Текст книги "Исповедник веры протоиерей Григорий Пономарев (1914-1997). Жизнь, поучения, труды. Том 1"
Автор книги: Ольга Пономарева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
Его Блаженству, Блаженнейшему Сергию, Митрополиту Московскому и Коломенскому
Псаломщика Вознесенской кладбищенской
г. Невьянска церкви, Свердловской епархии
Григория Александровича Пономарева
Прошение
Я, нижеподписавшийся, родился в 1914 г.; сын протоиерея, образование получил домашнее, в объеме прежней Духовной Семинарии. Будучи 16 лет от роду, возымел крепкое желание посвятить себя на служение Церкви Божией, и с благословения преосвященного Валериана, епископа Шадринского, временно управлявшего Свердловской епархией, стал служить псаломщиком в пределах Свердловской епархии. С указанного времени и по настоящее время служу на православном приходе. В продолжение всего моего служения по милости Божией оставался верным сыном Святой Православной Церкви, не уклоняясь ни в какие церковные течения, как-то: обновленчество, григорианство. Стремясь всем сердцем к тому, чтобы как можно больше приносить пользы Святой Православной Церкви, и памятуя слова Священного Писания: «Благо есть мужу егда возмет ярем свой от юности своей», я желаю посвятить все свои молодые годы и силы Церкви Божией, а потому покорнейше прошу Вас, Блаженнейший Владыка, удостоить меня посвящения в сан диакона, чтобы я в этой новой для меня должности больше бы имел возможности все свои силы и способности проявлять и отдавать на пользу Святой Православной Церкви.
К сему прошению подписуюсь: псаломщик
Григорий Александрович Пономарев, 20 августа 1937 г.
5 сентября 1937 года состоялась поездка Григория и Нины Пономаревых в город Сарапул, в котором временно управляющий Свердловской епархией Высокопреосвященнейший архиепископ Сарапульский Алексий за Божественной Литургией в Георгиевском храме рукоположил псаломщика Пономарева Григория Александровича в сан диакона. Какая радость для молодой семьи! Немного трудновато сегодня Ниночке, которая всегда рядом – она вот-вот должна родить. Думали, что ей надо остаться дома, но разве она может пропустить столь важное событие в их жизни! Ничего. Господь поможет. Радость их безгранична. Они возблагодарили Господа за начало священнического пути отца Григория. А 21 сентября – новые волнения. У них родилась дочка.
Поздравления сыплются на молодую семью. Поздравления с рукоположением в диаконский сан и поздравления с рождением малышки. Как больно, что эту радость не могут разделить с ними родители отца Григория и пребывающий в заключении отец матушки Нины протоиерей Сергий Увицкий…
Чудом сохранилось дошедшее до наших времен письмо отца Григория, написанное им 24 сентября 1937 года в Нижний Тагил маме матушки Нины – Павле Ивановне Увицкой. В нем всё – и радость, вызванная рождением дочери, и нежная любовь к дорогой супруге, и трогательная забота о здоровье обеих…
«Милые и дорогие мои тагильцы!
21/IХ в 2 часа дня моя благоверная благополучно разрешилась от бремени, родилась девочка славная такая, черноволосая и крепкая… Поздравляю вас с новым членом, появившимся в нашей семье. Если Нинусинька будет себя хорошо чувствовать, то ее выпишут из больницы числа 26/IХ. Моя покорнейшая просьба, если только можно, Павла Ивановна, не можете ли Вы приехать к нам к 26 числу? Меня дома совершенно почти не бывает, а на первых порах Нинчинку боюсь оставить одну. Крестить думаем числа 30 октября. Напишите, могут ли приехать Леля и Коля. Потом вот еще. Ниночка у меня все просит яблочков, а последних здесь нет. Если можно, то привезите. Я пока здоров, работы у меня очень и очень много. Пишу и ужасно тороплюсь, потому что много дел.
Целую всех вас, любящий вас Гриша. 24/IХ-37 г.».
