пол. Я, ставший плоским, смотрел снизу-вверх на гигантский конус, парящий в уже не доступном мне третьем измерении. На долгие мгновения я был плоским существом, восхищенному взору которого открывалось бесконечное измерение „высоты“.

„Заполним пространство материей“. И тут же надо мной вспыхнули мириады звезд.

„Сделаем масштаб больше“. Звезды слились в сияющие россыпи, закрутились в спиральные галактики, сжались в плотные шары эллиптических галактик. И все это двигалось, жило, дышало…

– Минуточку… – послышался голос Биркенау. Я вздрогнул – настолько неуместными мне показались звуки его речи посреди этой бесконечной Вселенной, – сейчас, подождите… так, эта поправка учтена… эта тоже… так, секундочку… да, продолжайте пожалуйста.

– Наблюдения на телескопе „Спенсере“ показали, что объект CSL-1 не является космической струной, – ровно сказал Реджинальд, – поскольку космические струны, согласно всем современным физическим теориям, являются неотъемлемой частью истории нашей Вселенной, нами была предпринята успешнаяпопытка получить такую струну в лабораторных условиях.

Я похолодел.

– Что!?… – задохнулся Гарольд. Он привстал с места, впившись глазами в Реджинальда, – он не… надо его остановить, немедленно!!! Мы и так позволили ему слишком много…

– Для удобства дальнейшего использования, сделаем несколько преобразований пространства, – хорошо поставленным лекторским тоном произнес Реджинальд.

Я вдруг увидел, что сижу в зале один. Точнее, пространство вокруг меня было загнуто на подобие кокона, отгородив меня ото всех. Я мог видеть только то, что происходило у меня над головой, все изображения с боков затерялись в немыслимых каустиках.

„Теперь посмотрим, как рождаются струны. Для этого вернемся в прошлое, в очень раннюю и горячую Вселенную“

Галактики исчезли. Надо мной висел огненный пылающий шар. В нем извивались нити и закручивались вихри. Когда я пытался приглядеться к какой-нибудь из сменяющих друг друга структур, изображение услужливо свертывало передо мной дополнительные измерения. Иногда только одно, а иногда шесть или семь, если я попадал в какое-нибудь компактифицированное многообразие. Калаби-Яу возникали как мгновенные срезы многомерных пространств… Изредка попадая в простенькие миры с тремя измерениями, я, по крайней мере, вспоминал, что я все еще обычный трехмерный человек.

Я видел, как рождались струны, как по мере остывания и расширения Вселенной гасли и сворачивались лишние измерения, как пересекались между собой трехмерные конусы.

Снова я видел галактики. Я видел, как они рождались, как росли. Галактики, оказавшиеся между мной и невидимой струной раздваивались, образуя резкие срезы уровней яркости. Струны извивались в пространстве, и цепочка таких пар со срезанными краями послушно вилась позади них.

„Пары гравитационно-линзовых изображений формируются галактиками, фоновыми по отношению к космической струне. С учетом искривления струн, искривления пространства, многомерности этого пространства…“

– Подождите, Реджинальд! – нервно выкрикнул Биркенау, – как Вы это посчитали… сейчас, сейчас, мы не можем проверить…

УСЛОВНО-НЕРАЗРЕШИМО.

УСЛОВНО-НЕРАЗРЕШИМО. АНАЛОГ АНАГРАММЫ КОМПЕНСАЦИИ.

УСЛОВНО-НЕРАЗРЕШИМО. АНАЛОГ АНАГРАММЫ ИЗОМОРФИЗМА.

УСЛОВНО НЕРАЗРЕШИМО. ОБОБЩЕНИЕ АНАГРАММЫ ИЗОМОРФИЗМА.

УСЛОВНО НЕРАЗРЕШИМО……………………….. НЕТ АНАЛОГА.

…………НЕРАЗРЕШИМО………………… НЕТ АНАЛОГА.

…………НЕРАЗРЕШИМО………………… НЕТ АНАЛОГА.

…………НЕРАЗРЕШИМО………………… НЕТ АНАЛОГА.

10 сентября13:58

„Сашенька…“ – прошелестел прямо у меня в мозгу едва слышный голос Реджинальда. Я вздрогнул, посмотрел в его сторону, но из-за темноты увидел только абрис фигуры на фоне очередной переливающейся „анаграммы“. Мне показалось, он смотрит прямо на меня.

– Таким образом, система „анаграмм“ представляет собой… – шел ровный почти механический голос де Краона.

„Саша… пожалуйста… включите… свет… – прозвучало еще тише, – я, кажется, сломал… ближний… выключатель.

Я встал и включил свет.

Зал Заседаний пересекала широкая борозда. Она начиналась от кафедры, сминала паркет, шла через стену и заканчивалась на десятиметровой высоте, почти у самого потолка. Паркет был именно смят, дощечки не сломаны, а выгнуты, как пластилиновые. Толстые металлические плиты, тянувшиеся по всему залу на высоте человеческого роста, были вдавлены в стену.

Угол зала, противоположный кафедре, где стоял де Краон, сильно просел и расширился вглубь стены. Там, в глубине, я увидел несколько косых арок, ведущих куда-то дальше, в темноту. Под арками кто-то сидел. Кто-то живой. Когда я взглянул на него, он проворно умчался в темный боковой проем… Исчезли большие напольные часы. В том месте, где они стояли, на светлом паркетном полу темнело плоское бесформенное пятно.

Это не были „иллюзии“ – сэр Реджинальд Чарльз Этелинг де Краон просто владел структурой многомерного пространства и просто менял его по своему желанию.

„Мастер иллюзий…“ Мастер, но не иллюзий. Магические фокусы не всегда только „иллюзии“ и обман.

Как и Кодекс Бусидо не только всего лишь забавный исторический текст.

Реджинальд опирался обеими руками о стол.

– Моделирование сделано в технике „радужных анаграмм“, – тихо, но четко произнес он, – Это моя шестая анаграмма. Последняя. Напомню уже существующие пять: Вложение, Компенсация, Дуальность, Связность и Изоморфизм. О них рассказывал профессор Биркенау. В целом неплохо рассказывал, но, я бы сказал, довольно поверхностно. В его изложении Изоморфизма не хватало такой структуры…

Пространство нестерпимо запылало зеленым и желтым. Так ярко, что даже включенный верхний свет не мешал ясно видеть все оттенки и переливы. И вдруг я заметил внизу, почти у самого пола, „анаграмма“ постепенно стала приобретать все более отчетливый густой темно-красный оттенок.