Текст книги "Вечер первого снега"

Автор книги: Ольга Гуссаковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

7

Погода портилась. По небу строем шли облака. Сумрачный, безрадостный свет падал через окно в комнату. Он ничего не скрывал и не приукрашивал.

Сквозь реденькие волосы тети Нади просвечивала старческая розовая кожа, а кокетливая мушка на щеке Альбины отливала чернилами. Крашеный ротик морщился привычной улыбкой. Глаза, как зеркало, отражали лишь то, что видели.

Никогда прежде я не чувствовала себя такой свободной от всего, что говорили и делали эти женщины. А тетя Надя говорила, говорила, Я с полуслова потеряла нить рассказа.

– Ты как хочешь, а такого случая Алечка больше не встретит. Прямо как красное яичко в руки.

– О чем вы, тетя?

– Здравствуйте! Я-то стараюсь, рассказываю, думаю – своя: должно же быть интересно, а она… И когда ты только человеком станешь, Елена!

– Скоро, тетя. В чем же все-таки дело?

– Жених, говорю, Алечке нашелся. Из Москвы приехал. Студент. Все девчонки с ног сбились, а он все к ней да к ней. Понял, значит, оценил.

Алечка сидела рядом, не поворачивая головы. Я никогда не думала, как и чем она живет, а сейчас вдруг почувствовала, как это, наверное, тяжело: жить в роли залежалого товара.

Девчонкой, впервые попав «на выставку» – в городском саду на танцах, – она год за годом «не сходила с витрины». И все напрасно. Приехали сюда. Снова то же. Сотни взглядов и десятки равнодушных рук незаметно и навсегда отняли свежесть. Никто уже не хочет смотреть на уцененный товар… Оттого и головой не повела на слова матери: сама не верит, что на этот раз сбудется.

В дверь резко, коротко постучали. Алечка встрепенулась, рука метнулась по столу в поисках зеркала. На пороге стоял «он». Это я поняла сразу.

Я давно уже заметила, что нигде так не требовательны к стилю одежды, как в маленьком поселке на Колыме. В городе вы можете быть одеты во что угодно. Город многолик, и ему все равно. В поселке вы поневоле будете носить лишь то, что просто и удобно.

Парень был одет под джек-лондонского охотника. И хоть ничего кричащего в его одежде не было, сразу чувствовалось – он здесь новичок. На куртке слишком блестящие «молнии», сапоги не видели тайги, руки не разжигали костров. И странное лицо. Словно тень чего-то знакомого, виденного много раз… Он даже красив, но что-то тревожное прячется в глубине серых глаз. Размах бровей не таит силы. Впрочем, это, может быть, просто от молодости. Ведь он мальчишка.

Тетя Надя без толку засуетилась. Это означало, что на гостя ставка делается всерьез.

– Знакомьтесь! Это моя племянница!

– Лена!

– Вячеслав!

– Вячеслав Кряжев – московский студент, – придирчиво поправила тетя Надя.

– Ну, положим, студент – это еще не профессия и звучит не так, – улыбнулся он. И вдруг я поняла, кого он мне напоминает.

– Простите, а ваш отец не буровой мастер?

Я поймала себя на том, что мне очень хотелось сказать «нашей партии». Но на это я пока еще не имею права.

– Да… Почему вы так спросили?

– Я знакома с ним, а вы очень похожи на отца. Бороды вот только не хватает.

Вячеслав опять улыбнулся. Он улыбался легко и часто, как ребенок.

– Ну, это поправимо. А что, пойдет мне борода?

– Нет, уж лучше не надо! – сказала я. – А вы как сюда попали?

– На каникулы приехал. Отца повидать. Ну и поохотиться, конечно.

Я подумала, что насчет охоты – это для Алечки. Она давно уже смотрела на меня глазами рассерженной крысы. Пусть. Я не собираюсь отнимать у нее «добычу». Тетя Надя тоже забеспокоилась, захлопотала:

– Да что это я – и угощения у нас нету. Уж вы не обессудьте…

– Маман, оставьте, ничего не нужно, – резко сказала Алечка и встала. Она всегда так называла мать: не поймешь, на каком языке, – не по-русски, и не по-французски. Это обращение проводило между матерью и дочерью невидимую черту взаимного недоверия.

