Текст книги "Делла-Уэлла"

Автор книги: Ольга Ларионова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– Мы же забыли про сибилло!

Лронг покачал головой:

– Тогда поторопись – он лукав и мстителен.

– Флейж, сопровождай его! – велела принцесса.

Ких обхватил своего товарища за плечи, рванулся вперед – и в следующий миг они уже стояли под щелястым навесом тюремного двора.

Стражники, заходясь оглушительным, неестественным храпом, лежали кто где, словно одурманенные мгновенным наваждением. Единороги, намертво прикованные к воротам, валялись кверху копытами. Полосатый дым вздымался невысоким столбом и расплывался кольчатым облаком.

Но ни сибилло, ни его сквернообразного шурушетра не было нигде.

XI. Мольвь-стрела

Мона Сэниа сидела на сухой траве совсем не в молитвенной позе, опустив подбородок на скрещенные руки и устремив взор ничего не видящих в действительности глаз прямо на солнце. Неслышно подошел Лронг с пучком курчавой синеватой травы, заткнутой да пояс, и невольно замер, пораженный способностью этой загадочной женщины не бояться прямого взгляда на божественное светило. Как раз в эту минуту облака разошлись, и ничем не замутненные лучи, казалось, согрели безжизненное тело, распростертое у ног принцессы.

– Благодарю тебя, всесильная, – прошептал Травяной Рыцарь, – теперь я спокоен – ты вымолила у солнца малую голику света, которая вечно будет сопровождать моего отца на ледяном пути…

– Да, да, – рассеянно откликнулась она. – Подожди немного, я сейчас.

Она нырнула в привычно раскрывшийся люк и тут-же показалась обратно с каким-то пушистым белым свертком. Она встряхнула его, и почти невесомый белоснежный ковер – дар землян ее Юхани – раскинулся на пыльной траве. Нечаянно забытая в нем маленькая погремушка в виде серебристо-голубой звездочки, неуверенно звякнув, откатилась к ногам великана. Мона Сэниа вздрогнула и инстинктивно отвернулась, чтобы не выдать чрезмерности своего отчаяния.

Когда она снова нашла в себе силы повернуться к Травяному Рыцарю, усопший узник уже лежал на ковре, усыпанный сизыми завитками нетленника. Лронг коснулся лбом его сложенных иссохших рук, потом резко выпрямился и запахнул края белого полотнища.

– Я готов, – просто сказал он, поднимая на руки запеленутое тело. Невозможный Огонь вот-вот погаснет, значит, анделисы уже покинули Травяной Приют.

– Идем, – просто сказала мона Сэниа, приближаясь к нему и с трудом дотягиваясь до его плеча.

– Постойте! – зазвенел голосок Таиры, и девушка, спрыгнув на землю, побежала к ним от корабля, протягивая что-то на ладони. – Я не знаю, как это у вас, но у нас на Земле когда-то полагалось заказывать молитвы… от-пе-вать. Кажется, так. А у тебя, Лронг, наверное, нечем заплатить. Вот, возьми!

И она протянула ему сияющую жемчужину – подарок шамана. Травяной Рыцарь несколько секунд стоял неподвижно, глядя на заплаканное личико с маленьким подбородком и высокими скулами, на котором размазанные дорожки слез не приглушили розового свечения, точно такого же, как и у драгоценного шарика, перекатившегося на его громадную серую ладонь, но жесткий профиль чужедальней принцессы нетерпеливо заслонил от него огненный ворох растрепанных до неприличия волос, и непостижимое чародейство мгновенного переноса через ничто растворило перед ним душистый полумрак анделахаллы.

Здесь ничего не изменилось – все было точно таким же, как и несколько часов назад.

– Скорее обратно! – крикнул Лронг, поспешно опуская свою ношу на ворох увядающей травы. – Анделисы еще не посещали этот Приют, они могут появиться тут в любой миг!

– Но почему…

– Не медли!

Пришлось не медлить.

