355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ольга Онойко » Море Имен » Текст книги (страница 6)
Море Имен
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 21:20

Текст книги "Море Имен"


Автор книги: Ольга Онойко



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Вы не имели даже косвенного доступа к делу Сокола Шершукова, – заметил Летен.

– Его фамилия была Шершуков? – спокойно уточнил Алей. – Я не смог бы это выяснить предельным поиском. Но вы были рядом и вы помнили о человеке по имени Сокол, которого кто-то когда-то застрелил.

– Вот как? – с интересом сказал Летен. – Значит, личное присутствие создает вам… своего рода доступ?

– Да, – ответил Алей. – Как иначе я мог бы взламывать Пределы незнакомых людей?

…По спине полз холодок. Алей положил листок с грубой схемой на стол и крепко сцепил пальцы, скрывая нервную дрожь. Нет, он не боялся Воронова, но ловил себя на каком-то изумлении: этот грубый человек, могучий как танк, был пугающе умён. «Всё правильно, – напомнил себе Алей. – У него же целая империя… бизнес-империя, и он идёт в политику. Он очень умный и очень хитрый. Надо быть осторожней». Он покусал губу и отвёл взгляд.

– А самому себе вы взломали Предел? – полюбопытствовал Летен.

– Нет.

– Почему?

– Мне больше нравится естественный способ, – устало ответил Алей. – Он экологичней. Итак, вам требуются мои услуги как лайфхакера?

Летен помолчал, глядя куда-то сквозь Алея.

– Я правильно понял, что знание кода ни к чему меня не обязывает?

– Да, так.

– Тогда ищите, Алей Веселин. Я с благодарностью приму этот подарок. От меня что-нибудь требуется?

Алей пожал плечами.

– Только некоторое время не отвлекать меня. Не задавайте вопросов, пока я не скажу, что уже всё. Хорошо?

Летен кивнул.

Он сел и скрестил руки на груди – Летен Воронов, огромный, страшный, рано постаревший, видевший самую грязную тьму и самый высокий свет. Человек, которому доводилось стрелять не только веселья ради. Во время поиска Алей не успел понять все полученные данные, но сейчас на грани осознания смутно брезжило – Сокола Шершукова убил киллер, и нанимал того не Воронов. Причину, по которой это убийство не давало Летену покоя, Алей не видел и уже не искал. Хватало понимания, что кого-то ещё Летен, бесспорно, убил, причём своими руками. Возможно, многих.

Человек, ставший подарком судьбы для доброй, славной Поляны.

Человек, чей образ в проекции на ассоциативную атмосферу был странно огромен – Алей никогда не встречал подобного.

Человек, с которого он уже два раза стартовал цепочки и всякий раз находил нечто пугающее.

На очереди был Предел.

Алей уже не верил, что за Пределом Летена окажется всего лишь министерское кресло. Это было бы слишком… просто. Очевидная, понятная, логичная вершина чиновничьей карьеры. Воронов не из тех, кто довольствуется простым успехом.

Но что тогда?

Алей смотрел на Летена неотрывно, словно загипнотизированный: ловил ассоциации, смутные ощущения, подсказки. В поиске Предела самым сложным было правильно настроиться на человека и не перепутать великую истинную цель с каким-нибудь малым, но горячечным желанием. Соображения клиента тут могли только помешать: люди, далёкие от Предела, часто даже не догадываются, чего на самом деле хотят.

Летен спокойно ждал.

Расслабленная рука его лежала на подлокотнике кресла. Под безупречно чистой манжетой серебрился браслет часов, похожий на танковую гусеницу.

Короткая молния-озарение пронеслась и сгинула среди теней: примета, догадка.

«Уже второй раз, – подумал Алей. – Опять танки. Он в танковых войсках служил, что ли? Больно здоровенный для танкиста…» – и спросил:

– А вы в армии в каких частях служили?..

– Десант.

«Понятно», – подумал Алей; ничего ему не было понятно.

Он повернулся к компьютеру.

Профессия у Воронова в самом деле была рабочая, диплом заочного юрфака ничего не менял, Алей вообще подозревал, что диплом просто куплен по какой-то необходимости. Ум, уверенность в себе и природная сдержанность заменяли Летену воспитание – там, где оно требовалось.