Вячеслав чуть заметно улыбнулся. Понял. Видимо, он не глуп. Но хотела бы я знать, что ему нужно у этих женщин?

Он снова повернулся ко мне.

– Лена, простите мое любопытство, но, если не секрет, а кем вы сами работаете?

– Дневальной той партии, где ваш отец.

Даже хорошо, что так случилось. Не будет долгих и ненужных объяснений. У обеих женщин лица вытянулись и стали одинаковыми, как отражение в воде. Вячеслав поднял брови.

Я посмотрела на тетю Надю.

– Да, тетя, я не шучу. Конечно, это не на всю жизнь, получусь – дизелистом стану. Может быть, и дальше учиться буду… Не знаю еще. Пока останусь там. Вам этого все равно не понять, поэтому разговор можно считать оконченным.

– Оконченным! Ишь ты! Всю жизнь о ней заботилась, растила…

– Чесик, идемте гулять, здесь так душно! – скривилась Алечка.

Вячеслав охотно принял предложение. Никому не интересны чужие семейные сцены.

Я тоже решила уйти. Такого чувства полной отрешенной легкости я не испытывала никогда. Мне было совершенно без различно, что еще скажет тетя Надя. Видимо, она это поняла. Мы расстались молча.

Дождя все еще не было. Только серое небо словно прижималось к крышам. Белые сугробы семян на обочинах тоже потеряли легкость, отяжелели и липли к ногам.

Идти домой не хотелось, а больше деваться было некуда. В агентство? Незачем. Все уже сделано и сказано, Вера Ардальоновна, наверное, до сих пор не пришла в себя. Пьет валерьянку (Галочка принесла из аптеки), потом будет пить чай. Калерия Иосифовна молча качает головой.

Дома все на своих местах и все незнакомо. Многое показалось странным, чужим. Твой старый плащ на стене, готовальня, книги. Вещи потеряли ценность воспоминания и сразу стали реальными: у плаща оторван карман, в готовальне не хватает инструментов, книги случайные, у многих нет ни конца, ни начала. Просто старый, потерявший хозяина хлам… Я вынесла все это в коридор.

Завтра на рассвете я снова буду в пути, но сегодня… Телефон на столе, можно просто снять трубку и набрать знакомый номер. Далеко-далеко ответит твой голос. Или голос твоей жены. Только сейчас я вдруг поняла, что это значит: тебя нет.

И не больно. Почти не больно – так честнее. Наверное, совсем эта боль не уйдет никогда. Но звонить незачем, и мне даже не надо приказывать себе не делать этого.

Спать я все-таки не могу. На улице тихо. Небо в длинных полосах разорванных ветром туч. Среди них ныряет луна. В такие вечера всегда тревожно и неуютно. Все сделанное людьми – поселок, электростанция, смутно чернеющая вдали драга – кажется маленьким и непрочным. Зато огромны и непоколебимы сопки.

Нет двух людей, чьи шаги были бы одинаковы. Странно: неужели я и твои шаги успела настолько забыть, что могу спутать их с чужими?

Дверь отворилась без стука.

– Можно?

Взгляд как у больного щенка. Такого не ударит никто.

– Да, конечно…

– Здравствуй, Ленок!..

Это самое трудное – имя, которое принадлежит лишь мне. Все остальное он может отдать другой. Только подаренное в минуту любви имя навсегда останется моим.

– Здравствуй, Вадим!

Знакомый-знакомый жест: рука растерянно трет висок. В уступчивых глазах слезы. Я всегда знала, что ты талантливый артист.

– Я понимаю, мне незачем было сюда приходить…

– Да, незачем.

Мне уже легко. Если бы не слезы! Я даже не знаю, что было бы. Но я не люблю мелодрам.

Слезы тут же высохли. В глазах недоверие.

– Ты серьезно?

– Совершенно. Будет лучше, если ты уйдешь немедленно.

– Хорошо. Но я не вернусь.

– Ты и не возвращался.

– Нет-нет, ты ошибаешься! Если бы ты знала, сколько я передумал, понял…

– И женился на другой. Хватит, Вадим. Мне завтра рано вставать. Я хочу отдохнуть перед дорогой.

