Текст книги "Тайна «Красной Москвы»"
Автор книги: Ольга Тарасевич
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Каждый творец стремится к чему? Особенно при наличии относительной свободы? Произвести впечатление, войти в историю, создать что-то монументальное и завораживающее.
Чем легче заворожить?
Трагедией. Она всегда более зрелищна. Гибель «Титаника» или разрушение башен-близнецов запомнятся публике намного ярче условной улыбки ребенка или поля цветущих тюльпанов.
Для меня нишевый парфюм – это, как правило, красивая болезненная трагедия. Это растоптанная любовь, утопленное в вине горе, аромат приближающейся смерти, запретная страсть, унизительно-сладкий секс, мрачная сырость могилы, ладанный след вылетающей из тела души…
Я отдаю должное подобному величественно-мрачному творчеству.
И не хочу брать эту боль в свою жизнь.
Не надо мне пронзительно-великолепных чужих страхов.
Я найду чем запарить себя и без пары пшиков из флакона туалетной воды.
Я обожаю «Реквием» Моцарта, однако каждый день в моей машине поет беззаботная эфэм-радиостанция.
Но, но, но. Иногда, под настроение, некоторыми людьми востребованы и подобные мрачные темы. Одна моя приятельница в состоянии депрессухи выбирает парфюмы с доминирующими нотами ладана. Пропитываясь ароматом церкви, она успокаивается и понимает: любые проблемы – это преходящее, важна лишь душа, которая рано или поздно предстанет перед Всевышним…
И вот когда внутренние ощущения потенциального покупателя и парфюмера совпадают; когда один хочет услышать именно то, что другой говорит – тогда происходит что-то невероятное! Это уже больше, чем туалетная вода – это единение душ, чувство взаимопонимания. Это счастье, любовь. И даже немного беззащитность. Свою душу ведь чаще прячут и маскируют, чем показывают…
В магазине Сергея Давыдова невероятно огромный выбор «ниши»!
Я любопытна, мне нравятся незнакомые ароматы. Хочется попробовать все и сразу, узнать все тайны, скрывающиеся в изящных флакончиках. Но конечно, это нереально – думаю, полноценно можно прослушать не более 2–3 ароматов, а потом обонятельные рецепторы устают и начинают искажать картину. К тому же сегодня я пришла сюда не для того, чтобы выбрать новый парфюм.
Сергей Аркадьевич оказался очень привлекательным мужчиной, возраст которого я определить затруднилась. Восточная кровь придает чертам выразительности и часто стирает, как мне кажется, возрастные рамки. Таким мужчинам, смуглокожим и темноглазым, может быть и тридцать, и шестьдесят. Думаю, Давыдов ближе все-таки ко второй цифре, чем к первой – говорил же Орехов, что Сергей начинал заниматься парфюмом в лихие девяностые, когда никаких магазинов еще не существовало, а духами торговали на стадионах, причем вместо прилавков часто использовались поставленные один на другой ящики.
– Я рад, что вы позвонили, – сказал Сергей, с удовольствием наблюдая за моим восхищенным лицом. – Вообще-то в этом магазине работают и продавец, и консультант. Но обе барышни съели что-то не то в кафетерии, и мне сегодня пришлось выйти в магазин самому. Знаете, обожаю помогать людям с выбором аромата. А клиентов рано утром всегда немного, и я скучал.
Начинаю примерять на себя маску «сироты казанской», грустно вздыхаю:
– А мне вот есть чем заняться. Пытаюсь остаться на свободе! Все-таки наша правоохранительная система ужасна. Стоит только немного замешкаться и попасть в ее лапы – потом так тяжело вырваться!
– Вы, как я понял, просили подтвердить, что статуэтка была в мастерской? – интересуется Сергей, доставая из кармана пиджака дорогой смартфон последней модели. – Не волнуйтесь, вот вам ваша свобода.
Он начинает листать фотографии, увеличивает один снимок – и у меня дух захватывает от восхищения.
Ай да Давыдов! Да он же сфотографировал тот самый старинный флакон, который убийца умыкнул из парфюмерной мастерской!
Я начинаю понимать Орехова.