Отирая мгновенно выступивший на лбу липкий пот, Лронг перевел дыхание и прислонился спиной к упругой обшивке корабля. Ему вдруг пришло на ум, что он уже воспринимает этот летающий девятиглавый терем почти как собственный дом, а суровых, хоть и молодых воинов в странной, наглухо застегнутой одежде как собственных братьев, давным-давно загубленных по воле проклятого властителя, который сам именовал себя Оцмаром Великодивным, но чье имя чаще упоминалось – разумеется, в темных углах, подальше от чужих ушей Оцмаром…

Он не успел произнести про себя то оскорбительное и не всем понятное прозвище, за которое даже не заточали в колодезную темницу, а скоренько и бесхлопотно, связав по рукам и ногам, закапывали в землю живьем. Смуглая сухая ладонь легла на его запястье, и требовательный голос повторил:

– Но почему мы не можем встретиться с этими анделисами?

– Они не хотят этого. А их желание – закон.

– Но если они ни с кем из тихриан не встречаются, то кто же знает их истинные желания?

– Спроси об этом сибилло, моя повелительница. Я просто не знаю. Так было всегда, и это первый и наиглавнейший закон Тихри. Любой, кто преступит его, будет проклят, как это случилось не так уж давно с тем, кто правит на нашей дороге.

Мона Сэниа уже привыкла к тому, что свою страну аборигены почему-то называли «дорогой».

– Ты говоришь о Полуденном Князе? – переспросила она.

Травяной Рыцарь кивнул

– А нельзя ли поподробнее?

Лронг оглядел сгрудившихся вокруг него дружинников, пожевал губами, словно прикидывая – говорить или все-таки не стоит? Может, и не стоило, но на чужой дороге трудно тем, кто не знает ее колдобин. Скрипнув влажной спиной по обшивке корабля, он опустился на землю и свесил громадные лапищи между колен. Никто не последовал этому примеру – все остальные приготовились слушать его стоя.

– Собственно говоря, история эта короткая, потому как известны только ее начало – и то, к чему все пришло, а это, сами понимаете, еще не конец. Так вот, еще при отце нынешнего князя Отногуле Солнцеликом на нашу дорогу снизошло довольство и сытая благодать. Может быть, урожаи были обильнее, чем прежде, а может, сосед по левой дороге, Аннихитра, еще не лишился рассудка и не пытался тревожить наши границы разбойничьими набегами. Так или иначе, жить стало спокойнее, столицы княжеские становились все богаче, а где богатство – там разврат и беспутство. Отногул уже был староват, а сибилло при нем состоял вот этот, которого при дворе не стеснялись в глаза называть пнем замшелым. Одним словом, когда появился наконец у Отногула поздний наследник, те из княжеских приспешников, что были помудрее, своих чад убрали от двора подальше. Но наследный княжич, ясное дело, рос при отце – и при всех его шлюхах, колдунах и фиглярах. Ничего удивительного, что при всеобщем баловстве он уже к пяти годам обнаружил свой характер, преломить который не под силу было даже его собственному отцу. Говорят, мальчишка и дюжины слов не знал, только «хочу!» – и пальцем в желаемое. Получал, естественно, все. Но однажды он захотел… анделиса.

– А как же он мог показать на него пальцем, если анделиса никто не видел? – не удержалась Таира.

– Мальчик уже в пять лет прекрасно сидел в седле, и как-то путь его пролег мимо анделахаллы. Он спросил, что это за странная конура без окон, ему, на беду, объяснили. Он потребовал анделисов с разноцветными рукавами, не зная, что такое почтение, он на всю дорогу смотрел как на сборище игрушек для себя. Но тут он впервые наткнулся на глухое неповиновение. Он приказывал – но его повеление не выполняли. Кого-то он там, говорят, не то собственноручно задушил, не то зарубил… Не помогло. Да тут еще и старый князь вмешался, впервые стал наставлениями донимать. Княжич терпел-терпел, а потом дождался Невозможного Огня, проскользнул мимо стражи, а может, и подкупил ее. Одним словом, он добрался до Травяного Приюта, когда там как раз появились анделисы. Что там произошло, никто не ведает, – говорить о том запрещено и по сей день, но только нашли молодого наследника без памяти среди мертвых тел, и на груди у него… я бы не поверил, если бы этого не видел мой отец, – на груди у мальчика означился след «поцелуя анделиса»!

