Текст книги "Лётчик и девушка"

Автор книги: Ольга Онойко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– У вас и овцы есть?

– Овцы, куры, свиньи. А как жить-то? Теперь иначе не жить.

Ворота, как заметил лётчик, запирались от животных, а не от людей. Вслед за старухой он прошёл через двор, разделённый желобами для стока дождевой воды, нырнул в сумрачные сени, где было даже холодней, чем на улице, и оказался, наконец, в доме – прибранном, выскобленном, полном шитых салфеток и кружевных скатертей. Потрескивал огонь в печи. Лётчик вдохнул сухой и чистый, будто отстиранный воздух, и голова у него закружилась – так потянуло в сон.

– Погоди! – громогласно велела старуха. – С тебя грязь кусками отваливается! Мойся иди. Потом покормлю.

Вместо бани старуха имела хитро устроенную ванну. Резервуар с водой грелся прямо от домовой печи. Лётчик с наслаждением вымылся, замочил в ванне комбинезон, надел чистое и вернулся в дом, где вкусно пахло съестным. Старуха стряпала ужин, с натугой резала вяленое мясо. На столе дымилась каша в горшке.

Только через несколько минут лётчик вспомнил, что не спросил у спасительницы её имени.

Старуха расхохоталась.

– Лута, – сказала она. – Лутой меня называют. А ты…

Лётчик только набрал воздуху в грудь, как она прогремела:

– Грешен!

Лётчик вздрогнул и выронил ложку.

– Грешен! – страшным голосом повторила старуха, поднявшись. – Зачем демона улестил? В уме ли был? Только бабам дозволено смирять демонов. За то у баб каждый месяц отнимают крови, только на срок тягости попущение дают… А ты кто? Теперь тебе злосчастье будет. Зачем взял демона?

Лётчик прикрыл глаза, медленно выдохнул и вдохнул. «Бедная женщина, – подумал он. – Не в своём уме, должно быть. Почему она здесь одна, без опёки?… Как она справляется?…»

– Какого демона… уважаемая Лута?

Старуха резко осела на стул и гулким шёпотом проговорила:

– Не знаешь?

– Не знаю.

– Вот и не знай.

Может, она и была не в своём уме, но вести хозяйство это ей ничуть не мешало. Наутро лётчик даже устыдился, обнаружив, что ночью она выстирала его одежду. В сухости и жаре возле печи комбинезон успел высохнуть, только зимние сапоги внутри остались ещё сырыми. Встала старуха до зари и пожарила для гостя исполинский омлет. Лётчик отяжелел после такого завтрака.

– Мне нужно в Ган, – сказал он, поблагодарив её за заботу. – Вы подскажете, как добраться?

Лута помолчала.

– Зачем тебе в Ган? – спросила она.

– Нужно починить самолёт. И хорошо бы найти машину, которая довезёт меня до Синлапа. Погода нелётная.

– Зачем тебе в Синлап?

– Я слышал, там можно встретить звёздных людей.

– Зачем тебе звёздные люди?

Лётчик вздохнул.

– Это моё дело, – ответил он. – Я лечу к неподвижным звёздам.

До сих пор старуха спокойно перематывала клубок шерсти, но тут покосилась на лётчика. Под морщинистым черепашьим веком блеснул зелёный, ясный молодой глаз.

– А нет больше Синлапа, – просто сказала она. – И Гана нет.

– Что?

…«Два года назад», – сказала она. Лётчик вспомнил разбитую лётную полосу, заплетённые лианами руины терминала, и усомнился. «Два года назад, – подтвердила Лута. – Я проснулась утром, вышла на балкон и увидела, что никого нет. В целом городе никого не было. Стены начали трескаться. Словно время для всего, кроме меня, шло быстро-быстро. Дома ветшали и рушились на моих глазах. И никого вокруг, ни трупа, ни скелета. Я, должно быть, сошла с ума тогда».

Лётчик ничего не ответил, только склонил голову на руки, в задумчивости кусая губу.

Несколько дней Лута провела в погибшем Гане, не зная, как быть. Словно в полусне, она пошла пешком на окраину города, надеясь найти там свою подругу. Подруги не было. Отыскалась только её машина. Машина тоже выглядела теперь столетней, но оказалась на ходу. Тогда Лута собрала вещи и уехала в этот дом, принадлежавший деду подруги. Согнала с окрестных хозяйств осиротевший скот и стала жить дальше. «Наверно, я сошла с ума, – повторила она. – Но я не хотела умирать. Тут, пока целый день крутишься, как-то и не думаешь ни о чём». Она ездила и в Синлап, в надежде, что бедствие поразило один Ган. Но в Синлапе тоже никого не было. В единый миг Титан обезлюдел.

