Текст книги "Лётчик и девушка"

Автор книги: Ольга Онойко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– В общем, так, – сказал лётчик. – Идёт и идёт эта воображаемая точка по деференту вокруг Земли, а вокруг точки обращается планета. Путь, по которому она обращается, называется эпицикл.

– А почему она так обращается?

– Никто не знает. Может, ты разберёшься? Станешь астрономом, а?

Алакай подумал, дёргая себя за ноздрю.

– Нет, – сказал он. – Астрономом не хочу. Я самолёты люблю. Как вы.

Лётчик расцвёл.

С Алакаем он впервые повстречался в ангаре, куда дядя Тарай отбуксировал на специальной автотележке ворчащий, но всё равно счастливый и разнеженный триплан. В самом деле, до сих пор ни один авиатехник, даже сам лётчик не относился к Элису с таким вниманием и лаской. Лётчику оттого стало немного совестно. Ангар оказался прекрасно обустроенным, в нём было тепло и светло, дядюшка Тарай наматывал новый шнур, лётчик осматривал нервюры, и оба они заметили Алакая, только когда Элис со смехом ответил: «А кто же, по-твоему?»

Оказалось, мальчуган от смущения не нашёл лучшего, кроме как спросить: «А вы самолёт, ага?»

– Я вылетел с Земли, – сказал лётчик. – Сможешь перечислить, какие планеты я пролетел?

Алакай хмыкнул.

– Луну, – он стал загибать пальцы, – Меркурий, Венеру. И Солнце, но Солнце не планета.

– Ага, – подтвердил лётчик. – А куда я полечу дальше?

– А вы полетите дальше?

– Обязательно.

– Тогда – Юпитер и Сатурн. А потом будет небо звёзд.

– Верно. Когда Элису перетянут крылья, я полечу на Юпитер. Но он сейчас далеко, скорей всего, я сяду на его спутник… Я хочу долететь до неба неподвижных звёзд.

– А зачем?

Лётчик помолчал, потом улыбнулся. Сказал торжественно:

– Потому что ещё никто. Никогда. До него. Не долетал.

И глаза Алакая загорелись восторгом.

…Отец Алакая, старший сын дядюшки Тарая Калан работал на почте. Северный Раннай обезлюдел после того, как в Южном отстроили аэропорт. Здесь всё ещё работали клуб парашютистов, любительская школа пилотов, несколько мастерских, но доходы местных, и так невеликие, становились всё меньше. Многим уже недоставало для пропитания. Семьи одна за другой перебирались поближе к Ацидалии. Там всякому находилось дело. Курортная столица с окончанием пляжного сезона становилась столицей игорной.

– Да дрянь город, – с сердцем говорил Калан, шлёпая марки на письмо лётчика тётушке Ньене. – Проходимцы да шлюхи да туристы расфуфыренные. Ходят, ходят, деньгами сорят, хвостами метут. Шесть лет прошло, как там всё разбомбили в прах. Думаешь, заметно? Ещё выше выстроились. Кровушку нашу пьют, как при диктаторе. Ничего не меняется!

Лётчик кивал и строил мрачную мину.

Шесть лет назад он был среди тех, кто бомбил Ацидалию, но разумно молчал об этом.

Марс требовал молчания. Как-то так оборачивались здесь все слова и дела, что молчать приходилось о многом. Элис спросил лётчика, почему Алакай – единственный в большой семье обладатель «марсианских печатей». Лётчик настрого велел триплану никого об этом больше не спрашивать. О матери Алакая здесь не говорили вслух. Даже сам Алакай ни разу не обмолвился о ней, точно её не существовало вовсе.

Тремя днями позже, когда лётчик с дядюшкой Тараем красили малиново-алой краской перетянутые крылья Элиса, старый техник оговорился – и так лётчик узнал, что сыновей у него было трое. Что случилось со средним сыном, навеки осталось тайной: Тарай мгновенно потемнел лицом, закусил ус и заговорил о погоде. Лётчик сделал вид, что ничего не заметил, и безусловно согласился, что по нынешним холодам прогревать мотор надо гораздо тщательнее.

«Как много скелетов в шкафу, – думал он. – Но для меня это даже к лучшему. Я не хочу здесь оставаться. Только Алакая жалко».