Великан замолчал, переводя дыхание после столь длинной речи. Слушатели же пребывали в легком недоумении.

– Прости, благородный рыцарь, – решилась наконец принцесса, – но смысл этого иносказания нам неясен.

Лронг поднял голову и пристально посмотрел на нее:

– Может быть, у вас это называется как-то по-другому, но, по тихрианским легендам, анделис, целуя человека, переносит в него каплю собственной крови. И с этого мига в человеческой крови зарождается бесплотный и незримый анделис, который подчиняет себе того, кто до самой смерти будет уже только видимостью, оболочкой. Неистовый дух поселится в нем, подчиняя его какой-то одной цели и делая его несокрушимым в своей одержимости.

– Ну, у нас это не называется никак, потому что у нас просто нет анделисов, – констатировал Эрромиорг. – А одержимые встречаются во всех мирах, и от них везде одна беда.

– А говорили – анделисы добрые, – недоуменно протянула Таира. – Что ж плохого, если кто-то с таким хорошим духом в печенках будет наводить порядок на вашей земле?

Великан как-то встревоженно глянул на нее из-под кудлатых бровей, покачал головой:

– Ты еще слишком молода, дитя, и не знаешь, что у каждого солнечного луча есть тень, как у каждой весны – зима. Они разделены временем или расстоянием, по лишь для поверхностного взора. Неистовая доброта – такое же зло, как и иссушающее летнее солнце, не затеняемое время от времени живительными тучами. И потом, добро, творимое только для себя, нередко оборачивается горем ближнему.

– Ха! – вскрикнула девушка. – Задача решается элементарно: нужно только всем анделисам войти в людей, и все будут хором творить добро. Глазом не моргнете, как у вас будет рай на земле… то есть на Тихри.

– К сожалению, твоя легкая и беззаботная мысль витает далеко от истины, златокудрое дитя. Непреложный закон гласит, что анделис, отдавший каплю своей крови, неминуемо погибает…

– Жалко, – искрение вырвалось у Таиры. – Я думала, все духи бессмертны. А что еще? Ты не договорил.

– Да, есть и еще… Тот, кто отмечен «поцелуем анделиса», может сотворить немало добра. В сущности, Полуденный Князь так и поступал, когда набирал пограничную стражу, возводил дома для смердов, раздавал погорельцам снедь, наводил новые мосты и закладывал бесчисленные фундаменты под следующую весну. Да что говорить – Дорога Оцмара стала самой богатой и безопасной на всей Тихри… Это так. Но вся беда в том, что тот, кто носит на себе знак анделисова проклятья, может нечаянно встретить женщину, в теле которой, так же, как и у него, будет жить невидимый анделис. И это напасть безмерная, потому что не будет преград, которые удержали бы их от нечестивого союза!

– Здрасьте вам, – снова не удержалась Таира, – два товарища по несчастью – и почему бы им не сочетаться, особливо если законным браком?

– Потому, что от соития двоих проклятых, несущих на себе «поцелуй анделиса», рождаются самые жуткие твари, когда-либо обитавшие на пашей Тихри. Ледяные локки, джаяхуудлы, шурушетры, смрадные секосои – все это детища подобных браков. Возможно, и ядоточивые хамеи – отдаленное их потомство. Легко себе представить, что стало бы с нашей дорогой, если бы ее начал заселять таким сатанинским отродьем не кто-нибудь, а собственный князь!

Дружинники незаметно переглянулись. Рассказ Травяного Рыцаря был чертовски увлекателен, но раздражала неуловимость той грани, которая разделяла в нем реальную историю княжеской вотчины Оцмара и нагромождение легенд и суеверий, к которым тут, наверное, относились вполне серьезно; но для джасперян, озабоченных поисками собственного ненаследного принца, знакомство с местным фольклором было, мягко говоря, несколько несвоевременным.

