Текст книги "Записки дивеевской послушницы"

Автор книги: Ольга Иженякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Утром я остановила «уазик» и поехала на аборт. Врачиха посмотрела в мою «Историю болезни», потом на меня и громко сказала:

– Следующая!

А когда я выходила, она жаловалась акушерке на нас: «Дуры, им аборт сделать все равно, что прыщик выдавить».

Потом я зашла в операционную и зачем-то спросила у анестезиолога: «Это не больно?» Он посмотрел мне в глаза и произнес: «Нет».

После всего мне было очень тяжело, я еле-еле доплелась до остановки и стала ждать проходящие автобусы, но почему-то никто не останавливался, и добралась домой поздно.

Несколько дней у меня была температура, и мне вызывали «скорую», сначала врачи сказали, что это пройдет, но не прошло и меня отвезли в больницу. Я долго лежала в больнице, Серый ко мне ни разу не приезжал, мама сказала, что он ушел к другой женщине, вроде школьной любви своей, заодно и прихватил с собой некоторые наши вещи. Я выписалась из больницы и снова вернулась на рынок к Зайнулле. Через два месяца мы с мамой купили мягкий уголок, а Зайнулла отдал мне свою старую микроволновую печь, за работу в сверхурочные, как он сказал, я помогала ему на даче банки закатывать. Еще Зайнулла мне дал часть своего урожая, нам с мамой хватило, еще немного я отнесла Наташе, она повзрослела и даже ходила в нормальную школу, но ни с кем не общалась и быстро стала изгоем.

Как-то наш рынок закрыли на ремонт, и я без дела сидела дома две недели, не сказать, что я ничего не делала, дома всегда работа найдется, просто вдруг мы решили с мамой сходить в церковь. В нашем поселке года три назад как отстроили новую церковь, но мы в ней так ни разу и не были. Короче, пришли мы, а там как раз хор поет, и так складно, без фальшивки, как профессиональный на серьезном выступлении, все ровно, ни ниже, ни выше, я раньше такие выступления слушала у бабушки на пластинках, думала, что так могут петь только в столице, а тут раз – и на тебе в захолустье! Скорее всего, случайно у них получилось. Но меня это так ошарашило, что я долго не могла прийти в себя и мама тоже, и как заревем враз! Ревели, ревели, потом отошли в сторонку, проревелись, и вроде легче стало, хотя так и не поняли причину, потом бабулька какая-то к нам подходит, божий одуванчик, и спрашивает, может, записочки хотим написать, а мы же в этих делах – темнота. Взяли и написали в одной – и живых, и мертвых. Бабулька спросила, все ли крещенные, а мы и не знаем, все или нет. Заставила нас переписывать, в одну – живых, в другую – мертвых. А тех, кто неизвестно, крещенный или нет, – не писать. Но мама все равно Зырянова вписала. Я узнала у продавщицы, что за хор так поет, оказалось, что не хор это, просто выпускница семинарии собрала деревенских и научила петь по канонам. Вот те на!

Серый к нам вернулся, сказал, что соскучился и все такое, ну я его и простила. Он устроился работать на свиноферму, рано уходил, поздно возвращался. Но иногда дома не ночевал, злые языки говорили, что он захаживал к Наташкиной матери, но я им не верила.

Внезапно у нас умерла соседка, ну, там все дела, и дети ее решили отдать нам книжки, все до одной. Книги толстенные в дорогих переплетах, оказалось, никому не нужны. Серый предложил ими печку топить, мать сказала, что те, где бумага мягче, можно использовать в туалете, стали, в общем, мы перебирать, а там Библия, Добротолюбие, Деяния апостолов, и, хотя я в таких делах не очень, но чувствую нельзя их по хозяйству пускать. Дай что-нибудь почитаю. Я после школы, между прочим, ни одной книжки пока не прочитала. Мы сложили их в сарае, чтобы не промокли, и я иногда стала их читать. Как-то спокойно мне сделалось от них, раньше переживала, когда Серый не приходил ночевать, а тут думаю: ну его! И читаю вечерами.

