Текст книги "Мафусаиловы хляби (СИ)"

Автор книги: Ольга Рубан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Глава 15

Она поспешно поднялась и двинулась на мигающий свет, который своей широкой раскачивающейся спиной загораживал ушедший далеко вперед мужчина. Пробивающееся сквозь жуть любопытство требовало от Дарьи разглядывать встречающихся по бокам людей. Может, увидит и «Унылого гомосека» и «Пыр-дыра» и «А-жи-жу!»… Но она боролась с собой и глядела строго под ноги, на неразборчивое и хаотичное покрытие пола. Ромбики, квадраты, крашеная белым доска, вытертый, рыженький линолеум, плешивый ковролин, крапчатый псевдо-мрамор …

«Это же – мешанина из больничных полов!», – поняла она. Пестрота и рябь перед глазами утомляла, путала мысли, сводила… с ума, но она не решалась оторваться от нее, боясь воздействия более сильного – от неясных теней, проплывающих по бокам. Вальяжно развалившихся, сжавшихся в комочек, угрюмо склонивших головы, нервно подергивающихся, монотонно раскачивающихся… Время от времени кто-то неожиданно вставал, выбирался в проход и начинал шагать впереди. Один раз она почувствовала грубый толчок в спину и, потеряв равновесие, плюхнулась на скамью.

– Прочь с дороги, убогая! – прошипел некто, склонившись. Дарья, ни жива, ни мертва, в неверном свете смогла разглядеть лишь кудлатую бороду и косящие к носу глаза, – Не видишь, что ли? Гуси разбежались!

Он быстро пошел по проходу, но вскоре вернулся и снова навис над ней. Дарья сжалась, прикрывая голову, уверенная, что он непременно ее ударит. Но тот лишь повторил веско и внушительно: «Гуси, мать твою!» и строевым шагом снова двинулся прочь.

Дождавшись, когда его спина сольется с другими, покачивающимися далеко впереди, Дарья продолжила путь. Тоннель изначально показался ей бесконечным, но спустя несколько минут она уже оказалась у выхода.

Перед ней раскинулся зловещий ландшафт – каменистая пустошь под низким, темно-серым небом, с которого хлестал косой дождь. Чуть поодаль, справа, темнел лес, где каждое из деревьев имело несколько стволов и лишь одну крону, от чего тот выглядел застывшим стадом немыслимых, криволапых животных. Среди стволов что-то шевелилось, шныряло, бликовало самоварным золотом.

Дарья отвернулась – ей совершенно не хотелось знать, что это.

По пустыне бродили люди. Большинство – потеряно и праздно. Кто-то без конца размахивал руками, словно отгоняя рой ос; кто-то гусиным шагом отмерял по кругу одному ему ведомые расстояния, кто-то стыло и покинуто сидел на голых камнях, вперившись в одну точку; многие, сломя голову, бегали, поскальзываясь, падали и снова поднимались.

Дарьино внимание привлек один из таких бегунов. Сморщенный, голый старик шагал, высоко задирая одну ногу и низко припадая на другую, и без устали размахивал зажатой в желтой лапе опасной бритвой. Жиденькие, мокрые волосы облепили череп, козлиная, скатанная бородка топорщилась вперед, вызывая смутные ассоциации с Доном Кихотом, глаза сияли весельем и куражом. Если на пути кто-то попадался, он с радостным гиканьем начинал его кромсать. Если же путь был свободен – кромсал себя самого, выпуская из порезов слабые потеки жиденькой, бурой крови.

Со стороны леса послышался нарастающий шум, и Дарья испуганно отступила назад, в тень. Через несколько секунд мимо протащилась дикая колесница. Ее тянули около сотни чудовищно искалеченных собак и кошек. Запряженные шейными удавками, они отчаянно перебирали передними лапами, ибо задние или отсутствовали, или не работали. Из распоротых животов свисали окровавленные, облепленные грязью внутренности, смешиваясь в единый тошнотворный клубок с соседскими. Животные путались в них, сбивались с ритма, опадали на камни, огрызаясь друг на друга и пытаясь укусить, но их тут же ударом длинного хлыста подбадривал «возница», восседающий в золоченой карете.