Острее всех это чувствовала сама принцесса. Хотя их появление на Тихри и началось со знакомства именно с вышеупомянутым отродьем, все равно трезвый разум безоговорочно разносил людей и нелюдь на разные стороны бытия: человеческую и магическую. На каждой заселенной планете встречалось и то и другое в самой различной пропорции. Они враждовали, сосуществовали, сутяжничали, побирались друг у друга и, в сущности, друг друга питали. Но на деле почти никогда не заключали брачных союзов, а если это и случалось, то, как правило, приходили к трагическому финалу стремительно и бесповоротно.

– По тому, как процветает твоя земля, – принцесса дипломатично покривила душой – нищета это была, не расцвет, – можно заключить, что все обошлось. И потом, твой Полуденный Князь так далеко, что его история вряд ли поможет или помешает нам в отыскании ребенка.

– Да, он далеко, – глухо подтвердил великан. – Но его руки дотягиваются до любого, каким бы расстоянием и временем он ни был бы отделен от княжьего двора. Сегодня эти руки дотянулись до моего отца.

– Прости, – быстро проговорила мона Сэниа, осознавая жестокость своей бестактности. – Я никак не думала, что твой отец мог быть замешан в дворцовых интригах…

– Он и не был замешан. Он был слишком мудр и великодушен. Но те, кто окружал старого Отногула, кто подтирал рукавами его тарелки и заплетал в косички хвосты его рогатов, благородством не отличались. Узнав о случившемся, они, долго не рассуждая, решили выкрасть наследника. И выкрали.

Мона Сэниа едва удержалась от того, чтобы пожать плечами, – обыкновенный дворцовый заговор, что ж тут такого?

– Но вот тут мой отец не остался в стороне. Он поднял верные Отногулу отряды и освободил мальчика. Заговорщики даже не успели объявить кого-нибудь новым князем, как уже все было кончено. Отногул расправился с ними жестоко, но иначе было и нельзя: его здоровье от всех волнений окончательно пошатнулось, и в любой миг он мог отправиться в княжескую анделахаллу. Оставлять же сына в перебесившейся своре не стал бы никто на его месте. И свору по его приказу перебили.

Огромные и неуклюжие пальцы Травяного Рыцаря подбирали с земли травинки и соломинки, которые превращались в тугой жгутик. Таира следила за их движениями с преувеличенной сосредоточенностью, высунув кончик языка. Скюз, видя такое внимание, невольно покусывал губы.

– Последние годы старого князя были самыми безмятежными, – как говорят у нас, на ласковом солнце и телеги не скрипят. На дороге Отногула ничего не скрипело. Но вот анделисы унесли его душу по ледяному пути в бессолнечные долины мрака, и священная звезда княжеской власти перешла в руки мальчика.

– А старый Отногул умер своей смертью? – как бы невзначай бросил Сорк.

Великан покачал головой:

– Это может знать только солнце – оно видит все от начала дороги до ее исхода. Князь, как всегда, запрягал свою колесницу, но молния вырвалась и поразила его. Было ли это случайностью? Если кто-то и виновен, то он наверняка унесет свою тайну в ледяной край.

– Молния – это лошадь, то есть единорог? – спросила Таира.

– Молния – это молния. Иногда князю помогал придворный колдун, но тут его почему-то не оказалось, и первое, что сделал молодой правитель, – сослал сибиллу сюда, на самый кончик хвоста нашей дороги. И тогда мне посчастливилось: от скуки он решил взять себе ученика, а так как я был самым младшим сыном, которому никогда не достался бы отцовский караван, я попросился к опальному чародею на испытание. Тот признал меня ни к чему не годным – ни к волшбе, ни к предсказаниям, но согласился научить меня простейшему врачеванию. Думаю, что тут он польстился на сытный стол моего отца, – ведь за освобождение сына Отногул сделал его трехстоялым караванником с жалованьем алыми перлами и кормлением с восьми полей…

Несмотря на серьезность и в какой-то степени трагичность повествования, Таира едва удержалась, чтобы не фыркнуть. Она заслонила рот ладошкой и шепнула стоявшему сзади Скюзу:

– Трехстоялый – это что, стоящий на трех ногах?