Времени хватало. Не было нужды торопиться и беспокоиться. С лёту найти код Предела невозможно в принципе, слишком это сложная и богатая смыслами штука. Если на первый взгляд зацепок нет вообще – это тоже нормально, это значит, что нужно продолжать настройку, потому что нет резонанса…

Алей закрыл глаза.

Ничего.

Ничего, кроме танков.

«Хорошо, – решил он, – танки так танки. Стартуем с них».

Армия. Война.

Гражданское население.

Гражданская война…

«Господи, ужас какой», – мелькнула мысль, хотя промежуточная ассоциация сама по себе ничего не значила.

Сила. Огромная грозная сила.

Власть.

«Пожалуй, можно было начинать прямо с власти», – подумал Алей и открыл соответствующую страницу энциклопедии – так проще было уйти куда-нибудь по ассоциациям.

История. Возможность совершить нечто великое и войти в историю.

Алей кликнул по случайной ссылке: открылась страница о каком-то перевороте, справа мелькнуло видео – по улице города шли танки…

…И внутренний экран вспыхнул снова – там, позади глаз. Словно кто-то нажал на кнопку, включая проектор.

Тяжёлые солдатские сапоги впечатываются в брусчатку.

Знамёна реют над площадью.

Вот высокий зал, озарённый ярким, режущим глаза светом; ряды поднимаются амфитеатром, зал полон, забит до отказа, люди стоят в переходах, но те, кому досталось место в рядах, тоже стоят. Они слушают, не дыша. Впереди, под незнакомым сверкающим гербом, на трибуне – тот, кто говорит…

Небо, светлое бесконечное небо распахивается над утренним городом. С дальних аэродромов поднимаются истребители, чтобы в урочный час пронестись горделиво над торжественными колоннами демонстраций.

Портреты на стенах.

Портреты на стенах домов, огромные, многометровые.

Лица людей на улицах под портретами – невыразительные, непроницаемые: глаза опущены, опущены уголки губ. Рядом другие люди – с гордо поднятыми головами, ликующие, счастливые.

Интернет, обмелевший точно река: бесконечные объявления «сайт закрыт». Обрезан доступ к заграничным ресурсам.

Беззвучно – в ассоциативном потоке не бывает звуков, если только лайфхакер не слеп, – читают новости диктор с телеэкрана и диктор из окошка телеканала онлайн.

Сделано заявление.

Принят закон.

Воля народа.

Родина.

Алей вздрогнул. Звука по-прежнему не было, но он мог чувствовать интонацию – будто бы осязать. С такой торжественностью слово «Родина» в новостях не произносили уже четверть века.

Поляна Родина посетила с визитом… помощь детям… международная обстановка…

На телеэкране Поляна шла через парк, улыбаясь радостной, чуть смущённой улыбкой, осторожно спускалась по мраморным ступенькам, подавала кому-то руку. Голос за кадром, восхищённый и подобострастный, лился чистым мёдом. Репортаж был о Поляне Родине Вороновой, супруге…

Алей очнулся.

Он чувствовал себя так, будто упал и ударился затылком. Голова гудела, в глазах всё двоилось и плыло, тошнота подкатывала к горлу. Некоторое время он не мог сообразить, сидит или лежит навзничь. Потом он не без труда выкарабкался из кресла и встал перед компьютерным столом, низко опустив голову – так было легче дышать.

В норме предельный поиск не вызывал особых эмоций, но то, что Алей пережил сейчас, не было нормальным поиском. Он припоминал: на форуме кое-кто утверждал, что видит картины, но этому не особо верили. Визионеры почти всегда вскоре бросали лайфхакинг. Теперь Алей понимал, почему. «Нет уж, – повторял он, судорожно встряхиваясь и нарочито глубоко дыша, – нет уж, если так дальше пойдёт, я тоже брошу это дело. Это, извините, для здоровья вредно. Здоровье дороже». Встрёпанный хвост свесился с плеча, волосы полезли в рот, но стоило поднять руку, чтоб убрать их, как комната пошла кругом; Алей пошатнулся.

– Вы в порядке? – донёсся откуда-то издалека знакомый голос.

Тот голос, который Алей Обережь слышал – будет слышать – по всем каналам телевидения и радио.