Дарья с ужасом разглядывала его. Жирный до такой степени, что едва умещался в повозке. Крошечная голова выглядывала неприметным бугорком из студенисто трясущихся плеч, словно прыщ. И если бы не дурацкая карнавальная маска «летучая мышь», была бы совершенно незаметна среди горы розовой плоти. Когда упряжка, оглашая округу истеричным лаем, визгом, воплями и хрипом, поползла мимо, Дарья с изумлением поняла, что видела такую карету ранее.

«Боже… Это ведь карета… Золушки», – осенило ее, – «Из старого Диснеевского мультфильма! Это какой-то… бред…!»

Она закрыла глаза, дожидаясь, когда колесница проедет мимо, но успела ухватить еще одну гнусную подробность – «Золушкин» массивный круп, свисающий по бокам, был затянут в черный, блестящий латекс.

Когда чудовищные звуки стихли, Дарья открыла глаза и оглянулась. Бесконечный, сумрачный вагон электрички теперь казался таким теплым и уютным, домашним.

Она вдруг вспомнила и лихорадочно зашарила по карманам, доставая оберег. Поможет ли? Или он из той же оперы, что плацебо? Действует, если свято веришь. Верила ли она? Какая разница!

Она продела голову сквозь пахнущее чем-то сладким ожерелье и шагнула на простор. Позади высилась бесконечная каменная стена, подпирающая небо и теряющаяся среди низких, черных туч.

Дождь поливал вовсю. Каждое мгновение Дарья чувствовала его ледяные, острые капли, что барабанили по голове, плечам, заливали лицо. Она пожалела, что оставила в бункере и куртку, и свитер, но, проведя рукой по волосам, с удивлением поняла, что они совершенно сухие. Что это? То самое действие оберега или… просто иллюзия? Скорее, второе, ведь куда бы она ни попала, не может здесь быть ни неба, ни дождя, ничего…

Взяв курс на едва различимый на горизонте горный массив, она быстро зашагала вперед. Смотреть строго под ноги здесь давалось с трудом. Случайно столкнувшись с каким-то шатающимся субъектом, она получила увесистую оплеуху и кучу оскорблений, среди которых разобрала лишь «Fucking Ass» и «Shit». Приходилось смотреть по сторонам и маневрировать среди густого людского сборища, стараясь никого не задеть и не потревожить.

Горы медленно приближались. Тут и там из земли вырастали уродливые валуны, похожие на надгробные камни или остатки древних капищ. Но чем дальше, тем становилось свободнее, а сами люди – спокойнее, инертнее. Большинство стыло и безучастно сидело или лежало на голых камнях. Движения вокруг стало так мало, что Дарье показалось, что она пробирается среди мертвецов.

У подножия гор дождь прекратился и вскоре по долине замелькали рыжые всполохи. Солнце? – удивилась она, оглядываясь. И правда – справа в совершенно неправдоподобной близости от Земли колыхалось огромное, болезненно распухшее солнце цвета гноя с сукровицей. Занимая половину неба, оно выпускало похожие на рваные ленты лучи и возило ими, как половыми тряпками, по каменистой, мрачной местности.

Никто не обратил внимания на чудовищное Светило, и Дарья тоже решила не обращать. Она посмотрела на далекую стену и с большим трудом различила на ее теле тоненькую, не шире человеческого волоса, трещинку – проем, из которого она пришла. Скоро не будет видно и его… «Луч» солнца коснулся ее лица, оставив липкий, слизистый след. Дарья взвизгнула от отвращения, потерла рукавом щеку и поспешила вперед.

У подножия гор поле было сплошь уставлено каменными статуями. Так ей сначала показалось. Но когда одна из статуй внезапно шевельнулась, обдав Дарью с ног до головы каменной крошкой и песком, она сама застыла, как вкопанная. Когда-то она смотрела документальный фильм про раскопки Помпеи. Там показывали множество окаменевших в древнем вулканическом пепле людей. Только силуэты, повторяющие очертания скрючившихся в агонии фигур. Что-то подобное было и здесь. Только закованная фигура еще могла шевелиться внутри, выпрастывать из осыпавшихся отверстий сухие, жилистые руки. Изнутри доносилось совершенно неразборчивое, глухое бормотание, перемежающееся всхлипываниями.

