Текст книги "Радужные анаграммы"

Автор книги: Ольга Хованская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Глава IV

10–11 июня

– О, я вам сейчас все объясню – это безумно интересно! Дело в том, что мы, судя по всему, нашли космическую струну, – Гарольд раскраснелся от двух бокалов золотистой «Фалангины», и просто горел желанием рассказать о своей последней поездке в обсерваторию Каподимонте. Солнечные вина юга Италии – что может быть лучше? Пижоны предпочитают французские вина, но знатоки безраздельно преданы итальянским.

– Космическую струну? Это какая-то линейная структура астрономических масштабов? – де Краон смотрел с вежливым любопытством. По выражению его лица трудно было понять, действительно ли ему интересно.

Устроив де Краона в профессорском корпусе, Гарольд не дал ему отдохнуть и часа и тут же потащил ужинать в шикарный ресторан в центре Москвы.

– Космическая струна – это линейный топологический дефект пространства, резкая складка нашей скучной трехмерности. Космические струны были придуманы больше полувека назад, вместе с топологическими дефектами других размерностей – нульмерные монополи, двумерные доменные стенки, трехмерные текстуры. Впрочем, три последние так и остались в виде уравнений мертвой бездушной математики… извините, Реджинальд. Так вот, есть много механизмов образования струн, самый простой – аналогично теориям конденсированных сред, знаете, вихри там всякие.

– Да, знаю.

– Интерес к космическим струнам несколько поутих – наблюдательных данных не было, да и по теории получалось, что они неустойчивые и к нашему времени должны были бы давно распасться. Но потом, из-за последних достижений в математической теории суперструн, космические струны прочно вернулись в космологию. Причем заметьте – в наблюдательную космологию! Суперструны – это основа всех элементарных частиц, кирпичики мироздания, связывающие воедино квантовую теорию и гравитацию и все остальные типы взаимодействий. Так вот оказалось, что суперструны могут достигать космологических размеров, растягиваться с расширением Вселенной. Вообще теория предсказывает большое семейство суперструн, слишком большое… – Гарольд досадливо поморщился, как будто это лично ему предстояло расселять и кормить все это семейство у себя дома, – Математика изготовляет одежку в основном не для человека – рубашки с десятью рукавами, брюки с пятью штанинами. Короче, Математика избыточнее всех мыслимых в Природе структур. Необходимы наблюдения и эксперименты, очень хочется найти…

– …найти хоть пару приличных брюк, – в первый раз за весь разговор улыбнулся Реджинальд.

– Вот именно! Если мы сможем увидеть живьем экземпляр такой струны, то станет ясно, какая именно теория суперструн реализуется. Космическая струна – первое наблюдательное доказательство теории великого объединения! Да вы только представьте себе – космические струны позволили бы сформулировать окончательную теорию объединения всех физических взаимодействий, указать, какие именно суперструны следует выбрать! Одна загвоздка – не открывали до сих пор космических струн наблюдательными методами. Не открывали до моей поездки в неаполитанскую обсерваторию Каподимонте.

Я взглянул на де Краона, ожидая снисходительной улыбки, но тот слушал Гарольда очень внимательно.

– Дело в том, что космическую струну нельзя наблюдать напрямую – только по косвенным признакам, например, с помощью эффекта гравитационного линзирования. Нельзя даже падение вещества, то есть аккрецию, наблюдать, потому что нет у прямой струны гравитационного потенциала. Лучи света от какой-нибудь далекой галактики просто идут по искривленному коническому пространству, огибая конус с одной и с другой стороны. Сейчас я нарисую… вот, смотри, – Гарольд, оговорившись, назвал де Краона на «ты», – лучи света приходят к наблюдателю с двух сторон, поэтому наблюдатель вместо одной галактики увидит два идентичных ее фантома. Вот два таких одинаковых изображения мы и нашли.