– Прощай!

Дверь медленно закрылась. Все. И этой встречи я ждала год?!

Раньше я часто думала: что было после встречи Пер Гюнта с Сольвейг – с той, что ждала всю жизнь? Теперь я знаю: она прокляла его. Минута встречи никогда не возвратит бесплодных лет ожидания.

И в комнате стало совсем пусто. Ее наполняло прошлое. Оно ушло – и ничего не осталось. Только дорога. А что впереди? Давно-давно, когда я была маленькой, отец привез из какой-то экспедиции удивительный цветок. Он был таким синим, что хотелось тронуть его рукой: глаза не верили себе. У цветка было красивое и немного грустное имя – генциана. Отец сказал, что растет он далеко – в счастливой стране Синегории, за многими реками и морями. Почему я вспомнила об этом? Неужели ты существуешь, Синегория?

8

На свете очень мало людей, умеющих хорошо провести воскресенье. Наверное, потому, что от этого дня слишком многого ждут.

Так и у нас на бурах. Чего только не собирались сделать сегодня! И провести волейбольный матч «собашников» и «итээра», и сходить за смородиной, и поохотиться на уток и куропачей.

Но вот уже одиннадцатый час, а все словно вымерло. Только псы ворчат, вызывая друг друга на бой. Но никому не хочется драться. В конец обленившийся Ландыш трется боком об угол «бабьей республики». В глазах у него сонная одурь. Наверное, объелся окурков.

Из домика «собашников» не торопясь вышли Толя Харин и кузнец Митя. Пошли на речку ловить хариусов. Это мне на руку – легче сготовить обед.

– Ребята! Нас не забудьте!

– Ладно-о-о… – доносится с речки.

От нашего домика рыбаков не видно – слышен только сердитый Митин голос (как всегда, «оттягивает» малорослого Толю за то, что тот не идет «на глубь»), взлетают фейерверки брызг, и лают псы.

«Нетрудовое» население уже все собралось на берегу. Здесь же собаки и ребятишки. Даже Ландыш приплелся. Этот бездельник скоро начнет и сырую рыбу есть. Если бы он был человеком, он, наверное, изобретал бы коктейли.

Рядом со мной на жухлой траве лежит Женя. Перед ней учебник с длинным названием. Женя собирается поступать в институт.

Сколько раз уже приходила мне в голову мысль: как у Жени все до зависти просто! Росла в большой дружной семье, училась со своими сверстниками. Наверное, это очень хорошо – учиться вместе с теми, с кем растешь. Мои школьные годы – бесконечная смена лиц. Тетя Надя кочевала из города в город, а я – из школы в школу. Маме было все равно.

После того как она узнала, что отец погиб, она словно перестала жить. Ее дни наполнила суетливая деловая мелочь. Она резала, штопала, шила какие-то никому не нужные переднички и платочки. Глаза болезненно щурились. Она стала бояться шума, света, избегала людей.

Кому тут было дело до того, учусь я или не учусь? Уж, конечно, не тете Наде. Ее беспокоило лишь одно: чтобы я пошла «по приличной дороге». Иными словами, не на фабрику и не на стройку, а только в учреждение.

Да, Жене легче, и дорога ее прямей.

Но почему-то страница в учебнике все одна и та же. Рыжие муравьи давно уже тянутся по ней прерывистой нитью. Потемневшие Женины глаза смотрят в одну точку. Где бродят мысли?

– Лена! А как по-твоему, наш новый начальник хороший человек?

– По-моему, да.

– А почему он к Федору Марковичу на именины идти отказался?

– Ну, этого уже я не знаю… Может быть, Кряжев несимпатичен ему. Он человек нелегкий, сама знаешь. С таким не сразу поладишь.

Женя вдруг резко поднимается. Муравьи удирают врассыпную.

– А Костя говорит, что это я ему нажаловалась! И никто мне не верит.

Именины старика Кряжева – большое событие. О них говорят уже несколько дней. Всем известно, что у Марьи Ивановны припрятана где-то пара ящиков водки, хотя на полках ее «каптерки» давно не видно спиртного. Почему Алексей Петрович отказал старику, я действительно не знаю, но Жене мне хочется помочь.