Выслушав её, лётчик долго молчал. Потом проговорил:

– Так, значит… я застрял здесь? Навсегда?

Лута вскинулась.

– Почему?

– Я не знаю, сумею ли починить Элиса, – медленно сказал лётчик. – И его нужно дозаправить – а откуда же здесь быть бензину…

Старуха вдруг улыбнулась – ласково и мечтательно, не глядя на собеседника вовсе. Она улыбалась чему-то своему. И она сказала:

– Бензин найдётся. А самолёт… самолёт мы починим.

«Мы?!» – только успел подумать ошарашенный лётчик, а Лута уже поднялась и тянула его к двери за рукав, попутно выгребая из печурки дождевики.

– Дождь кончится через неделю, – сказала она по пути. – Такие ливни тут каждый год. Неделю тебе придётся сидеть здесь. Но не дольше, если не захочешь.

– А вы? – спросил лётчик. Он без возражений поспешал за старухой. – Давайте я отвезу вас на Сатурн, Лута. Или на Каллисто. На Каллисто славные люди, мой друг Раман…

– Не поеду, – отрезала та.

– Почему?

– Умру в свой срок. В своём доме.

Лётчик покачал головой. Большую часть времени Лута вела себя как вполне здоровый человек, но ум её был не в порядке, даже она сама сознавала это. Лётчик боялся растревожить её и вновь пробудить в ней безумие. Поэтому он не стал спорить. Вместо того он сказал:

– Чтобы починить самолёт, нужно хорошо знать дело. Дело непростое. Не забор починить. Я сам не уверен, что…

Лута хихикнула, пнула носком сапога мелкий камешек.

– Что-то ты совсем, – сказала она и выразительно постучала себя по лбу костяшками пальцев. – Я твой самолёт завела, прогрела, из канавы выгнала, а ты мне про забор. Эх, ты!

Лётчик сморгнул. Он совершенно ничего не понимал.

– Вот она, слава земная, – продолжала старуха, смеясь. – Покинешь Землю, и никто тебя уже не помнит.

– Вы землянка?

– Самая что ни на есть.

Дождь утихал. Теперь это была только морось, влажный воздух, оседавший капельками на коже. Солнце не показывалось из-за сплошных облаков, но день разгорался, становилось теплей. Лётчик поднял глаза к небу и вспомнил, как выглядит отсюда солнце – маленькое и бледное, холодное, похожее на большую звезду… Они с Лутой обогнули терминал. Увидев лётчика, Элис радостно завопил – и мгновенно смолк, заметив старуху.

– Хоть он меня помнит, – довольно сказала Лута. – Помнишь, шестикрылый?

– Помню, – испуганно рапортовал Элис.

– Да не бойся ты, – увещевала старуха, подходя. – Разве ж я тебе зло сделаю? Починю, на крыло поставлю…

– Э-э-э… – настороженно протянул лётчик, – Лута… вы…

Старуха обернулась. Морщины её осветились улыбкой.

– Это же сыночек мой, – ответила она на незаданный его вопрос. – Лонжерон от косточки, родное маслице. Двадцать лет назад, на Земле, я его спроектировала.

Элис замер в красивой позе, как собака на выставке: хвост вниз, нос вверх, передние кромки крыльев параллельно полу. Он боялся не то что слово сказать – даже скрипнуть. Старуха посмеивалась, глядя на него.

– Марна? – потрясенно проговорил лётчик. – Вы – Лута Марна? Королева конструкторов?…

– Ну так уж и королева, – хмыкнула старуха. – Я давно не работала. Как поселилась тут, так и не работала.

– Почему?!

– А это уж моё дело, – ответила она. – Я же не спрашиваю, зачем тебе к неподвижным звёздам.

Лётчик перевёл дыхание, потёр лоб.

– Извините, – сказал он, – извините. Я не ожидал встретить… в таких местах… авиаконструктора Марну. Я думал… извините…

– Что я давно умерла? – старуха закатила глаза под лоб. – Ну-ну.

