Текст книги "Автостоп и не только (СИ)"

Автор книги: Ольга Ципина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Оливы по бокам дорожки становятся реже, видны окрестные поля. Один пейзаж лучше другого. Какой выбрать? Говорили о том, что работать художнику нужно в перчатках и в противогазе (ну, хотя бы в респираторе). Недурно бы, хотя в реальности не всегда получается. Мои руки знают это.

– Вот это – древний путь из Иерусалима к Красному морю. Тут часто проходят туристы, – говорит Григорий.

Справа небольшой домик. Тот самый, к которому взбегали на холм ряды виноградных лоз. Гриша заходит, говоря: "Подождите минутку, я взгляну, все ли прибрано".

Муж мне: "Вот видишь, когда к нам кто-то идет неожиданно, ты тоже можешь попросить подождать".

Переступая через кустики то ли сорняков, то ли культурных растений и осторожно обходя грядки салата перед домиком, я думаю: "Настоящий отшельник! Я не сплю?..." Говорю мужу: "Знаешь, вот мы можем войти и ничего не почувствовать... Войти к настоящему отшельнику и ничего не заметить. Как, знаешь, на уроке иврита боялась сказать, что люблю Иешуа, а потом думаю: все равно никто не обратит внимания".

Низина в зеленых полях, а за ней – лесистые холмы. Маленькие домики селения на дальнем склоне.

Григорий вышел за нами. Показывает – вот это съедобная трава, годится в салат. Вот это – как шпинат. А ... крапиву можно в суп.

– Хочу поставить забор. А то люди приходят, любопытствуют, стучатся иногда по нескольку раз в день (Ну да, когда в Израиле каникулы... Евреи – люди общительные и любопытные).

Зашли. Довольно пустынная кухня, она же – гостиная-прихожая, чисто, вполне для хижины отшельника комфортабельно. Часовня – узенькая комната, стены сложены из камней без штукатурки, большой крест из деревянных досок. Воздух дрожит, пронизанный невидимыми токами мощного излучения.

На стене – маленькая дарохранительница, треугольная, как скворечник, едва заметно подкрашенная золотой краской. Все остальное просто – стул, стол (т.е., престол). Он объясняет: "Раз в месяц тут служат литургию, приходит священник".

– У нас тут, видите, пусто, нет икон в часовне, потому что Святые дары – как бы оправдывается, объясняя.

Часовня не кажется пустой – наоборот, тут все очень наполнено непосредственным и очевидным Присутствием. Кто бы стал тут смотреть на иконы, когда – лицом к Лицу?

– Мы можем потом тут помолиться. Или вы хотите сейчас?

Лучше бы и сейчас, и потом. И вообще бы отсюда не уходить.

Показывает нам свое жилище. "Вот здесь я питаюсь и сплю. Кровать за перегородкой. Здесь работаю" – совсем малюсенькая каптерка, инструменты на столе. И дух здесь совсем как у нас, не такой космический, как в прочих частях этого дома, не говоря уж про часовню. Да, вот нужное слово – больше всего этот домик похож на космический корабль, который несется сквозь просторы Божьей вселенной на мистическом топливе. Говорю:

– У вас тут в каждой комнате другой дух.

– Вы очень чувствительны.

– Да, есть немножко.

Думаю: а ведь и наше бунгало могло бы быть таким... Но у нас столько вещей, куда мы их денем? И где мы возьмем что-то другое, главное?

Пьем чай, заваренный на дикой траве. Я спрашиваю, трудно ли так жить? Он говорит: да, приходится все время бороться с ленью и со скукой. Это обычно для монахов. Хочется, например, посмотреть новости в Интернете. Бывают мысли уйти, найти себе что-то другое.

– В смысле, чтобы жить в монастыре, со всеми?

– Нет, уехать, найти работу в городе.

Какая бы радуга ни играла в этих стенах, передо мной сидит обычный человек с нормальными, вполне понятными искушениями. Я спрашиваю про его распорядок дня. Может, он правда такой же, как мы?

Рассказывает. Не поняла по-английски, то ли он спит по 5-6 часов, то ли встает в 5-6 часов.

– Иногда 7-8. Ну, вы понимаете, если стараться 5, то получится 6, если решить 6, то станет 7 и т.д. Это как в стрельбе из лука – метишь в середину, а получается где-то рядом. Я думаю, лучше заснуть в часовне на молитве, чем заспаться в постели и встать поздно. Работа – 2-3-4 часа в доме и снаружи на огороде, и иконопись тоже (я видела в лавке монастыря четки, что он делает; он сказал – не покупайте, я вам подарю). Молитва в часовне, чтение Писания – если я в норме, не слишком много сплю или сижу в Интернете – часов 8-8.5.