– Насколько я знаю, гравитационное линзирование довольно частое явление. Лучи света, проходя вблизи массивного тела, будут отклоняться точно так же как и в этом вашем коническом пространстве. Почему же ваш объект сформирован именно струной?

– Когда галактика линзируется на другой галактике, то получающиеся изображения будут сильно искажены – мы же видим два неискаженных «круглых» изображения. Еще раз повторяю, у космической струны нет гравитационного поля, а у обычных линз – есть, и их неоднородное гравитационное поле будет сильно искажать изображения линзируемого объекта.

– Звезды тоже всегда «круглые»…

– Да, но звезды неразрешенные объекты, разрешающей силы телескопа не хватает. Наш объект – разрешенный, это два изображения галактики.

– И какие наблюдения вы еще планируете?

– О, много, очень много всего! Начать да закончить! Изображения фоновой галактики круглые, это да, но при большом угловом разрешении телескопа космическая струна должна дать очень интересный эффект: уровни яркости изображений будут как бы «срезаны». Кроме того, должны быть видны пары изображений и других фоновых объектов, лежащие вдоль струны. Вы знаете, что такое убедить научную общественность в новом открытии? Да придиркам конца не будет! Сейчас такой шквал отзывов пошел – и восторженных, и осторожных, и скептических, и откровенной ругани. Я только успеваю отбрехиваться! Но я вообще-то уверен на все сто, что это космическая струна – научная интуиция, если хотите. Все-таки как же Вы меня выручили с этой чертовой защитой! Это просто чудо какое-то, честное слово, Вас мне просто бог послал. А то сейчас назначили бы мне в отдел этого придурка Алоиса, математика хренова! У меня и так одни наблюдатели в отделе. Да Сашка вот еще…

– Математик из него неважный, – интеллигентно согласился де Краон.

«Бог послал! – обиженно подумал я, – Гарольд и не вспоминает о том, что это я с помощью Отса раздобыл телефон нашего великолепного англичанина. И вообще, я что-то не понял, к кому относится последнее замечание де Краона – ко мне или Алоису!?»

– Да дело не только в математике. Я бы его заставил в конце концов заниматься М-теорией, этим непертурбативным обобщением теорий суперструн, потратил бы время, но заставил бы!

– «Дайте мне розги, неделю времени – и он будет дифференцировать», – вставил я.

– …Тут больше дело в Биркенау. А теперь, с Вашей помощью, математика уж найду как-нибудь, главное, что бы это не был человек нашего Йозефа.

Реджинальд помолчал несколько секунд.

– А чем Вам так, м-м-м… неприятен Йозеф Биркенау?

– Да сволочь он, подлец и мерзавец! – рявкнул Гарольд, – он у нас уже пять лет, и все пять лет нельзя вздохнуть свободно. А как он обожает уничтожать те направления, которые по каким-то одному ему ведомым причинам «не подходят для института»! Вы, конечно, не знаете историю профессора Бенсельвана. Так, междусобойчик с трагическим финалом. Биркенау плевать на престиж института, он поддерживает только тех, кто поддерживает его. Недавно Биркенау выделил несколько миллионов институтских денег на развитие 20-тисантиметрового телескопа, установленного на даче одного из его хороших друзей. Высокую науку они там делают! Одна банда! А история с «радужными анаграммами» – да я уверен, что Биркенау стащил эту идею у кого-то другого, и установка там была какая-то редчайшая, он ее никому не показывал, только результаты предъявлял. Много еще чего перечислять можно!! А Бенсельвана он, может, потому и уволил, что боялся, что специалист по «черным ящикам» разберется, кто автор, а кто плагиатор в серии работ по «анаграммам». Это же фактически тот же «ящик», только… визуализированный, что ли. И кстати, я обратил внимание, что Биркенау Вас отлично знает, – неожиданно закончил Гарольд.

– Знает, – неохотно согласился де Краон, – по правде говоря, я не ожидал, что он у вас заведующий, он был в Токио последние годы. И я не ожидал, что он ведет работу Алоиса, – он чуть скривил губы в некотором подобии улыбки, поглядел на Гарольда, – а Вы мне как-то забыли об этом сказать.