Вдруг она почувствовала, что кто-то потянул ее за волосы. Она оглянулась и завизжала, увидев склонившееся к ней лицо, наполовину закованное в камень. Открытыми оставались лишь половина носа и один глаз, глядящий на нее с немым изумлением. И рука, крепко ухватившая ее за волосы.

Дарья вырвалась, оставив в скрюченной руке клок волос, заметалась меж фигур, бросилась наутек, слыша, как вокруг зашевелились, осыпаясь песком и мелкими камушками каменные фигуры. Они глухо смеялись ей вслед, что-то говорили на странном, шепчущем наречии, пытались до нее дотянуться. Мерзкое солнце, словно желая их поддержать, лизало ей затылок, обвивалось слизистыми лучами вокруг запястий, вдруг накрепко прилипло к футболке и потянуло назад. Дарья, не раздумывая, вывернулась, скинув ее, и запетляла меж выросших вокруг гор. Увидев крошечную темную пещерку, она забилась в нее, как лисенок в нору, и затаилась, тяжело дыша и мелко трясясь. На какое-то время сознание под хлесткими ударами панических плетей, ушло на глубину.

…

Внезапно она вынырнула на поверхность, понимая, что сидит, сжавшись в комочек в кромешной темноте и заунывно воет, прерываясь лишь затем, чтобы набрать полные легкие воздуха. Лицо было мокрым, то ли от слез, то ли от крови, то ли дождь снова пошел… Дождь? Но этот дождь не мочит…

Это была первая здравая мысль, и она умолкла. Что там, снаружи? Сколько времени прошло? Кто она? Зачем здесь?

Какие-то секунды она не могла ответить ни на один из этих вопросов, но вместо ужаса, почувствовала странное удовлетворение. Вот и славненько. Ничего там нет. Можно остаться на месте и продолжить… выть? Но постепенно воспоминания – рваные и дерганные возвращались. Липкое солнце… лес каменных изваяний, потерянная футболка, погоня, нора… Боже, какая еще нора?! Ведь это вовсе не горы!

Замирая и каждый миг боясь быть растоптанной чьей-то исполинской каменной стопой, она тихонько выползла из своего укрытия и огляделась. Солнце еще шарило вокруг, оставляя на верхушках скал гнойные следы, но до Дарьи уже не могло дотянуться. Обернувшись, она поняла, что укрытием ей служила пустая глазница огромного, окаменевшего черепа. Он наполовину врос в землю, чуть ниже переходя в возвышение плеча. Остальное давно поглотила земля. Когда череп внезапно подмигнул ей почти истлевшим, осыпающимся веком, она уже не закричала, только подмигнула в ответ.

На шее болталась какая-то дрянь, и она некоторое время разглядывала кожаный ремешок, на который было нанизано что-то вроде выгоревших деревяшек.

«Бусики», – вспомнилось ей, и она усмехнулась, снимая их, – «Машка что ли на трудах постаралась…?»

Дарья сунула Машкину поделку в карман и двинулась дальше, то и дело отмахиваясь от надоедливых стрекоз, напевая и «отдавая честь» слившимся в единый горный массив далеким предкам. Лица, руки, ноги – сплошное нагромождение исполинских тел. На некоторых еще сохранились одежды, налобные обручи, на костлявых ступнях угадывались ремешки кожаных сандалий. За толщей камня чувствовалось движение. Тут и там раздавался оглушительный грохот, земля дрожала, скалы осыпались, обнажая то огромный, жадно вращающийся глаз, то гигантскую, длиннопалую руку в перстнях, то щерящиеся в приветливой улыбке черные губы.

Дарья старалась ответить каждому. Прикладывалась губами к пахнущим землей рукам, почтительно улыбалась в ответ на улыбки, приседала в реверансах перед преграждавшими путь ступнями. И во время одного из таких реверансов, из кармана ее что-то выпало. Измятый, прозрачный сосуд со странной надписью на боку – «Pulpy».

Дарья подняла его и огляделась в ожидании пояснений, но предки озадаченно притихли. Крышка долго не снималась, пока она не додумалась ее крутить, а не выдергивать. Пахнуло…

Дарья застыла, почувствовав подкисший апельсиновый аромат и, закрутив крышку, решительно двинулась дальше. «Смотреть только под ноги, идиотка! – забилось в голове, – только под ноги!»