…Славная вышла бы сказка для пятилетнего ребёнка: о таинственных людях со звёздного неба, которые всюду бывают вольно, и о девушке по имени Элис, ради которой можно оставить всю прежнюю жизнь и отправиться в путь. Но мама Алакая тоже отправилась в какой-то путь, и лётчик не стал рассказывать ему об Элис.

– Меньше всего эфира на Земле, – рассказывал он ему вместо этого. – В Земной системе плотность эфира неравномерна… то есть она разная. По направлению от Земли к Солнцу эфира становится всё больше, Солнце состоит из чистого эфира. Но здесь, на Марсе, эфира почти так же мало, как на Земле.

– Ага, – кивал Алакай.

Только гадать оставалось, понимает парнишка, или ему просто нравится, что с ним говорят как с взрослым.

– Когда я полечу к звёздам, – говорил лётчик, – то эфира вокруг снова будет становиться всё больше. Небо неподвижных звёзд состоит из чистого эфира, чистого как слеза…

Мрачный Марс превратился в рыжий неяркий шар под кричаще-алым элисовым крылом. Планета походила на яблоко-паданец. Мотор давно заглушили, и триплан с удовольствием лёг на ветер. «Хорошее нынче солнышко!» – сказал он. Лётчик согласился. Ветер не вынуждал беспокоиться о потере направления, но позволял неплохо разогнаться.

День перед вылетом лётчик посвятил расчётам. Сейчас Элис уверенно шёл к Каллисто, а с неё им предстояло отправиться на Титан. Путь их пролегал мимо больших планет. Тамошние колонисты недолюбливали землян, а кроме того, недолюбливали друг друга. Даже сами юпитерианцы не знали, сколько в точности на Юпитере государств. Полбеды, что лётчик служил в армии Земли и только недавно вышел в отставку; угодить на планету в разгар конфликта между местными – вот это была бы беда.

По слухам, на спутниках жил народ поспокойней.

– Ну что, – поинтересовался лётчик, – будем истории рассказывать?

– Истории, истории… – благодушно протянул Элис. – Давай, чем же ещё заняться. Про свою Элис ты уже рассказывал. А что ты станешь делать, когда её найдёшь?

Вообще-то сейчас была элисова очередь рассказывать. Но спорить лётчик не стал, только улыбнулся:

– Обниму и поцелую.

– А потом? – фыркнул триплан.

– А потом сделаю предложение. Руки и сердца, крыла и винта. На любимых девушках, знаешь ли, женятся.

– Вот так просто? – спрашивал Элис. – Женишься на девушке с неба звёзд, которая состоит из эфира и перемещается из мира в мир усилием мысли?

– Почему бы и нет? – отвечал лётчик с улыбкой. – Она обещала меня дождаться, и я прилетел. То есть прилечу. Обязательно.

– И где вы будете жить? Ты же в чистом эфире все кишки выблюешь.

Лётчик скосоротился. Он знал, что некоторое время эфиром действительно придётся дышать, и что это будет самый чистый эфир и самый важный момент в его жизни. Для такого момента он планировал припасти кислородный баллон. Но что будет потом, когда кислород кончится… Он предпочитал не думать об этом заранее. Если случится неловкость, Элис его простит. Он же летел за ней с самой Земли, с Земли до звёзд на крохотном самолётике, только потому, что она его позвала.

– Она может приходить на Землю, – сказал он, наконец. – Я отвезу её на Землю. Или она перенесёт нас туда всех вместе… А если ей тяжело жить на Земле, то мы найдём место посередине. Планету, где высокий процент эфира, но я могу не блевать кишками.

Элис заскрипел расчалками.

– И это всё? – изумился он. – Процент эфира – ваша единственная проблема? Парень, никто не знает, откуда взялись звёздные люди и что они такое, многие вообще в них не верят. Они переносятся по эфиру, появляются и исчезают в один миг. Кто-то говорит, что это древняя и мудрая раса, а кто-то – что юная и бестолковая, но обладающая страшным могуществом. Может, это вообще не люди, а иллюзорные образы, которые создают иные, вовсе непостижимые существа. И ты всерьёз собираешься жениться на Элис?

Лётчик взялся за штурвал, выправил лёгкий крен и вернул самолёт на курс. Потом откашлялся и сообщил:

– Я её за руку держал, между прочим. И… кое-что ещё. Так что я – уверен.