– А это так важно? Формально, защищающий докторскую сам за себя отвечает. Биркенау не может быть официальным руководителем, неявно все знали, конечно, что это его мальчик… Да я и не думал, что это важно. Можно подумать, Биркенау – пуп земли с этими своими «анаграммами»! За них, правда, его держали профессором в токийском университете.

– Ладно-ладно, Гарольд, как говорится по-русски, м-м-м… проехали. Вы просто думали, что иначе я могу и не приехать, испугаюсь скандала.

– А Вы бы испугались? – как-то по-детски спросил Гарольд.

– Нет, – Реджинальд с неподдельным интересом взглянул на моего друга, – я все равно бы приехал – люблю поскандалить, знаете.

«Ну еще бы. За такую чертову уйму денег!»

– А Вы часто так… ну… участвуете в защитах?

Реджинальд улыбнулся.

– Бывает. Но в России первый раз.

Ресторан работал только до часу ночи, поэтому мы переместились в соседний бар. Я хотел было ехать домой – два раза звонила жена – но Гарольд не отпустил.

– Сиди, Сашка, давно хотел занять тебя чем-нибудь полезным, хоть производные нам посчитаешь. Сейчас я вам покажу одно из решений теории суперструн, которое в точности подходит под все наблюдательные данные по нашему объекту CSL-1.

– Как меня радует твоя привычка избегать сослагательных наклонений! – не выдержал я, – до окончания твоих работ с этим кандидатом в космическую струну ты вряд ли сможешь сказать что-то определенное.

Гарольд только поморщился:

– Зануда ты, Сашка! Не слушай его, Реджинальд. От Александра Константиновича разит пессимизмом, как рыбой на улочках Неаполя.

– Хотите получить «истину в последней инстанции», Гарольд?

– Очень скоро единая теория будет создана и открытие космической струны – прямой путь к этой теории.

– Так что же, существует окончательная теория всего на свете, Гарольд?

– Да, существует! – с вызовом заявил мой друг, его глаза приобрели ярко-синий оттенок и яростно сверкнули. Казалось, если бы его попытались в этом переубедить, он разорвал бы собеседника на месте. Просто в клочья! В пы-ы-ыль!!

– Александр?

– Да ну нет! – конечно, я возразил, я знал, что Гарольд никогда не воспримет меня в качестве хоть какого-то оппонента, – есть только бесконечный путь, причем неизвестно, в нужном ли направлении мы сейчас движемся. Да и что вообще такое это «нужное направление»?

– «Добро и зло – один обман, мы все летим в гнилой туман», – произнес Реджинальд по-английски, – А бог есть, Гарольд?

– Тьфу, я думал ты серьезно! Господь, если он есть, спасет мою душу, если она есть. Давайте-ка я вам лучше покажу кое-что интересное.

Гарольд заказал бутылку дагестанского, и они с де Краоном погрузились в пучину высшей топологии. Через пол часа я понял, что стал здесь лишним.

– Одна вторая?

– Нет, скобку потерял.

– Двойка? Здесь минимизация еще и по альфа…

– Черт! Это же скаляр!

– Значит, двойка.

– Да… связность двойка, а левая ветка?

– Там неустойчивость.

– Ты думай, что пишешь, да? Здесь же нет лоренц-фактора.

– Ага, а кто полную производную в уравнения поля впихнул?

– Тьфу, черт!

Я вздохнул и поглядел на часы.

Бар пустел и постепенно погружался в темноту. Под конец только наш столик остался в круге света. Бармен дремал за стойкой. Я расслабился, мысли уплывали куда-то, и под монотонные голоса Гарольда и Реджинальда я, кажется, тоже задремал…

– Сашка! Спишь? – Гарольд потряс меня за плечо, – дай карандаш.