Рассказчик то ли услышал, то ли догадался о смысле ее вопроса:

– Когда наши караваны останавливаются, то согнать их с места могут только солнцезаконники, получившие недоброе предзнаменование, или стражи по доносу. А вот стоялых караванников никто не смеет поторопить. Трехстоялый – это самый вельможный из всех, он имеет право стоять на одном месте три раза по тому сроку, который потребен женщине, чтобы выносить ребенка от зачатия до рождения. Три преджизни.

– Впервые встречаю такую меру времени, – задумчиво проговорила мона Сэниа. – Похоже, что к человеческой жизни у вас когда-то относились с уважением.

– Отголоски старого, доброго матриархата, – предположила Таира.

– Жизнь человека уважают у нас и сейчас, – возразил Лронг, – и недешево ценили тогда, когда молодой князь (он сначала рьяно, как и следовало ожидать от проклятого анделисами, взялся за дело) начал строить, разглаживать дорогу, переправлять в весенний край несметные запасы еды. Но через пять-шесть преджизней стало ясно, что он строит не только дома и мосты, целые сонмы смердов, оторванных от своих караванов, были согнаны на восход…

– Прости, уважаемый, – как бы мимоходом спросил Сорк, – а не покажешь ли, где это восход?

– Это знает каждый ребенок, – нетерпеливо отмахнулся Лронг, никак не выказывая удивления перед таким наивным вопросом. – Мы все идем на восход а иначе куда же?

И он своей огромной рукой твердо указал на запад.

– А! – только и сказал Сорк, похоже, у него на этот счет зародилась какая-то мысль.

– Да, так вот. Оказалось, что в весеннем краю строятся диковинные дворцы, с воздушными мостками, висячими садами, бесчисленными башенками и воротцами… Сказочные чертоги, в которых невозможно жить – заблудишься. Но ничего, молодой властитель имеет право на такую блажь, хотя, видит солнце, слишком много хлопот для будущей столицы, ведь и ей положен предел в пятистояние. Но еще дальше на восход князь велел насыпать громадную гору – в основе лежал природный холм, который он приказал поднять в высоту и придать ему вид громадной невиданной твари наподобие лягушки болотной, обратившей свою морду на солнце. Князь собственноручно начертал план сооружения на высушенной коже молодого гуки-куки, с тем, чтобы на голове этого земляного гада, словно корона, поднялся маленький пятибашенный замок.

– Твой принц – романтичный юноша, – заметила Таира. – Сколько ему было, когда он взошел на престол?

– Шестьнавосемь преджизней, – отвечал Лронг, не подозревая, что вызовет всеобщее недоумение столь диковинным числительным.

Таира через плечо оглянулась на Скюза – юноша, уже привыкший к загадкам чужих миров, сориентировался на ходу и незаметно показал ей восемь пальцев, а затем еще шесть. Она сердито насупилась – о шайтаний хвост, неужели сама не могла додуматься, что тихриане, у которых всего четыре пальца, не смогут считать на десятки!

– Молодец, – шепнула она своему спутнику, – возьми с полки пирожок.

Теперь недоумевать пришлось Скюзу, но девушка не снизошла до разъяснения смысла любимых прабабушкиных поговорок.

– Мой рассказ подходит к концу, – со вздохом продолжил Травяной Рыцарь. За все добрые деяния народ моей дороги вознес молодого правителя до небес, дивясь его мудрости и благостному вдохновению. И за всем этим как-то прошло мимо всех, что мало-помалу ласковый и приветливый юноша принялся уничтожать все семейства, хоть как-то причастные к его похищению, от мала до велика. Не только знатные караванники, заподозренные в соучастии, – лекари и стража, челядь и даже уличные ворожеи, нечаянно оказавшиеся в тот день у княжеского дворца, все друг за другом представали перед княжеским судом то за путешествие без фирмана супротив солнца, то за оставление поста, то за недонесение о воровстве, то за несбывшееся предсказание… Ты говорила о ценности жизни, о мудрая моя повелительница, – да, никого из них не раздвоили, кроме моего старшего брата, но сослали на весенние поля, где приходится работать по колено в талой воде и под палящим солнцем, которое за одну преджизнь успевает превратить кожу в сплошной бородавчатый нарост… Углубившись в учение, я ни о чем таком не слышал, пока до меня не дошла весть, что отец собирается на княжий суд. Нет, его ни в чем не обвиняли – он сам обратился за справедливостью. Оказалось, что, когда наш караван перешел на новое стояние, нам предоставили не восемь, а только четыре поля на кормление, затем – два, а потом ни одного. Отец продавал накопленное поколениями добро, чтобы удержать своих людей от разбоя, но долго так продолжаться не могло. Он отправился к Полуденному Князю, но вместо зала Правосудия его привели в длинный пустой коридор. На противоположном его конце виднелась пища, а в пей, освещенная яркими четырехсвечниками, – клетка с детенышем гуки-куки. Некоторое время отец терпеливо ждал, как вдруг зверек отчаянно заверещал, и тогда стало видно, что сверху в клетку опускаются длинные сверкающие лезвия…