30 октября, когда маленькой Леле исполнилось 40 дней, счастливые родители принесли ее в храм для Святого Крещения. И в этот же день, октябрьским вечером, молодого диакона Григория Пономарева арестовали, предъявив ему в качестве обвинения действия, означенные в 58 статье УК РСФСР. Он причислялся к категории арестантов как «служитель культа». Его увели. Куда? Вероятно, в СИЗО, а потом… Трудно сказать, что будет потом.
Опять в их жизни октябрь…
Спас Нерукотворный
Сохрани мя Господи из руки грешничи, от человек неправедных изыми мя…
Пс. 139
Ночь прошла в слезах и молитвах. Малышке передавалось состояние матери: она постоянно просыпалась, возилась, долго не успокаивалась. Утром, оставив ребенка у близкого их семье человека – старосты невьянского храма Татьяны Романовны – Ниночка, теперь матушка Нина, побежала в милицию.
Все в одном здании: и милиция, и прокуратура, и следственный отдел. Кругом суета, запах хлорки, клубы табачного дыма. Никто толком ничего не знает о судьбе дорогого матушке человека. По разным кабинетам снуют безразличные к чужой беде люди, которые по большей части просто отмахиваются. Наконец один старик – дежурный или вахтер, узнав, кого она ищет, почти радуясь, ядовито изрек:
– Что, думаешь, он один тут такой? Вот наберем партию вашего брата, ну и еще кого по другим статьям, и отправим в Свердловск, там разберутся. А пока – у нас. Держать-то их есть где, подвалы демидовские…
И на мгновение, поверив в свою значимость, злобный старик осклабился, обнажая гнилые, черные зубы под прокуренными усами; после чего добавил:
– Иди, иди, а то и тебя заберем, тоже ведь враг народа.
И непонятно прозвучала эта угроза: то ли в шутку, то ли всерьез.
Окунувшись в чужую, страшную жизнь, где теперь оказался и ее муж, она, совершенно разбитая, забежала к Татьяне Романовне покормить малышку и поспешила в храм.
В маленьком городке слухи распространяются моментально. Уже все знали, что увели отца диакона. Почти одновременно прошел леденящий слух о том, что где-то в области на днях забрали из дома молодого священника, а к вечеру двое в штатском пришли за его беременной женой. Через пару дней ее мертвое поруганное тело нашли в овраге за огородами.
Еще утром матушка Нина отправила в Нижний Тагил письмо о тяжелых событиях в их семье. Она просила брата Николая приехать в ближайший выходной в Невьянск и забрать их с малышкой. Но, посоветовавшись с Татьяной Романовной, она решила не дожидаться воскресенья и в эту же ночь с соседней станции уехать к маме в Тагил. Но до ночи еще надо было дожить.
Татьяна Романовна пошла проводить Нину домой… Распахнутые настежь ворота их домика раскачивал ветер. В собачьей конурке, где жила прибившаяся к ним прошлой осенью дворняжка, – тишина. В глубине конуры, к которой ведет кровавый след, – мертвое тельце собаки. Что им стоит? Ткнули в бедное животное поленом – и все. Кухонное окно дома разбито, но висячий замок на входных дверях на месте. Или спугнул кто? Внутри, кажется, ничего не тронуто, но волна ужаса охватила обеих женщин… Они вдруг осознали, что до ночного поезда Нине с ребенком спрятаться негде. Первой, у кого начнут искать, будет Татьяна Романовна, да и городишко так мал, что все на виду, не скрыться.
Они собрали самое дорогое: венчальные иконы, венчальные свечи и фату, Евангелие маленького формата, принадлежащее архимандриту Ардалиону, детские вещи. Набрался небольшой узелок: его – в одну руку, малышку – в другую. Все остальное: церковные книги, иконы, фотографии – унесет к себе Татьяна Романовна и спрячет до лучших времен.
Женщины, упав на колени перед образом «Нерукотворного Спаса», фамильной иконой рода Пономаревых, вознесли Богу свои пламенные молитвы о спасении отца Григория и матушки Нины с малышкой. Они верили, что Господь не оставит их. Надо только что-то придумать… Татьяна Романовна отыскала во дворе старые доски и наспех забила все окна крест-накрест, создавая впечатление оставленного дома. Ничего, до ночи Нина с дочкой пересидят в холодном, нетопленом чулане – еще не зима.