– Что? – тупо пробормотал я, – какой еще карандаш?

– Карандаш, – терпеливо объяснил мой друг. Он был бодр и сна ни в одном глазу, – у меня ручка кончилась. Ну, давай, давай, соображай быстрее – ты же всегда с собой карандаши таскаешь.

Я протер глаза. Нащупал футлярчик с карандашами во внутреннем кармане пиджака, сегодня я взял с собой маленький. Реджинальд аккуратно отложил в сторону стопку исписанных листов, закурил. Он тоже выглядел бодро.

– Вы что, так и не спали? – изумленно протянул я. Хотя, наверное, странно было бы спать в баре. Я взглянул на светящийся циферблат наручных часов. Время половина шестого утра, – ну ладно ты, Гарольд, но Вы, Реджинальд!

– А у меня ненормированный рабочий день, Александр, – отозвался де Краон, выпустив колечко дыма. Видимо после коньяка у него немного сел голос, приобретя совершенно завораживающие нотки. Как лектор, я позавидовал такому голосу. И этого у меня тоже никогда не будет. Я почувствовал себя просто каким-то неполноценным!

Реджинальд был похож на кота, только что выпившего блюдечко молока.

– Закурите? – он протянул портсигар Гарольду и мне.

Я покачал головой, мне хотелось только чаю. И еще больше домой.

– Спасибо, нет, – отказался и Гарольд, – мне нельзя.

– Почему?

– Ну… – замялся Гарольд, застигнутый врасплох прямым вопросом, – мой деликатный мозг… э-э-э… не выносит дыма.

Раньше Гарольд курил довольно много, причем не только очень крепкие сигары, но и кое-что такое, от чего я просто приходил в ужас. Проблемы с сосудами заставили его отказаться от этой привычки.

– Я никогда не думал, что можно получить решение с устойчивой слабой сингулярностью напрямую в одиннадцатимерии. Какие у Вас интересные карандаши, Александр, это Киото 1922 года выпуска? – Реджинальд погасил в пепельнице только что начатую сигарету.

– Да, – удивился я.

– Лет пять-семь назад я работал в Японии. Очень люблю такие карандаши.

– Да, Япония это хорошо… В то время вся Япония на ушах стояла из-за «анаграмм» Биркенау. Много бы я дал, чтобы взглянуть на эту его установку, – в задумчивости произнес Гарольд.

Сонная хмурая официантка принесла нам кофе. Ее заспанные глаза смотрели на нас с недоумением, к которому примешивалось легкое раздражение. Я в какой-то степени разделял ее чувства.

– Так, Сашка сладкое не любит… Реджинальд, шоколад будешь? – обратился Гарольд к де Краону и, получив утвердительный кивок, крикнул вслед девушке, – две плитки «Гая Одина», а потом итальянского 80-типроцентного!

– О, – оживился Реджинальд, – здесь есть неаполитанский «Один»? Не думал найти его в Москве. У них вышла новинка, с острым перцем и апельсином.

– Ага! Правда, во вторую партию они переложили апельсина.

Девушка обернулась:

– Горячий шоколад – какой именно итальянский? Есть Рим, Венеция, Неаполь и Милан.

– Неаполь, будьте любезны! Simmo Napule paisa… Милан, тоже мне, Италия – его непатриотичные обитатели считают себя почти что французами.

– Да что такое эти самые «анаграммы»? – спросил я, – просто объемные видео-иллюстрации численных решений?

– Хм… скажешь тоже, Сашка! Это гораздо более сложная штука, чем кажется на первый взгляд. Сейчас постараюсь объяснить, что сам понял. Биркенау долгое время работал над биологическими «черными ящиками», пытался шифровать нерешенные физические задачи биокодами и задавать их как начальные данные в биосистемы. А потом расшифровывать отклики этих эволюционирующих биосистем и получать решения первоначальных задач. У него долгое время ничего не выходило, не мог подобрать методов такой шифровки. Помню, Эрли Бенсельван говорил, что нужно пытаться создавать механические «черные ящики», потом пытались привлечь и квантовую механику. В общем, теоретические дискуссии шли, а работа стояла. И вдруг – именно «вдруг» – нашего Йозефа осенило! Кирпичом по башке стукнуло! Дело оказалось не в коде, код-то оказался не слишком оригинальным, а в самом носителе, в типе используемой биосистемы. Создав носитель, первым делом Биркенау доказал Теорему о Вложении, очень сложную в смысле численного счета.