Таира невольно вскрикнула.

– Может, не надо?.. – тихонько проговорил Скюз.

– Продолжай, – холодно велела принцесса. – А ты, девочка, можешь удалиться.

Таира вздернула подбородок и не тронулась с места.

– Мой отец бросился вперед, – продолжал Лронг, – но орудия чьей-то злой воли продолжали делать свое дело. Когда он добежал и хотел уже было взломать решетку, несчастный детеныш был уже мертв. И тут откуда-то сверху раздался голос: «Что же ты не поторопился, рыцарь Рахихорд? Что же ты не поторопился?..»

– Голос? – переспросила девушка. – А может, это был вовсе и не князь?

Великан только печально усмехнулся:

– Мой отец, не выносивший жестокости и понявший, что княжеского правосудия он не добьется, бросился из дворца, вскочил на своего рогата и помчался назад, в тот город, где он оставил свой караван. Тут его и схватили – за то, что ехал по Великой Дороге, оборотясь спиной к солнцу без специального на то фирмана. А старший мой брат, даже не ради мести, а из справедливости, как он ее понимал, с небольшим отрядом напал на княжеский монетный амбар, выгреб оттуда все сокровища и, не взяв себе ни мелкой белой жемчужинки, все раздал своим людям… Которые и выдали его, как только кончились деньги. Так что и отец, и брат добились-таки княжьего правосудия… и получили его сполна.

Наступила очень долгая тишина.

– Я не привык к таким длинным речам, – проговорил наконец Лронг внезапно осевшим голосом. – С твоего разрешения, я хотел бы удалиться. Невозможный Огонь погас, и мне нужно обойти немало домов, чтобы в них не осталось никого, брошенного без еды, воды и анделахаллы.

– А кроме тебя это некому сделать? – сухо спросила принцесса.

– Послушников Травяного Приюта всегда мало, – устало проговорил великан, подымаясь на ноги.

– Но тебе ведь теперь незачем соблюдать свой обет, – возразила она.

Великан как-то странно глянул на нее и поднялся на ноги.

– Постой, – вмешалась Таира, – ты ведь ничего не ел со вчерашнего дня!

Он благодарно улыбнулся ей и размашистым шагом направился к городу, легко переступая через орешниковые пеньки.

– Всем отдыхать, пока не придет сообщение из Ракушечника, – распорядилась принцесса.

– Пошли, – легко взмахнув ладонью, словно стирая пыль с невидимой полочки, сказала Таира, не обращаясь персонально ни к кому из присутствующих и поворачиваясь лицом к кораблю. Скюз, ни секунды не помедлив, последовал за ней. – Ты говорил, что можешь не только сам перелететь в любое место, но и забросить туда одну вещь…

– Куда и какую? – послушно отозвался юноша.

– Письмо. Нужно написать папе, чтобы он не волновался, что я жива-здорова, под надежным присмотром и вернусь к первому сентября.

– А что значит – первое сентября?

– Вот счастливчик – он не знает! Совсем коротенькую записку, легонькую как перышко! – прибавила она уже совсем другим, просительным тоном.

– Проблем нет, – ответила за юношу мона Сэниа. – Мы все хорошо помним ваш остров и давно могли бы перебросить туда и письмо… и тебя, если пожелаешь.