Выходя из дома, Татьяна прикрыла входную дверь, повесила замок… Вид у домишки совсем нежилой. Татьяна вынесла из дома икону Нерукотворного Образа. Внимательно оглядевшись, она прислонила ее почти к земле недалеко у ворот, забросала икону сухими осенними листьями и ветками. Вышла на улицу, не закрывая калитку…
Первый снег, в помощь задуманному, сыпал во двор легкую снежную крупу, вслед которой падали уже большие мокрые хлопья. Снег прикрыл Татьянины следы во дворе, ветер намел снежный бугорок на икону. Уже в полной темноте она ушла, оставляя на Божие произволение семью отца диакона, чтобы вернуться ночью.
Матушка Нина вместе с малышкой спрятались в «брошенном» доме. Они притаились в темном чулане и уповали только на защиту святой иконы – Нерукотворного Образа Спаса нашего Иисуса Христа. Все же какую сильную веру надо иметь, чтобы до конца, до последнего вздоха так довериться Господу! Довериться, веря в силу Его чудотворной иконы, которая невидимо, но сокровенно, лучше всяких замков ограждала их домишко от опасности.
До глубокой ночи творя Иисусову молитву и читая «Живый в помощи…», Нина молила Господа, чтобы ее дочурка не раскапризничалась и плачем не привлекла бы незваных гостей.
Порой матушке слышались какие-то шаги, шум. Раскрытая калитка надрывно скрипела, сотрясаемая ветром… Но вот напряженный слух Нины уловил шорох знакомых шагов. Она услышала звуки открывавшейся двери, и в слабом свете дверного проема появилась долгожданная Татьяна Романовна. Дрожащим голосом она поспешила предупредить о своем появлении. Эта добрая, простая женщина, наверное, даже не понимала, какой, в сущности, она совершает христианский подвиг.
– А знаешь, Ниночка, на улице-то, у ваших ворот, столько свежих следов! Словно дойдут до ворот, а во двор им хода нет. Снег-то во дворе так и лежит – ни следочка на нем. Господь вас хранит. Давайте, дорогие мои, собирайтесь. С Богом. Сейчас провожу вас и посажу на поезд – я уж и билет купила. Потом вернусь за иконушкой и спрячу ее. Ты не тревожься, Нина, Господь сохранит вас.
На холодном, насквозь продуваемом перроне – ни души. Поезд как бы нехотя притормаживает здесь на две-три минуты, чтобы вновь начать свой путь. Неуклюже скользя по мокрому снегу, женщины, задыхаясь, добежали до означенного в билете вагона. Нина с малышкой торопливо взобралась на высокие ступени поезда. Поезд сердито запыхтел и тронулся. Кажется, опасность миновала… Татьяна, перекрестив беглецов, еще долго смотрит им вслед. Затем все потонуло в снежной ночной мгле…
***
Трагические события, случившиеся с молодой семьей, произошли стремительно. Родные с ужасом слушали приехавшую утром Нину. Она рассказала им об аресте отца Григория, о нападении на их дом. Письмо, отправленное матушкой накануне, получили лишь через несколько дней.
От Татьяны Романовны вестей не было долго. Она боялась за них, они за нее. И только спустя полгода, после тяжелой поездки матушки Нины на Восток, чуть не стоившей ей жизни, от Татьяны Романовны пришло маленькое сообщение. Она писала, что все в сохранности: иконы, церковные книги и фотографии. Писала также, что наутро после их отъезда в доме перевернули все: разгром был яростный. Может быть, приходили и накануне вечером: или власти, или ворье. Но вот войти в раскрытые ворота не смогли – икона не пустила. Слава Тебе, Господь наш Защúтитель! Я лишь дважды видела Татьяну Романовну, уже когда была подростком. Однажды, когда мне было лет девять, мы с мамой ездили в Невьянск на могилку к бабушке. Там мы и встретились с Татьяной Романовной. Как она была добра к нам! Увидев меня, расплакалась, говоря, что я очень похожа на отца. Мы вместе молились перед фамильной иконой Пономаревых «Спасом Нерукотворным» и благодарили Бога за наше чудесное спасение девять лет назад.