Внезапно скалы расступились, открывая глазам абсолютную пустоту, среди которой возвышалась огромная гора, отдаленно напоминающая присевшего передохнуть старика. Среди монолита угадывалась плешивая голова с темными провалами глазниц, сгорбленные плечи, устало опирающиеся на костлявые колени руки.

Глазницы мокли маслянистой, мутной водицей. Большая ее часть тут же впитывалась в многочисленные морщины, трещины и пещерки, а за достающие до земли редкие капли дрались… люди. Самые отчаянные забирались наверх, цепляясь альпинистскими кошками за «брови» старика и подставляя под глаза фляги. То и дело кто-то срывался, оглашая округу предсмертными воплями, а кто-то благополучно достигал земли и тут же начинал отбиваться от наваливающейся на него толпы, требующей справедливости и равенства.

В голове окончательно прояснилось. Дарья встала было в конец очереди, но тут же отошла в сторону, смутно понимая, что до цели она дойдет… ох, как не скоро. А если еще придется биться за добычу с остальными психами… Нет, она слишком устала.

«Сколько же их тут! Откуда?! И сколько уже прошло времени?» – думала она, наблюдая за далеким побоищем. Смутно припомнилось, что время по дороге к Мафусаилу отсутствует, торопиться необходимо только на обратном пути. Значит, можно передохнуть и подумать. Она осмотрелась и приметила неподалеку группу сидящих у скал людей, видимо, таких же, как она – ожидающих, когда очередь рассосется. Она двинулась к ним и вдруг в веренице одинаково безучастных лиц заметила знакомое.

Чибисов!

Он сидел, с потерянным видом подтянув колени к подбородку. Совершенно такой же, как на фото из Википедии, разве что яйцеобразная голова была не обрита, а на скулах произрастали мохнатенькие бакенбарды.

По коленке его похлопывала древняя, жилистая старуха в халате и косынке, по-деревенски подвязанной под подбородком. Сморщенное лицо, птичьи лапки, острые коленки в коричневых хлопковых колготах…

– Баба… Надя?! – спросила онемевшими губами Дарья. Старуха замерла, а потом закрутила маленькой, какой-то голубиной головой, оглядывая окружающих.

Дарья подошла и, потеснив какого-то гидроцефала, уселась рядом.

– Баба Надя? – снова позвала она, вглядываясь в старухино лицо. Она ожидала, что внутри ее немедленно что-то взорвется, потребует вцепиться ногтями в эту беззубую сморщенную физиономию. За себя, за Машку, за Мишу Альхова, за всех остальных… Но внутри пенилось лишь удовлетворенное, злорадное любопытство.

Старуха слепо повела головой на ее голос и продолжила успокаивающе похлопывать мужчину по колену.

– Нишего-нишего, – прошамкала она и мелко сама себе закивала, – Мафушаил шкашет, што делать… Долшен быть выход.

– Я не хочу… не хочу…, – бормотал Чибисов, – Отпусти меня, мама!

Дарья с интересом разглядывала старых знакомцев, потом произнесла:

– Оставь его… он труп уже давно…

Старуха снова закивала. Выцветший платок сполз с головы, обнажая почти лысый череп.

– Омманули меня, девощка. Омманули глупую штаруху… Пыталашь шыну помощь, а шын давно-о уше щервей кормит. Штолько вершт тут отходила… ноги до колен штощила… Ондавала вще до капельки наверх, этому ущителю, детей приводила. Бошился, что для Витали моего. А Виталя – вот он, сердешный, таракан запешный.

Дарья непонимающе тряхнула головой, нахмурилась.

– Так получается, что ты… думала, что он жив?! И старалась для него?..

– Откуль мне было жнать, что нет боле шына. Поругались мы, я убежала вниж, а дверца вожьми да жакройся. Так и ошталась тут бродить, как эти горемыки… А как дверца вжадь открылашь, так ущитель сказал, что болен шибко мой Виталька, и очень ему нужна шлежа… А потом ешшо и ешшо. Вот и ташкалась туды-шуды, как пашкуда.

– Так… тридцать лет прошло, бабушка..., – растерянно произнесла Дарья и умолкла. Здесь что тридцать лет, что тридцать столетий… Как точно посчитать, особенно если в голове каша? Кстати, это касалось и ее самой…

Дарья поднялась и встревоженно поглядела в сторону источника. За время разговора ни один не прошел обратно, и очередь не сдвинулась ни на метр.