– Нет, – мотнула головой девушка, и ее яркие каштановые волосы взлетели, как крылья жар-птицы. – Я нужна здесь, чтобы найти Ю-ю.

– Но поверит ли твой отец, что писала именно ты? – засомневался Скюз. Письмо, пришедшее таким необычным для вашего мира способом… Не лучше ли нам вдвоем на несколько минут вернуться на твой остров?

– Нет, – твердо сказала девушка. – Хватит с меня всяких штучек с вашими перелетами. Очутимся где-нибудь на Сатурне. Я просто подпишу письмо так, как называет меня отец, – этого ведь никто, кроме нас и прабабушки, не знает.

– У тебя есть второе имя? – удивилась мона Сэниа. – И как же называет тебя твой уважаемый отец?

– Царевна Будур, – сказала девушка, ныряя в люк маленького Скюзова кораблика.

Принцесса проводила ее задумчивым взглядом. «А я не ошиблась, – сделала она комплимент самой себе, – есть и у меня что-то от сибиллы. В ней действительно течет королевская кровь».

Между тем Ких и Флейж, не зная усталости, обследовали кабаки и притоны Ракушечника. Шурушетра они уже отыскали – если это был именно сибиллов паук. Что-то вроде амфитеатра с почти отвесными ступенчатыми стенами ограждало овальный участок совершенно вытоптанной земли, на которой разлеглись пять или шесть чудовищных тварей. Различить их было совершенно невозможно, как и сосчитать, – они буквально сплелись в один клубок и ожесточенно грызли свои намордники в братском порыве отъесть хотя бы одну ногу у ближнего своего. Оставалось только надеяться, что сибилло догадался пристроить свое достаточно экстравагантное средство передвижения на эту стоянку.

Шамана обнаружили в третьем от входа в амфитеатр кабаке. В первом и втором наблюдались штабеля мертвецки пьяных жителей славного города, обладателя четырех колодезной тюрьмы, и валяющаяся в изнеможении прислуга, видно было, что сибилло решило наплевать на запреты и перемещалось от одного питейного заведения к другому, не дожидаясь угашения Невозможного Огня.

В третьем слышался нестройный многоголосый гул, который возникает тогда, когда говорящие, не слушая друг друга, пытаются перекричать соседа в садистском стремлении излить на собутыльника свою душу. Джасперяне, в просторных плащах с капюшонами, позаимствованными на тюремном дворе у так и не пробудившихся стражников, с лицами и руками, вымазанными глиной пополам с сажей, бесшумно приблизились к столу и, переведя калибраторы своих десинторов на нижнее парализующее деление, без хлопот лишили присутствующих возможности вмешиваться в ход событий. Обездвиженных таким образом пропойц они без лишней суеты вынесли во внутренний дворик и сложили в свойственном этому городу порядке.

Теперь за столом остался один только шаман в одиночестве, которое трудно было назвать гордым. Усы и брови без единого бантика отмокали в суповой чаше, откуда несло дрожжами и гнилыми персиками; морщинистые серые груди возлежали на блюде со свекольным салатом.

– Эй, твоя сибиллова светлость, – сказал Флейж, подсаживаясь рядом на лавку, не слишком, впрочем, близко, чтобы не замараться. – Не пора ли сменить это свиное пойло на благородные вина из погребов принцессы Джаспера?

– Это пойло… с отмороженным… – Сибилло сделал попытку освободить чашу от присутствия собственных усов и, не перенеся тягот этого предприятия, повалился боком на лавку.

Ких сбегал во дворик и вернулся с кувшином воды. Выплеснув ее на страдальца и смыв таким образом помои с его торса, он наклонился, проверяя его дыхание. Старик еле слышно бормотал, повторяя одно и то же: «Ведьмак двуполый… копытом зачатый… подстилка княжья…»

Вот, оказывается, в чем было дело: спесивый ведун не мог пережить поношения, да еще прилюдного. В комнате возник некто толстопузый, похоже, хозяин заведения. «Расплатись», – шепнул Флейж, и Ких начал перебирать мешочки, висевшие на поясе старика, в поисках жемчужин, которые со всей очевидностью служили здесь деньгами. Но как только шаман почувствовал на своем кошельке чужую руку, он разом поднялся и, дикими глазами озираясь по сторонам, поднял палец:

– Одну! – И снова повалился.