Один этот пузырек стоит того, чтобы потерять голову!
Невероятно тонкая работа!
Даже на снимке, сделанном на телефон, от красоты этой вещи слезы на глаза наворачиваются. Настоящий букет цветов! Стоит только посмотреть на флакон пару секунд – и уже не воспринимаешь его как ювелирное изделие, видишь розу, герань, иланг-иланг с его причудливыми лепестками… Представляю, если на этот шикарный видеокадр наложить еще и аромат. Тот самый, созданный много лет назад из натуральных компонентов! Да парфюмерные маньяки за такое с себя последнюю рубашку снимут! А уж не последнюю – как в случае с Ореховым – тем более. Какая цена, эквивалентная стоимости джипа, какая фактически кража из музея… Все это не важно, когда представляется возможность заполучить такую вещицу!
– Лика, вы не туда смотрите, – донесся до меня голос Сергея Давыдова. – Статуэтка находится справа на полке. Видите?
Я перевела взгляд и, правда, увидела злополучное мраморное изделие.
– Вы кофе со мной выпьете? – Давыдов подошел к кофемашине, нажал на кнопку. – Понимаю ваш восторг. Сам был впечатлен – не статуэткой, разумеется, а флаконом и его содержимым. В нем же – настоящие духи «Красная Москва», старинные, смешанные много лет назад. Эта вещь бесценна. И вы знаете, самые нехорошие мысли стали роиться у меня в голове.
– Какие именно?
На лице Давыдова отразилось сомнение. Потом он улыбнулся:
– Ладно уж, скажу. Вы очень странно влияете на людей, Лика. Вы как сыворотка правды, вам не говорили?
Я пожала плечами.
В словах моего собеседника была доля истины. Иногда люди действительно выбалтывали мне то, что лучше было бы оставить при себе. Муж приятельницы как-то признался, что у него есть две любовницы. Подружка разоткровенничалась про свое страстное желание заняться сексом с моим Андреем. Сосед сообщил, что просто обожает воровать в супермаркетах небольшие вещицы – он изучает расположение видеокамер, прикидывает, как незаметно опустить мелкий товар в карман, снимает ярлычок, на который срабатывает сигнализация… После таких признаний хоть стой, хоть падай – причем и мне, и тем, кто их сделал.
Хотя намного чаще, наверное, люди пытаются меня обмануть, чем быть искренними. И вряд ли только я сталкиваюсь с подобным. Лгать, преследуя свои интересы, сегодня, увы, естественнее, чем дышать…
– Иванов должен был украсть этот флакон для меня, – сказал Сергей, протягивая мне чашку кофе. – Я оставил дома мобильный, взял такси, чтобы меня не могли просчитать после кражи. Мы договаривались, что он вынесет мне флакон. Но я так его и не дождался, а потом к подъезду парфюмера приехала полиция…
Час от часу не легче! Выходит, лаборанта-химика могли убить из-за денег? При нем, наверное, была крупная сумма?
Получается, эта информация все меняет?
– Лика, я уверен, что вы не будете осложнять мне жизнь и не скажете обо всем этом следователю. Просто покажите ему мое фото со статуэткой – и он отстанет от вас. – Сергей мягко улыбнулся и покачал головой. – Ну не смотрите на меня, как на чудовище. Не думаю, что имею отношение к смерти Иванова. Мое намерение украсть флакон тут ни при чем. Просто так совпало. И нет ничего удивительного в том, что подобные старинные предметы вызывают такой нездоровый ажиотаж. За раритетом охотился кто-то еще. Кто-то кроме нас с Ивановым.
Я смотрю на красивое лицо Давыдова и пытаюсь примерить на него роль убийцы.
Допустим, он не хочет платить лаборанту. Поднимается в мастерскую и убивает Юрия…
А если бы Иванов не оставил дверь открытой?
А если бы он оттолкнул Давыдова и выбежал из квартиры?
А бизнес, а репутация?
Нет, не могу при всем своем мощном творческом воображении представить, чтобы этот невозмутимый респектабельный мужчина рискнул своим положением ради банальной экономии.