– Брось! Мало ли кто что говорит… Хочешь, я сама поговорю с начальником?

Женя вспыхнула.

– Не надо! Он еще подумает – испугалась! – «Он», – конечно, не начальник, а Костя.

Поди разберись в Жениных настроениях! Но мне-то не все ли равно?

– О чем, бабоньки, шумите?

К нам незаметно подошел Толя. Он вымок по пояс, но зато в руке полное ведро серебристых хариусов. Теперь он по традиции будет обходить домики, всем предлагая рыбу. Следом за ним – все псы и Ландыш.

– Да мы не шумим, Толя. Просто я подумала, не хватит ли в молчанку играть? Новый начальник вроде бы человек дельный. Пусть узнает про все кряжевские фокусы.

Толя поставил ведро на землю (туда сразу же сунулось полдесятка собачьих морд; он, не глядя, распихал псов ногами).

– Ты здесь новых порядков не заводи! Ишь, что захотела! Начальник-то поживет здесь пару дней, да и на базу утянется. Его, поди, там семья ждет. А мы кашу расхлебывать будем. И что тебе, денег, что ли, жалко стало? Не ты же Кряжеву платишь…

И тут деньги! Везде только деньги… Сразу расхотелось спорить.

Женя, вздохнув, перевернула страницу. Толя, решив, что все в порядке, улыбнулся и щедро «налил» мне в таз рыбы. Именно «налил» – про хариусов иначе не скажешь. А у Жени по странице вновь бегут рыжие муравьи.

…Алексей Петрович появился неожиданно. Вышел из-за домика. Следом трусцой – прораб и запыхавшийся Лева. Видно, «уходил» обоих, а сам такой же, как был. Только глаза сощуренные, злые.

– Вы закрывали скважины на двенадцатой линии Удачливого?

– Я…

Женя встала совсем как набедокурившая школьница. Даже руки держат воображаемый кончик фартука.

– Алексей Петрович! Я знаю, что скважины не добурены! Сначала не видела, потом говорить боялась. А сейчас все равно – пусть хоть уеду отсюда. Это Кряжев делает… И все знают. Он тоже знает, – показала на прораба. Тот улиткой втянул голову в плечи. На минуту все опасливо стихло.

– Женя говорит правду, – подтвердила я.

Не знаю, что заставило меня сказать это. Ведь еще за минуту казалось – все равно. Мало ли какой несправедливости не видела раньше! И вдруг поняла – не могу молчать, не должна. И дело не только в Жениной судьбе, но и во мне самой, в моем завтрашнем дне.

– Это какую такую правду? Старого мастера грязью обливать – это правда?!

Кряжев не говорил – гремел. Кто-то успел предупредить его.

– И кого слушаете?! Девчонок! Дела не знают, а туда же! Вы поспрашивали бы, чему Женьку эту учили, коли она азов не понимает!

Женя невольно отступила на шаг. Казалось, Кряжев сломает ее пополам, как хворостину.

– И все-таки это правда! И незачем сединой обман покрывать! – упрямо повторила я.

Было до странности просто. Только легонький озноб пробегал по коже. Я не боялась, хотя отлично знала, что Кряжев ничего не простит. Я перешла границу облегчающей лжи. На той земле, где я сейчас стояла, была возможна одна правда. Любой ценой.

Алексей Петрович всматривался в лица. Конечно, он отлично знал, что кто-то виноват, может быть, все.

– Вот что, товарищи, ссориться у печки не дело. Двенадцатую линию придется проходить заново. Остальные – проверить. О том, кто прав, кто виноват, поговорим на собрании. Не сегодня. Мне еще надо кое в чем разобраться. Очень прошу до времени счетов не сводить.

Линия рта пряма до жестокости, глаза холодные, светлые. И все-таки… я верю этому человеку, верю, что силу свою он не обратит во зло. Я понимаю: здесь нужна эта сила. Может быть, нужна и жестокость. Но если за ними стоит правда, все будет хорошо.