Она медленно прошла мимо Элиса вглубь терминала. Осанка её изменилась. Она больше не сутулилась и не топала ногами – ступала легко, гордая, прямая. Она словно сбросила груз лет.

– Ты Крайт-213, – сказала она Элису. – Кто тебя собрал?

Элис помялся и тихонько назвал имя мастера.

– Помню, – сказала Марна, – помню его, он хорошо собирает, – и обернулась к лётчику: – Базовая модель называлась Аспид. У неё было три модификации – Кобра, Крайт и Тайпан. Кобра, несмотря на имя, получилась слишком мирной, её признали спортивным, любительским самолётом. Тайпан был лучше всех по лётным характеристикам, но нравом удался крут. Мог убить собственного пилота, если считал его недостойным. Все Тайпаны разобрали и уничтожили чертежи. Остался Крайт.

– Да, – вставил Элис, вдруг осмелев. – Поэтому я мальчик!

Лётчик почесал в затылке.

– Потому что девочка – Кобра?

– Да!

Лута Марна засмеялась:

– А ты хотел его девочкой считать?

– Он меня назвал – Элис!

– Вот пакостник.

– Пакостник! – горячо подтвердил триплан. – Пакостник и гад! И ногами по крыльям ходит!…

– Элис, замолчи, – попросил лётчик. У него голова шла кругом. – Ты упрямый, мог бы и раньше рассказать… Лута, погодите… Скажите, пожалуйста… Скажите, что значили ваши слова про демона? О каких демонах вы говорили?

Марна помолчала, обвела взглядом шестикрылое своё дитя.

– Это неважно, – раздумчиво проговорила она. – Лучше скажи, зачем тебе звёздные люди.

И лётчик сказал. От Луты Марны он не решился скрыть.

– Я ищу одного человека, – ответил он. – Одну девушку, Элис. Она звала меня. Она обещала меня ждать.

– Обещала? – негромко переспросила авиаконструктор. – Тогда… лети. Их обещания святы. Не знаю только, хорошо это для тебя или плохо.

– Лута, – наконец лихорадочно взмолился лётчик, шагнув к ней, – расскажите о них. Говорят, здесь часто встречали их, многое о них знали. Это правда? Что – правда?…

Мир был другим. Мир будет другим. Мир на самом деле другой. В нём нет эфира, вместо эфира – пустота и тьма. Земная система спутана и вывернута. Растаяли небесные сферы. Там, где было восьмое небо, развёрзлась бездна. Все колонии погибли, изменились сами планеты, жизнь теплится лишь на Земле. Никто не летает к звёздам, никто никуда не летает. История прошла иначе. Она полна неведомых государств и странных героев, чуждых религий, кровопролитных войн за каждую пядь земли. Отчаяние и надежда сплетаются, как две змеи в битве; и отчаяние побеждает, но надежда неизменно царит.

– Так они рассказывали? – спросил лётчик.

– Да, – ответила Лута, – но никто не понимал, зачем и о чём это. Может, у них просто такие сказки. О других мирах много сказок.

Лётчик прикрыл глаза, набрал воздуху в грудь и задал наконец вопрос, который уже несколько часов сжигал его душу.

– Лута, а Ган и Синлап… Это сделали звёздные?

– Нет, – мгновенно ответила Марна и столь же быстро поправилась: – или да. Я не знаю. Я проснулась утром в пустом городе. Ночью никакого шума не было. Но о звёздных я бы думала в последнюю очередь.

У лётчика отлегло от сердца. Оказаться с Элис по разные стороны не только мироздания, но и фронта – это было бы невыносимо. Это было слишком далеко.

А Марне он верил. Её сверхъестественная интуиция вошла в легенды, курсантом и сам лётчик пересказывал анекдоты о ней. Он даже не заметил, как его покинули всякие мысли о безумии старой Луты. Королева и юной отличалась странностями, но ум её неизменно оставался ясным и острым.

Он больше не хотел ничего спрашивать, и всё же спросил:

– Почему?

– Звёздные заняты чем-то своим. Очень заняты. Им нет до нас дела. Уж тем более у них нет причины объявлять нам войну.

– Чем они заняты?

– Я не знаю. Долетишь – спросишь.

Лётчик замолчал. Сел на пол, скрестив ноги, сжал руки в замок. Лута Марна осматривала робеющего Элиса. Она добыла откуда-то линейку, теперь прикидывала так и сяк.