Вспоминается еще один случай из нашей с мамой жизни в то время. Это был, кажется, 1948 год – денежная реформа – стремительная, однодневная. На все имеющиеся у населения деньги надо было в течение дня успеть приобрести товары, так как на следующий день эти купюры превратились бы в жалкие копейки.
Татьяна Романовна, добрая, беспокойная женщина, зная, какую нищенскую жизнь влачит матушка Нина, оказала ей в эти трудные дни посильную помощь. Понимая, что наша семья находится в тяжелом положении, она утром приехала в Тагил и привезла маме небольшую сумму денег. Они вместе бегали по опустевшим вмиг магазинам в поисках продуктов. Им удалось купить картошку, муку, какие-то крупы. Это было тогда сказочное богатство.
Мама всегда молилась за здоровье рабы Божией Татьяны. Когда вернулся из долгого заключения папа, они с мамой совершили поездку в Невьянск к дорогим могилкам. Конечно, они встретились с Татьяной Романовной, чтобы искренне поблагодарить эту мужественную женщину. Тогда, вероятно, она и передала родителям проявившую свою чудотворную силу икону «Нерукотворного Спаса» и другие святыни, которые она преданно хранила около двух десятков лет. Вскоре Татьяна Романовна скончалась. Светлое имя этой христианки навсегда было записано в поминальнике отца Григория; он неоднократно служил заупокойные панихиды по рабе Божией Татьяне.
Фамильная икона Пономаревых всегда находилась в доме отца Григория и матушки Нины. Перед ней они возносили свои горячие молитвы к Богу, и под сенью этого образа в одну ночь перешли в мир иной.
Он и она
Он
Это был такой же день, как уже многие проведенные тут. Ледяной, колючий ветер летел по степи с огромной скоростью, подхватывая песок, мелкие острые камешки, обрывки чужих, незнакомых растений, с силой швыряя их в лицо, заслоняя глаза и забивая нос и гортань. Угрюмое желто-серое небо почти касалось голов таких же угрюмых и озлобленных заключенных, ушедших, как бы защищаясь, в себя и вяло реагирующих на уже привычную брань и окрики охраны.
Он работал, стараясь повернуться так, чтобы ветер дул ему в спину. Но тогда не было видно барака главного управления, стоявшего невдалеке, который почему-то именно сегодня он не хотел упускать из виду, словно боясь просмотреть что-то важное. Поймав себя на этой мысли, он углубился в работу, постоянно творя молитву. Но вдруг что-то светлое, давно забытое, совсем из другой жизни затрепетало в нем, сливаясь с молитвой, вызывая непонятное волнение и слезы. Впрочем, слезы могли быть и от ветра. Напряжение внутри росло, натягивая и оголяя каждый нерв. «Боже Милостивый, что со мной? Не остави меня, грешного, дай справиться с собой!» Откуда это чувство, в котором переплелись и боль, и радость, и странное нетерпение? «Господи, на все Твоя воля, только не остави меня, грешного, не остави…»
После вечерней проверки прошел слух, что на главном пропускном пункте появилась женщина, жена осужденного. Барак возбужденно гудел. Мысли жгли, бились как в клетке: «А вдруг это ко мне? Нет, невозможно, да и как она оставила бы малышку! Нет, нет. Не надо даже думать об этом… Но какая героиня! Ведь это первый случай, когда в такую глушь смогла пробраться женщина. Кто же этот счастливец? А вдруг ее не пустят! Ведь тут законов просто нет. Господи, помоги ей, чья бы это ни была жена…».