Тот, которому стоя внимали люди в высоком зале.

Обладатель голоса поднялся и шагнул к Алею, готовый подхватить его, если он упадёт.

– Вы меня просили помолчать, – с долей иронии сказал он и продолжил уже серьёзно, – но, по-моему, случай не тот. Воды? Скорую?

– Нет.

– Уверены?

Алей нащупал за собой кресло и рухнул в него.

– Я… всё в порядке. Слишком… я перенапрягся. Немного. Не беспокойтесь. Извините.

– Дело ваше.

Застывшим взглядом Алей уставился в монитор. Нужно было что-то сказать… что-то сделать, закончить работу, в конце концов. Он ведь толком не вычленил ещё фрагменты кода из цепочки. Из дикого, пугающего видения, которое пришло ему, трудно было что-либо вычленить.

Нужно было поблагодарить за заботу. Повернуть голову и посмотреть в лицо.

Пусть даже не в лицо, если в лицо ему смотреть – выше сил.

Просто повернуть голову в ту сторону, где стоит он, Летен Воронов.

Вождь.

Диктатор.

Отец народа.

Алея бросило в ледяной пот.

Он всегда полагал, что это метафора, но сейчас зубы у него действительно застучали, а рубашка на спине стала липкой. Видение было слишком ярким – во много раз ярче первого, недавнего, с электричкой и озером в тумане, – очень ярким, очень долгим и страшно реальным. «Я должен, – лихорадочно метались мысли, – я должен собраться! Моей помощи ждёт сам Летен Истин! Сейчас… сейчас, скорее, я найду код, я расскажу, объясню!.. и он встанет… он позаботится обо всех, он поднимет Отчизну с колен!»

– О Господи, – вслух сказал Алей и закусил пальцы левой руки, – правая легла на мышь. Губы пересохли. Подводило живот, всё тяжелее подкатывала тошнота, но хотя бы голова перестала кружиться.

– Ляна! – окликнул гениальный лидер страны, – принеси водички, пожалуйста! Или соку какого, если есть.

Он был здесь, рядом, в одном шаге, в этой тесной квартирке, сам Воронов!..

– Сейчас, а что? – донеслось с кухни. – А я тут курочку запекаю.

– Ты умница. Чего-то Алею Веселину нехорошо.

– Ой! – вскрикнула Поляна и мгновенно появилась на пороге с пластмассовым кувшином и чашкой. – Алик! Ты чего? Что с тобой?

Алей механически протянул руку. Пальцы тряслись. Поляна бережно придержала его ладонь своей, помогла донести чашку до губ, он отпил глоток, второй пролил на подбородок. «Спасибо», – произнёс беззвучно; мелькнуло лицо Поляны – забавное, с приоткрытым ртом, испуганное и озабоченное.

Поляна Родина, верная спутница и первая помощница, крепкий тыл великого человека и великая его любовь…

…и Алей очнулся во второй раз.

Было тихо.

В форточку задувал ветер, шумели деревья в сквере. Малышей со двора увели обедать. Алей сидел за компьютером, держась за мышь как за последнюю надежду, и тупо смотрел в монитор, а Поляна и Летен смотрели на него – выжидающе и тревожно.

Алей глубоко вздохнул и плотно закрыл глаза.

Нужно было успокоиться и подумать.

Нужно было думать очень быстро.

Он определил срок в один час и промахнулся: код, контуры которого уже различал Алей, был слишком длинным и сложным, на него требовалось втрое больше времени.

Только Воронов не должен был его получить.

Его самореализация, его счастье, его предназначение и высокая цель, пусть они потрясают величием на страницах учебников и исторических монографий – но не в этом мире!

Слишком туго придётся миру, у которого он потребует исполнения своей мечты.

«Что же делать, – мучительно размышлял Алей, – что же делать… Я же всё ему объяснил, чёрт меня подери, он всё знает про код и Пределы. Что, просто взять и отказаться? Это же Воронов. Он способен давить людей танками. Он из меня вытрясет всё, что ему надо. Я должен что-то сделать… как-то ухитриться сделать так, чтобы Предела он не достиг».

Как?

Придумать фальшивую кодовую цепочку? Прямо здесь, сейчас. Разве мало Алей видел цепочек? Даже если фантазия откажет, можно вспомнить чью-нибудь чужую.