Он бы скорее заплатил Иванову, чтобы заполучить понравившуюся вещицу. Он так бы и сделал. Если бы Иванова не убили…
– Сергей, вам приходилось пересекаться с экспертом Казько?
В лице Давыдова не дрогнул ни один мускул.
Бизнесмен покачал головой, а я подумала, что преступник при упоминании имени жертвы никогда не сможет смотреть таким равнодушным взглядом…
* * *
Я жду в студийной гримерке певицу Марию Захарову и волнуюсь, как студентка журфака перед первым интервью.
У Маши – талант. В творческом плане она ни на кого не похожа. Ее тексты и музыка производят на меня наркотический эффект. Слова моментально запоминаются, мотив звучит в унисон душе, хочется постоянно слушать и переслушивать диск с новым альбомом. Машины песни – это вкус моих первых поцелуев, и радость от объятий прохладного моря в жаркий день, и отчаянная вера в то, что за тяжелыми свинцовыми облаками обязательно скрывается самое потрясающее яркое солнце – пусть оно пока не видно, но очень скоро его исцеляющее тепло поможет, надо только верить…
Я чувствую смущение. В Машиных текстах слишком много меня. У нас словно общая нервная система. И я не знаю, как себя вести с человеком, который так сильно на меня похож внутренне.
А еще я ее побаиваюсь.
Вспоминаю, как она разбивала камеры журналистам, как материлась хуже сапожника…
Грань между эпатажем и хамством Мария Захарова не чувствует. Ей совершенно наплевать, кто что о ней подумает или напишет.
Должно быть, Мария полагает, что, оскорбляя людей безо всяких оснований, она выглядит сильной хулиганкой. Я же не считаю, что истинной силе надо обязательно посылать всех и каждого в район половых органов. Поэтому мне страшно. Боюсь разочароваться в певице по человеческим характеристикам. Никогда не знаешь, чего от нее ждать. Маша может выкинуть все, что угодно.
– Подваливай в студию, – сказала Мария по телефону, даже не услышав причины, по которой я хочу с ней встретиться. – Не очкуй, Ликуся, все будет тип-топ.
Хамка!
Но отзывчивая. И очень талантливая…
– Слушай, а ты же писательница? Я помню, читала твои опусы в самолете, прикольно, мне нра… Так а чего, тебя в тюрьму могут упаковать? А ты против? Ты не выпендривайся, киса! Представляешь, какие романы ты будешь писать, когда на нарах реально посидишь?! Да ты должна ноги этому следаку целовать! Баланды поешь, в камере настоящей посидишь! Круть немереная! Слушай, а может, он меня посадит? Если ему так надо кого-то посадить – пускай меня пакует, а я потом таких песен напишу! Понимаешь, бытовуха эта устроенная, еда в ресторане, фитнес-центр… Творчеству кирдык, художник должен быть голоден и свободен!
Похоже, Маша – холерик.
Ворвавшись в гримерку, этот вихрь успевает забросать меня вопросами, отыскать электронную сигарету и выпустить облачко вишневого дыма, расчесаться у зеркала – и тут же взлохматить пятерней короткую асимметричную стрижку, выпить минералки и полить ею же стоящую на подоконнике орхидею. А еще у нее свежая татуировка – змея, скользящая по шее, местами покрыта подсыхающими корочками, закусив губу, Маша рассматривает их, явно борясь с желанием оторвать.
Вопросов слишком много, половину из них я уже забыла.
Поэтому я просто сижу в кресле и наблюдаю за носящейся по гримерке шаровой молнией.
Мне кажется, что любой фонтан должен рано или поздно иссякнуть.
Я просто дождусь того момента, когда Мария прекратит суетиться, и мы поговорим.
– А ты хорошенькая… Будешь моей подружкой? Это ничего, если ты не лесби. Я тоже никогда не думала, что мне может понравиться женщина. Это надо просто попробовать…
От неожиданности я даже не могу пошевелиться. Пытаюсь встать, хочу удрать, мысли путаются. И вдруг Машины глаза оказываются совсем близко, я чувствую ее вишневое дыхание, и теплые губы касаются моих…
Я не просто не чувствую возбуждения.
Меня тошнит.