– Расширение Вселенной в пространства высших размерностей?

– Да, Сашка, именно так. Эта задача принадлежала разряду так называемых «условно-неразрешимых», существовали только грубые приближенные оценки – невозможно было учесть все параметры этой модели. «Анаграммы» – это не просто демонстрация, что называется, «в красе и цветах» некоего топологические решения, а сам процесс решения как результат работы этого «носителя». Сам я эти «анаграммы» не видел, и, кажется, никто не видел – Биркенау всегда показывал только окончательный результат.

– Гарольд, а что это был за «носитель»?

– В этом-то и весь фокус. Не известно! Биркенау расплывчато говорил о какой-то совокупности систем: колониях каких-то микроорганизмов разных типов в разных пропорциях. Вообще, нес чушь, но исправно получал необыкновенно точные решения. А потом также «вдруг» перестал работать над этой тематикой. И сейчас есть только пять таких «анаграмм», ставших уже каноническими: Вложение, Компенсация, Дуальность, Связность и Изоморфизм – это все проблемы высшей топологии. У него что, украли ведро с бактериями-«носителями»?

– Поэтому ты и решил, что Биркенау – плагиатор?

– Вряд ли он жертва злостного и коварного ограбления, Сашка. Да черт с ним, с Биркенау. Мне теперь надо искать математика в отдел.

Гарольд откусил от «Одина» изрядный кусок.

– Это из первой партии, – он блаженно прикрыл глаза, – апельсина как надо. Умейте так делать! Сашка, ты сам не знаешь, чего себя лишил по собственной тупости.

– Предпочитаю российский шоколад, – сухо сказал я, – да и то по праздникам.

– Что касается шоколада, то тут я не патриот, однозначно, – промычал Гарольд с набитым ртом.

– Гарольд, а меня в свой отдел возьмешь? – спросил профессор де Краон.

Гарольд поперхнулся шоколадом.

– Вас!? В мой отдел?

– Почему нет?

– Но… я не смогу дать Вам ставку выше полной профессорской, а Ваш ранг в лондонском Королевском Обществе…

– Я специалист по многомерным теориям и высшей топологии, Гарольд, что еще нужно?

– Но ставка… и сколько же Вы хотите получать в месяц?

– Как профессор. Устроит?

– Меня-то устроит!

– Значит, почти договорились.

– Почему «почти»? У Вас есть еще условия?

– Мое назначение добавит Вам серьезных проблем с Биркенау.

– Да что у Вас там с ним такое произошло?

– Я некоторое время с ним работал.

– А потом?

– А потом в цене не сошлись.

…Мой друг взялся отвезти Реджинальда, а я пошел пешком домой по лениво просыпающейся летней Москве. Разговоры о «черных ящиках» оживили в памяти наши с Гарольдом студенческие годы и лекции профессора Бенсельвана.

… – Здра-авствуйте. Зовут меня Эрли Бенсельван. Э-р-л-и, да. Нет, не уменьшительное, шутники сейчас пойдут за дверь. Профессор кафедры кибернетики, комната номер 666. Курс наш называется «Элементы современной автоматики». Рассчитан на два года. В конце каждого полугодия – зачет и экза-амен. Вопро-осы? Тогда на этом с лирикой все, начинаем лекцию.

Поговорим сегодня о «черном ящике». Наверняка все о нем что-то слышали в школе, при изучении самолетов, но строгого четкого определения вы, разумеется, не зна-а-а-ете.