«Но он же всё равно пойдёт к цели!» – в отчаянии подумал Алей. С помощью лайфхакера или без оной, Воронов не остановится и не сдастся. Пусть дойти у него один шанс из миллиона – даже свалившись на полпути, он успеет сотворить много зла.

Есть ещё один выход.

Пределов два.

Второй, нижний – это дно неудачи, ниже которого не может упасть человек. За ним лежит область смерти. Можно показать Воронову путь ко второму Пределу – и уберечь от него мир.

Но Поляна…

Для неё это означает страшное горе и жизнь, полную страдания, потому что никогда, на вершине власти или в грязи ничтожества, – она его не предаст.

«Нет, – решил Алей. – Я не имею права этого делать. Значит, нужна фальшивая цепочка».

Потом ему пришла мысль получше.

– Летен Истин, – медленно проговорил он, допив воду из чашки, – прошу прощения за беспокойство. Я увидел ваш Предел. Это нечто весьма впечатляющее. Думаю, вы и сами это предчувствуете.

Глаза Поляны возбуждённо загорелись. Воронов усмехнулся.

– Вы неординарный человек, – на всякий случай Алей польстил вождю ещё раз. – Эту задачу у меня не получится решить в один приём. Она мне… очень интересна. Дайте мне неделю. Через неделю я опишу вам все фрагменты кода, которые сумею найти.

Воронов подумал.

– У меня много дел, – сказал он. – Позвоните мне в четверг, – и положил на стол визитку. – Я вас приглашу к себе. Полагаю, ваше рабочее время нужно оплатить.

– Н-не стоит, – испуганно промямлил Алей.

– Не волнуйтесь, – сказал Воронов так спокойно, что Алей мгновенно смирился.

Поляна наморщила лоб.

– Надо бы стол выдвинуть, – сказала она.

– З-зачем? – ошалело спросил Алей, подумав, что он так и заикой станет.

– Курочку кушать! – строго сказала Поляна. – На кухне сесть негде.

– А… да…

Воронов посмотрел на часы.

– Время есть, – весело сказал он, – оценим Полянину стряпню, Алей Веселин?

– Да… к-конечно.

– Командуйте, – добродушно продолжал Воронов, – куда стол ставить.

– А тут… на середину комнаты вот.

Воронов переставил стол легко, как бумажный, принёс из угла табурет. Поляна улыбнулась и ушла на кухню, оттуда донеслось постукивание крышек, позвякивание приборов, потёк аппетитный аромат… «Господи, – думал Алей, – меня же трясёт. За одним столом с ним сидеть. Я свихнусь. Нет, погоди, он ещё никто, то есть он ещё не тот Воронов, он просто человек…»

Летен негромко засмеялся.

– Знаете, – сказал он, – чем дольше я на вас смотрю, Алей Веселин, тем больше я в вас верю.

Проводив их, Алей лёг на тахту навзничь и закрыл глаза.

Он не смог оценить поляниного мастерства – жевал её кулинарный шедевр как бумагу. Все его мысли занимал Воронов. Летен сидел напротив, неторопливо, со вкусом ел, улыбался щебечущей Поляне, – а Алей видел его изваяния на площадях и его портреты на небоскрёбах.

То, чего не должно случиться.

Теперь он вспоминал первый за сегодня поиск, который стартовал с Летена, ещё почти ничего о нём не зная. «Неправда», – пришёл тогда ответ. «Всё ясно, – зло думал Алей. – С поиском будущего всегда так: ответ чёткий, но понять его можно только тогда, когда будущее уже настало. Я искал причину дурного предчувствия, она была в будущем, я фактически пытался строить из себя предсказателя… Нострадамус несчастный. Предчувствие было – у меня, и врать придётся – мне. И не врать, а обманывать. Причём с самыми подлыми целями… Я должен отобрать у человека мечту. А как иначе?.. Господи, как мерзко-то».

Он перевернулся на бок и подложил руку под голову. В форточку дуло, ноги мёрзли. Алей заполз под плед и сжался в комок, обняв колени.

Тошно было, хоть кричи.