К горлу подступает комок, в животе все сжимается, и возникают опасения, что утренний бутерброд и чашка кофе вот-вот извергнутся из желудка прямо на безбашенную певицу.
Оказывается, я несовременно и хронически гетеросексуальна.
– Это ничего, что пока тебя не вставляет. – Маша отрывается от моих губ и весело улыбается. – Приходи ко мне в гости сегодня. У меня как раз нет подружки. Расстались по обоюдному согласию. Я считаю, когда отношения не в радость – надо разбегаться, что нервы мотать? Может, мы с тобой поладим? Мне нужен кто-то рядом. Мне просто капец как надо спать не одной! Если у тебя есть мужик, это ничего. Ты очень быстро бросишь его! Секс с женщиной намного лучше, поверь. К тому же девочка никогда тебя не обманет и не предаст.
– Маш, я замужем. И у меня ребенок. Мне приятно, что ты находишь меня привлекательной. Но… блин… я не по этой части… ну просто совсем, понимаешь? Песни твои обожаю. Вот и все, в общем… Не знаю, что сказать. Никогда не была в такой ситуации…
– Ладно, проехали. Сама не знаешь, что теряешь! – Маша плюхается на диван, забрасывает ноги в тяжелых ботинках на спинку и с непосредственностью ребенка показывает мне неприличную комбинацию со средним пальцем. – Конечно, можно было бы тебя на хрен отсюда погнать. Но ладно уж, че там тебе про Орехова надо рассказать?
– Маш, он показывал тебе духи «Красная Москва» в старинном флаконе?
Певица морщит курносый носик:
– А то! Меня чуть не стошнило от этой бабушатины.
– Ты знаешь эксперта Сергея Казько?
– Эксперта – это критика музыкального? Буду я еще внимание на всяких козлов обращать! Никогда не читала весь этот бред, который про меня пишут. Есть пресс-секретарь продюсера – пускай она в какашках ковыряется!
– Эксперта – это значит криминалиста. Сергей Казько занимался экспертизами – отпечатки пальцев, следы на месте происшествия.
– И что? Мне надо что-то сказать по этому поводу? Где я и где криминал! Никогда ни с чем подобным не пересекалась! Так значит, сексом со мной заниматься ты не будешь? Ну ты чудачка! В этой жизни все надо попробовать!
Нет.
Это не она.
Имитировать такую некомпетентность настолько натурально невозможно.
Не думаю, что Захарова хорошая актриса.
Ее роль – сильной хамоватой женщины – выглядит крайне неубедительно.
Маша – просто хрупкая девочка, которая лихорадочно ищет тепла. Она не находила его слишком долго, отчаялась – и сейчас пытается делать вид, что ей и так неплохо живется. А живется – плохо. Несмотря на талант и популярность…
* * *
Я возвращаюсь в свою деревню и думаю о том, какая же я все-таки бестолковая. После встречи с Марией Захаровой, оставившей неприятный осадок, мне надо было сделать то, чего и хотелось – вернуться домой, набрать ванну воды с клубничной пеной и смыть с тела ощущение липких гадких прикосновений. Но я же самая умная! Мне же всегда больше всех надо! Жалость к себе – непозволительная роскошь. Только вперед – быстрее, выше, сильнее. Зачем – не знаю. Но я так привыкла – не давать себе слабины… А ведь если разобраться – ни к чему хорошему топтание на горле собственной песни не приводит. Да, сначала вроде бы все складывалось неплохо. Актриса Екатерина Савицкая в телефонном разговоре согласилась со мной встретиться. Без особого энтузиазма в голосе, конечно. Но тем не менее. Я, как дура, радостно помчалась на другой конец Москвы. Чтобы по итогу остаться с носом!
Как оказалось, Екатерина Савицкая живет в замечательном таунхаусе неподалеку от аэропорта Домодедово. Поселок располагается среди вековых сосен, создавая полную иллюзию отсутствия поблизости аэропорта и прочих объектов цивилизации. Найти нужный мне коттедж оказалось просто – он, как и объясняла актриса, располагался возле чудесной детской площадки. На этом мое везение закончилось – дверь открыла, как я первоначально подумала, помощница по хозяйству Екатерины Савицкой. Бойкая наглая девица смерила меня презрительным взглядом и сообщила, что ей бы тоже очень хотелось встретиться с Екатериной Савицкой. И помочь мне она ничем не может. А если бы и могла – то ни за что бы пальцем о палец не ударила! Выглядела девушка очень вульгарно – колготки в сеточку, кроваво-красные губищи, выбеленная грива нарощенных волос.