Прораб Семен Васильевич вопросительно посмотрел на нас, сложил губы трубочкой. Это, мол, что за хитрость? Раньше всегда бывало одинаково: уж коли кто с кем «схлестнулся», дела не откладывают. Чья возьмет. А потом – в «протокольчик». Чисто.

Покрутил от недоумения головой.

– Да… а… Ленушка, а рыбка-то не пригорит?

Я обернулась к печке. И действительно!

–. Смотри, Васильевич, как бы твоя голова не пригорела. Паленым что-то шибко пованивает!

Подошла Любка. Глаза так и рыскают по сторонам – кого бы с кем поссорить. Это она любит. Но сразу поняла: тут серьезное. Притихла, села на чурбан у печки.

Алексей Петрович ушел, вместе с ним Кряжев. Убежал и Семен Васильевич. Женя принялась было рассказывать Любке, что произошло, но махнула рукой – все равно конец.

Любка сорвала травинку. Надкусила, сморщилась – видно, попалась горькая.

– Эх, заварили вы уху, правдолюбцы! Сожрет вас старик – попомните мои слова. Не вы первые. А правды все равно не доищетесь: здесь медведь – судья, а свидетель – тайга. Поди с них спроси.

Улыбнулась вдруг невесело.

– Ладно, девки, вы не слушайте. Это я так. Вожжа под хвост попала.

И уже обычным голосом:

– Слышь, Лен, а начальник-то холостой, говорят? Вот бы такому соколу перья потрепать! С норовом. Не то что наши. Костька тот же, да и все.

– Вот и займись! – зло предложила Женя. – Нам-то до него какое дело?

– Да уж займусь, будь спокойна.

Я разозлилась:

– Чего вы, в самом деле?! Еще поссоритесь ради воскресенья! Что за день такой несносный!

Любка рассмеялась:

– Не будем, не серчай. Кинь лучше рыбки чуток. Здорово поджарилась!

Женя покосилась, подумала, продолжать сердиться или не стоит, и тоже принялась за рыбу.

Солнце уже перевалило за полдень. Скоро вернутся и те, кто пошел за смородиной. Тишина. Ребятишки убежали за речку там, в низине, голубика чуть не в рост человека. У домиков курятся дымки: так же, как и у нас, готовят обед. Наш домик крайний. За ним – крутой бок сопки в мелком березняке и вдоль по речке – непролазная лесная чащоба, где по утрам учатся петь молодые глухари. Мне всегда кажется, что оттуда, из-под темного навеса ветвей, выйдет однажды медведь или лось.

И вдруг что-то действительно хрустнуло, мелькнуло среди ветвей что-то темное. Я быстро обернулась. Из леса не торопясь вышли две лошади. и пятеро людей. Все незнакомые. Геологи, наверное. Но через минуту появилась еще одна лошадь, на которой поверх вьюка сидел человек.

– Вячеслав!

– Как видите… – Он не глядя кивнул. Спрыгнул, упал, поднялся.

Один из геологов, подошел к нам.

– Здравствуйте, товарищи! Вот гостя вам привезли. Ногу он подвернул. У вас тут фельдшер-то есть?

– Есть, конечно. Женя, позови Ганнусю.

Та убежала, оглядываясь на ходу. Я подала Вячеславу руку. Он попытался улыбнуться – не вышло. Сел около печки.

– Вот уж не думал, что так не повезет! Представляете, они из-за меня в сторону от маршрута ушли. Но через этот стланик просто невозможно идти!

Любка толкнула меня локтем:

– Это уж не старика ли сынок? Похож. Пойду скажу им – пусть получают посылку!

Вячеслав удивленно глянул ей вслед: за что она так?

– Не обращайте внимания. У Любы такая манера встречать гостей.

Он ничего не ответил, и только тут я поняла, до чего он устал.

9

Целую неделю у нас только и речи было, что о переезде на ручей Буйно-Рудный. Техники, ходившие туда на разбивку линий, рассказывали чудеса: рыба там – ложкой черпай, лес – вершин не видно, смородина – ведрами собирай, куропаток – тучи. Лева даже уверял, что видел медведя.

Женя тут же его поправила:

– Медвежьи следы. И то старые.

– Ну и что ж? – сейчас же нашелся Лева. – Ты видела следы, а я – медведя. Он ведь не по воздуху летает. А что старые – это ты выдумала, чтобы не бояться.