Триплан тихонько засмеялся.

– А что люди скажут? – поинтересовался он.

– А что? – лётчик с нарочитой беспечностью пожал плечами. – Эка невидаль: жена с другого неба. Элис, мы же с тобой Нилану-Читайке невесту везли, помнишь? А один мой однополчанин, Спанга, жену себе вообще с Юпитера привёз. Тоже мне, удивление. Одно только – корову доить не умеет. Зато за ней три грузовых биплана пришло с приданым. Породистая млеконосная тля.

Триплан расхохотался так, что начал рыскать и крениться. Лётчик стукнул по приборной доске, призывая его к порядку, и уточнил:

– Гигантская тля. Быки – с тебя размером. Теперь Спанга поднялся, варит тлиное пиво. Два завода открыл, а раньше костюма приличного не имел.

– У тебя тоже нет приличного костюма, – ехидничал Элис.

– Зато у меня есть приличный самолёт.

Элис хмыкнул и удовлетворённо замолчал.

Вдалеке, широко распустив хвост, неслась сквозь эфир комета. Лётчик поглазел на неё и почему-то вспомнил, что если запрокинуть голову и долго смотреть сквозь стеклянную крышу кокпита вверх, в прозрачную бездну, то можно услышать «музыку сфер» – тихий-тихий, едва доступный уху хрустальный звон. Но это галлюцинация, на самом деле в эфире никаких звуков нет. Неподвижные звёзды, огромные сгустки чистого эфира, вовсе не звенят и не поют. Они безмолвны, безмолвны и глухи как могилы.

Никто оттуда ещё не вернулся.

А с другой стороны, никого ещё туда и не приглашали.

– Парень, зачем тебе к неподвижным звёздам? – вдруг очень серьёзно спросил триплан. – За чудом? За славой? Зачем тебе звёздная девушка? Сказка о ней?

Лётчик долго молчал. У него не было ответа. Сначала он искал ответ, потом просто рассердился. Лезла в душу и форменным образом допрашивала его малиново-алая шестикрылая машина. Нет у машин такого права – людей допрашивать.

– Сам подумай, – бросил он. – Может, догадаешься.

Элис, против ожиданий, не стал ершиться и подпускать шпильки. Триплан немного помедлил и сказал совершенно другим голосом, задумчиво и невесело:

– Может, и догадаюсь.

– Что? – лётчик даже встревожился.

– Моя же очередь рассказывать историю, – напомнил Элис.

Лётчик вздохнул.

– Рассказывай…

– Я знаю такую историю, – медленно начал триплан. – Это было в диких местах… или в дикие времена. Там не было самолётов. Не было никаких машин совсем. Люди не строили городов. Они жили племенами, в исконном лесу, откуда нельзя было выйти… Они верили в разные вещи, иногда правильные, иногда странные, иногда дурные. Ещё в лесу жили духи. Они были странные сами по себе. Не знали, кто они и какова их природа, не помнили, как появились на свет. Эти духи вообще плохо умели мыслить. Какие-то люди поклонялись им, но от духов редко бывала польза. Другие люди уходили от них подальше. Пожалуй, это были умные люди.

– Да уж, – согласился лётчик. – Но что это была за планета?

– Я не помню, – ответил Элис. – Дальше рассказывать?

– Конечно.

– Один из духов поселился в приречной роще. Он был странный, как все: приносил жару, но любил воду. И не водяной, и не огненный дух. Непонятно какой. А дело было в джунглях, влажных и жарких, и они вокруг рощи становились всё дождливей и жарче с каждым годом. Так, за сотни лет, деревья, грибы и насекомые там стали иными. Они приспособились. Но и дух тоже приспособился. Природа вокруг него перестала меняться. Он просто жил. Но прошла тысяча лет, и рядом с рощей поселилось племя людей.

– Зачем?