– Ничего из того, что известно о звёздных, – сказала она вполголоса, будто сама себе, – не известно точно. Мы уверены только в том, что они не похожи на нас. То, что они говорят, изменчиво и непостижимо. Но есть точные сведения от исследователей восьмого неба.

– Какие?

– Возле неба неподвижных звёзд дрейфуют конструкции искусственного происхождения. Огромные платформы, похожие на корабли. Некоторые из них покрыты льдом так, что не отличить от астероидов. Некоторые почти свободны ото льда. Вряд ли платформы построили звёздные. Такие сооружения им ни к чему. Они ими и не пользуются, только гуляют вокруг. Платформы – ещё одна загадка Земной системы, которую разгадают разве что через сотни лет… Но когда ты полетишь к звёздам, сделай промежуточную посадку на одной из них. До сферы восьмого неба слишком далеко. Солнечный ветер там очень слаб. Если твоя звёздная Элис помнит тебя, то выйдет тебе навстречу. А если не помнит… оттуда, с полпути, ты ещё сможешь вернуться домой.

Лётчик опустил голову. «Зачем мне тогда возвращаться?» – подумал он, но вслух сказал:

– Спасибо, Лута. Я так и сделаю.

Спустя две недели он попрощался с Марной и взял курс к восьмому небу.

…Вдалеке мерцал серебряный свет: то была беспредельно огромная сфера звёзд. Звёздное небо охватывало всю систему, как нежно сложенные ладони.

– Она меня видит, – сказал лётчик. – Она здесь. Я чувствую. Я ни с чем не спутаю. Мы летим к ней. Дорога верная. Ещё немного, Элис. Совсем чуть-чуть.

Под колёсами шасси дрогнула древняя сталь. Что-то загрохотало внутри платформы – очень глубоко и потому тихо. По обеим сторонам полосы высились странные металлические фигуры, изломанные и обледеневшие. Ледяные водопады лучились под звёздным светом. Огромные перины снега и инея укрывали бока навеки замерших механизмов, их рычаги, пульты, решётки. Медленно, медленно эти белые горы поплыли навстречу, а впереди, за краем платформы, темнела и мало-помалу ширилась полоса бездонной пропасти, отделявшей доисторический транспорт от дивно светлого, зовущего, трепетного, серебряного, невыносимо прекрасного Неба Неподвижных Звёзд.

Элис шёл на взлёт.

2. Девушка

На рабочем столе у Марты Андреевны – ноутбук, очешник и сувенирный плазменный шар. Шар подарил кто-то из друзей. Сказал: чтобы Марта была ещё больше похожа на колдунью.

Когда во время работы она выключает верхний свет, шар на столе красиво играет молниями. Отсветы мечутся по стенам. Но всё равно шар похож на домашний ночник. Марта Андреевна не выглядит чародейкой, даже когда кладёт на него ладонь, и прирученные молнии покусывают её через стекло. Руку на шаре она держит тоже не красоты ради, а чтобы во время работы меньше хотелось курить. Ей помогает.

У Марты Андреевны маленькие пухлые ладошки с треугольными пальцами. Она сама красит себе ногти. У неё есть привычка возить вверх-вниз по пальцам свои финифтяные перстеньки, поэтому лак непременно где-нибудь смазан или сколот. Губы у неё всегда накрашены красным-красным: Марта Андреевна без помады чувствует себя голой. Она полная, с объёмистым животиком, а ещё она на голову ниже Лизы, которая и сама-то ростом не вышла. Лиза всегда диву давалась, как Марте Андреевне – в её годах, с её весом! – удаётся выглядеть такой изящной.

…Лиза перелила в электрочайник воду из фильтра и поставила чайник на базу.

– Кнопку забыла нажать, – донеслось от Марты Андреевны. Лиза, спохватившись, щёлкнула по кнопке и улыбнулась. Ма даже замечания делала смешно и необидно.

Сначала Марта Андреевна превратилась в Мартандре, потом в Марту и наконец просто в Ма… Сейчас Ма сидела на краю кресла, поставив подбородок на край стола, и из такой невообразимой позы смотрела в экран ноутбука.

– Ма, – заметила Лиза в свой черёд, – ты бы села прямо и очки надела. Шея же заболит.

– И то верно, – согласилась Ма и послушалась. Лиза подошла и под довольное кряхтение помассировала ей шею.