Еще в воскресенье я иногда ходила хор послушать. Никогда бы не подумала, что у нас в поселке умеют так петь. И кто? Обычные люди. К нам в музыкалку почти все преподаватели приезжали из райцентра, кроме директора и струнника. Хор работал с горем пополам. А тут доярки, воспитательницы детского сада, продавщицы, агроном и тракторист так поют, будто что-то понимают в музыке, меня это прибило. Я даже выучила одну песенку у них.

 
Царю небесный,
Утешителю души истинной…
Иже везде сый.
И вся исполняяй.
Сокровище благих
И жизни подателю.
Приди и вселися в ны
И очисты ны от всякия скверны.
И спаси, блаже, души наша.
 

Серый собрал вещи и от нас ушел, заодно прихватил и мои тряпки. Мама сказала, чтобы я нашла себе нормального мужика. Мне почему-то захотелось быть одной, но тут на рынке я поближе познакомилась с армянином – Генрихом. Он торговал наискосок от меня у своего родственника. Меня всегда удивляло, что он уступал место в автобусе, пропускал женщину вперед, помогал таскать ящики. Мы раньше говорили друг другу просто «Привет». А тут он увидел, что под прилавком у меня церковная книжка, серьезно мной заинтересовался, сказал, что он тоже все божественное уважает, мы разговорились с ним и стали друг другу интересны, что ли. Он мне подарил диск «Белый орел» и целыми днями слал эсэмэски. А еще он иногда подвозил меня домой на машине своего брата. И хотя я знала имя своего знакомого, предпочитала называть его по кличке, все звали его на рынке Арарат, не из-за роста, конечно, он был чуть повыше меня, а из-за большого носа с горбинкой. От Арарата ушла жена с детьми, но он все равно им помогает, а еще он когда-то окончил строительный техникум и мечтает о строительстве, но в это дело нужны вложения, а у Арарата их нет. Но больше всего он хочет иметь собственный дом с мансардами, он мне даже начертил, как это все может выглядеть. Смешной он, месяц вроде дружим, а ни разу не приставал, на кухне новый смеситель поставил.

Маму удивило то, что Арарат телевизор не смотрит, ни тебе «Дом-2», ни «Папины дочки», мы таких мужиков еще не видели.

У нас получилась очень цивильная помолвка, с шампанским и все такое, а потом Арарат внезапно уехал, меня подкараулил Серый и избил. Мы снова стали жить с Серым. Только на этот раз он ходил ко мне в больницу. А вчера мне сказали, что никогда у меня не будет детей. Серому безразлично.

Наташкина мама не успела на аборт, всю зиму провела в запое. Две маленькие крошки появились на свет недоношенными, ей они даром не нужны, а я решила их забрать, комиссия не соглашалась долго, пришлось Серого уговорить жениться на мне, за подарок он согласился. Теперь я – мама, а Серый с Наташкиной мамой живет. У нас часто нет денег даже на еду, но мы счастливы. Мне часто снится, как маленькое зернышко падает в весеннюю теплую землю, растворяется в ней, быстро и до самого основания, превращается в ничто. В самое великолепное ничто, и только потом пускает росток и прорастает. Вперед и вверх! Навстречу свету, теплу, легкому ветерку и прозрачному дождю! Оно чувствительно ко всем звуковым колебаниям, оно знает про приливы и отливы. Его любит солнце, и ему радуется луна. И это настоящая жизнь…

Страшные маски

Как-то само собой получается, что новогодний праздник у нас превращается в Хеллоуин. И то, что раньше казалось отвратительным, стало нормальным. Помню, с какой радостью я ждала школьного карнавала, чтобы нарядиться Весной или Снежинкой. Немного смущали экстравагантные старшеклассницы, которые переодевались в цыганок и жеманно улыбались.

«Ничего себе», – глядя на них, говорили наши родители. Прошло время, на детский карнавал я пришла, будучи родительницей и… обезмолвела.