***
Неожиданно пришла повторная проверка «с пристрастием». Грязно ругаясь, охранники прилипчивее обычного перетрясали жалкое тряпье заключенных. Особенно усердствовал один – угреватый, мордастый, глумливо ухмыляющийся. Ничего не найдя и «обложив» всех по привычке, они ушли далеко за полночь. Все долго не могли успокоиться: раздавались стоны, проклятия, чье-то сдавленное рыдание.
Утром при построении им было объявлено, что их отправляют на конечный пункт этапирования – куда-то на Север, через пролив, помогать вольнонаемным шахтерам, «доблестным строителям коммунизма».
Ехали долго в вагонах для скота. Остановок не было. Люди, намучившись, справляли нужду прямо здесь же. Их вяло обругивали, но вскоре повторялось то же. Он давно уже заметил среди заключенных, в основном уголовников, несколько стариков, чью интеллигентность не могли стереть ни грязные, вонючие ватники (так называемые фуфайки), ни матерщина, висевшая в воздухе. Даже на окрики охраны они реагировали как-то по-своему, доводя до иcступления «борцов за светлое будущее». Эти люди были островками миролюбия среди бурлящего потока душевных нечистот. Но было заметно, что физически они уже на пределе… Движение поезда стало замедляться. В дощатые дырявые вагоны начал проникать холодный соленый воздух, и все тело, впитывая его, покрылось этой соленой влагой. И вдруг через головы соседей-арестантов ему открылось море.
Раньше он никогда не видел моря. И то, что открылось взору, превзошло все представления о нем – бескрайнее, неохватное для глаз, свинцово-серое. Высокие волны, набегая одна на другую, с плотоядным чавканьем обрушивались на берег, у которого, как забытая детская игрушка, болталось, чуть не опрокидываясь, рыболовецкое судно. В него-то под вопли охраны и самих заключенных стали «трамбовать» страдальцев.
Обледенелые сходни без перил. Сзади – напирающая толпа, которую под автоматами загоняют на трап. Кто соскользнул, не удержавшись – нашел тут свою могилу. Море быстро уносит жертвы. Крики ужаса, ненависти, отчаяния – все накрывает неумолимый, нескончаемый и безразличный ко всему рокот волн.
Разверзшееся чрево рыболовецкой шхуны все заглатывает и заглатывает людей. Вот уже не только сидеть – стоять почти невозможно, а охрана осиплыми, лающими воплями и ударами прикладов ухитряется вгонять еще и еще. Но вот заработал двигатель, судно задрожало и «живая могила», отпущенная швартовочными канатами, взметнулась на волне к линии горизонта, как скаковой конь. «Господи, спаси и сохрани! Не дай погибнуть вот так, без покаяния!» Заключенные стоят так плотно, что даже при качке некуда падать. Только крики боли… Трещат и ломаются ребра, люди давят друг друга. В трюме – дурнота от непрерывных взлетов к небу и падений в бездну, как на чудовищных бесовских качелях; дурнота от спертого воздуха, пропитанного запахами гнилой рыбы и давно не мытых человеческих тел. Порой разносятся истошные вопли: или кого-то всей массой прижали к борту, или чье-то невыдержавшее сердце исторгает последний, прощальный крик.
Время остановилось. Кажется, что прошли недели, месяцы, как их швыряет в этом аду Охотское море. Вдруг – удар! Такой страшный, что трещат все крепления. Еще и еще. Неужели это конец? На море шторм, но матросы ухитряются пришвартовать к берегу эти «качели». По притоку свежего воздуха он догадывается, что открыли люк. Вот мелькнул кусок неба, плачущего мокрым снегом, как бы оплакивающего будущие жертвы.
Опять брань. Дикая брань охраны, подготавливающей людей к выходу. Пошли. Стало свободнее. Но… что это? Многие из заключенных в тот момент, когда их перестала держать и сдавливать толпа, падают без движения. Все. Для них уже все закончилось. Они были мертвы уже в пути, их просто держала сбитая масса людей. «Упокой, Господи, души этих страдальцев. Прости их прегрешения и прими в Свои обители за принятые ими на земле муки».
Те, кто остался в живых, выбираются на твердь земную. После ужасов качки ноги не держат, грудь разрывается от свежего воздуха.