– Наверно, все лучшие места уже заняли, – ответил Элис. – Этим людям было тесно. Они всё время боялись, что их станет слишком много и они начнут голодать. Сначала они не приближались к роще духа, но однажды туда забрёл маленький ребёнок. Он был слабым. Он потерял сознание от жары, упал и умер прежде, чем его нашли. Дух не хотел убийства, но ничего не мог поделать. Он думал, что люди теперь проклянут его и уйдут, а вышло наоборот: люди стали делать вид, что поклоняются ему. Они стали приносить в рощу нежеланных и слабых младенцев, чтобы дух убивал их. Дух жил в этой роще тысячи лет, это был его дом, здесь даже деревья, грибы и насекомые изменились, чтобы жить с ним в покое. Ему было горько уходить, и всё же он решил уйти. Но когда по-своему, как перемещаются духи, он сделал шаг, то увидел, что в исконном лесу действительно стало тесно. Ему некуда было идти. Всё, что он мог – это убивать детей быстро и безболезненно.

– Ну и истории у тебя, – проворчал лётчик. – От таких потом кошмары снятся.

– Это не конец, – сказал Элис. – Слушай, что было дальше. Один младенец из принесённых духу оказался очень сильным. Он выжил. Он рос и привыкал к страшной жаре, как привыкли грибы и насекомые, но не за тысячу лет и миллион поколений, а один, сам. Скоро он уже почти не замечал жары… А дух к нему привязался. Он утратил своё одиночество, но не сожалел ни минуты, потому что взамен получил понимание и стремление. Теперь он знал, чего хочет. Так было гораздо лучше жить. Дух служил своему мальчику и заботился о нём как умел.

– Что с ним потом стало?

– С кем? С духом?

– С мальчиком.

– Ничего. Младенец стал ребёнком, потом подростком. Чему его мог научить бесплотный дух? Они понимали друг друга, но не разговаривали.

– Из парня получился колдун?

– Нет. Я же сказал: чему и как его мог научить дух? Мальчик просто жил в Жаркой Роще. Стал мужчиной, но так и не узнал женщины. Потом состарился и умер. Однажды он попытался выйти к людям, но люди прогнали его. Они испугались. И немудрено, ведь парень действительно стал другим. А дух не мог дать ему даже общества теплокровных животных, как в той сказке, которую ты тоже знаешь. Животные боятся сильной жары. Поэтому у мальчика были только змеи, рыбы и жабы. Грибы, деревья и насекомые. Не очень весело.

Триплан помолчал. Лётчик хмурился и не говорил ни слова.

– Я к чему рассказываю это, – пояснил Элис. – Если бы тот мальчик пропал… или с ним что-то случилось… дух сделал бы для него всё. Этот человечек ему был… как свет. Единственный свет.

Лётчик вздохнул. Поёрзал в кресле, устраиваясь удобнее, и снова вздохнул.

– Откуда ты всё это знаешь, если они не разговаривали? – спросил он.

Элис не ответил.

Лётчик ждал-ждал, потом неловко проговорил:

– Ладно. Теперь моя очередь.

Над Ксанаду, единственным обитаемым материком Титана, стояла плотная облачная система.

Тело чудовищной тучи было неоднородным. Где-то его раздирали грозы: в бронзово-чёрных недрах бушевало пламя, утёсистые горы облаков громоздились друг на друга и проваливались страшными водоворотами – должно быть, внизу ходили смерчи. Где-то царило спокойствие, и прогалины вытаивали в белой тонкой зыби… Туча казалась метеорологическим курьёзом. Она была слишком велика для маленькой планеты – под стать скорей самому Сатурну, чей громадный, украшенный полукольцом месяц недвижно висел в небе над головой. Но это занимало лётчика меньше всего.

Кислород давно кончился. Лётчика жестоко мутило, он давно не спал и не ел, плохо соображал и всё никак не мог принять решение. Элис терпеливо шёл по нижнему краю эфиросферы, довольствуясь тем, что его не гонят спускаться в эфиропаузу. «Нужно спускаться… – думал лётчик. Мысли в голове разлезались, как ветошь: – Куда же деться… спускаться нужно, там внизу кислород…»

Он преодолел очередной рвотный позыв и застонал. Внутри не осталось даже жёлчи, а кишки всё равно скручивало.

– Адири, – мучительно повторил он вслух. – Местность называется… Адири. К востоку от неё есть кратер, огромный кратер от удара метеорита. Называется Синлап. Вокруг него – город… тоже Синлап. Это единственный… большой город… Нам нужно…

– Нам нужно туда, – терпеливо и печально продолжил за лётчика Элис. Триплан ему очень сочувствовал. – Но мы совершенно не знаем, как пройти через чёртово облако. Если нырять в прогалину, рискуем угодить в грозу или смерч и разбиться вдребезги. Можно махнуть по эфиропаузе к краю тучи, но мы всё равно не знаем, доберёмся ли под ней до чёртова Синлапа. Потому что там, внизу, грозы и смерчи… Парень, пока мы в эфире, может, развернёмся и пойдём на Сатурн?