Четырехлетняя малышка из средней группы нарядилась батарейкой Энерджайзер. Ваня, Дениска и Максим, который упрямо называет себя Максом, – Бэтменами. Черные маски, черные перчатки, черная обувь. Саша – этот пятилетний белокурый ангел, которого детсадовцы зовут Саня Белый, по имени главного героя из сериала «Бригада», – нарядился покемоном. Кто такой покемон? Желтое ушастое чучело из мультика. А еще у елочки телепузик Аська. На самом деле аськой называют быстрый способ электронного общения. А телепузик? Ну, кто его там знает…

Моя мама считает, что все это от лени. Сейчас вокруг много молодых мамаш с колясками, так что она имеет полное представление о предмете. Она рассказывает, как будущие мамы заранее запасаются памперсами – до трех лет. Рождается малыш, а его ждет около тонны этого добра, все затем, чтобы он маму не беспокоил по природным пустякам. Так проблема стирки пеленок решена. Далее: малыш захныкал (а молодая мама, как правило, не отличает плач просительный от капризного. Да и зачем, если есть аптечка с лекарствами), – сунула успокоительное или снотворное – и ребенок спит. Захотел кушать малыш – на, пожалуйста, несколько десятков жестяных или стеклянных баночек с импортной снедью. Грудью кормить? Ха, нашли дуру. Кто сейчас ребенка грудью кормит, хотя бы до года?

Малыш подрос. Ему надо развлекаться. А дома большой телевизор, бывает еще и видеомагнитофон, и домашний кинотеатр, и всего этого ребенку не жалко, лишь бы не беспокоил, не доставал взрослых. Включишь – и смотри целую вечность. Так, считается, ребенок быстрее взрослеет. Еще бы!

Ведь у него не было маминой ласки, колыбельных песен, ночных дежурств у кровати. Их из детства выжгли, как серной кислотой, и он превращается в маленького старичка. Что он запомнит?

Но вернемся к празднику. Малыш подрос и пошёл в школу. Боже, какое счастье провожать ребёнка в школу! Первый звонок – и этот гимн, под который шагает твоё счастье. И через несколько минут он сядет за парту, за которой его родителей уже больше не будет никогда. Новые друзья, секреты, ценности. А потом Новый год и маскарад.

– О, я этого Никиту из тысячи узнаю! По походке, конечно! И Гришку тоже из-за роста. Машу тоже легко будет разгадать под любой маской. Ну, где еще, спрашивается, можно найти такую шуструю девочку…

Ну, в общем, в детском саду я видела далеко не самое страшное. Потому что Никита – вурдалак, Иван, Максим и еще один Максим – смерть. Да-да, самая натуральная, с косой. Гришка – оборотень. Маша, Ксюша, Паша, Сережа и Юра – вампиры. Причем все разные. Оказывается, вампиры могут быть желтыми, малиновыми, коричневыми. И для всех них по росту имеются в ЦУМе маски. А Кирилл? Кирилл – террорист.

– Это такая маска?! – волнуюсь я.

– Да! – отвечает мне сразу несколько человек.

Но это не всё, есть еще и Кащей Бессмертный. Он вроде как из старых «добрых» героев. Физрук – Дед Мороз, а Снегурочки нет. Зачем? Зайчиков, белочек, ёжиков на елке я тоже не увидела.

Десятиклассник мне доверительно сказал, что это ёлка для младшеклассников, фуфло, какого не сыскать. Вот для «старшаков» – дело другое, куда более интересное.

А я в старших классах на ёлку не ходила, потому что диджей вел себя раскованно, и это (поверить трудно) меня и еще нескольких девочек оскорбляло.

М-да:

– Здравствуй, Дедушка Мороз! Трусики из ваты… – кричали старшеклассницы и требовали от Деда стриптиза.

– Слышь, Вован, бицепсами тряхни, – обратились юноши к «дедушке».

Тот и тряхнул, оказалось, что роль доброго сказочного героя выполнял натренированный одиннадцатиклассник без комплексов. А подарками на том балу были билеты в ночной клуб, диски с современными фильмами и почему-то детские ползунки. Еще смутило меня, что нынче юноши девушек не приглашают на танцы, а так, кругом выстраиваются и танцуют, кто с кем сойдется. И если восемь-десять лет назад парень, желая познакомиться, приглашал девушку, то теперь говорит просто: «Пиво будешь?»