– Всем построиться!
Они прибыли на место. На место новых страданий, на место гибели почти всех приехавших сюда. Они прибыли на свою Голгофу. Прибыли строить коммунизм в шахтах и на лесоповалах Магадана. Они – прибыли!
Она
Господи! Иисусе Христе! Слава Тебе, Всемогущий!
Это просто почти невероятно. Невозможно поверить, но вот она, заветная бумажка, справка-разрешение на свидание с заключенным Пономаревым Григорием Александровичем, осужденным как служитель культа по статье 58 УК РСФСР и находящимся на территории Бурятской республики, где-то в районе Улан-Удэ, в зоне № X…
Оставив трехмесячную малютку на руках своей мамы Павлы Ивановны, сестры Ольги и брата Николая, она отважно ринулась в путь: хотя бы увидеть, узнать, что с ее бесконечно дорогим и любимым мужем. Ее не могут прогнать просто так. У нее есть официальный документ, выданный НКВД Свердловской области, на право свидания. Ей, конечно, очень страшно, что уж тут говорить. Такое время, такой далекий путь. Кругом воровство, бандитизм, люди просто без вести пропадают. Правда, взять у нее почти нечего – пара теплого белья и немного сухих продуктов, что разрешены. Это – для него.
Путь до Улан-Удэ продолжается не менее двух недель. Поезд то стоит по 7-8 часов, то еле тащится, то его вообще загоняют в тупик. В конце концов прибывают в город. Из Улан-Удэ надо еще добираться до зоны, как получится: или пешком, или кто подвезет. Опасно. Но она же под Божиим покровом, кто что ей сделает?! И она то идет, то едет и наконец добирается до места. Кругом пустыня, пески, решетки, железные засовы… Чужие, в основном монгольские лица, выражение которых трудно понять: то ли в них добро, то ли зло, речь их тоже почти непонятна. На главном пропускном пункте, куда она добралась, ей сказали, что до точки № X.., где находится ее муж, еще километров двадцать-тридцать, и к тому же надо еще ждать чье-то разрешение.
Она сидит в вахтерской дежурке, сжавшись в комочек. Здесь же находится охрана. Охранники нагловато усмехаются, щелкая дверными замками. Стоит площадная брань, от махорки можно задохнуться, но… она выдержит, ведь она проделала такой путь, и что такое теперь двадцать-тридцать километров? Да хоть ползком… Перед окном степь, по которой несутся песчаные вихри. Метрах в ста забор с колючей проволокой и вышками. Видимо, тоже зона. Тут кругом зоны. Бедная, искренне любящая женщина! Знала бы ты, как подло тебя обманывают! Ведь именно за этим забором и есть заветная зона № X.., куда устремлены все твои помыслы. Буквально в ста метрах от тебя так мучительно и трепетно бьется сердце твоего супруга, словно чувствуя твое присутствие.
Но она терпеливо сидит и ждет, не зная, что на потеху всей охране свидание ей не дадут. Ее просто нагло обманут, ведь это так легко! А кто их накажет? Они знают свою власть…
Она доверчиво сидит до вечера, а потом и всю ночь, дрожа от страха, усталости, голода и ожидания встречи, радуясь, что ее не выгоняют на улицу. В соседнем помещении раздается храп, там же режутся в карты свободные от вахты охранники, пьют и сквернословят. А она, ухватившись за молитву как за спасительную нить, умоляет Господа, чтобы о ней забыли и чтобы ее не тронули.
На рассвете под окнами провели колонну заключенных. Отчего так сжалось сердце? Как унять сердечный трепет и волнение? Почему ей кажется, что в этой колонне был он? Нет, она просто очень устала, и скоро, наверное, ее пропустят в зону. Через некоторое время, хихикая и отводя в сторону глаза, начальник охраны заявляет, что выяснилось, будто она приехала слишком поздно, и отряд, в котором отбывает наказание ее муж, уже отправлен по этапу к следующему месту назначения.
– Куда?!
– Это что еще за допрос!