– Нет, – сказал лётчик, – нам надо в Синлап.

Элис скрипнул расчалками, будто пожал плечами. Лётчик молчал. Он уже рассказывал самолёту, зачем им в Синлап. Не было сил проговаривать ещё и это.

На Каллисто лётчик встретил однополчанина. Тот в конце войны дал зарок убраться подальше и от Земли, и от Марса, а слово у него не расходилось с делом. Сразу после заключения мира Раман Динг вышел в отставку и улетел на Каллисто. Лётчик пил с ним два дня: вспоминали былое, разбирали настоящее. У Рамана для него нашлась не только выпивка, но и хорошие новости. Во-первых, на спутниках больших планет действительно жили люди что надо. Динг работал начальником службы безопасности аэропорта Торнасук. Чтобы землянин занял подобную должность на большой планете – это было немыслимо.

Во-вторых, Динг рассказал лётчику о Титане.

– Там многие встречали звёздных, – говорил он, откинув голову на спинку тяжёлого кресла. Глядел в окно, где сгущалась ночная тьма и, точно кривой меч, рассекал небо громадный полумесяц.

– Что о них знают? – жадно спрашивал лётчик.

– В Синлапе чуть ли не посольство их.

– Посольство? У них есть государство?

– Да почем же я знаю, лейтенант? – усмехался Динг. – О них и на Титане мало знают. Всё больше слухи да разные… дамские впечатления. Но если ты ищешь звёздных, твоя цель – Синлап. Я не буду спрашивать, на что они тебе сдались… Давай выпьем за мир.

Выпивка у Динга водилась отличная.

…Воспоминания наводили тоску. Стиснув зубы, лётчик сделал глубокий вдох и длинный выдох. «Эфир может служить заменителем кислорода… – повторял он про себя, – может служить заменителем кислорода… может служить…» Во время войны были случаи, когда пилоты гибли так, самым нелепым образом. Усталость, недосып, тошнота, невозможность дышать этим проклятым эрзацем, рвотным средством, и вот человек перестаёт понимать, что происходит, погружается в полусон-полуобморок, а за тем следует остановка дыхательных движений… И неповреждённый самолёт приносит на базу мёртвое тело без единой царапины.

«Элис, – думал лётчик, – я лечу к неподвижным звёздам… Элис, я не хочу прилететь мёртвым, Элис».

– Смотри! – сказал вдруг триплан.

Лётчик повалился на ремнях к стеклу кокпита. Глянул вниз.

Прямо под ними облако стремительно светлело. Меж двух исполинских клубящихся гор опадала расселина – ни дать ни взять кто-то разрезал пышный белоснежный торт. На дне облачного ущелья темнела прогалина.

– Там поверхность, – уверенно сказал Элис, – это не нижний слой облаков, точно поверхность, я-то знаю. Парень, нам выпал шанс. Если я упаду в пике носом вниз, то сумею пройти.

– Элис, – пробормотал лётчик почти удивлённо, – ты…

– Ну давай уже! – нетерпеливо воскликнул самолёт. – Жми!

Под облаком Элиса бросило в штопор.

Лётчик в это время уже терял сознание и не смог бы ответить, где и в чём он ошибся. Его бил озноб, голова кружилась, в глазах темнело. Кишки выворачивались наизнанку. Триплан в стремительном пикировании закладывался на собственную прочность, а не на прочность пилота, и его можно было понять – замученный пилот оклемается в кислородной атмосфере, а разбитому самолёту не поможет уже ничто. Гибель Элиса для лётчика означала и собственную неминуемую гибель: даже если он смог бы выпрыгнуть с парашютом, выжить в джунглях ему вряд ли бы удалось.

Выбравшись, оба они молчали и не пеняли друг другу.

Лётчик сам не понимал, как им удалось справиться. Так туго ему не приходилось даже в бою. Элис вышел из штопора в нескольких метрах над поверхностью – не над землёй, а над бескрайним лиственным морем сомкнувшихся крон дождевого леса. Зелёные вершины холмов уже высились со всех четырёх сторон.