В моде татуировки. Как у мальчиков, так и у девочек. На груди, животе, на попе. А еще серёжки где попало – это пирсинг. Круто – если над бровями или на языке. И страшно. И невероятно длинные черные ногти у девочек. Никакого карнавального наряда не надо.

Много девчонок курят, стоят на лестнице и смолят, как заправские мужики. И разговоры соответствующие: «Ну, где в четверг тусанемся?»…

Я знаю, что будет дальше. Эти девушки выйдут замуж за этих парней, или так будут жить, гражданским браком, потому что регистрация отношений стремительно отживает свой век. Будут ходить вместе на тусовки, а, чтобы ребенок им не мешал, успокоят его – плодами современных достижений из области фармакологии и медицины. Или включат фильм про добрых вурдалаков. Кем они станут? Вопрос, конечно, интересный, но они пока этим «не грузятся».

А ты спи, малыш…

Спи и будь уверен, что в настоящей жизни тебе никогда не придется встретиться ни с вампирами, ни мрачными телепузиками, ни даже с Кащеем Бессмертным. На школьном карнавале ты будешь без маски, хорошо? Если, конечно, не хочешь быть какой-нибудь доброй зверушкой, а может, звездочётом? Ты посмотри, как много на небе звёзд, и всем им стыдно за людей, которые придумывают страхи. Это так унизительно – бояться. Ты ведь не боишься, правда? Вот и хорошо, такими мы войдем в Новый год. Храбрыми и сильными. С Новым годом! С Новым счастьем, мое счастье…

Эвтаназия

Октябрина Никитична – божий одуванчик девяноста двух лет. Она первой на партячейке предложила взорвать храм Успения Божьей Матери – уникальное строение с почти четырехвековой историей. Друзья по партии попробовали повозражать – мол, не лучше ли будет там зерносклад организовать, – на что Октябрина ответила: «Вы это мне свое мещанство бросьте! Иначе вместе со своей церковью взлетите!»

Вскоре уникальное здание взлетело на воздух вместе с дьяконом, не отдавшем ключи советской власти.

Пламенную коммунистку жизнь баловала, ее миновали репрессии, продукты ей привозили прямо со склада, носила она все больше импортное, дефицитное. Отпуск она проводила как «белый человек» с детьми на море, попутно внушая им отвращение к религии как основному пережитку прошлого. Не сказать, чтобы она была по-собачьи предана власти, просто, так получилось, быстро нашла свое место, а оно оказалось за оградой народной жизни. Особенно Октябрина усердствовала в борьбе со священнослужителями, называя их почему-то «идолами культа», поговаривают, будто сама участвовала в расстреле особо строптивых монахов.

Впрочем, с детьми она на религиозной почве палку-таки перегнула: сын сразу после перестройки бросил диссертацию и ушел в адвентисты седьмого дня, а благодаря знанию языков вскоре сделался известным проповедником не только в России. Дочь же в девяностые, как только открыли первую православную церковь в городе, «забыла» прийти на высокооплачиваемую работу в городской администрации и ушла в храм подсобной рабочей. Октябрина Никитична окончательно после этих закидонов осатанела и прокляла своих детей.

Но ненадолго.

Как выяснилось спустя некоторое время, у нее прогрессировало кожное заболевание, которое практически не вылечивалось. Смиренные дети возили маму несколько раз в Израиль, но болезнь отступала ненадолго. Потом хворь ушла внутрь, и примерно через десять лет у Октябрины Никитичны обнаружили туберкулез костей, затем у нее атрофировались некоторые мышцы, после – абсолютно все, кроме мускулов головы и грудной клетки, вдобавок врачи констатировали рак кожи. Старуха буквально рассыпалась, от нее невыносимо пахло гниющим телом. Но Бог милостив, ее взяли к себе в дом богатые внуки, наняли дорогих сиделок, купили самых-самых лекарств и… старались в ее комнату не заходить. Говорящая голова и в здравом теле им была неинтересна, а уж теперь – и подавно. И случаи, когда к Октябрине Никитичине заходили домашние, она могла пересчитать буквально по пальцам, если бы они ей служили.