Ких швырнул кабатчику шарик покрупнее, чтобы загладить возможные недоразумения, и мимолетом подумал, что если их пребывание на этой смрадной планете затянется, то придется им повторить подвиг Лронгова брата. Исключая финал, естественно.

Флейж между тем нашел на столе что-то вроде капустного листа и с его помощью принялся приводить шамана в чувство, небольно, но хлестко охаживая его по щекам.

– Принцесса желает тебя видеть, достопочтенный, – проговорил он, когда щелочки мутных глаз снова приоткрылись. – Еду и питье мы гарантируем.

– Сибилло остается, – замотал головой старик. – Сибилло лаяли паскудно и облыжно. Он слыхал.

Костяной палец ткнулся в подбородок Киху.

– Ничего я не слышал, – твердо сказал Ких. – А что слышал, того не понял. А что понял, того не запомнил.

– Рахихорд охальник неутомимый, он тебе напомнит!

– Нету Рахихорда. Отошел в мир иной.

– Что-о-о?

– Скончался. – Для пущей убедительности Ких сложил руки на груди и возвел взор к загаженному потолку. – Почил вечным сном. Приказал долго жить. Отправился к предкам, черт тебя подери, старый хрыч!

– Рахихордушко! – тоненьким голоском взвыл старик и брякнулся головой о стол, на что тот отозвался сочувственным эхом.

Флейж и Ких переглянулись – дело запахло серьезными телесными повреждениями.

– Дедуле пора на что-нибудь мягкое, – сказал Ких, твердо охватывая старческие ребра и делая шаг назад.

Ощутив дружескую поддержку, шаман отреагировал на нее по-своему.

– Наливай поминальную! – скомандовал он, делая попытку еще раз боднуть столешницу и, вместо этого ткнувшись носом в колкую стерню.

Одного взгляда на корабль, в тени которого он столь неощутимо для себя очутился, и на чернеющую поодаль Анделисову Пустынь было достаточно, чтобы вызвать у него похвальное желание протрезветь. Он схватился за голову, зажмурился и забормотал замысловатое заклинание против винного дурмана, причем половина слов не имела смыслового эквивалента на языке Джаспера.

– Где его отпрыск? – сурово вопросил шаман, совершенно очевидно именуя так рыцаря Лроногирэхихауда.

Ких пожал плечами. Тишина вокруг корабля свидетельствовала о том, что бессонная ночь не прошла даром, – дружинники набирались сил в своих отсеках, благо на то был приказ принцессы. Она появилась первая – как всегда, одетая со всей тщательностью, с первого же мига после пробуждения готовая к любым стремительным действиям.

– Так, – отрывисто бросила она; завидев шамана. – Этот здесь. Теперь нужно вернуть Лронга. Мы все время кого-то ищем, кого угодно, только не…

Она мотнула головой, так что тихонечко зазвенел аметистовый обруч, и отвернулась к стене корабля.

– И его найдем, – уверенно проговорил Флейж. – В городе только четыре анделахаллы…

– А мы знаем местоположение только одной!

Шаман встрепенулся, всем своим видом выражая желание посодействовать. Похоже, он чувствовал себя виноватым, что было отнюдь не свойственно его натуре.

– Вознеси сибилло на самую высокую башню, и оно откроет тебе все закоулки этого паскудного городишки, – пообещал он.

Мона Сэниа мгновенно приняла решение:

– Скюз, остаешься на вахте, вместе с Гуен прогуляете крэгов. Ких и Флейж, к той анделахалле, что возле нашей прежней стоянки. Один дежурит у двери, другой осматривает близлежащие дома и улицы. С Травяным Рыцарем не препираться, прямо доставить сюда. Остальные – со мной, на крышу дворца. Я все время буду там. Похоже, придется снова обратиться к красноризцам.