– Пойдем-ка, баба Надя, – она потянула старуху за желтую, птичью лапу, – Ему уже никакая слеза не поможет, а мне вы еще можете помочь.

Старуха выдернула руку и покачала головой.

– Я ждешя, с шыном. Шлущайно нашла. Боюшя шнова потерять…

– Послушай меня, старая калоша…, – Дарья склонилась к старухе и ноздри ее гневно затрепетали, – Ты сейчас же поднимешься и поможешь мне штурмовать эту крепость. Или, ей-богу, я выволоку тебя наверх и всем расскажу, как ты заманивала в душегубку бедных детишек. Судить тебя, конечно, никто не станет по причине полного маразма, но поверь, полиция вполне может случайно выпустить тебя на расправу скорбящим родителям!

Дарья замолчала, но окрестные скалы еще несколько секунд на разные голоса повторяли ее слова насмешливым эхом. Баба Надя подняла на нее водянистые глаза, и в них засветилось что-то вроде здравого смысла. Дарья решила было, что та испугалась, но старуха неожиданно спросила:

– Так ты за шлежой штоле суды притопала? Дак я тебе дам!

Она полезла за пазуху и вскоре вытащила маленький пузырек со стеклянной крышкой. В таких когда-то давным-давно женщины хранили духи. За потускневшим стеклом плескалась серенькая, мутная жидкость. Дарья, не веря в такую удачу, выхватила пузырек и сжала его в трясущейся ладони.

– Там ешшо много, – успокоила баба Надя, – Я токма капельку на ентого охламона и потратила. Да, как окажалошь, беш толку.

Она отвесила сыну подзатыльник.

– Мама, просто оставь меня! – взвился тот, – Просто… оставь… меня…

Крепко сжимая склянку, Дарья бросилась бежать обратно, но через несколько шагов затормозила, вернулась и в порыве смутной благодарности сообщила: «Портал скоро закроется. Может, вам лучше вернуться?».

Но старуха, уже позабыв про нее, продолжила поглаживать сына и шамкать:

– Нишего… Мафушаил мудрый, он подшкашет… А покамешт… пошидим…

Глава 16 (Окончание)

Только на обратном пути Дарья в полной мере поняла, от чего ее прежде спасало Тамнаргуново ожерелье. Стоило оказаться рядом с одной из блуждающих фигур, как она с головой погружалась в его безумие.

Вот она прячется среди смердящей горы трупов, еще теплой, подергивающейся, испускающей соки и газы. Вжимается в них, старается закопаться поглубже и, среди веселой немецкой речи, слышит короткие, резкие автоматные очереди. Тела рядом дергаются, принимая в себя новый свинец, закрывают собой ее, маленькую, беззащитную, хрупкую…

А следом без перерыва она оказывается в крошечной, обитой войлоком палате, без конца вытягивая и вытягивая из себя тонкие, звенящие нервы. И накидывает их на поскрипывающее веретено, и отмахивается от надоедливых людишек, что светят ей фонариками в глаза и поправляют пальцами дужки очков на потных переносицах. Не понимают они, не понимают…

Захлебываясь слезами, она попыталась держать дистанцию от блуждающих безумцев, но чем ближе к стене и к выходу, тем это становилось труднее. Толпа сгущалась, снова становилась все энергичнее и оживленнее. В какой-то момент она увернулась от размахивающего бритвой старика, выкрикивающего «Боже! Царя! Храни!» и тут же чуть не угодила прямо под колеса «Золушкиной» кареты. В глазах замельтешило от самоварной позолоты, по лицу протащились теплые внутренности, кто-то из несчастных животных больно укусил ее за плечо.

Она завизжала, отползая на локтях, готовая бежать, куда глаза глядят, но вдруг заметила всего в нескольких метрах от себя аккуратный прямоугольник входа в «электричку». Подобралась и в один прыжок преодолела расстояние. На нее тут же обрушилась благословенная тишина. Хотелось лечь на прохладный, разномастный пол, отдышаться, но она через силу поднялась и, не поднимая глаз, дошла до развилки.