Да кто она такая? Враг народа? Ее живо заберут, если она пойдет что-то выяснять и чего-то добиваться. Пусть немедленно убирается, пока цела.
– Ишь, декабристка нашлась! Пошла вон! Пошла, пошла, а то моя охрана давно уже присматривается. Они живо разберутся.
И далее холодным, официальным тоном:
– Прошу покинуть помещение. Место пребывания Вашего мужа Вам сообщат в отделе внутренних дел города Свердловска. Все сведения поступают к ним.
«Господи Боже наш! Пусть исполнится воля Твоя, пусть будет так, как Ты хочешь, но не как я. Благодарю Тебя, что меня не тронули, но… мне бы хоть немножко сил, чтобы пережить удар и добраться домой». Она сейчас возьмет себя в руки, не упадет, не потеряет сознание. Господь защитит ее. У нее есть маленькая беззащитная девчушка, их дочка, его копия. Это его часть, и она должна ради них двоих сейчас найти в себе силы и добраться домой.
Она едет в каком-то поезде, идущем в Москву через Свердловск. Счастье, что ей достался билет в нем. Правда, на боковом верхнем месте, где она едет, разбито стекло, а уже декабрь, и дует просто невыносимо. Но душевная рана так кровоточит, что физические тяготы отходят на второй план. С каждым километром она приближается к дому, к своей маленькой дочурке. Надо только потерпеть. Есть совсем не хочется. Как удачно. Только вот сил становится все меньше и меньше. «Господи, помоги!»
Через десять дней ее как умирающую захотят снять где-то на половине пути. Все, что угодно, только не это. Она умрет на этой верхней боковой, но не даст снять себя с поезда, иначе ей уже никогда не увидеть ни малышку, ни родных. Ее похоронят где-то в необъятной Сибири чужие люди. Ее могилу не смогут найти даже близкие. Она не имеет права оставить свою дочку сиротой. И она держится. Держится молитвой и неимоверными усилиями. Только дотянуть бы до Свердловска. Там ее встретят брат и сестра. Как хорошо, что она отправила им телеграмму.
Брат и сестра Увицкие Николай Сергеевич и Ольга Сергеевна прибыли к приходу означенного поезда и вынесли из вагона свою умирающую сестру на носилках. Еще три часа – и Нижний Тагил. Ее сразу госпитализировали с диагнозом «двухстороннее воспаление легких с абсцессом в нижней доле правого легкого и высшей степенью истощенности». Надежда выжить, как сказали врачи, только на Бога. Она провела в больнице два с половиной месяца и… выжила, вернувшись к своей уже подросшей малышке, которая научилась так забавно поднимать бровки, чем еще более походила на отца. Каждый день говорил ей, что надо держаться, растить и воспитывать их счастье, их любовь, их маленькую дочку Лелечку.
Надо жить, хотя исчез на Беломорканале отец Нины – протоиерей Сергий Увицкий. Бесследно пропал такой близкий, такой родной свекор – архимандрит Ардалион. Потерялись старшая сестра и брат мужа. Но как подкрепление немощным силам пришла бумага из НКВД, в которой сообщалось, что ее супруг Пономарев Григорий Александрович, осужденный по 58-й статье УК РСФСР, находится по месту отбывания заключения в районе города Магадан. Срок – десять лет. Право переписки: два письма в год. Одно от него, другое от нее. И она молилась и верила, что Господь их не оставит.
Великая Отечественная война. А в далеком Магаданском крае, куда был сослан отец Григорий, шла своя, невидимая миру война. Война, имеющая свои победы и поражения; война, сопровождающаяся предательством и смертью, возвышением и гибелью человеческих душ, постоянной борьбой добра и зла, которые, существуя и в обыденной жизни, как правило, гипертрофированно заполняют собой пространства конфликтов, войн и, конечно, мест заключения.
В таких местах душа человеческая, как в огненном горниле, или сгорает, не выдержав испытания, или выходит из всех искушений, бед и гибельных ситуаций еще более сильной, светлой и окрепшей для новых преодолений и свершений.