– Послушайте, но мы же с Катей договаривались по телефону! Она сама сказала – приезжайте! – завозмущалась я, когда первый шок от словесного ледяного душа и диковатой внешности прошел.
– Не знаю я, с кем вы договаривались, – заявила девица, меча неприязненные взгляды. – А папа римский вам, случаем, аудиенцию не назначил?
На какой-то момент у меня закралось подозрение, что я не туда попала, ошиблась коттеджем. Но в прихожей висел очень красивый портрет актрисы, афиши с ее спектаклей, плакаты кинорекламы. При этом голос наглой барышни почему-то казался мне немного знакомым.
Должно быть, услышав наши пререкания, со второго этажа спустился муж Савицкой, популярный актер Антон Гречко. Похоже, он успел неплохо провести время в компании со спиртным: от актера явно пахло коньяком, к тому же, спускаясь по лестнице, актер слегка пошатывался. Отправив девицу, Антон смущенно пояснил, что Екатерина в театре на репетиции, а мобильный телефон оставила дома.
– Дина – Катина массажистка, должно быть, ответила на ваш вызов. – Антон расстроенно вздохнул. – У Диночки специфическое чувство юмора, но массажистка она отменная. Потому и терпим, и прощаем. А Кате вы вечером позвоните. Часикам к девяти, думаю, она точно до дома доберется.
Мне оставалось только попрощаться, сесть в свою машину и поехать в деревню, ругая себя за напрасно потраченное время.
Впрочем, ладно.
Больше никаких упреков и грустных мыслей.
Погулять со Снапом, покормить песика, сделать и себе пару бутербродов. А потом – ванна, ванна, ванна, теплая водичка, клубничная пена, все рассуждения и аналитические выводы потом.
Я доехала до дома, загнала машину во двор, вышла из «Тойоты» – и чуть не упала.
Мой рыжий приветливый мальчик едва не сбил меня с ног. Он пытался встать на задние лапы, облизать мне лицо, молотил хвостом. А я никак не могла разделить его радости. Потому что не понимала, как собака оказалась во дворе. Уходя, я, естественно, закрыла ее в доме! Соседи, у которых были ключи, никогда не стали бы заходить в наш дом, предварительно не позвонив. И уж конечно, они не оставили бы собаку на улице без присмотра.
Я смотрела на приоткрытую входную дверь (она была закрыта неплотно, явно виднелась щель, через которую на участок выбежал Снап) и понимала, что мне очень страшно заходить в свой собственный дом…
Глава 6
Первая реакция – набрать Седова и поплакаться на свою беду. Но потом я представила, какое у него будет лицо и сколько «нежных» слов он выскажет в мой адрес. И приняла глупое смелое решение действовать самостоятельно. В багажнике моей машины давно стояла сумка со всяческими инструментами, электронасосом и прочей автомобильной дребеденью. Сама я, конечно, никогда бы не запаслась подобными аксессуарами. Все равно мои познания об устройстве автомобиля ограничиваются месторасположением топливного бака и емкости для стеклоомывателя. В случае поломки мне проще вызвать эвакуатор, чем пытаться понять, что именно сломалось в машине, и уже тем более – ее чинить. Но Андрей считал иначе: «Пока ты будешь ждать эвакуатор – кто-то из мужиков точно остановится, чтобы спросить, что случилось. Иногда достаточно гайку подкрутить на том же аккумуляторе – и можно ехать дальше. Или «прикурить» разрядившийся аккумулятор – пара минут. Так что не спорь – инструменты в машине должны быть». Я и не спорила. В общем, какая разница, что муж запихнет в багажник. Мне в руках все это не носить, ему – спокойнее.
Сейчас я копалась в той самой сумке, выискивая ключ потяжелее.