А это уже нормальный рабочий день. Стяжание Святого Духа – тяжелый труд. Хочется ему сказать, что не надо это все оставлять, что он не зря старается – вон дух какой – но не нахожу слов. И хочется просто молчать, прислушиваясь к этим токам, которые пронизывают меня и все вокруг – дверь в часовню полуоткрыта.

– Тут нет четкого регламента. Каждый день по-разному. Иногда я чувствую, что надо оставить работу и идти в часовню молиться.

– А как вы можете удостовериться, что именно хочет от вас Господь в данный момент: работать, или молиться, или пригласить гостей, как нас сегодня?

– Мы простые люди. Я простой человек. Не нужно слишком много думать. Просто нужно жить перед Богом. Сегодня мы встретились, и я подумал, что это будет хорошо...

– Вы питаетесь при монастыре?

– Нет. Езжу в город за продуктами, в Рамле или Иерусалим. Раз в две недели, с коляской. Всякий раз, как выберусь в город, надо полдня потом приходить в себя. Дух там другой. А вам не трудно ездить в город?

Муж: – Нет, я привык каждый день.

– Недавно меня дантист, грек, пригласил поехать в Мар-Сабу. Там хорошо, но меня там один как начал уговаривать перейти в православие... Говорит, у Игнатия Брячанинова все написано, почему это необходимо...

Я сочувствую. Меня косметичка одно время звала в иудаизм, а вот в католицизм никто не пытался. Мне бы не понравилось.

– А обратно возвращаюсь, стою на остановке в Иерусалиме – подходит мужик, заговаривает – кто ты да что – и давай объяснять, что надо жениться, семью заводить, ты молодой, мол... Искушения.

Мне хочется спросить его про какие-то классические искушения, какие бывают у отшельников – страхования, например, но я удерживаюсь, да и словарный запас у меня мал.

Начинаю рассказ о себе, о своих трудностях. Тут словарного запаса хватает. О том, что я "ни холодна, ни горяча" и забываю первую любовь свою, и многое другое, все то, что хотела рассказать духовнику.

Зря я тут долго говорила, лучше бы его послушать, а ведь скоро уходить... Иногда теряю нить беседы, вслушиваясь в живую тишину, вливающуюся из раскрытой двери часовни.

Не помню, в связи с чем он сказал: "Молитва – это способ потерять себя".

– ?

– Это место освобождения от нас и наших дел для Бога, как у Марка: кто сохранит свою жизнь в этом мире – тот потеряет ее, а кто потеряет для Меня и Евангелия, тот обретет.

Уже много времени прошло за разговорами. Идем помолиться. Я устраиваюсь на полу напротив открытой дарохранительницы и впитываю в себя, проветриваюсь насквозь этим неземным воздухом, подключаюсь к току энергии, и она пульсирует во мне. И это ощущение обнаженности перед нечеловеческим светом вечности. Неужели я останусь жить вне этого мира? Буду только редким гостем? И не прикоснусь к этой самой главной в мире работе – стяжать Святого Духа, направлять Его могучий поток в человеческий мир?

Хорошо нам здесь быть. Но надо, наверное, иметь совесть и вскорости уйти...

Молимся за ближних и дальних. В конце Гриша просит спеть "Христос Воскресе" по-русски. Он очень это любит.

Мы тоже. И в этих словах – смысл и содержание той молитвы без слов, которой пропитан воздух часовни.

– Вы очень новые православные. Разве у вас поют "Христос Воскресе" вне Пасхи?

Пожимаем плечами... Что они знают о нас? Серафим Саровский встречал этими словами каждого входящего...

– Сейчас я вам соберу салата и разных трав. Муж пытается его остановить: хватит, она не будет есть салат, но я быстро делаю знак – этот салат и траву от отшельника, конечно, буду.

Спускаемся с холма вдоль рядов виноградника. Земля вспаханная лежит полосами, как будто по ней прошлись лошадиным гребнем.

Он нас провожает.

Мне жаль туристов. Если Григорий поставит забор, то, может, они постесняются постучать.

– А туристы, когда заходят, впечатляются?

– Да, они задают вопросы, я отвечаю.

Такое впечатление может изменить жизнь. Ведь в этой стране запрещено проповедовать иные религии, кроме иудаизма. Но если люди спрашивают, значит рискуют услышать – сами виноваты.

Пока мы молились, стало пасмурно. Сейчас пойдет дождь, его так ждала эта земля, потрескавшаяся от суши уже в феврале. Я оглядываю окрестности, уточняя место для следующего пейзажа.

Поднялись на пригорок, с которого уже видна цивилизация – шоссе, перекресток, дальний городок на холме.

– Вот здесь, брат и сестра, я вас оставлю.

– Спасибо вам.

– И вам.

Начали капать первые мелкие дождинки. Подходим к повороту шоссе – здесь вчера мы вытряхнули из кармана плаща мои сережки. Две капли из черного стекла с голубым глазком и маленьким золотым вкраплением. Конечно, мне их не жалко, но для спокойствия найти бы хоть осколки и забыть. А может они на пешеходной части целые лежат?