Сыпал мелкий дождь.

Им повезло, в самом деле безмерно повезло. Грозы шли стороной. Слабый ветерок не закрутил бы в смерч даже пыли. Подняв взгляд, лётчик обнаружил, что прогалина в облаках совершенно исчезла. В ровном сером свечении небосвода не угадывалось ни намёка на неё. Впору было решить, что её открывала и закрыла некая разумная воля.

Лётчик подумал о другом: облачная система стояла слишком высоко для своей непомерной массивности. На Земле основание такой тучи находилось бы в полукилометре над поверхностью, а здесь отстояло от неё на добрый десяток километров. Сверху он замечал, что наковальня облака достигает эфиропаузы и даже вторгается в неё. «Удивительный феномен, – сказал он себе, направляя Элиса вверх, в царство мороси над холмами. – Метеорологический курьёз. Загадка…»

Он закрыл глаза, вслепую отпер кокпит и сдвинул стеклянную крышу на два пальца. Ворвался ветер, холодный и влажный, полный живительного дыхания джунглей. В воздух изрядно было домешано эфира: горький свежий аромат деревьев Адири окрасился его опротивевшим пресным запахом. Но после эфиросферы это был воздух рая.

Лётчик отдышался и полез за картами.

Элис уверенно держал угол кабрирования, и угол обзора рос. Лётчик настраивал бинокль, сверялся с картами и показаниями приборов и напряжённо всматривался в горизонты, задёрнутые пологами дождя. Судя по всему, точка входа оказалась малоудачная. Западный край Адири. До чёртова Синлапа несколько часов пути по стране бурь. «Слишком опасно, – думал лётчик, торопливо перелистывая страницы офицерского атласа, – нас обоих здорово потрепало. Можем не дойти. Должны же здесь быть другие города! Хотя бы посёлки. Добраться на колёсах будет куда проще…»

– Смотри! – крикнул вдруг Элис, – город!

Триплан сам повернул налево и заложил вираж, спускаясь по огромной полуокружности. Лётчик едва успел взяться за штурвал.

Они поднялись высоко. Отсюда джунгли Титана, омрачённые тенью гигантской тучи, походили на тёмный океан. Стройной чередой шли волны холмов. Листва на их гребнях тревожилась, и по океану пробегали длинные косые полосы глянцевого мерцания.

– Город! – радовался Элис, – город нашли! Я полосу вижу! А-э-ро-дром! Парень, пошли вниз! Пошли вниз, я тебя прошу! У меня сейчас винт отвалится. У меня элероны заклинило. У меня все стрингеры болят. Парень, ну пожалуйста!

Лётчик усмехнулся. Элис, конечно, преувеличивал: получив серьёзные поломки, он бы орал как резаный и уж точно не ходил бы виражами.

Но им действительно пора было вниз.

Теперь и лётчик различал вдалеке вырубки, рассёкшие море лесов, а ещё проспекты и здания – прямые линии и прямые углы, бесспорные следы приложения человеческих рук.

Элис весело мчался к безымянному городу. Лётчик предоставил триплану полную свободу. Сам он тем временем безуспешно пытался найти город на карте и всё больше сомневался, что правильно определил местоположение точки входа. Возможно, они находились гораздо южней, чем он счёл ранее.

Дождь усиливался, превращался в ливень. Элис заявил, что намок и хочет в ангар. Лётчик небрежно ответил, что только от Элиса зависит, как скоро он там окажется – и мощное ускорение вдавило его в спинку кресла. Лётчик расхохотался. В кабине воняло эфиром и рвотными массами, он страшно устал, был неимоверно грязен, но всё равно находился в превосходном расположении духа. Близился конец пути – и этого, малого пути, и пути большого. С Титана лётчик намеревался стартовать к неподвижным звёздам.

Он представил, как техники безымянного аэродрома станут изумляться его безумию, и засмеялся снова.

В конце концов город на карте он всё же нашёл.

Город назывался Ган.

…Лётная полоса местного аэродрома оказалась настолько же хуже раннайской, насколько Северный Раннай уступал великолепному Торнасуку. В сущности, это была уже и не полоса. Даже на сжатое поле возле венерианского хутора садиться было удобней. Покрытие полосы разбивали широкие трещины, она утопала в грязи и терялась в траве. Здания далёких терминалов смотрели слепо и казались совершенно безлюдными.