Бедный мой Андрей… О таком варианте использования инструментов он явно не думал…
Ключи в сумке, как оказалось, были небольшие, нетяжелые и совершенно непригодные для самообороны. Зато я отыскала классную саперную лопатку, явно подходящую для того, чтобы двинуть по голове злому человеку.
Вооружившись, я подозвала Снапа (защитник из него никакой, но вместе с собакой мне, по крайней мере, менее страшно), поднялась на трясущихся ногах по ступенькам, вошла в коттедж.
Похоже, в нашем доме явно что-то искали. Уже в прихожей все было разворочено и растерзано: одежда из шкафа-купе валялась на полу, ящик для обуви был пуст, зато мои туфли и ботинки Андрея образовали на полу внушительную горку.
Снапик грустно вздохнул, вильнул хвостиком, пытаясь меня утешить – и мы пошли дальше.
На кухне – разгром.
В комнате для гостей на первом этаже вещей не было – так злоумышленник стащил с кровати матрас, распотрошил подушки.
Наша гардеробная – блин, вот же блинский блин, все шмотки сорваны с вешалок. Костюмы Андрея просто помялись, а мое тонкое бирюзовое шифоновое платье, в котором я так любила фотографироваться на фоне моря, разорвано; вижу отпечаток обуви на клочке светлой ткани.
Гостиная – тоже картина малоутешительная: все книги сметены с полок, все сувениры…
– Может, это просто вор забрался в коттедж? И с Ореховым этот разгром никак не связан? – поинтересовалась я у Снапика, разглядывающего окружающий бардак с явной грустью. – Денег мы дома не храним, драгоценностей тоже нет. Андрей пару раз дарил колечки с бриллиантами, я попросила их держать на работе в сейфе. По нашему дому периодически ходят строители, и мне не хотелось, чтобы подарки Андрея исчезли. Но нет, тут был не простой вор. Мои планшет и ноутбук целы. Сумка с зеркальным фотоаппаратом и дорогими объективами – тоже. Если бы стояла цель ограбить – ценные вещи бы забрали…
Снап встал на задние лапы и попытался лизнуть меня в щеку. Я уклонилась от собачьих объятий, но потрепала пса по рыжей головушке.
Мой Снапи не умеет защищать, он рад любому, даже незнакомому человеку, заходящему в дом. При этом он понимает, что иногда от него ждут именно качеств защитника, не предусмотренных породой. И тогда сильно расстраивается и переживает.
– Снапи, ты самый лучший в мире пес, – пробормотала я, почесывая собаку за ушком. – Да, ты не овчарка, которая разодрала бы грабителя на клочки. Но зато я могу спускать тебя с поводка и не бояться, что пострадают дети наших соседей. И ты – такой интеллигентный парень, ты – настоящий благородный лорд…
Я опустилась на пол, прижалась спиной к стене, достала сотовый телефон.
Все равно, как ни крути, придется звонить Седову.
А что, если в моем доме преступник оставил «пальчики»? Вдруг у меня побывал тот самый человек, который убил Иванова и Казько? По «пальцам» его могут вычислить (к тому же они есть в базе МВД), и я не имею права скрывать от следствия эту информацию.
Кстати, интересно, чего добивался этот урод, распотрошивший наш коттедж? Похоже на акцию устрашения. Он хочет, чтобы я прекратила поиски? Возможно. Но… Как-то все-таки слишком много вокруг беспорядка…
Бардак – это не страшно.
Я не испугана – я зла.
А ведь если бы меня хотели испугать – это легко можно было бы сделать.
Причинили бы вред моему доверчивому Снапу… Демонстративно повредили бы игрушки Дарины… Сделали бы что-нибудь мерзкое с нашими фотками – они по всему дому в рамочках расставлены…
Нет, похоже, меня не хотели пугать. В коттедж забрались потому, что что-то искали. И случилось это после визита Орехова.
Совпадение? Или за парфюмером следили, и он банально привел за собой хвост? Но что можно искать в нашем коттедже?!
Впрочем, зачем терзаться вопросами. Лучше позвонить!
Номер Орехова в телефонной книжке я искала со скрытой радостью. Нелицеприятный разговор с Седовым пусть ненадолго, но откладывается. Володька мне голову открутит – и будет прав. Но все это произойдет немного позже. А пока…
Пока Орехов почему-то не берет трубку. Хотя нет, ответил.