А зря…

Она ведь любила домочадцев, по-своему, конечно, но любила. Особенно правнука Данилу. Хрупкий мальчик так был похож на ее второго мужа в молодости, ранимого музыканта, который однажды ослабил партийную чуткость, поддался влиянию ненадежного товарища и сбежал за границу.

Данила как-то заглянул к прабабушке и увидел, как она плачет.

– Ну, чего стоишь, а ну вытри мне слезы, быстро! – скомандовала она, – а то эта дура сиделка уже час в туалете трещит по мобильнику! Быдло, оно и в Африке быдло…

– Баб, ну зачем ты так, – вступился за девушку Данила, – может, у нее что-то срочное…

– Срочное? Ты видел ее глаза? Одни мужики на уме!

– Баб, не надо так… я сам вытру…

Почувствовав прикосновение родной руки, Октябрина Никитична снова разрыдалась, юноша стал успокаивать бабку, но она плакала еще больше, как будто захотела выплакаться разом за все годы. Еле-еле успокоил ее Данила и уже собрался было уйти, как бабушка попросила остаться.

– Мальчик мой, – проговорила она, – если бы ты знал, если бы ты только знал, как я хочу умереть. Я же каждый день смерть жду, как дорогую гостью, а она, сука, все где-то шляется. Нет, чтобы р-раз – и облегчить все. Пусть ад. Пусть! Не думаю, что там хуже, а тут… в спине червяки завелись, врачиха, дура дурой улыбается, мол, гной они чистят. А какой гной? Какой, если все давно отравлено… потом до внутренностей доберутся… скотина я… кусок говна…

Я иногда думаю, что мне надо что-то такое пережить. Чтобы разом – и все, навсегда. Скажи, ведь у папы есть пистолет?

Данила отпрянул в ужасе. Октябрина испугалась – а вдруг уйдет! – и сменила тему. Глядя на улицу, начала рассказывать:

– В молодости я с детьми, двумя балбесами-мракобесами, отдыхала в Крыму. Ну, Крым и Крым. Горы облазили, в море накупались, фруктов отожрались, потом понос прохватил, короче, все как обычно. Тут кто-то нам предложил пойти на экскурсию в горное селение, отдаленное, правда, но сказали, будет интересно. Мы, раззявы, наняли провожатого и пошли. Ну, там традиции всякие нам показали, местную кухню, что-то еще, а, как уходить уже, смотрю, на пригорке стоит памятник …змее. Я в ужасе! Матернулась. Думала, культ какой и надо в местный райком написать, ну, чтобы язычество не разводить. А тут мне и говорят вот что: года два назад солдат стоял на карауле, у них там воинская часть рядом, стоял и стоял себе, как положено. Вдруг, ощущает, кто-то на него смотрит, повернулся – никого. А внутри нехорошо так, мерзковато. Он еще раз оглянулся – снова никого. Дай, думает, закурю, может, полегчает. Зажег спичку, в траве, рядом с ногой что-то колыхнулось. Посветил. И обомлел. Прямо на него смотрела кобра. Он отошел, она отползла за ним и снова в кольцо свилась, уставилась, он снова отошел, она снова за ним. Но, падла, держалась на расстоянии. Приходит смена его, он бегом в часть, рассказывает, как было, руки дрожат. Но это не помогает. Через три дня его снова посылают в то же место, и история повторяется. Потом еще раз. Заболел он на нервной почве. Отправили в госпиталь тут же, при части. Вышел покурить на балкон, а там она его уже ждет, голова колышется на ветру. Он в шум, сослуживцы обступили, змея уползла. А ему все хуже и хуже, где-то на третьи сутки скончался. При части тогда морга не было, родителям, конечно, сообщили, мол, так и так. Они приехали сутки через трое, ясное дело, бегом на могилу, а там у военного венка она свернувшись кольцом лежит… мертвая… Любила, получается, тварь. Видишь, как оно бывает. Животное вроде, а чувства такие. Потом один придурок из приезжих решил памятник поставить на том месте, где солдат впервые увидал ее… Одна мысль мне, Данилка, покоя не дает, уж если тварь сдохла по своей воле, так сказать, то почему я не могу? А?