– Кто у нас сейчас? – спросила Лиза.

– Ну не сейчас! – басовито отвечала Ма, – мы ещё чайку попьём… Кирилл.

– Кирилл Вадимыч? – уточнила Лиза и поморщилась.

Ма тяжело вздохнула и тоже поморщилась.

– А уж мне-то как надоело! – согласилась она. – Бьюсь и бьюсь… как в закрытую дверь. Или об косяк. Ты-то как чувствуешь?

Лиза прикинула.

Щёлкнул, вскипев, чайник и сбил её с настройки, так что она прикинула ещё раз.

– В каменную стенку, Ма, – сказала она, наконец. – Нечему там открываться. Либо перфоратором, либо динамитом.

Марта Андреевна замолчала. Пока Лиза разливала чай и резала кекс, она всё размышляла безмолвно, и только едва приметно вздрагивал её палец на тачпаде компьютера: она играла в маджонг. Маджонг тоже помогал курить меньше.

– Нет, – проговорила Ма тихо, – никакого динамита. Мы больше вообще не будем то место трогать. Должно же быть что-то ещё. Вот мы это «ещё» и станем искать…

Лиза только сморгнула. Ей подумалось, что Марта Андреевна как есть колдунья, и потому-то любые шары, карты и свечи ей лишние. Ма даже в радость быть колдуньей чуть меньше. Чуть реже. Не так интенсивно. Лиза ни за что не созналась бы, но в глубине души она верила, что Ма способна и чайник вскипятить усилием мысли. Она просто слишком многое видела, пока работала с ней, хотя работала, смешно сказать, всего-то два года.

Лиза – медиум-медсестра.

«Кандидат медицинских наук, психохирург высшей категории Чупрынина М.А.» – так значилось у Ма на визитке. Своего кабинета у Марты Андреевны никогда не было, она уже много лет ютилась то здесь, то там, по договорённости с разными администрациями. На памяти Лизы они поменяли три офиса. Полгода работали в кабинете психотерапевта в районной поликлинике – пока на свободную вакансию не пришёл врач. (В кабинете стоял допотопный компьютер с допотопным монитором и допотопным матричным принтером, как по нынешним временам – игрушка и почти антиквариат. Их велели беречь как зеницу ока. В душе у Ма проснулся ребёнок, и она предложила безвозмездно обменять старьё на новьё. Лиза всегда смеялась, когда приходила к Ма в гости и видела её воркующей над Восемьдесят Шестым).

Потом – недели две – был кабинет школьного психолога в какой-то гимназии, без арендной платы, только за право зачислить доктора Чупрынину в штат. Но РОНО не поняло такой инициативы, а доктор Чупрынина скоро сбежала. «Либо я работаю, – так сказала она, – либо сижу в глухой обороне. В резиновых перчатках работать можно, но не в свинцовых». Лиза тогда не избавилась ещё от привычки молча сносить неудобства, но и для медиума работа в школьных стенах была настоящим адом.

Теперь их офис расположился в огромном Центре детского и юношеского творчества, дивной красоты золотистом дворце-лабиринте. Выстроили его на деньги отцов юношества, и деньги эти не были чистыми. «Это ничего, – сказала Марта Андреевна, когда они переезжали, – это не страшно. Вон, погляди, какая выставка у выпускного класса по живописи. Красота. И скрипочки тут, и флейточки… всё будет хорошо, Лиз. Ты сходи ещё за угол, там керамика и скульптура». И действительно, понемногу место становилось всё светлее. Ма даже не приходилось особенно стараться для этого, хотя она порой пивала чаи в учительской и болтала там о всяком, о женском…

О, как она умела болтать!

Лиза не смогла бы объяснить, в чём тут соль. Как-то так получалось, что колдовство Ма выражалось через болтовню. Оно проистекало в словах. Ма могла нести любую чушь, хихикать и для смеху басить, она могла диктовать под запись, читать лекцию, размышлять вслух – и всё это было колдовством и изменяло мир. Изменяло людей. А если Ма бралась за дело всерьёз, подбирала и взвешивала могущественные свои слова, то сила их равнялась силе сказочных заклинаний, творила события, подобные мифическим чудесам.

Много раз Лиза видела это своими глазами. Да что там, она была главной помощницей Ма.

Всё равно дух захватывало.