Лётчик выругался. Напрашивалась мысль, что аэропорт заброшен. Предстояло пешком добираться до Гана, по распутице и под проливным дождём, а прежде того найти сухое место для Элиса и для себя, потому что перед таким марш-броском нужно было отдохнуть хоть немного. Сильней всего удручало отсутствие горячей воды.

И в тот момент, когда лётчик подумал о бане, Элис подвернул колесо шасси. Очередная колдобина оказалась слишком широкой. Триплан развернуло на сто восемьдесят градусов и отнесло в сторону, в глубокую яму. Послышался жуткий треск, похожий на треск костей.

Лётчик похолодел.

Он висел на привязных ремнях. Перед носом, в серой мгле дождя жалко махал элисов винт. Самолёт косо стоял в яме на краю полосы и молчал.

– Элис… – неуверенно окликнул лётчик. Сердце грохотало от ужаса. – Элис!

Корпус триплана заскрипел, разразился диким скрежетом и застонал навзрыд.

– Элис, что с тобой? – Лётчик стал торопливо отвязываться. – Элис, скажи что-нибудь!

Ответом был ещё один мучительный стон – и молчание.

Лётчик выскочил из кокпита, обежал яму по краю, прижал ладони к ещё тёплой алюминиевой обшивке на носу.

– Элис, очнись! Элис!

Самолёт тяжело покачнулся. Двигатель его затих, медленно стал замирать винт. Почти спокойно триплан произнёс:

– Я сломал лонжероны. На левом нижнем.

Лётчик выдохнул и сел прямо в мокрую траву. Дождь хлестал его по непокрытой голове, заливал лицо и ледяными пальцами пробирался под комбинезон. Ужас встряхнул, как хороший кофе, он ещё не прошёл совсем, поэтому холода лётчик не чувствовал.

– Я-то думал, всё совсем плохо, – пробурчал он.

– Всё очень плохо, – несчастным голосом сказал Элис.

– Но не совсем же. Можно починить.

– А кто? Кто чинить будет? – судя по голосу, Элис чуть не плакал. Лётчик испугался, что у него в придачу к лонжеронам потечёт масло. – Здесь же никого нет! Пусто!

– Ничего, – ободряюще сказал лётчик. – Я найду кого-нибудь. Пойду в город. Там должен кто-то найтись.

Но Элис при этих словах содрогнулся. Проволочные расчалки заскрипели и взвыли.

– Парень, – сказал триплан тихо, с выражением глубочайшего ужаса, – если ты меня здесь оставишь, я заржавею и сгнию. Очень быстро.

Лётчик закусил губу.

– Я же обещал, что тебя не оставлю, – сказал он. – Мне только в город сходить надо. Я тебя парашютом накрою.

– Я стою в болоте! – крикнул Элис и снова всхлипнул: – Что мне с того парашюта…

– Вытащим тебя из болота.

– Ты меня не вытащишь. Во мне весу две тонны. А сам я не выеду. Почва мягкая, буксую я.

– Одеяло подложим. Выедешь. Давай-ка не тянуть, а то правда размокнешь.

Лётчик решительно встал и принялся за дело.

Дело шло тяжело. От голодовки, тошноты и усталости он ослабел. Природой лётчику дано было крепкое телосложение, но сейчас руки и ноги его были как ватные. Он злился. Он даже прикрикнул на Элиса, когда тот начал выть, что у него болит сломанное крыло. Не до игр было. Элис слишком любил играть в телесность – у него постоянно что-то болело, чесалось, мёрзло и затекало. Лётчик знал, что он просто напуган.

Колёса шасси медленно вращались, вымешивая мягкую почву. Одеяло тонуло в ней. Мотор надрывно взрёвывал, Элис с натугой подавался вперёд – и снова падал. На пятой попытке упал и лётчик. Его опять начало мутить. Содержание эфира в атмосфере Титана было всё же слишком высоким. В сочетании с высокой влажностью это сводило с ума. Элис ныл-ныл, потом умолк и только честно старался выбраться. Дождь безжалостно молотил его по крыльям и лётчика – по плечам.