Зеркальное озеро пошло слабенькой, ленивой рябью, когда она коснулась его поверхности вытянутыми руками. Наощупь она была как тонкая, теплая резина, и Дарье представилось, как это выглядит с той стороны. В точности, как вчера, во время «возвращения» старой пионерки… Она встала на цыпочки и надавила сильнее. Ее тут же затянуло и потащило вверх. Ощущение мухи в смоляной капле вернулось, только теперь, казалось, капля собралась с земли и стала втягиваться обратно в ветку дерева. Будто время повернулось вспять.

…

– Ты… быстро…, – прошептал спекшимися губами Тамнаргун, когда Дарья, вся осыпаясь побелевшей, стеклянной крошкой, свалилась рядом на колени и бережно протянула ему драгоценную склянку, – Я не… удержу… Сама…

Трясущимися руками она выдернула стеклянную крышечку, полила ему глаза и, едва дыша, наблюдала за тем, как они сначала разгорелись неземной лазурью, а потом померкли до обычного светло-карего цвета. Тамнаргун задышал ровнее, кровавая пена на губах подсохла, и он в облегчении вытянулся на кушетке. Дарье показалось, что он стал больше и старше, и в то же время, моложе, свежее. «Теперь он неподвластен времени…» – внутренне трепеща, подумала она

Через несколько минут он встал с кушетки и приблизился к Зерцалу.

– Я не смогу спасти их всех, как бы мне этого ни хотелось, – произнес он, – Ты понимаешь?

– Понимаю…

– Когда я вытащу ее, Зерцало снова станет нестабильным и может закрыться в любой момент. Я могу рискнуть и попробовать достать еще кого-нибудь, но… вероятнее всего, тоже останусь без головы, – он помолчал, – Но… мы можем опустить их вниз. Если сделаем все быстро, то… у них будет шанс выбраться. Где-то в другом месте. Иллюзорный, но он будет…

Дарья кивнула. Она припомнила вереницу паломников к коленям Мафусаила. Откуда-то они все пришли и куда-то вернутся…

– Я пошел за твоей дочерью, а ты приготовься. Как только я ее достану, сразу сталкивай их вниз.

Он надел на голову странные очки, окуляры которых, закрашенные красной краской, почему-то располагались на висках, выпил какой-то дряни из покрытой патиной фляги и затих на некоторое время со склоненной головой. Может, молился?

Затем лег на живот и погрузил голову в Зерцало. Его тут же потащило внутрь, и Дарья кинулась к нему, чтобы задержать, но он справился с неведомым течением сам и застыл.

Долгое время было тихо. Когда она уже уверилась, что его воли не хватило, и он превратился в такую же несчастную «батарейку», Зерцало пошло рябью, а потом на его поверхности вздулись огромные пузыри, которые тут же полопались со звоном разбитого стекла и осыпали Дарью острыми осколками. Дети начали суматошно дрыгать ногами и биться, норовя порвать путы. Дарья подскочила и заметалась, не зная, что делать и как реагировать, но вскоре все стихло. Шевелился только Тамнаргун, отчаянно выдергивая голову из Зерцала. Дарья ухватилась за его ноги и потащила.

– Вытаскивай ее! Живо! – прохрипел он, сдергивая «очки» и отплевываясь. Из ушей и носа у него хлестала кровь, руки мелко тряслись. Дарья приняла у него Машку, потянула и вскоре вместе с дочерью повалилась на бетон. Из головы тут же вылетело, что надо спасать детей. Все, что ее интересовало – ее дочь. Она принялась оттирать ее лицо от зеркальной пленки, искать в нем что-то, заглядывать в глаза. Внезапно Машка засучила ногами, перевернулась на бок и ее стошнило. А потом старое школьное бомбоубежище огласил громкий, надрывный плач. Дарья тут же разразилась бессвязной молитвой, признав дочь, прижала ее к себе. Тамнаргун что-то кричал ей, но она его почти не слышала, не в силах оторваться от дочери. Машка! Ее Машка!

Краем глаза она улавливала какие-то движения. Это Тамнаргун из последних сил ползал по кругу и сталкивал детские тела в портал. Когда последние ноги скрылись под зеркальной поверхностью, поверхность озерца затрепетала, затвердела, покрылась трещинами и вдруг оглушительно взорвалась. Дарья оттащила плачущую и цепляющуюся за нее дочь поближе к выходу, привалилась к стене и, наконец, виновато посмотрела на Тамнаргуна.