– Алло, Стас? Вы слышите меня?
В трубке была тишина, и я подумала, что, наверное, мобильная связь в этой части дома не очень хорошая.
Я вскочила, переместилась на кухню, где всегда была самая лучшая слышимость, но Стас по-прежнему не отзывался.
Я уже собиралась ему перезванивать, как вдруг в трубке раздалось какое-то булькание, в котором я не сразу узнала голос Орехова:
– Он был в мастерской, он может добраться до тебя. Будь осторожна. Он может убить…
– Он?! Кто он?! С вами все в порядке? Вызовите полицию! Вы можете позвонить в полицию?!
Ответа на свои вопросы я не получила.
В трубке раздавались булькающие звуки, которые потом сменили гудки.
* * *
У меня дежавю.
Мастерская Орехова, просторный зал для приема клиентов, разбросанные флаконы, журнальный столик, лужа крови, тело – и звенящие вокруг тонкие пронзительные ароматы.
Бросаюсь на колени, пытаюсь найти пульс на шее Стаса – и с облегчением выдыхаю. Живой, сердце бьется.
Хватаю мобильник, вызываю «Скорую».
Звоню Седову, коротко рассказываю о произошедшем.
Вот теперь – все.
Мой гражданский долг выполнен.
Какое счастье, что Орехов оказался в мастерской, а не у себя дома, например! Я не знаю его домашнего адреса, и на выяснение всех деталей ушло бы много времени. А если бы трагедия произошла не дома, а на какой-нибудь улице, просчитать которую у меня не было шансов? Об этом вообще лучше не думать…
Стас шевельнулся, я повернулась к нему и забеспокоилась.
Его ранили в плечо, похоже на удар ножом (а самого ножа – я осмотрелась по сторонам – нигде не видно, наверное, преступник унес его с собой). Возможно, рана глубокая. Крови вытекло визуально больше литра. А что, если там повреждена какая-то артерия и парфюмер отправится к праотцам до приезда врачей?
Я осмотрелась по сторонам, не увидела ничего подходящего для перевязывания раны, и в ту же секунду вспомнила про свой шикарный длинный шарф.
Да ведь лучшего бинта не найти!
Сорвав шарфик, я попыталась немного приподнять Стаса.
Губы парфюмера шевельнулись.
– Мама… Ты ненавидишь меня… Но я же ни в чем не виноват…
Я перепугалась. Парфюмер уже видит вместо меня маму – дело плохо.
– Стас, потерпите немного, сейчас «Скорая» приедет! Я перевяжу плечо! Главное – вы держитесь, не теряйте сознание. Слышите меня?
Его веки мелко задрожали, по телу прокатилась волна судороги.
– Мама, ты никогда не любила меня…
…Любовь пахнет ванилью. И чаем. Еще немного – розами и сиренью. Большинство мам, приходивших за детишками в детский сад, пахло именно так. Они весело болтали с воспитательницами, спрашивали про своих сыночков-доченек – и Стасу казалось, что он переносится в залитый солнечными лучами сад, где весело щебечут птицы и нагретые листья придают воздуху едва ощутимый прозрачный аромат свежей зелени… Только от его мамочки никогда ничем подобным не пахло. Она все время была окутана ледяным стерильным облачком, не имеющим запаха и словно бы отталкивающим Стаса сотнями маленьких противных холодных влажных лапок.
Мама никогда не спрашивала у воспитательниц, как Стасик кушал и спал ли в тихий час.
Она никогда не брала Стаса за руку или на руки.
Он запомнил, как мама просто сажала его в коляску, и, нахмурившись и поджав губы, катила ее домой. А потом, когда коляска уже стала слишком мала, она просто шла впереди. И Стас очень старался не упустить из вида ее ровную спину, длинную юбку и не потеряться в толпе прохожих. Поспевать на маленьких ножках за большими ногами было очень непросто.
Мама не играла с ним, не читала книжек, практически не разговаривала.
– Помой руки. Садись за стол. Ложись спать.