На рассвете тронулись в путь. Собрались, как кочевники, без суеты и шума. Привязали к нарам чемоданы, чтобы не растрясло. Немного поспорили, чьи домики повезут первыми. Наконец два трактора взяли на буксир «итээр» и «бабью республику». Население по древнему цыганскому обычаю пошло пешком. Мы отправились в чудесную страну ручья Буйно-Рудного.

Опять мне вспомнилась Синегория. Кто знает? Может быть, она там, за крутым отрогом сопки в неведомой долине? Я верю в слова старой песенки: «Кто ищет, тот всегда найдет». Вот сейчас мы поднимемся на сопку, и я увижу синие горы и луга, где цветут нежные генцианы. Почему бы и нет? Разве мой путь не был долог и печален? Но пока надо идти.

Тракторы двинулись низиной по руслу какой-то речки. Наши домики плыли за ними, как современное подобие Ноева ковчега. На крылечке «бабьей республики» тявкала на воду маленькая белая Найда.

Я взяла на поводок Шамана и следом за остальными полезла на сопку. Без собачьей помощи мне это было бы не под силу. Все растянулись по склону, и только Женина легкая фигурка уже мелькала на лысом гребне среди скользящих теней облаков.

Дорога в чудесную страну была трудной, но так и должно быть: к большому счастью никто еще не приходил легким путем…

На гребень я поднялась последней. Сухо шелестели под ногами лишайники, пахло нагретым камнем, сеном и чуть-чуть уксусом. Я не сразу поняла, что этот запах шел от странных, похожих на резиновые зеленоватые губки камнеломок. Они накрепко прилипли к камням – никакой ураган не отдерет.

Но сейчас ветра не было, дышалось легко и удивительно радостно. Сырость, душная болотная прель и комары – все осталось внизу. Там, где течет покинутый нами ключ Удачливый.

Странные названия встречаются порой на карте Колымы! В них вся нелегкая история этого края.

Сначала волчьими тропами пробирались по этим местам старатели, и названия они после себя оставили тоже волчьи: ключ Наган, ручей Фартовый.

Затем пришли геологи и с ними – романтика: на карте появились озеро Джека Лондона, сопки Аида и Вакханка, ручей Наташа и ключ Золотистый.

Позже всех за дело принялись кабинетные схимники, и вот место бесшабашных, озорных, романтических имен заняли вымученные ручей Кристаллический и ключ Феррум.

Название нашей обетованной земли – ручей Буйно-Рудный – мне по душе. Оно явно осталось от прежних романтических времен.

Сопка оборвалась стремительно, точно ее срезали ножом. Обрыв, узкий песчаный язык осыпи в редких оспинках кедрового стланика, а внизу лес, могучий и таинственный, как в сказке. Ручья сверху даже не было видно – так плотно сомкнулись кроны лиственниц, чосений и тополей.

Спускались не слишком красиво, но быстро – кто на ногах, а кто на заду или на боку… Я и не заметила, как очутилась внизу. Было такое ощущение, что лес кинулся мне навстречу и прочно схватил невидимыми руками.

Зеленоватый сумрак расшит блестками солнечных зайчиков. Вокруг особенный аромат не тронутого человеком леса. В нем запахи непроходимых трав, столетних мхов и грибов, которых из года в год никто не собирает. И еще в таком лесу пугающе пахнет зверем. Человек никогда не пойдет по такому лесу напролом: он будет ступать осторожно и подолгу прислушиваться, приглядываться. Мне тоже захотелось оглянуться, но тут откуда-то из-за деревьев долетел голос Любки:

– Левка? Где же твой медведь? Эх, медвежатники бы сейчас навернуть!

Послышался грохот мотора. Это ломился сквозь чащу трактор. Лаяли собаки. Ныли комары. Ничего таинственного не было, как не было и чудесной страны Синегории. Жизнь продолжалась на новом месте, и только.

К вечеру тракторы притащили остальные домики и подстанцию. Строптивые «холостяки» никак не могли облюбовать себе новое место: все им казалось, от воды далеко. Кончилось тем, что домик сам распорядился своей судьбой: оборвал трос и остался стоять как раз поперек ручья. К тому же о камни сломалось крыльцо.