– Не знаю, – ответил правнук после долгого молчания, – может, не время еще…

– И ты туда же! В провидение веришь? Мы сами, понимаешь, сами можем решать, сколько нам жить! Вы что, совсем охренели все кругом?

Октябрина Никитична не сдавалась. Она просила всех, умоляла, заклинала, чтобы ей помогли уйти из жизни, но родня была непреклонна. Как-то сиделка переключала телевизор, и Октябрина Никитична услышала непривычное слово «эвтаназия» – видимо, народ совсем отупел нынче, потому что диктор два раза повторила, что это добровольный уход из жизни. Правда, как выяснилось пару минут спустя, в России-то как раз эвтаназией и не пахнет, мол, негуманно и все такое. Но это же очевидный бред! Каждый, абсолютно каждый, и это записано в Конституции, имеет право на жизнь, а стало быть, и на смерть тоже. Что может быть хуже, чем жить вот так? Какие только меры ни принимала беспокойная старушка, пробовала захлебнуться, но куда там! Цепкие руки сиделки тут же ее заботливо переворачивали на бок и очищали дыхательные пути. Несколько раз пыталась договориться с сиделкой. С детьми на тему эвтаназии и говорить нечего, все равно что горохом об стенку! С внучкой тоже, она такая правильная, чуть что переживает, против стресса таблетки пьет, а вот ее муж банкир Александр Павлович, вполне бы мог ей помочь, да и потом, она же у него дома, так сказать, живет, по лицу его видно, не восторге он от живого трупа. Да и в глазах какая-то холодность.

Первый разговор с зятем не принес желаемого результата.

– Бабусь, вы что такое надумали? Мы вас так любим, – произнес он неестественно добрым голосом, а у самого искорки в глазах загорелись.

Еще бы! В доме не будет посторонних людей и вони. А потом быстро вспомнил, что должен кому-то позвонить, и вышел. Но Октябрина Никитична, как зверь, учуявший, что взял верный след, решила молча выжидать. В следующий раз они говорили о другом. В свое время Октябрина спешно приватизировала двадцать один гектар земли, рядом с нефтяной вышкой. Естественно, что и на ее участке можно было нефть добывать, геологи даже пробурили ряд пробных скважин, оказалось, не впустую, но потом закрутились какие-то дела, и некому стало этим заниматься. Детям лакомый кусок женщина завещать не хочет – пусть их Бог кормит, раз они так верно ему служат. А вот зятю бы можно, если, конечно, он согласен дать обещание, и что немаловажно, сдержать его.

В другой раз, когда Александр Павлович нашел время зайти, он также деланно отговаривал ее от задуманного шага, но на всякий случай, как бы невзначай, поинтересовался, в каком состоянии документы на участки. Выдержав паузу и посмотрев внимательно на больную сквозь очки, сказал:

– Да меня на ружейный выстрел не пустят к этим скважинам. Кто я? Никто!

Октябрина Никитична, казалось, только этого ждала. Она понимающе улыбнулась и попросила назавтра позвать нотариуса. Глаза зятя сверкнули, он повернулся и произнес:

– Если вы думаете, что нам мешаете, то зря, мы вас любим и никогда не дадим в обиду…

– Я знаю, – ответила старуха, – знаю, а сиделке там в коридоре скажи, чтобы ушла. Одна хочу побыть.

– А вдруг…

– Какой вдруг! Со мной никогда не бывает вдруг! – рассердилась она.

Накануне Данила подрался с одноклассником, чего с ним до этого не бывало, причем здорово наподдавал ему.

– Зря ты об него замарался, – сказал ему после занятий друг, – у него же батя журналист, ему только повод дай, так все загадит!

Данила и сам понял, что лучше было держаться в стороне, но не вышло. И теперь он каждый день ждал визита журналиста. Первым заговорить с отцом об инциденте не решался, да и папа, как всегда, был плотно занят. Поэтому, когда приехал к ним мужчина средних лет, мальчик понял: корреспондент. Его пригласили в кабинет Александра Павловича, отец долго беседовал с гостем, потом они вместе пошли в комнату Октябрины Никитичны.