«Хорошо, что я неделю себе выгадал, – угрюмо заключил он. – Со страху сейчас такого бы наплёл!.. Воронов… он хуже, чем умный – у него чутьё. Он мне поверил не тогда, когда я ему про красноярские его подвиги рассказывал, а тогда, когда я увидел его Предел и задёргался… А ведь он сказал, что идёт в политику. Господи, да он уже сейчас знает, зачем идёт!» Снова и снова в памяти прокручивались реплики Воронова; неприятно томило под ложечкой. «Сначала он сказал, что с благодарностью примет подарок, – вспоминал Алей, – а потом вдруг решил мне заплатить. Это не из-за того, что я заговорил о сложности задачи. Воронов решил, что я ему нужен. Как ищейка. Поляна, дурочка! Во что ты меня впутала?! Господи, за что мне это… Нет, я должен. Должен справиться. Я уже знаю, что делать. У меня есть неделя».

На этом мысли кончились. От усталости клонило в сон, но нервы ещё звенели от напряжения, и заснуть не удавалось; Алей лежал в полудрёме, полуоцепенении. Слух обострился, звуки с улицы и из соседних квартир казались оглушительно громкими и отдавались эхом в пухнущей голове.

Кто-то шёл к подъезду от гаражей.

Больше под окнами никого не было, ни детей, ни бабушек. Одинокий путник не торопился – наверно, никуда не спешил. Вот прохрустел под его каблуками гравий, вот они застукали по асфальту… Что-то в звуке шагов казалось знакомым, словно Алей уже прислушивался к нему тысячу раз – так, что запомнил походку. Он напрягся, пытаясь различить, что же в его памяти так живо откликается этим шагам.

Путник остановился совсем рядом.

Не стукнула дверь, не скрипнула рассохшаяся скамейка у подъезда, не зафырчал мотор машины. Человек просто стоял под окнами.

А потом хлынул внезапный, радостный летний дождь.

Он забарабанил по козырьку окна, по густой листве; в форточку полетела мелкая морось, стукнула в стекло ветка. Разом стало намного холоднее, но Алей, наоборот, перестал мёрзнуть. Тяжёлое оцепенение отпустило его, проснулось любопытство, и он подошёл к окну посмотреть, кто там внизу.

Но двор был уже пуст.

На воскресенье Алей постановил отложить все мрачные мысли и мировые проблемы. Близилась сессия, надо было писать курсовую. К тому же сложные расчёты и структурирование больших массивов информации как ничто другое успокаивали нервы и способствовали ясности сознания.

В субботу вечером он зашёл на лайфхакерский форум и оставил в закрытом разделе вопрос: что думают собратья о случаях, когда человек опасен, а после взлома обещает стать ещё опаснее? Как должен поступить истинный лайфхакер, столкнувшись с таким клиентом?

Он уже дал себе ответ на этот вопрос и не собирался менять мнение. Ему просто очень хотелось поддержки от своих. Алей никогда не видел этих людей – ни Джейка Семнадцатого, ни Минамото Дейрдре, ни Сержанта, – даже не знал, как они выглядят и как их на самом деле зовут, но они были ему дороги. Так дороги хорошие книги, которые можно закрыть и никогда не открывать больше, – они всё равно навсегда сделались частью твоей жизни.

Привычки собратьев Алей давно изучил. В закрытом разделе не приветствовались короткие реплики, под болтовню отвели другие места; в воскресенье завсегдатаи форума будут размышлять, а в понедельник мало-помалу начнут появляться ответы.

В понедельник Алей собирался прогулять консультацию и поговорить с мамой об Инее.

Разговор предстоял тяжёлый, и вдвойне тяжёлый из-за того, что у самого Алея ситуация переменилась. До явления Воронова он всерьёз думал забрать братишку к себе. Не разводиться же, в самом деле, матери с отчимом, их браку всего полгода, им ещё предстоит притереться друг к другу. Шишов не умел обращаться с детьми, тем более – с непростыми, замкнутыми мальчиками на пороге взросления. Опасно было оставлять Инея с ним, у парня могли возникнуть серьёзные психологические проблемы. Пусть о привольной жизни Алею придётся забыть, пусть нельзя будет оставить девушку на ночь, зато Инька сможет дышать свободно.