Только подобные указания. Вот и все разговоры. Даже голос ее в памяти не сохранился. Слишком редко он звучал.
Стасик всегда понимал – в их семье что-то не так. Не понятно почему, но есть вот это ледяное молчание, душное безмолвие, вечная резкая морщинка на мамином лбу. Всего этого не должно быть, это слишком тяжело и неправильно. Ничего подобного нет в других семьях. Только вот ему почему-то не повезло.
Иногда Стасику хотелось закричать что есть сил, упасть на пол, дрыгать руками и ногами, расколотить посуду. Сделать хоть что-нибудь, что освободит его от вечной боли, сидящей глубоко внутри. Но Стасик боялся таких мыслей. Так боялся, что и дышать было тяжело. Почему-то он совершенно точно знал: достаточно малейшего повода, чтобы мама раздавила его, как мерзкое насекомое. Даже при падении он старался не плакать. Мама всегда утешала его с видимым усилием, ее неимоверно раздражало, когда сыну требовалась помощь.
– Мам, а где мой папа? – однажды спросил Стасик с замирающим сердцем.
Он уже понимал, что папы есть не у всех мальчиков и девочек. За многими детками, точно так же, как за ним, в садик всегда приходит только мама. И это в принципе не так уж и страшно. Некоторые женщины довольно равнодушно жалуются воспитательницам на «своих бывших козлов», наверное, и являющихся теми самыми папами, которых в детском садике никогда не видели. «Козлы», судя по выражению женских лиц, – это хуже, чем плохая погода, но все-таки значительно лучше повышения цен.
Стасик задал вопрос про своего отца и даже собирался участливо уточнить, не является ли он «козлом». Но не успел.
– Никогда не спрашивай меня о нем! – истерично закричала мама.
Она выхватила декоративные пластмассовые цветы, стоявшие в вазочке, и яростно хлестнула Стаса по лицу. Пластиковый цветок повредил ему глаз, и еще долго окружающая действительность виделась Стасу в зыбком дрожащем тумане.
В общем, с мамой все было плохо и сложно.
Ровесники и ровесницы, обласканные родителями, казались Стасу существами с другой планеты. Он не мог себе представить всего роскошного тепла их жизни, как они не понимали его болезненного ледяного мира. Стас не испытывал зависти. Но разговаривать или играть с другими детьми казалось ему занятием совершенно бессмысленным.
Зато у него были запахи.
Он улыбался, вдыхая аромат нагретой солнцем лакированной шкатулки из сандалового дерева, радовался хрустально свежему воздуху после дождя; различал нюансы в ароматах цветущих яблонь возле дома и рядом с детским садиком.
Женщины, пользовавшиеся духами, заставляли его мелко-мелко втягивать ноздрями воздух. Ароматы парфюма казались Стасу чем-то невероятно прекрасным, сказочным, праздничным.
У мамы духов никогда не было. Она вообще практически не пахла. След шампуня, легкий аромат мыла, запахи кожи и волос – все это было таким прозрачным, акварельным, безжизненным, тревожным.
Стасик, хранящий в памяти запахи множества людей и умеющий их мысленно воспроизвести, терялся, понимая, что запах родной мамы ему практически не знаком.
Единственная ассоциация с запахом матери – запах смерти.
Почувствовал его Стас совершенно внезапно и неожиданно. Через дверь детской комнаты вдруг стал литься, как проливной ливень, сладковатый удушливый аромат с яростными едкими следами мочи и кала. Он шел слоями, словно капустные листья. Когда вдруг обнажилась «кочерыжка», запрятанный под сладкими покрывалами стержень, состоящий из горьких нот полыни, истлевшей древесины и душной магнолии, Стасику стало невообразимо страшно.
Он упал на постель, забрался с головой под одеяло, зажал нос пальцами, но ливень тревожного запаха скоро проник и в это убежище.
Понимая, что произошло что-то страшное, Стасик отбросил одеяло, встал с постели и пошел в мамину комнату.
Мама висела на люстре, лицо ее было синим, вывалившийся изо рта язык – черным. А еще она обмочилась и обкакалась. Стасик потрогал мамину руку – и вздрогнул от ее ледяной неподвижности.