– Ай да папа! Ай да молодчина, – ликовал Данила, – ну, конечно, он покажет щелкоперу бабулю, расскажет, как мы за ней ухаживаем, и журналист нас грязью не обольет, а может, и совсем писать ничего не будет. Дай-то Бог!

Он вспомнил, как в газетах обсуждали то, что его отец купил «Линкольн». Все считали, сколько стоит автомобиль и сколько зарабатывает банкир. Никому почему-то не было стыдно.

Внезапно Александр Павлович вышел и, увидев сына в коридоре, бросил:

– Даня, сын, пожалуйста, принеси мой паспорт, он на кресле в борсетке.

– Заграничный? – почему-то спросил сын.

– Нет, наш, он в отсеке вместе с правами.

Данила удивился. «Надо же, – думал он, – папа что-то новое придумал. А! Может, прописку хочет показать, он ведь прописан в старом доме, а этот оформлен вроде бы на маму». С этими мыслями он постучал в дверь Октябрины Никитичны.

Папа открыл дверь и спешно взял паспорт, не забыв бросить сыну «спасибо». Мельком Данила увидел у мужчины печать и лист бумаги, на которой крупно было выведено «Доверенность».

Юноше стало интересно, что это могло быть. «Может, умный папа заключает какую-то сделку, чтобы пресса его не трогала? Тогда при чем здесь бабуля?» Весь вечер он думал только об этом, ему стало неприятно, что он втянул отца в такую историю. Но почему папа ему ни слова не сказал? Может, не хотел, чтобы мама узнала, а то у нее плохо с нервами в последнее время? Что-то здесь было не так…

Данила весь вечер тайно следил за отцом. Вот Александр Павлович проводил мужчину, пошел в кабинет, закрылся, потом вышел на кухню, сам сварил кофе и нарезал ветчины, передумал есть, достал сыр, отрезал кусок и начал грызть. Вылил кофе. Налил чаю, при этом забыл чашку сполоснуть, чего с ним никогда не бывало. Немного из чашки отлил в раковину и добавил молока. Не замечая никого и ничего вокруг, снова ушел в кабинет. Долго ходил кругами и что-то бормотал. Данила прильнул ухом к замочной скважине и услышал:

– Октябрина… Октябрина, ну и гадина…

Александр Павлович присел, положив руки на колени. Сын знал: папа так обычно садится перед важным разговором, – а потому сразу побежал на нижний этаж, где располагалась комната Октябрины Никитичны. Туда можно было зайти через коридор и через уборную. В уборной, которая занимала почти двадцать метров, можно было без проблем спрятаться в душевой кабинке, которой никто никогда не пользовался, поскольку сиделки приходили строго по графику и несли вахту неотступно. А душевая с непрозрачной дверью совсем пустовала, и звукоизоляции в ней не было, каждый чих Октябрины Никитичны слышался отчетливо.

Даниле долго ждать не пришлось, папа буквально следом за ним вошел в другую дверь, сиделку отправили в коридор.

– Значит так, – начал деловито Александр Павлович, – с врачом я договорился. Он сделает инъекцию – и все, минут через семь уснете.

– Куда он сделает? – глухо спросила Октябрина Никитична. – У меня же тело не слушается, что толку впрыскивать яд в руку, она же мне и так не принадлежит… – она рассмеялась.

– Ну. Врач сам решит, как надо…

– Скажи ему, пусть в висок сразу, видишь, у меня тут вена выступает.

– Нет, – возразил зять, – в висок видно будет, могут догадаться…

– Можно в грудь… я завтра сама поговорю с врачом, когда он придет?

Александр Павлович не успел ответить, он увидел в дверном проеме сына, бледного как смерть, и от неожиданности вскрикнул.

Данила повернулся и убежал.

Врач к Октябрине не пришел ни завтра, никогда, а сын возненавидел отца и на любые его попытки «объяснить ситуацию» мотал головой и говорил:

– Убийца!