…Лиза уселась на табуретку, пристроившись боком к тяжёлому столу, и взяла ломтик кекса. Пару секунд Ма напряжённо смотрела в расклад маджонга на экране, потом решительно отодвинула ноутбук и придвинула чашку. Лиза почувствовала, что на самом деле ей хочется достать сигарету.

Ма посмотрела на неё с вопросом.

Лиза посмотрела на Ма укоризненно.

Ма обречённо вздохнула и вгрызлась в кекс. Уже месяц она старательно пыталась бросить. «Врачу, – подумала Лиза, – исцелися сам», – а потом стала вспоминать, что Ма говорила о клиенте. Нужно было собраться перед работой.

Кирилл Вадимыч, с которым они столько бились, был печальный тихий мужчина, такой же толстый и маленький, как Ма. Но если Ма отлили из легированной стали, то его вылепили из желе, и желе обтекало капельками. Остатки волос Кирилла Вадимыча частью прилипали к лысине, частью стояли над ней торчком, как антеннки. Ему было тридцать девять лет, но выглядел он сильно за пятьдесят. Он пришёл к Ма от отчаяния.

– В жизни мужчины, – говорила Ма, – есть три главные женские фигуры. Про неглавные мы сейчас говорить не будем. Главные фигуры – это Мать, Жена и Дочь, и это должны быть три разные женщины. Но функции часто смещаются. Самая пластичная фигура -жена. Когда она становится для мужчины мамой или дочкой, это плохо, конечно, но каким именно образом? Это плохо для созревания личности, для самосовершенствования, а кого в наше время волнуют такие вещи. Смещения функции жены даже социум не осуждает. Но дальше – хуже…

Ма задумчиво уставилась в потолок и сделала затяжку. Лиза так и глядела на неё, примостившись на краешке клиентского кресла. Она проглотила комок в горле, облизнула высохшие и воспалённые губы.

– Эх ты, – сказала ей Ма и спрыгнула с подоконника. Покопалась в верхнем ящике тумбочки, достала тюбик с какой-то мазью. – На, кругом рта помажь. И купи себе такую же, не забудь. Ну, пошли дальше. Когда смещается функция дочери, это само по себе плохо, потому что дочь – юный человек, ей бы расти, идти вперёд, а ей приходится играть роли людей уже поживших или, чего доброго, старых. У неё отбирают часть жизни, самую лучшую часть. А если дочери приходится играть роль Жены, то это попахивает инцестом, будь он проклят.

Ма помолчала.

– Я женщина, – сказала она, – и женщинам сейчас сочувствую, а надо бы сочувствовать всем. Хуже всего для мужчины – когда смещается функция матери. И в этом случае чаще всего виновата мать.

Лиза кивнула.

– Да, – сказала Ма, – это дело известное, когда свекровь ревнует сына к невестке. Но бывает ещё хуже. Вот как у нашего Кирилла Вадимыча. У него мать не только Жена…

Марта Андреевна докурила, затушила бычок и, поморщившись, махнула рукой.

– …но и Дочь, – понимающе закончила за неё Лиза. И заговорила горячей, сбиваясь: – Она… она в его сознании всё время меняется. Как привидение, честное слово, Ма. Как ведьма. Она то могущественная и тёмная, всевидящая, страшная… как гроза ночью, то загадочная и такая… эмоциональная, а потом вдруг беззащитная и непонятливая…

Ма размышляла.

– Ведьма… – пробормотала она, скосоротившись. – Дура она, а не ведьма…

Лиза опустила взгляд. Она не знала, что сказать, а кроме того, её потрясла картина, которую она сама только что описала. Она не подыскивала слова, не собиралась с мыслями, просто говорила о том, что видела – но из этого рождалось нечто большее…

– Ма, – осторожно спросила она, – а ведь я сейчас описывала… ну… то есть…

– Царицу Шаммурамат, – фыркнула Ма и сказала уже серьёзно: – да, ты описала прекрасный образ женщины. С большой буквы.

– А почему так вышло… – уныло сказала Лиза, – ну, это… почему получилась – дура?

Ма расхохоталась. Потом напустила на себя загадочный вид и заговорила:

– Всякий, кто гнетёт то, чему предназначено расти, и поддерживает то, чему предназначено погибнуть… круглый, набитый, полный дурак! – закончила она резко и звонко хлопнула в ладоши. – Лизка! Чего мы тут сидим, лясы точим? Работать пора!