Последние силы таяли. Глаза вместе с дождевой водой начинала заливать мгла.

Лётчик впервые подумал, что, возможно, здесь его путь будет окончен.

Лётчик лежал навзничь, а Элис склонялась над ним.

Она звенела и переливалась, мерцала и дышала – призрачная, но тёплая. Её кости, мышцы, сосуды и жилы были созданы из света и пели. Глаза её смотрели с любовью. Она была самой нежностью. Её безмерная красота не слепила, а притягивала.

– Лети ко мне, – сказала она хрустальным шёпотом, – лети, не задерживайся, лётчик.

Лётчик улыбнулся Элис, и её образ стал расплываться. Синие глаза на белокожем лице показались синими облаками, плывущими по светлому небу, по серебряному небу неподвижных звёзд…

Лицо Элис изменялось.

Кожа темнела, по ней пролегали морщинки. Выцветали глаза. Ярко-синее платье становилось заношенным тряпьём. Горе утраты захлестнуло лётчика горькой волной, в отчаянии он потянулся к Элис, пытаясь вернуть её, и вдруг окончательно потерял.

Он лежал навзничь на траве, промокший и грязный. В пелене измороси вдали блёкло алели крылья Элиса, а над лётчиком склонялась старуха, замотанная в дождевик поверх ветхого тёплого пальто.

– Очнулся! – торжествующе сказала она. – Ну всё, теперь не уйдёшь.

– Что? – пробормотал лётчик.

Старуха выпрямилась и поправила платок. Переступила по грязи ногами в тяжёлых мужских сапожищах.

– Хорош валяться, вставай, – велела она. – И так простуду уже схватил, поди. Пошли. У меня печка топится. Каши наготовила я сегодня на роту, как знала. Пошли, пошли! – и она потянула его за рукав.

Лётчик перекатился на живот, не без труда поднялся на четвереньки и посмотрел на Элиса.

Элис стоял чуть одаль, на лётной полосе, посреди большого целого куска покрытия.

Не в яме. Не наискосок, упираясь в траву краем здорового нижнего крыла и топя шасси в грязи. Нет, Элис стоял прямо и на твёрдой дороге. Более того, у него работал двигатель, на половинной мощности, как положено перед рулением. Вид у триплана был напряжённый и, похоже, испуганный.

– Как?! – только и выговорил лётчик. – Элис, ты… сам?

Над ухом хрипло расхохоталась старуха.

– Поехали, – повторила она. – В сухости разбираться будем.

Она повела пилота и самолёт не к ангарам, а к полуразрушенному зданию терминала. В ангарах, по её словам, не осталось ни одной целой крыши, все текли. Часть стены терминала обвалилась, постройка выглядела ненадёжной, и всё же старуха уверенно направила Элиса под навес, образованный остатками второго этажа. Лётчик хмурился, глядя на кирпичную крошку, но возражать не решался.

Триплан нервно хихикал и пытался пошутить насчёт того, что мало какой самолёт видел терминал изнутри, разве что такой, который падал прямо на крышу.

– Помолчи, – велела ему старуха и обратилась к лётчику: – Вот дело! Теперь идём ко мне. Тебя согреть надо. Эх, нечего у меня выпить! Тебе бы мужику в самый раз было… – она махнула рукой. – Зато вода горячая есть.

– А я? – робко скрипнул Элис.

– А ты тут подождёшь, – сурово ответила старуха, и самолёт смолк. Кажется, он её боялся. Лётчик мог только изумляться происходящему. Но он чувствовал себя настолько вымотанным, что не задавал вопросов.

Он забрал из Элиса сумку с одеждой, похлопал триплан по фюзеляжу и зашагал следом за старухой.

Старуха жила в паре километров от бывшего аэропорта, в большом доме, тёмном от влаги и времени. Хозяйкой она оказалась на диво крепкой, в одиночку управлялась с целым хутором. Глаза разбегались – столько было вокруг хлевов и сараев. Из конуры вылезла мокрая собака и залаяла на лётчика. Издалека ей долгим мычанием ответила корова.

– Старая корова-то, – пожаловалась хозяйка, – а новую где возьмёшь… Старая не родит, да и быка не найти. Что делать, ума не приложу. Лучше бы коз завела. И корову, и овец бы заменили. И молоко, и шерсть.