Но если за Алея возьмётся Воронов…

«Если он захочет, чтобы я на него работал… – думал Алей. – Я, конечно, попробую выкрутиться. Попробую найти выход. Но если не получится – тогда Инька должен быть как можно дальше от меня. И Инька, и мама, и Шишов. Нельзя, чтобы им из-за меня грозила хоть какая-то опасность».

…Вечером в воскресенье он лежал в постели, закинув руки за голову, и размышлял. День, заполненный расчётами, действительно помог собраться, теперь мозг работал как компьютер.

Алей собирался поставить Воронову ложный Предел.

Каждый человек способен достичь Предела. Чаще всего этому мешают укоренившиеся в сознании стереотипы – стандартная разметка мира, – и привычный образ успеха, который путают со счастьем. В разметке самой по себе нет ничего дурного, изначально это адаптационный механизм: поиск пристанища в беспредельном непредсказуемом космосе. Но там, где один находит точку опоры, другой хоронится в пещеру. В пещере относительно безопасно, просто и даже комфортно, пусть снаружи бродят дикие звери, а внутри маячит призрак голода – зато не нужно изобретать колесо, строить пирамиды и лететь на Луну…

Чем больше стереотипов человек оценивает критически, чем меньшую власть они имеют над ним, тем он ближе к тому, чтобы переступить Предел самостоятельно. Это ещё не всё, но без этого вообще ничего не получится. Фрагменты кода, которые находит лайфхакер при взломе, процентов на тридцать состоят из идей и образов, идущих вразрез с привычной для клиента понятийной разметкой.

На эти тридцать процентов Алей намеревался сократить цепочку.

Зато оставшиеся семьдесят должны были быть настоящими, и, как положено настоящему коду, затрагивать глубинные струны души и отзываться в сердце… «Поляна знает, как должна выглядеть цепочка, – думал Алей, – я ей рассказывал, что код вызывает сильные эмоции, она сама через это прошла. Она женщина, любящая женщина, она будет допытываться у Воронова, что он чувствует… Ещё и поэтому нельзя его разыгрывать с фальшивой цепочкой. Он слишком умён».

Оставшиеся семьдесят процентов…

Алей задремал и продолжал размышлять в полусне. Мысли текли своевольным потоком. Ещё двадцать или тридцать процентов кода – то, что помогает разрешить внутренние конфликты, найти точку покоя в самом себе. Чему служит остальное – загадка. Можно было бы, наверное, выяснить, если собрать статистику и провести исследование, но никто не горел желанием заняться этим большим и ненужным делом. Да и знания для такого труда требовались колоссальные… запредельные… Запредельное. В самом начале Алей представлял Воронова в министерском кресле? Вот и отлично. Большая власть и большая ответственность – именно то, чего жаждет его душа. Не имея ключа для выхода за грань привычного, он ничего не нарушит в течении событий, не изменит мир и не совершит государственный переворот.

Минамото Дейрдре когда-то излагала свои мысли о коде Предела. Она рассказывала, что в буддийских монастырях практиковались медитации: полгода на обдумывание каждого понятия из коротенькой мантры. Полгода неустанных размышлений об одном-единственном слове – этого хватало, чтобы перебрать все стереотипы, связанные с ним осознанно или неосознанно и выйти, наконец, на свободу. Так те, для кого просветление и было настоящим запредельным счастьем, достигали его. «Естественным путём код можно получить в странствиях по миру или в медитации на один предмет, – писала Дейрдре, – это непредсказуемо. Погоня за сильными впечатлениями, изучение философии, личная терапия – ничто из этого не увеличивает шансы. Пусковой механизм у каждого свой. Мы выступаем катализатором реакции. Возможно, если бы мы поняли, как работает наш собственный ассоциативный поиск, мы разобрались бы и в природе Предела».

«Если бы мы поняли, как устроена Старица!» – вспомнилось Алею; голос Ворона Вежина прозвучал где-то в стороне, в дремотной дымке.

Доступ к Старице.

Выход за Предел.

«Интересно, – подумал Алей, – люди, достигшие Предела, умеют выходить к Старице?..»

С этой мыслью он уснул и видел во сне туманную реку, едва приметную тропу вдоль берега и мерно колышущиеся вершины деревьев на фоне неба, затянутого облаками.