Лиза улыбнулась.

Лиза работала.

Ма расположилась у себя за столом, клиент – в удобном кресле перед нею, Лиза стояла в сторонке, в тени, у шкафа в углу. Она не любила сидеть во время работы: рисковала забыться и уйти слишком глубоко. Она была очень хорошим медиумом.

Лиза работала и знала, что у мальчика Кирюши никогда не было девочки, что он никогда не был влюблён, что он хотел бы поговорить об этом, но не решается. Ещё – что он считает Лизу красивой, как фотомодель, и ему мучительно стыдно показывать надменной красавице свои жалкие, убогие мысли… грязные, стыдные мысли. Лиза окунулась глубже в его сознание, и губы её тронула улыбка: хотела б она вправду быть такой принцессой. А что до мыслей, то Лиза видела мысли многих людей, и ничего особенного Кирюша не воображал. Её, напротив, удивляло, что он не любит порнографию и не испытывает желания мстить женщинам.

Она спускалась всё ниже и достигла наконец бледной поверхности, напоминавшей поверхность воды. Это была тоска – жгучая тоска одиночества, мучившая Кирюшу. Такая же тоска жила в сердце Лизы. Сердце её отозвалось эхом, она зажмурилась и беззвучно вздохнула.

«Лиза!» – мысленно позвала Ма.

«Я в порядке, – ответила Лиза, – можно начинать».

Ма кивнула.

– Давайте немного отвлечёмся, – сказала она клиенту.

Кирилл Вадимыч покорно кивнул.

«Мы ни разу не говорили с ним о женщинах и об одиночестве, – подумала Лиза, – странно это». Они тратили часы и часы на анализ его отношений с матерью – тяжёлых, страшных, ещё более мрачных, чем у Лизы, но дальше не шли. «Может быть, сегодня, – думала Лиза. – Ма что-то задумала». Пока что Марта Андреевна спрашивала, Кирилл Вадимыч отвечал: всё шло как обычно.

– Расскажите, как вы представляете себе свой дом, – вдруг попросила Ма.

– Квартиру? – рассеянно сказал Кирилл Вадимыч. – Ну, мы живём в двухкомнатной…

– Нет. Идеальный дом. Воображаемый дом, в котором вам хорошо и спокойно. – Ма поглядела на него и уточнила: – Необязательно настоящий.

Кирилл Вадимыч снова кивнул, лицо его выразило облегчение.

Он подумал, помялся и стал описывать дом на дереве – то ли волшебный, то ли игрушечный детский домик. Из жёлтых струганных досок, с двускатной крышей. Ма кивала, чуть улыбалась, задавала наводящие вопросы, и он разговорился. «Туда можно забраться только по веревочной лестнице, – говорил он, – а потом втянуть её наверх… На окошках резные наличники, а внутри пахнет деревом. Из окошек далеко видно…»

«Труднодостижимое, – отметила Лиза, – воображаемое, неустойчивое, необычное, в то же время инфантильное».

«Не думай! – пришло ей от Марты Андреевны. – Чувствуй!»

Лиза покраснела от неловкости и послушно почувствовала.

«Дом на дереве, – почувствовала она, – это то, что отвлекает. Он украшение. Он иллюзия. Он ненастоящий».

И глаза Марты Андреевны сузились.

– Это ваш дом? – вслух, громко и напористо спросила она. – На дереве действительно ваш дом?

– Да.

– Опишите само дерево. Какое оно?

– Большое… огромное. С толстым стволом. Раскидистое. Кора бугристая. Корни… узловатые. Это очень большое дерево…

Ма помолчала.

– Может быть, на самом деле ваш дом – дерево? – спросила она.

…И началось.

Лиза видела это много раз, но всё равно мурашки побежали у неё по спине. Ма наконец попала в точку, добралась до истины. И совсем не весело оттого стало клиенту.

Кирилл Вадимыч рассказывал – частил, торопился, захлёбывался словами – рассказывал, как жил ребёнком на даче, как ходил хвостом за большими мальчишками. Большие, они взяли у кошки новорожденных котят и закопали котят под этим деревом, живых, пищащих, тёплых, слепых, просто так, от скуки. Сначала он смотрел, не в силах двинуться с места, и ему вроде как тоже было интересно. Потом стало страшно.