Понятие «черный ящик» появилось в физике или даже скорее в информатике еще в девятнадцатом веке. На первых порах это понятие просто обозначало такое символическое «устройство», для которого необходимо лишь, чтобы некоторому набору параметров «входа» соответствовал определенный набор параметров «выхода». А по каким правилам, законам, алгоритмам работает такой «ящик», какими уравнениями можно описать его «внутренность» – никого не интересовало. Более того, забегая вперед, скажу, что нас и теперь не должно это интересовать. Нам нужно только уметь правильно задавать начальные данные и уметь анализировать полученные результаты. Про внутреннее устройство «ящика» мы можем только сказать, что оно должно подчиняться самой общей системе аксиом, о которых я скажу позже, когда вы уже познакомитесь с элементами высшей математики. И мы с вами рассмотрим простейшие математические модели механического и биологического «черного ящика».

– Можно вопрос, господин Бенсельван?

– Слу-ушаю, молодой человек.

– Почему нас не должна интересовать внутренность «ящика»?

– Ну, вот я, например, когда играю на пианино, выбираю клавиши, то есть входные данные, а потом получаю результат работы этого музыкального инструмента, то есть звук. И я должен только знать, на какую клавишу надо нажать, что бы получился нужный мне звук. И мне совершенно необязательно знать, что пианино – это разновидность фортепиано, что это музыкальный инструмент с вертикально расположенными плоскостями, заключающими струны, механику и деку, и с выступающей вперед клавиатурой. И уж тем более мне не интересно, из каких пород дерева сделано это пианино. Все эти знания, конечно, мо-о-о-гут сказать о моей эрудиции, но без них я буду играть ничуть не хуже. Это я привел еще простой приме-е-е-р. Вот навигатор грузового космолайнера не знает, как работают все тысячи приборов на борту, он знает только, какими должны быть их показатели на панели управления, чтобы корабль вышел на точно заданную орбиту. У вас, кстати, на четвертом курсе будет практика на трассе «Луна-Марс». Там, я думаю, Вы четко осознаете, что если бы навигатор был обязан знать принципы работы всех приборов, то он посвятил бы этому изучению лет двадцать, а в навигаторы после сорока лет уже не беру-ут.

– Господин Бенсельван, а не превратятся ли люди в обезьян, которые знают только, что если нажать на красную кнопку, то они получат банан, а на зеленую – апельсин?

– Ну, заче-ем же так утри-ировать, молодой человек? Знаете, в конце двадцатого века в философии было такое направление – постмодернизм. У представителей этой школы было так называемое «следовое восприятие реальности», которое означало «скольжение» субъекта по поверхности происходящих вокруг него явлений без понимания их сущности… я не очень сложно говорю? Так вот, я вовсе не призываю вас к такому бездумному принятию вещей без понимания причин и следствий! Такая философия, распространенная среди большинства, привела бы к полному уничтожению Науки как формы познания. И не только к уничтожению Науки, но и к деградации общества вообще.

Но я хочу, чтобы вы поняли, что в современном научном мире остро стоит проблема «узкой специализации», то есть ученый становится специалистом во все более и более узкой области знаний, и от этой проблемы не избавится. Она неизбежная плата человечества за все увеличивающиеся объемы знаний. И именно «черный ящик», я надеюсь, поможет ученому избавится от рутинной посторонней работы и сосредоточить все свои усилия только в какой-нибудь одной узкой области, в которой он действительно компетентен. «Черный ящик», с умом использованный, – шаг в будущее для ученого.

– Но чем «ящик» отличается от обычной вычислительной машины? И если отличается, как его создают? Кто и как его программирует, чтобы по заданным начальным данным, – данным, как я понял, из любой области знаний, любой структуры, заданных не обязательно в виде цифр и уравнений, – он правильно выдавал ответ? Когда нужно использовать его, а когда обычную вычислительную машину? В чем его преимущества и недостатки?