Покачиваясь и вычищая краем рубашки кровь из уха, он стоял на том самом месте, где минутой ранее было Зерцало, а теперь поблескивал битым стеклом лишь старый советский бетон.

– Спасибо тебе, – одними губами произнесла Дарья и расплакалась.

Мальчик рассеянно кивнул и указал на тело Олега.

– Надо было и его отправить в Мэдэ Угэй, но я бы просто не успел…

– Прости, что не помогла… Я просто…

Тамнаргун задумчиво отмахнулся.

– Его найдут.

– Да, и найдут мои отпечатки и прочее… Но это все не важно. Главное, Машка вернулась.

– Как она?

– Лучше, чем было…

– Пойдем, я помогу тебе ее вынести.

…

Они стояли на крыльце «Лечебной физкультуры». Веяло весной и оттепелью, с ветвей рушился подтаявший снег.

– Я тебя отвезу, – произнесла Дарья.

– Ну уж нет!

– Прости, я опять забыла, что ты потомок первого медведя, а не пассажир…

– Дело не в том, – Мальчик устало рассмеялся, – сесть в машину, которой правит безумная женщина…? Я все-таки потомок первого медведя, а не… самоубийца.

Он поправил на голове мохнатую шапку и протянул Дарье руку. Она пожала ее.

– Я… теперь я сойду с ума, да? – спросила она и покорно улыбнулась.

– Ты с самого начала была чокнутой, поэтому… как знать.

Он склонился к Машке и вгляделся в ее растерянную, усталую мордашку.

– Если вдруг что-то заметишь не то, сразу к Алтанаю, поняла?

Дарья кивнула. Тамнаргун поправил рюкзак и двинулся по глубоким сугробам прочь. Дарья спохватилась, что он идет не в ту сторону, собралась крикнуть ему, что там забор и тупик, но так и не крикнула. Скрипучие шаги как-то разом оборвались и больше не возобновились.

«Он все-таки прямой потомок Первого Медведя…», – напомнила она себе, взяла Машку на руки и стала пробираться к машине.

Эпилог

Мария нервно барабанила ногтями по столешнице, то и дело поглядывала на часы, вздрагивала от каждой новой фигуры, появляющейся в дверях уличного кафе. Когда детектив вошел, она подскочила, расплескав кофе, и жадно вгляделась в его лицо. Он кивнул, снял темные очки и уселся напротив, достав из-за пазухи плотный конверт.

Девушка тут же завладела им, надорвала край и высыпала содержимое на стол. Несколько фотографий и тонкая пачка сшитых между собой листов.

Мария коснулась подрагивающими кончиками пальцев верхней фотографии.

– Это она… Боже!

Детектив молчал, а Мария боязливо и, одновременно, жадно разглядывала фото матери. Казалось, ее окликнули, а потом сфотографировали. Так она и застыла в пол-оборота. В точности такая, какой ее запомнила Мария, но при этом совсем другая. Она не постарела, но словно… задубела. Крепкая, жилистая, с резко очерченными скулами, выдающими постоянное внутреннее напряжение, с цепким, подозрительным взглядом. Волосы коротко острижены и выкрашены в черный цвет. Она стояла на грунтовой дороге, стиснутой с двух сторон высокими кедрами, одетая в короткие шорты, кеды и мужскую майку. Такие вроде называют «алкоголичками».

– Что это? – спросила Мария, прищурив глаза на фотографию.

– Альпинистское снаряжение, – ответил детектив, – Правда, зачем оно ей в таежной деревушке, я так и не понял?

– В таежной?... Расскажите мне все, пожалуйста, – попросила она и видя, что он недоуменно поглядывает на свой отчет, пояснила, – Я обязательно все очень внимательно прочитаю. Потом, когда немного приду в себя. Сейчас я не хочу остаться с этим один на один. Впрочем, если вы торопитесь…

– Не слишком, – детектив коротко улыбнулся, – Но только баш на баш.

– Как это?

– Вы мне тоже расскажете. Вашу историю я знаю, но мне не дает покоя пара вопросов, на которые ответ можете дать только вы.

Мария некоторое время настороженно изучала его, и, когда он уже уверился, что она пошлет его ко всем чертям, неожиданно улыбнулась и кивнула.

– Я понимаю, что это не слишком профессионально – лезть в личную жизнь клиента, но… Зачем это вам?