Лиза видела всё это – заново происходящим в его памяти. Ей тоже стало отчаянно жалко котят и страшно от близкого убийства. «Лиза!» – точно ветром принесло от Марты Андреевны, и она, спохватившись, вернулась к чувствам Кирюши. Нужно было смотреть пристальней. «Там что-то другое, – ощутила она. – Не только любопытство и желание стать взрослым. Совсем нет куража. Там…»

– Ты хотел спасти котят? – внятно спросила Ма. Незаметно и мгновенно она перешла на «ты».

– Да, – ответил Кирилл Вадимыч.

– Но тебе не дали.

– Я ничего не сделал. Я стоял…

– Ты боялся? Ты боялся больших мальчишек?

– Да…

– Что было потом? Они ушли?

– Да…

– Что ты сделал?

– Я стоял… стоял… потом пошёл домой… я испугался…

Ма умолкла. Лобастое, львицыно лицо её опустилось к сложенным на столе рукам.

– Вот в чём дело, – глухо сказала она. – Там, вместе с котятами, они закопали твою смелость. Твоё мужество.

Лиза глубоко вдохнула и прикоснулась затылком к стене. У неё немного кружилась голова. А клиента трясло мелкой дрожью: слёзы текли по толстым щекам из зажмуренных глаз.

И Ма прогремела:

– Ты должен вернуть своё мужество. Ты должен вернуться туда и выкопать его.

Повисло молчание. Стало слышно, как гудят лампы. Кирилл Вадимыч набрал воздуху в грудь, но долго не решался заговорить.

«Ну!» – изобразили губы Ма.

– Там… – он болезненно покривился, – там котята. Мёртвые. С червями…

Ма прикрыла глаза.

– Котята умерли, – сказала она, и над головами их, под высоким, белым потолком кабинета птицей промелькнула печаль, но немедля исчезла, когда голос Ма стал твёрдым: – Дерево выпило соки их тел, а остальное забрали насекомые и цветы. Но мужество нетленно и несокрушимо! Оно всё ещё там. Ты должен его вернуть. Ты сейчас в том времени, у дачи, возле дерева?

– Да…

– Возьми лопату.

«Лиза!» – снова накрыл неслышимый голос Ма. Лиза вздрогнула. Миг спустя, сосредоточившись, она вновь нырнула в пространство сознания, в жаркую, дрожащую картину памяти – и протянула мальчику Кирюше лопату. Кирилл Вадимович взял её и вонзил в чёрную землю у корней.

Вначале ему казалось, что его мужество – серебряный меч. Но вышло проще. Это была палка, увесистая серебряная палка вроде лома. Очистив её от комьев и рассмотрев, он улыбнулся. Всё было правильно. Лиза тоже чувствовала, что всё правильно. Его собственная палка, родная, была лучше и красивей, чем любые мечи. Она сама ложилась в руки… она втекала в руки сквозь кожу, поднималась по артериям серебряной кровью, распространялась в теле, даруя незнакомую прежде твёрдость. Кирюша глубоко вздохнул: ему наконец стало спокойно.

– Вот, – удовлетворённо сказала Ма, когда он открыл глаза. – Сегодня хорошо поработали.

Кирилл Вадимыч сиял. Он порывисто встал с кресла и стал горячо благодарить Ма. Та только качала головой, улыбаясь. Она видела, и Лиза видела, и сам Кирилл Вадимыч понимал: что-то переменилось к лучшему. Осанка его стала другой, спина распрямилась. Спустя тридцать лет серебряная палка заняла, наконец, законное место в его теле… «Это ещё не всё, – говорила Ма, – мы будем работать дальше», – и он часто кивал, а потом кинулся к её столу и неуклюже пожал ей руку.

– Ну, с почином нас, – с усмешкой сказала Ма, когда счастливый клиент ушёл.

Она уже отворила окно, уселась на подоконник и успела раскурить сигарету – так быстро, что Лиза даже не заметила. Лиза поколебалась, не посмотреть ли ей укоризненно, но не стала. Марту Андреевну так воодушевила победа. Не хотелось её расстраивать.

– Дальше будет лучше, – продолжала Ма. – Тридцать девять лет… да он ещё внуков понянчит. Ну что, Лизка, чай пить будем или сразу к делу? Ты как?

Лиза закрыла глаза и потёрла виски. Очень хотелось сразу приступить к делу, но путешествие в чужое прошлое вымотало её. Сил не было.