– Э-э… молодой человек… погоди-ите, погоди-ите Вы! Ваши вопросы – предмет годового курса лекций! Да-а…. Но подойдите, подойдите ко мне после лекции, я дам Вам почитать кое-что популярное о «черных ящиках». Ничего специального, я думаю, Вы пока не оси-илите, все-таки вопрос этот очень сложный – в нем и механика, и математика, и биология… Не ожидал, не ожида-а-ал, что на первой лекции первого курса найдется такой заинтересованный слушатель. Вас как зовут?

– Гарольд.

В Природе существуют объекты, неопределенные в принципе. Но если они будут поставлены в соответствие некоторым формальным объектам теории и если они окажутся в тех же отношениях, что и отношения между объектами теории, то все выводы теории будут справедливы и для неопределимых природных объектов. Может быть, именно таким образом и удастся точно воспроизвести полет шмеля?

А что такое процесс управления объектом? Это целенаправленные изменения динамики этого объекта – природного или созданного искусственно. Под объектом управления будем считать систему с законами классической механики и с определенным числом степеней свободы. Причем известно, что если число степеней свободы объекта больше некоторого определенного числа, то управляемый объект становится неустойчивым. Механически управляемый манипулятор начинает совершать хаотические движения уже при десяти степенях свободы. В дальнейшем нам пока будут интересны только системы без хаоса, то есть реально поддающиеся управлению.

Мы хотим моделировать объекты природные, то есть как можно более напоминающие «живые существа». Любой объект, как искусственный, так и природный, должен определятся некоторым набором параметров. Параметры этого объекта, вообще говоря, неизвестны, как, например, параметры полета шмеля. К тому же имеется и неопределенность в силах, воздействующих на объект; известны только ограничения на силы. Получаем задачу принятия решений в условии неопределенности. Я думаю, что здесь возможно применить математический аппарат теории нечетких множеств. Минимальная информация о такой системе, о таком механическом «черном ящике», – это только знак ошибки управления.

Рассмотрим для примера мышцу. Это уникальная механико-химическая машина, осуществляющая прямые преобразования химической энергии, гидролиза, в тепло и механическую работу, минуя всякие другие преобразования. Мышца – несложный механизм Природы-Конструктора – неосуществимая пока мечта Человека-Технолога. А какие возможности откроются перед Человечеством, если удастся создавать объекты, по сложности сравнимые или даже превосходящие эволюционные решения Природы, нашего Учителя! Мышца, все та же простая мышца – восхитительный образчик «черного ящика», который работает как само совершенство и невоспроизводима пока современными техническими средствами.

Когда-нибудь станет возможным и создание интеллектуальных «черных ящиков», способных не только механически, пусть даже и очень сложно, двигаться, но и мыслить, рассуждать, решать задачи, творчески использовать математику. Такие «черные ящики», моделирующие работу головного мозга, послужат Координаторами для решения задач, требующих знаний по разным разделам наук. Этот Координатор будет способен собрать воедино и творчески, именно творчески, а не «тупо-статистически», оценить мнения специалистов по узким сферам Наук, ведь специализация ученых становится все более и более узконаправленной. А мир нужно и можно познать до самого конца!

Поведение Природы гораздо сложнее поведения простой гусеницы. А человек плохо понимает принципы работы даже этого простого организма и не умеет его моделировать. И пусть Эйнштейн открыл только, что гусеница ползет по кривой ветке. Но человек велик! Начнет с ветки, дойдет до гусеницы и познает и сконструирует саму Природу.

И пока я жив и могу работать, я не остановлюсь! Я просто не могу иначе.

…Солнце освещало город.

– Я просто не могу иначе, – сказал я вслух, точно пробуя на вкус эти слова, – я просто не могу иначе.

Надо будет разобраться с этой слабой сингулярностью в одиннадцатимерии. Я остановился посреди дороги и взглянул на часы. «А зачем, собственно, я иду домой? Уже пора в институт».