Маша непонимающе приподняла плечи.

– У вас прекрасная семья, крупный бизнес, благополучие и достаток. Зачем вам эта проблема?

– Это не проблема, это – моя мать…. Вы же знаете, когда я была маленькой, то очень долго… болела. Если бы вы почитали мою карточку из психдиспансера, то бежали бы прочь без оглядки. А потом я внезапно выздоровела, но в то же время заболела мама… Словно, ну… словно…

– Словно, приняла вашу болезнь на себя? – детектив скептически скривился, – Вы же понимаете, что просто пытаетесь оправдать ее безумие некой мистической составляющей? Жертвоприношение…

Девушка молчала, отвернувшись в сторону расположенной рядом детской площадки, на которой под ласковым майским солнцем резвились малыши.

– Я подробно изучил то дело. Какая-то бесспорно странная история с поселковыми маньяками, одного из которых ваша мама грохнула, судя по всему, прямо на ваших глазах.

– Это только домыслы… Я ничего такого не помню…

– Останки многих пропавших за 30 лет детей были найдены в том бункере, но судьба большинства так и остается неразгаданной. Когда ваша мать предстала перед судом, то была уже совершенно невменяема или только притворялась таковой, но всплыла ее медкарта, которая подтверждала, что дебют ее психических нарушений произошел еще в детстве. Вполне вероятно, что прежде «спящая» болезнь, проснулась и стремительно усугубилась на фоне пережитых потрясений. Принимая во внимание характеристику индивида, которого она прикончила, и широкую поддержку общественности, суд приговорил ее к году принудительного лечения, а после – на усмотрение лечащего врача. Она добровольно продолжила лечение в стационаре и лечилась около 5 лет, а потом…

– Потом пропала, – продолжила за него Мария, – После того, как маму положили в больницу, папа и забрал меня к себе, в Москву, хотя бабушка страшно этому сопротивлялась и даже грозилась подать в суд. Мы жили с папой, Эллой и маленьким братиком. Жили хорошо… Два раза в год папа привозил меня в Красноярск, к маме. Он же и оплачивал ей «достойный» уход. Она была плоха, с трудом узнавала меня… Но врачи говорили, что это в основном от таблеток…

А потом… мама неожиданно выписалась. Даже в свои четырнадцать я понимала, что в таком состоянии она не могла бы выписаться без… поручителя, который оформил бы над ней опеку. Бабушка была не при чем и так же напугана, как мы… Папа пытался добиться от главврача имя этого «опекуна», но тот как воды в рот набрал, а ее личное дело было тщательно подчищено. Как-то папа обсуждал это с Эллой, а я подслушивала за дверью. Они оба были страшно озадачены. Мама не была немощной, одинокой старухой, которую могли бы пустить в расход, например, черные риелторы, чтобы завладеть жилплощадью… У нее и жилплощади-то никакой не было. Вообще ничего не было. Даже та квартира была записана на папу… Так кому и с какой целью могла понадобиться психически нездоровая женщина?

Папа некоторое время вел собственное расследование, но толком ничего не добился. Думаю, он не слишком то и усердствовал. Я тоже стала постепенно смиряться и забывать ее… Мы все были уверены, что она уже мертва… Но в день, когда мне стукнуло восемнадцать, прямо в ресторан, где мы праздновали, курьер принес письмо. Мне!

Мария задрожала и взяла фото матери в руки.

– Там были какие-то непонятные бумаги и открытка, подписанная, несомненно, маминой рукой: «С Днем Рождения, дочка!». Пока я билась в истерике, папа с Эллой изучили бумаги. Оказалось, что это банковские документы. На мое имя был открыт счет и пополнен просто астрономической суммой. Астрономической даже для папы. Сразу после этого я вернулась в Красноярск, купила квартиру. Не то, чтобы мне было плохо в Москве. И папа, и Элла изо всех сил старались, чтобы я не чувствовала себя с ними бедной родственницей. Но мне хотелось быть поближе к маме. Я мечтала найти ее. Вы же понимаете? Всем, что у меня есть, я обязана ей. Она позаботилась обо мне, а ведь из туманных папиных и бабушкиных рассказов у меня сложился образ потерянной и слабохарактерной женщины, которой даже кошку нельзя было доверить…