– Ну что, хватит вам теперь воды? – злорадствовала Женя.

«Холостяки». помалкивали.

Домик, конечно, вытащили, а вместо крыльца положили большой плоский камень. Здесь из всех положений выход находят просто.

Как и на прежнем месте, ни один домик не стал рядом с другим. Хоть на дыбы, да не так, как все. Вероятно, бесконечная возможность заселения окружающего пространства действует на людей анархически.

У своего домика Марья Ивановна уже растопила печурку. Всем было известно, что она собирается печь пирожки с капустой. Невиданная роскошь! Злые языки утверждали, что капусту за пол-литра водки привез тракторист Гарька, ездивший ночью на базу за горючим. Конечно, все это делалось ради приезда сына.

В отряде Вячеслава встретили настороженно.

– Что сын, что отец – одна сатана, – говорила Любка. – Не пойму, как старику денег не жалко – тащить сына сюда?

Остальные отнеслись проще. Приехал – значит, надо было, а у нас и своих дел хватает. Вячеслав тоже никем не интересовался. Он и все остальные жили словно в двух разных измерениях.

Про себя я этого сказать не могу. С самого начала я стала здесь своей в самом лучшем смысле этого слова. Наверно, это и дало мне силы уйти от всего, что окружало меня прежде.

А Вячеслав – странный парень. Ехал к отцу, а поглядишь, словно и не рад. Дома бывает редко. Охотник он тоже никудышный: за все время и пары кедровок не убил, да у него и ружья-то своего нет. Но что-нибудь же привело его сюда? Он бродит среди людей, как человек, впервые попавший в лес.

Яша, с которым мы очень подружились, несколько раз пытался «разговорить» Вячеслава, но у него тоже ничего не вышло.

Меня он пока что исподволь приучает обращаться со своим «хозяйством» – подстанцией. Все не так уж сложно, как я думала. Конечно, лишь до тех пор, пока рядом Яша. Впрочем, я и не представляю, что мне в ближайшем будущем придется возиться с этим самой. Все это – потом, а пока – дела сегодняшние, необходимые.

Я раздумывала над тем, как бы нам поудобнее поставить стол, когда в дверь заглянул Вячеслав.

– К вам можно?

– Заходите. Здесь разрешения не спрашивают.

Он повертелся и неуверенно сел на чурбан, заменявший нам табуретку. Спросил раздраженно:

– Лена, может, вы скажете, на каком языке надо говорить со здешними людьми? По-русски они явно не понимают. Спрашиваешь человека, а он только «да» или «нет».

– Так ведь людям понять надо, чего вы от них хотите и кто вы сами. Если б вы хоть что-то делали полезное… Понимаете, это тайга, здесь нельзя иначе.

– А если я приехал просто отдохнуть? Почему никто не хочет понять этого?

«Потому что все чувствуют, что за этим прячется что-то еще», – хотела я сказать, но промолчала.

Он рыскнул глазами по сторонам, нервно дернулся:

– Черт! Сигареты забыл… У вас нет?

– Я не курю.

Про себя я отметила, он уже раза два спрашивал меня об этом.

Он о чем-то подумал. Оглянулся.

– Слушайте, мы здесь одни. Сознайтесь: вы ведь работаете на какую-то редакцию?

– Нет, Вячеслав, я не журналист и быть им не собираюсь. Я только то, чтобы видите.

Как все-таки в нем много отцовского! Да, он наследник, он уже во всем ищет выгоду. Жаль. Мне казалось, что в нем больше наивности, свежести. А так… Кончит институт и пойдет к людям, а что он им принесет? Отцовскую копилку?

– Лена, я не понимаю вас. Как вы живете здесь, ради чего?

В открытую дверь заглядывали сумерки. Вдруг донеслись звуки вальса. Это Яша наладил свой приемник. Пятая симфония Чайковского в тайге. Разве такое можно представить себе в городе?

– Ищу страну Синегорию, Вячеслав, – спокойно. ответила я.

Темная фигура на мгновение заслонила дверь. Вячеслав ушел, не сказал ни слова…