Ночью снова шёл дождь – наследил по обочинам лужами, смыл с листьев первую пыль. Белые высотки сверкали, переливая друг другу один ослепительный жидкий блик. В Новом Пухово зелени было меньше, чем в Старом, молоденькие деревца вдоль дорог едва прижились. Ясный воздух, расчерченный чёрными проводами, звенел в вышине. День выдался ветреный, солнечный и какой-то чужой; Алей медленно шёл мимо частых, пустых в будний день магазинов и думал, что скажет матери.

К его приходу мама нарядилась, точно ждала не родного сына, а кого-то едва знакомого. Даже волосы уложила. В юбке из панбархата и синей кофточке она притулилась за кухонным столом на табурете – сидела боком, смущаясь, маленькая и потерянная. На стене тикали большие деревянные часы, в окно светило солнце, и видно было только солнце, небо, крыши соседних домов. Двадцатый этаж… Кухня у Шишова была просторная и светлая, и вся квартира – светлая, полупустая, какая-то казённая. «Это мне так кажется, – думал Алей, – потому что не нравится мне здесь». Он сидел на жёстком диванчике напротив матери, смотрел на неё и всё никак не мог начать разговор.

Потом Весела встрепенулась и попыталась Алея накормить – не то вторым завтраком, не то ранним обедом, – но он отговорился тем, что к нему приходит Поляна и каждый раз стряпает целыми кастрюлями. Ему не хотелось есть в доме Шишова. Мама Поляну знала и любила, и, услышав про неё, успокоилась.

– А как твоя новая девочка? – спросила она, наконец. – Весна, кажется?

– Осень. У нас всё хорошо.

– Жениться не собираетесь?

Алей хмыкнул, опуская глаза.

– Вроде нет.

– Да, – согласилась мама, – тебе рано ещё, надо институт закончить. А я подумала: ты хорошим отцом будешь, Алик. За Иню как переживаешь…

– Маленьких обижать нельзя, – сказал Алей. – Мама, пойдём погуляем, а? Сейчас хорошо: тепло, ветер… Развеешься немножко.

Та закивала.

– Конечно, Алик. Хорошо.

Выйдя из подъезда, Алей немного растерялся. В Старом Пухово за каждым домом раскидывался сквер, достаточно большой, чтобы гулять в нём полчаса, а если направиться через дворы, да примоститься где-нибудь на укромной скамейке – целый день мог пролететь незаметно… Здесь вокруг были только магазины. Не по магазинам же гулять.

Мама взяла его под руку и медленно пошла по тротуару к дальней автомагистрали.

– Мама, – сказал Алей, почему-то испытывая неловкость от звука своего голоса, – а как у вас с Шишовым?

– Его Лёва зовут, Алик.

– Хорошо, – покорно повторил Алей, – как у вас с… дядей Лёвой?

– Всё нормально… – уронила мать, глядя прямо перед собой.

– А если честно?

– Это нормально, Алик, попервости ссориться. Мы с твоим папой, бывало, тарелки били…

Алей приподнял брови.

– Ты, мама? Била тарелки?

Весела прикрыла глаза и улыбнулась тихо, чуть мечтательно.

– Папа. У него присловье было: «развод, тарелки пополам!» А мама Зуря его как то подначивать стала, что ему слабо. А я заодно с ней. Так он схватил тарелку и… – она засмеялась.

– А ты бабушку мамой называла?

– А ты не помнишь?

– Нет. Наверно, маленький был.

– Да уже не маленький. Она добрая была, как мама. А мои мама с папой, твои другие бабушка и дедушка, они ведь умерли давно. В Воронеже. Я тогда только в институт поступила. Я всё хочу на могилки съездить. Сначала вас с Инькой нельзя было одних оставить, теперь вот Лёва…

– Что?

– Хочет со мной поехать, а на работе всё времени нет. Вот отпуск будет, поедем.

– Одну не отпускает?

– Не отпускает…

– Вы часто ссоритесь?

– Нет… Лёва, он очень… хозяйственный, строгий, как он сказал, так и будет, а я всё… несерьёзно как-то. С папой твоим всё у нас как-то несерьёзно было, весело… Господи, Алик, как я его любила!

Она остановилась. Алей осторожно взял её за плечи, повернул лицом к себе. На глазах матери блестели слёзы. В муке приоткрыв рот, она покачивала головой, точно не верила во что-то, представшее взгляду. Алей обнял её крепко, прижал к груди, тихонько баюкая.