Вот какой-то невразумительный осколочек, черный с голубым, слишком маленький, чтобы по нему судить. Подходит муж, протягивает два черно-голубоватых огрызка, аккуратно обглоданных со всех сторон колесами машин. Так вот какие они были внутри. Зачем-то беру с собой эти осколки. Можно ли считать, что каждый из нас хоть чем-то заплатил за этот удивительный уикенд?

">Моцей шабат

Дождик уже капает активнее, но мы уже почти у ворот. Вспоминаем, что сегодня суббота, мы должны были вообще-то работать, я, например, на монастырской кухне. Ну вот.

На вечерней службе много народу, наверное, группа паломников. Интересно, а на ужин они останутся? А я на кухню не пришла сегодня. Может, еще успею после службы чем-то помочь?

После субботней вечерней службы, в канун уже воскресения, принято подходить к каждому , знакомому и незнакомому, и говорить: "Христос Воскресе!" И ответить тебе могут на каком угодно языке.

Извиняюсь перед кухаркой, что меня не было сегодня.

– Все в порядке.

– Чем помочь?

– Отнеси кексы в столовую.

В столовой гул, толпа. На покрытых белой скатертью столах – одноразовая посуда, напитки, бисквиты. Оказывается, это две американские группы – иудейская и христианская – путешествуют вместе. Я отважно заговорила с американской парой. Они очень любезны, хотя из того, что они говорят, я понимаю половину. Хотят оставить контакты, чтобы я, как буду в Нью-Йорке, им позвонила. Покажут достопримечательности. Я ничего не имею против, но как только возникает заминка – после чая держат речь организаторы вечера – тихо отползаю к мужу, который владеет языками свободно. И откуда у американцев такой акцент?

Руководительница еврейской группы очень похожа на тетеньку из Навы Техилы, где мы вчера были. А может это просто их тип. Пожилой еврей с красивым голосом рассказывает и показывает, как по традиции заканчивают шаббат – субботний день покоя. Это называется "закрытие субботы" – "моцей шаббат".

Девочка с удивительно ангельским лицом зажигает свечи – этого нельзя было делать в день покоя. Передают по кругу несколько веточек душистого розмарина – чтобы каждый понюхал этот запах на всю тяжелую неделю. Также и красивый серебряный флакончик с благовониями – но я от него ничего не чувствую. Возможно, надо было снять крышку.

Распорядитель говорит, что церемония закрытия шаббата – это не только отделение сакрального от профанного, праздника от будней, но и соединение их. Они не смогли бы существовать друг без друга, как никто не захотел бы питаться одними пирожными. И субботний день покоя – он не просто завершает неделю. Он – центр между двумя неделями, т.е. готовит к переходу на другой виток.

Я думаю – вот мужу завтра на работу (в этой стране воскресенье – первый день недели, как в Евангелии), а у меня еще праздничный день, хотя пора бы и за работу взяться. Спасибо за все.

Воскресенье

Сегодня возвращается наш настоятель с группой своих паломников. Он вел их по Святой Земле, и последний пункт – у нас. Дальше – аэропорт и домой.

В часовне не протолкнуться. Очень симпатичные, в основном молодые, ребята и девушки. Я не ожидала, что среди немок так много красавиц. Они очень вдохновенно поют во время литургии. А отрывок из Евангелия, конечно, про Эммаус. Я слежу за немецким текстом по русскому Евангелию, понимая по некоторым словам, на каком мы месте. И думаю: наверно та хижина Клеопы была похожа на домик отшельника. И конечно они Его узнали – тут не захочешь, а узнаешь, когда такой сноп излучения, как вспышка, фиксирует происходящее. И то, что Он исчез, уже не имело значения, потому что не только глаза видят. Ясно, что они побежали ночью в Иерусалим – ведь нельзя же все оставить себе...

А мысли плавно соскальзывают вниз: успею ли я написать и отправить икону Эммауса до Пасхи. И священник вот этот, что приехал с паломниками, он хотел заказать мне Мандалион... Должна ли я идти к нему после службы? И тому подобное... Трудовая неделя началась.

Пожалуй, это все. Ай да я, ай да кошкина дочь! Таки я написала! Теперь эта неделя совсем не выветрится из памяти.

Сегодня я узнала, что нашли трех еврейских мальчишек, убитых в ПА в результате неудачного автостопа, и арабского подростка, сожженного еврейскими экстремистами в отместку. И таксиста, который увез и зарезал еврейскую девушку месяц назад. И в Назарете и Вифлееме арабы и евреи кидают друг в друга камнями, и в Иерусалиме неспокойно, и может случиться война.

В общем, не езжу я больше автостопом.