– Не могу, – шептала она, спрятав лицо на его плече, – не могу, любой разговор на него сворачиваю, от этого и Лёва сердится…

– Ну что ты, мама…

– Я ведь, – она порывисто вскинулась, нашла его взгляд, – я ведь заупокойную службу по нём заказала, хоть он и некрещёный был и неверующий. Всё мечусь, мечусь – как же его забыть… Плачу, Бога молю. Сил никаких нет. Пока с вами была, с двумя, как-то в делах, в заботах утихало сердце, и ты, Алик – ты так на него похож стал. Бывало, посмотрю на тебя и Ясеня вижу.

Алей закусил губу. Мама дрожала как в лихорадке, и он пожалел, что повёл её гулять, а потом подумал – в доме нового мужа, где она изо всех сил старалась держать себя в руках, она бы не решилась рассказать о своих тревогах. «Да что ж это такое, – загрустил он, – всё наперекосяк…»

– Он мне стихи посвящал, – сбивчиво шептала Весела. – «И пламенем счастья, и сталью печали клянусь – никогда я тебя не оставлю». И оставил… Это так всегда, когда со стихами.

– Мама…

– Я на исповеди была, – торопливо продолжала она, точно боялась, что не успеет выговориться. – Батюшка говорит – грех, грех, что я о нём так думаю, надобно покойника отпустить, только Бога молить за грешную его душу.

Алей вздохнул.

– А я… до сих пор… – исчезающим шепотом продолжала Весела. – Ведь как вчера он еще здесь был… до сих пор, веришь, не верю, что умер… такие, как он – не умирают… До сих пор люблю его как живого!

Алей отвёл взгляд. Снова прижал маму к себе, стал гладить по голове, по узлу волос, пронзённому шпильками, по тёплой шее.

– А с Шишовым как же? – печально спросил он. – Я думал, ты его… Я поэтому тебе и советовал замуж выходить.

– Я…

Она вдруг умолкла и отстранилась. Вытащила из сумочки платок, зеркальце, стала вытирать расплывшуюся подводку, облизывая уголок платка. Лицо у неё сделалось сосредоточенное и знакомое-знакомое: совсем малышом Алик любил смотреть, как мама наводит красоту у зеркала. Рядом с зеркалом висела бронзовая чеканка: колдунья с чашей огня. В молодости мама была красивая, точно как та колдунья… и сейчас тоже – красивая.

Алей молчал. Ждал.

– Раньше так не было, – сказала мама грустно, но уже спокойно. – Пойми, Алик… Я, наверно, привыкла, что Яся ходит в походы, и мне казалось, где-то глубоко внутри казалось, что он всё ещё в походе и однажды вернётся. Вот я и тосковала… не очень сильно. А как замуж вышла, стала жить с мужем – каждая мелочь, каждое слово напоминает, что это не он, что его больше нет… Лёва меня любит, он всё терпит, но я и сама понимаю, что нельзя так.

– Мама, зачем ты за него вышла? – тихо спросил Алей. – Ты же его не любишь.

– Ах, сына… – она прикрыла глаза, – налюбилась я на своем веку. Это ведь больно, милый, очень больно, особенно когда… вот так потом… Пусть теперь меня – любят.

Алей ничего не ответил.

Обратно они шли молча, и только у самого подъезда Алей спросил:

– А как Иня?

– Иня на классный час пошёл, скоро придёт, принесёт отметки… Ты знаешь, Лёва сказал, что он сорвался и больше так не будет.

– Кому сказал?

– Мне.

– А Инею?

– А что? – удивилась Весела, – Иня маленький… Знаешь, тут и я виновата. Я всё время перед Лёвой о Ясе рассуждала, довела человека до трясучки, а тут вдруг Иня ту же песню запел… чужой ведь сын, пасынок, Лёва старается ему отцом быть, и вдруг такое отторжение.

Алей помрачнел.

– Он извинится?

– Кто?

– Лёва. Перед Инькой.

– Ты что, с ума сошёл, – мать заморгала от удивления; веки у неё были припухшие, глаза покраснели от недавних слёз. – Взрослый человек, должен быть авторитетом…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю