Текст книги "Роковой роман Достоевского"

Автор книги: Ольга Тарасевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Михаил, можешь ли ты одолжить мне денег? Я понимаю, выплата гонораров, прочие расходы. Но у Марии Дмитриевны гардероб совсем плох. Хочу ей шляпок заказать. Ну как даме без шляпок…

Михаил говорил тихо, почти неслышно. Только понятно стало, что, видимо, согласился он, зашелестел ассигнациями.

С пылающими щеками Аполлинария бросилась прочь. Вспышка обжигающей ревности вдруг наполнила сердце такой острой любовью, что стало страшно и больно. А еще сделалось понятно, что без Федора Михайловича уже никак, а у него эта чахоточная, о которой он печется даже после того, что меж ними случилось…

Борьба с женой, борьба за чужого мужа. Два года. Долгих два года!

Иногда Аполлинарии казалось – победа на ее стороне, ведь это с ней так счастливы любимые серые глаза. С ней Достоевский дурачится, рассказывает анекдоты и пытается ограничиться обедом, не идти в гостиницу, а ничего не выходит. Идет, бежит, обнимает там жарко…

А потом вдруг выходило – забывает. Ладно бы просто корпел над своими книжками или делами журнальными занимался. Так нет – везет жену то в Москву, то еще куда. Климат Петербурга ей, ведьме чахоточной, видите ли, не подходит. А то, что отсутствие его мучительно, Федору Михайловичу и вовсе безразлично.

Наконец решились вместе ехать в Европу. В Париж, а там в Рим, и вообще куда глаза глядят. Так нет же, как нарочно, сильно расхворалась чахоточная.

– Поезжай одна, – сказал Федор Михайлович, отводя взгляд. – Я буду через неделю, дней через десять.

Аполлинария, старавшаяся всегда прятать свою боль, независимо хмыкнула:

– Через неделю так через неделю.

Ей казалось, что показное равнодушие заставит его быстрее уладить все дела.

А потом показное равнодушие сменилось настоящим…

…Она заметила его через окно и вздрогнула. Белоснежнейшая сорочка, блестят начищенные ботинки. И лицо тоже – светится счастьем.

«Неужели он не получил моего письма?» – ужаснулась Аполлинария и быстро надушилась.

– Полинька, милая, как я соскучился!

– Постойте, – она отклонила протянутые руки, указала на диванчик, – присядьте, я должна вам кое-что рассказать.

Он сразу все вдруг понял, застонал:

– Я потерял тебя. Я всегда знал, что тебя потеряю, ты отдала мне сердце случайно. Но кто он? Он, по крайней мере, достойный человек? Любит тебя?

В его голосе было столько искреннего сочувствия, что Аполлинария покраснела. И сразу решила не врать, а рассказать чистую правду. Невозможно кривить душой и сочинять, когда такая трогательная забота идет, от чистого сердца.

Его зовут Сальвадором. Испанец, студент. У него потрясающие темные глаза, обещавшие жаркую страсть и вместе с тем тихий покой. Казалось, с этим человеком все будет легко, естественно. Без мук, проблем, страданий. И без рассказов о жене – тоже. Оказывается, она устала. От вечной борьбы, непонимания. В глазах Сальвадора было обещание жить, жить, вот именно сейчас жить настоящей полной жизнью. Жить, а не ждать!

– Ты отдалась ему совершенно? – перебил Федор Михайлович, нервно расхаживая по комнате.

Аполлинария едва заметно пожала плечами. Ну да, а что здесь такого? Обидно ведь не то, что отдалась, а то, что случилось потом. Сальвадор перестал приходить, сказал, что болеет. А потом она вдруг встретила его, веселого и смеющегося, в кафе на бульваре. И сразу все стало понятно: не любит, наскучила. А может, и не любил вовсе. И сразу же захотелось ему отомстить. Унизить, лишить всех радостей жизни. А может, и самой жизни тоже.

– По крайней мере, ты влюбилась не в такого, как Лермонтов, – облегченно выдохнул Федор Михайлович, заметно повеселев.

Аполлинария от изумления не нашлась что сказать. А что, если б в такого, как Лермонтов, молодого, красивого, известного и притом талантливого – Достоевскому было бы еще больнее? То есть, выходит, сам факт их расставания еще не означает крушения всего? Если она сошлась с простым студентом – то это не так больно?!

– Ах, Полинька, уедем. Уедем со мной в Баден-Баден, – взмолился Федор Михайлович. И торопливо уточнил: – О, не беспокойся, я буду как брат тебе.

«Отлично, – подумала Аполлинария, скрипнув зубами. – В Париже мне все равно оставаться нельзя, я ведь убью Сальвадора. Уеду, и уеду с Федором Михайловичем. И буду мучить его, и смеяться над ним, пальцем не позволю к себе прикоснуться. Надо же, хорошо, что не Лермонтов! Любить я Достоевского перестала, когда сошлась с Сальвадором. Теперь же… Теперь, кроме ненависти, ничего больше уже нет к нему!»[34]34
  Аполлинария Суслова оставила значительный след в творческом наследии Достоевского. Некоторые черты ее характера воплощены в образе Настасьи Филипповны из романа «Идиот», Грушеньки из «Братьев Карамазовых». История любви Сусловой и Достоевского описана в романе «Игрок».


[Закрыть]

* * *

«Вот же навязалась девчонка на мою голову, – злился Андрей Соколов, торопясь по проходу в здание, где находились секционные. – Я действительно чувствую свою вину за тот случай. Ей просто любопытно, но мне-то больно! И сейчас опять: „Возьми с собой“. Объяснял же: солнышко на улице, топай гулять и наслаждаться жизнью. Закончишь интернатуру, и начнется – по пять вскрытий в день, а потом писанина, и следователи терзают, всем все горит…»

Присутствие Марины начинало неимоверно раздражать. Когда больше всего на свете хочется спать и есть, даже симпатичные девушки не вызывают никакого энтузиазма.

Но спать нельзя. Неизвестно, кто из экспертов будет работать с трупом Крылова. Коллектив в общем и целом подобрался дружный. Однако имеется парочка кадров, отношения с которыми оставляют желать лучшего. И те из принципа ничего не скажут. Терзайся потом сомнениями, выспрашивай, унижайся. Нет, уж лучше потерпеть, зато увидеть все своими собственными глазами.

Есть тоже нельзя, хотя от голода желудок сводит. Возле актового зала у главного входа работает буфет, но качество еды – ниже среднего. Неизвестно, как там обстоит дело с выручкой, может, забегающие менты все и разметают. А эксперты обычно захватывают с собой пару бутербродов. Бутерброды слопаны в самом начале дежурства. Часов – Андрей бросил взгляд на запястье – да, уже часов десять назад, достаточно давно, чтобы проголодаться, но пока еще рановато для полного паралича вкусовых рецепторов.

Марина по-своему истолковала его взгляд.

– Опаздываем? – переполошилась она. – Мы ведь не в «гнилую» секционную идем?

Соколов усмехнулся. Наверное, девочка побывала в старой секционной, она действительно соответствует своему неофициальному названию. Ею редко пользуются, неудобная, сырая и очень маленькая. В основном вскрывают в более просторных, с тремя секционными столами. Кое-где в помещениях имеются даже современные конусообразные стеклянные потолки, пропускающие дневной свет. В общем и целом питерским судебным медикам грех жаловаться на условия работы, здание просторное, оборудование хорошее. Еще бы зарплата побольше…

– Не в «гнилую», успокойся. И не опаздываем. Я просто прикидывал, когда ел последний раз, – признался Андрей. И хитро улыбнулся: – У тебя нет, случаем, колбаски? Порежем скальпелем на бутерброды?

Марина обиженно надулась:

– Что вы меня все развести пытаетесь, как первокурсницу, а? И Бакенбард, и ты? Как будто бы я не знаю, что никто рядом со вскрытым трупом не кушает! Кстати, у экспертов, я так понимаю, даже официального перерыва на обед нет?

Андрей кивнул. Перерыва действительно не предусмотрено. Есть время – перекусишь наскоро в кабинете, нет – потерпишь, не грудной же младенец. Но разве это кого-то волнует? Как телевизор ни включишь – всенепременно увидишь, как в криминальном сериале бухие санитары и эксперты что-нибудь с аппетитом жрут прямо в секционной.

– Мочить сценаристов в сортире, – прокомментировала Вершинина последнее замечание, демонстративно закатывая рукава белого халата.

«Труп Артура будут вскрывать через час, – прикинул Андрей, осмотрев секционные столы. – А пока у дежурного эксперта на очереди огнестрел, с близкого расстояния».

Марина приблизилась к столу, стала с увлечением изучать темный поясок осаднения на входном отверстии.

А Андрей отошел к окну, из которого виднелся залитый ярким солнцем парк санитарно-гигиенического института. И, потерев слипающиеся глаза, стал прикидывать, как лучше изложить коллеге суть своих подозрений.

…После того как выяснилось, что убийца-анестезиолог довольно грамотно с медицинской точки зрения отправил на тот свет двух жен, прошло несколько лет. Но ошибка – это крест, который, наверное, придется нести вечно. И невольно выискивать преступный умысел даже в следах работы разрушительных болезней.

Впрочем, если бы труп профессора Свечникова вскрывал не Володя, Андрей вряд ли бы обратил внимание на тот случай. Нет времени на работу других экспертов таращиться, со своей бы разобраться. Только на Володю и не хочешь смотреть, а смотришь. И он тоже пялится. Причем так гневно, как будто бы это у него лучший друг жену увел!

Андрей осматривал тело женщины, погибшей от автомобильной травмы, а сам все косился на соседний стол.

И что Ленка нашла в этом идиоте? Видимо, то же, что и другие бабы, Володя – тот еще ходок, половину курса в койку затащил. Да еще и предатель, и характер склочный, и…

Обида потухла мгновенно. Легкие немолодого профессора – с острым вздутием, плюс темный цвет и жидкое состояние крови. А сердце – ишемическая болезнь, сразу видно.

Андрей подошел к секционному столу и, к своему ужасу, обнаружил еще несколько общеасфиксических признаков. И сразу вспомнил то свое вскрытие. Аналогичные признаки тоже присутствовали! Но проблема в том, что большинство этих признаков не являются специфическими для асфиксии и вполне могут быть вызваны естественными причинами. А уж когда в легких копоть, первая мысль, конечно, об отравлении угарным газом.

Но про анестезиолога-убийцу сняли чуть ли не целый сериал. Название препаратов, блокиранта и релаксанта, вроде бы не упоминалось. Но общее направление поиска задано профессией преступника. Неужели кто-то еще додумался снова использовать блокирант предыдущего поколения? Да, эксперт первым делом обратит внимание на заболевания сердца. И может посчитать их более значимыми, чем асфиксические признаки. Тем более что их мало и они слабо выражены…

– Володя, а на теле есть след инъекции? – взволнованно поинтересовался Андрей. – Я что-то не вижу.

– Нет, – сквозь зубы процедил бывший друг. – Еще вопросы будут?

– Попроси сделать детальную химию! У меня был прецедент, пусть проверят на блокиранты. Здесь меня смущает значительно худшее состояние сердечно-сосудистой системы, чем при том моем случае. Но ты же видишь, есть несколько общеасфиксических признаков!

Володю аж перекосило.

– Химию при явной картине смерти от хронической ишемической болезни сердца? Да реактивы больше тратить некуда!

Андрей специально тянул время, возился с трупом женщины максимально долго. Дождавшись, пока Володя выйдет из секционной, он попросил санитара, уже начавшего зашивать тело, ненадолго прерваться. И быстро осмотрел труп Свечникова. Следа инъекции не было. Однако это почему-то не успокоило…

* * *

– Бип! Бип! Бип!

Каким-то краем воспаленного разорванного сознания Галка уловила нетипичные звуки, раздающиеся из-за компьютера, и резко остановилась.

– Младенец, ты чего?

Сын оторвался от монитора, за которым сражался с игрушечными монстрами, и вздохнул:

– Мать, ты ругаешься как сапожник. Видишь, в центре комнаты – лужа, крыша опять течет. Ты по кабинету бегаешь, в воду наступаешь, а потом говоришь…

– Ой, нет, – перебила Галка, осознав, что сейчас дотошный сынок воспроизведет услышанное. – Я задумалась, извини. Это плохие слова, ты так не говори.

– Сам знаю. А ты лужу переступай, – насупившись, посоветовал наследник. – И я уже давно не младенец. Мне пять с половиной лет, если ты не помнишь.

– Младенец – это твое официальное название. Младенец, не изводи мать! – как обычно, прикрикнула Галка. Хотя больше всего ей хотелось подойти к ребенку и попросить у него прощения.

Вместо детского сада он фактически ходит на работу. Маленький человечек – а разговаривает уже почти как взрослый, лексический запас явно покруче, чем у некоторых журналистов будет. И в парке они сто лет не были. Сынок стесняется обращаться с просьбами. Слегка хмурит светлые бровки и, как бы между прочим, замечает: «А Витю мама на карусели водила, наверное, хорошо там». Блин, блин, блин! Бедный младенец, которому досталась такая отвратительная мать, но что поделаешь, если жизнь такая скотская!

«Жизнь скотская, причем становится все скотинистее и скотинистее, – подумала Галка и аккуратно переступила лужу. – Слова „скотинистее“ нет, но мне плевать. Мне сейчас на все плевать, потому что один мой сотрудник мертв, а второго задержали по подозрению в убийстве. Бред, какой же это бред, Кирилл не убивал Артура. Они не были друзьями, но убивать – это ведь ни в какие ворота!»

Она снова угодила ботинком в мутную желтоватую жидкость. Но ругаться, поглядев на внимательные глазки ребенка, украдкой косящегося из-за монитора, не стала. А распорядилась:

– Младенец, освободи рабочее место для матери!

– Вот еще, ты номер сдала! – хмыкнул он и демонстративно затрещал компьютерным оружием.

– Послушай, мне правда очень надо. – Галка явственно слышала в своем голосе слезы и злилась. Не хватало еще разреветься в присутствии ребенка! – Не вредничай, пожалуйста.

Он сразу же выбрался из-за компьютера. Такой маленький, а уже мужчина, утешитель, защитник.

– Мамуль, не в первый же раз статьи слетают, – серьезно сказал сын, перетаскивая со стола в кресло слишком тяжелый для маленьких ручек том седьмого «Гарри Поттера». – Заткнешь ты «дырку»!

Он уже так много понимает. Про сроки сдачи номера, про «дырки». Вот только про некролог ему знать необязательно. У ребенка не было ни яркого беззаботного детства, ни праздников. Одни производственные будни. Так пусть хоть боли будет меньше. Надо стараться его оградить. Пока это возможно…

Галка открыла «ворд», уставилась на белоснежную страницу. Придется писать, время поджимает. А мыслей нет, есть только боль, сдавившая грудь, и от нее дышится через раз. Но реклама с первой полосы снята, там заверстают некролог. Газету через пару часов повезут в типографию. Хотя нет, наверное, чуть позже, все-таки задержат. Потому что верстальщики уже все узнали, и у них тоже сейчас руки дрожат и перед глазами все плывет. Так же, как у нее. И работать невозможно, и не работать нельзя, вот такой замкнутый круг.

– Надо собраться, – прошептала Галка, покосилась на пачку сигарет, а потом на русую головку сына. – Младенец, я выйду, место не занимать!

Он наморщил крохотный носик.

– Мать, да кури здесь. Ты же торопишься, чего туда-обратно бегать.

Ругая себя нещадно, Галка щелкнула зажигалкой, затянулась, и…

Господи, какая же она все-таки идиотка! Голова совсем ничего не соображает. Сейчас же не некролог следует строчить, а Кирилла из-за решетки вытаскивать! Артур умер, но Кирилл-то живой, и ему теперь ох как несладко. Надо звонить знакомым ментам, следакам, всем, кому только возможно. И добиться, чтобы Кирилла отпустили. Конечно же, он не виновен, но, пока все прояснится, мальчик сгниет в тюрьме, или где он там сейчас находится. А некролог придется опубликовать в следующем номере. Да, очень плохо, совершенно неэтично. Но между мертвым и живым она выберет живого, как это ни цинично. И бедный Артур поступил бы точно так же…

Галка сняла трубку телефона, распорядилась, чтобы на первую полосу пошел рекламный модуль, и залистала телефонную книжку мобильного телефона.

Внезапный стук в дверь сорвал-таки крепкое словечко, и младенец звонко возмутился: «Бип!»

А потом дверь резко распахнулась.

Галка ждала увидеть верстаков, которым нужно что-нибудь уточнить. Но вместо бородатого Димки или черноволосой Инночки на пороге стоял долговязый тип в сером пальто.

– Я могу входить? – поинтересовался он с легким акцентом. И тут же растянул губы в фальшивой улыбке, оскаливая ненатурально-белоснежные зубы.

– Идите вон! – бросила Галка, решив, что ей сейчас будут впаривать очередной чудо-массажер. И демонстративно защелкала телефонными клавишами.

Где же координаты того высокого милицейского чина? Газета ему здорово помогла, а долг платежом красен.

– Вон? Где есть вон? – невозмутимо поинтересовался незнакомец.

– Вон есть везде, только не здесь, – провозгласил сын, живо оторвавшись от книги.

– Я не могу ходить вон, потому что я из ФБР, – сказал мужчина и полез в карман пальто. – И мне надо получать информацию про Артур Крылов.

Галка мигом вскочила из-за стола, бросилась к двери. И, схватив незнакомца за рукав, вытащила его в коридор. После чего угрожающе зашипела:

– Совсем мозгов нет, хрен американский! От работы меня отвлекаешь, еще и ребенка пугать вздумал! Гамбургеров надо меньше жрать, от них серое вещество разжижается!

Изловчившись, мужик все-таки достал какой-то заламинированный документ, но Галка даже не стала его разглядывать.

– Мне сейчас некогда. Это понятно?

Американец утвердительно кивнул и снова оскалился:

– Да, госпожа Епифанова. Мы можем говорить, когда вам удобно.

– Говорить мне в ближайшие дни неудобно, – отчеканила Галка, неприязненно рассматривая загорелое лицо. – И по закону никаких пояснений я вам давать не обязана. Это понятно?

Он кивнул и фальшиво-сочувственно вздохнул.

– Понимаю. Вы потерять журналист…

– Я с вами разговаривать не буду. Мне все равно, что вам надо. Хотите что-то выяснить – поговорите с сотрудниками. Комната журналистов – прямо по коридору и направо. Налево – верстка, но туда ближайшие два часа нельзя. Подождите, пока сдадим номер. Многие сотрудники нашей газеты знали Артура намного лучше, чем я. Поговорите с ними.

– Но простой журналист никогда не знать та информация, которую знать шеф-редактор!

– Не морочьте мне голову, – процедила сквозь зубы Галка, мысленно вспоминая английские ругательства. Кажется, они вот-вот понадобятся.

И американец, как ни странно, наконец понял. Поблагодарив за помощь, он развернулся и, бодро перешагивая через лужи, пошел в направлении ньюс-рума.

– Мать, какой дядя странный, – прокомментировал визит гостя сынок, недоуменно вскинув белесые бровки. – Он что, дурак?

– Нет, младенец, он просто американец и не очень хорошо говорит по-русски, – отозвалась Галка и одобрительно кивнула. Вот нашелся тот самый номер. Сейчас она по нему позвонит и попросит помочь Кириллу.

А американец этот скалящийся… Конечно же, ерунда. Между США и Россией сейчас новый виток обострения отношений по поводу размещения ПРО в Европе. Вот, наверное, и назасылали америкосы кучу своих сотрудников, пытаясь доказать, что ситуация в России нестабильна. В серьезный криминал или спецслужбы агенты сунуться не могут, доступ к информации ограничен, риск велик. Права человека – самая благодатная тема для стенаний. А тут журналиста вроде как убили, давление на свободу слова и все такое. Явились не запылились. Нет, правильно она сделала, что его отшила. Не хватало еще только сейчас патриотично врать о том, что Россия – правовое государство, граждане которого всегда получают полную объективную информацию.

– Америку ждет финансовый кризис, – глубокомысленно вздохнуло дитя. – Курс доллара нестабилен.

Галка удивленно вытаращила глаза. Господи, откуда, откуда младенец набрался таких слов? Нет, надо все-таки покатать его на карусельках. Потому что если его развитие проходит такими темпами, то очень скоро детские забавы радости ему не доставят.

Захватив сотовый, Галка вышла в коридор. И почти сразу дозвонилась до милицейского чина. Но тот оказался урод уродом.

– Моя компетенция не позволяет вмешиваться в работу пенитенциарной системы, – замямлил он в трубку. – Тем более когда ведется следствие, очень важно…

Про следствие Галка уже не дослушала, послала урода подальше и отключилась.

Но особо не расстроилась – знакомых в правоохранительных органах масса. Хотя, конечно, хотелось бы уладить вопрос побыстрее, Кириллу сейчас каждая минута, наверное, кажется часом.

В коридоре явственно вырисовалась высокая фигура очередного визитера. Когда он миновал ньюс-рум и стал приближаться к кабинету редактора, Галка возмущенно подумала: «Когда же я уломаю учредителя хотя бы одного охранника на входе посадить?! Вот ведь жлобяра! Не редакция, а проходной двор какой-то».

– Не подскажете, где мне найти Галину Епифанову? – поинтересовался мужчина, темноволосый, с роскошными черными усами.

– Я. В чем дело?

– Меня зовут Александр Голицын. У меня к вам будет несколько вопросов.

С этими словами мужчина извлек «корочку», и Галка с ужасом увидела золотое тиснение «ФСБ» на красной коже. А потом и фотографию, штамп, мелкий убористый почерк, которым были выведены имя, должность, звание.

За те секунды, пока новый гость собирался с мыслями, в Галкиной голове выстроилась цепочка умозаключений, и они ей совершенно не понравились.

Артур затеял очередное расследование, влез в какую-то очень серьезную тему. Как всегда – без страховки, без тормозов, наплевав на элементарные правила безопасности. Так бывает с журналистами такой специализации. Они вечно ходят по острию ножа и адаптируются к риску. Но нож не перестает быть опасным, и вот… А где именно он оступился – теперь уже не выяснить. Журналисты никогда не открывают свои источники информации. Максимум, что можно от них добиться, – копии документов, и то в крайне редких случаях. А уж пояснений, где достал, кто принес, – никогда…

– По нашей информации, Артур Крылов и Кирилл Матюшин оказались замешанными в очень неприятную историю, – сообщил Александр, затирая белое пятно на черном рукаве куртки. – Да, не жирует наша пресса, судя по виду вашей редакции… Подробностей я вам рассказать не могу. Сейчас мне надо срочно осмотреть компьютеры Кирилла и Артура. А потом я зайду к вам, и мы побеседуем.

– Хорошо. Я сейчас принесу ключ от кабинета ребят. Пароль на машину Артура приклеен на обратной стороне клавиатуры. А компьютер Кирилла в ремонте, нас залило, сами видите, что здесь творится. Да, кстати, тут какой-то человек приходил. Сказал, что он из ФБР.

Голицын мигом утратил невозмутимость. Его темные прищуренные глаза широко распахнулись, на лбу обозначилась решеточка морщин.

– Что?! А как он выглядел?! Что ему было нужно?

– Да он, наверное, еще в редакции, сами спросите. Я толком не выяснила, что ему нужно, – виновато улыбнулась Галка. – Хотелось послать его куда подальше. Не люблю америкосов в принципе, а тут еще горе такое. Но не послала. А отправила его к нашим журналистам. У меня сейчас каждая секунда на счету вообще-то, мы номер сдаем.

Сотрудник ФСБ заметно побледнел и попросил уточнить, где именно находится американец.

Галка позвонила в ньюс-рум, потом на верстку и развела руками:

– Его никто не видел. Наверное, он решил, что журналисты ему ничего не расскажут. И ушел. Но вы не волнуйтесь, кабинет Кирилла и Артура ведь закрыт.

Вместо ответа «эфэсбэшник» лишь скептически усмехнулся.

Через пару минут они оказались у приоткрытой двери. И компьютер Крылова был включен…

Вздохнув, Голицин уселся за машину, стал просматривать файлы. Казалось, он полностью погрузился в работу.

– Я могу идти? – виновато поинтересовалась Галка, сбрасывая очередной звонок верстальщика. – Мы уже конкретно горим…

– Да, конечно, – задумчиво пробормотал Александр, с досадой отрываясь от монитора. – Я зайду к вам позже.

«В свой кабинет возвращаться нельзя, – решила Галка, направляясь к женскому туалету. – Там уже аншлаг, мобила от звонков раскалилась. Кирилл. Самое важное теперь – это вытащить Кирилла».

И ей повезло. Случайный, даже ничем не обязанный газете дядечка из прокуратуры взялся поспособствовать решению вопроса. Но все яйца в одной корзине хранить глупо. Редактор «Желтой газеты» сделала еще пару звонков, получила заверения в том, что требуемая помощь будет оказана, и, заметно повеселев, вернулась к себе.

Она не сразу заметила в толпе сотрудников газеты неопрятного мужчину с одутловатым лицом.

– Сейчас в помещении редакции будет проведен обыск, – безапелляционно заявил он. – Вот мои документы, вот постановление. Кто может выступить понятыми?

Галка застонала. Нет, елки-моталки, она никогда не сдаст этот проклятый номер!

* * *

Тень уже все ближе и ближе. От липкого страха, парализующего ужаса и осознания собственной беззащитности ноги сделались ватными. А голова… Кажется, что она сейчас лопнет от лихорадочных мыслей.

Что же делать?! Мчаться в гостиницу? Подъезд оборудован домофоном, но кода нет, надо набирать номер квартиры, где располагается отель. Пока портье подойдет, пока откроет. Да ее уже сто раз задушат, прирежут, разберут по запчастям и скажут, что так и было! А во дворике-колодце никого нет! При молчаливом соучастии пары желтых окошек небо-крышка захлопнется. И все навсегда закончится.

Закончится? Ну уж дудки!

Вперед! Как удар хлыста. Как выстрел.

Эта мысль на долю секунды оглушает, но ноги уже несутся навстречу тени, а лица – какой ужас! – ощутимо касается край чьей-то одежды. В темноте не различить руки, пытающейся вцепиться в куртку.

Стряхнуть, оторваться.

Быстрее, еще быстрее!

По переулку мчаться почти не страшно. Здесь светло, и люди недоуменно отскакивают в стороны. Уже практически безопасно.

Надо туда, где много народу. Кафе, магазин, все, что угодно.

Тяжелая дверь, но открывается.

В Питере коварные ступеньки, коварные ступеньки, коварные…

…Хорошо просыпаться. Здорово просыпаться! И понимать, что все закончилось. Просто перепуганное подсознание до сих пор не может угомониться, заново и заново прокручивая события вчерашнего вечера.

Все прошло. Уже не реальность, ночной кошмар, не думать, забыть.

Лика Вронская сладко потянулась, посмотрела на часы. Шесть утра, всего-то. Еще можно спать и спать!

Она взбила подушку, расправила скомканное одеяло, твердо намереваясь увидеть в очередном сне что-нибудь позитивное. И даже уютно свернулась калачиком. Но в окно громко затюкали.

– Иди в баню, ворона, – пробормотала Лика, накрывая голову подушкой. – Ты и так вчера сожрала полвазочки печенья. Хватит с тебя!

Стук все не прекращался. Сев на постели, Вронская уставилась на часы. Двадцать секунд тарабанит. Полминуты. Вторую минуту.

– Ты меня достала, – заворчала она, открывая окно. – Давай питайся и проваливай.

Птица деловито процокала по подоконнику, распушила рыжеватые перья на шейке, демонстрируя то ли свою красоту, то ли высшую степень возмущения, а потом перепорхнула на столик.

Наблюдая, как исчезает в массивном коричневом клюве печенье, Вронская угрожающе заметила:

– Не вздумай мне здесь нагадить!

Ворона на секунду оторвалась от еды, повернула голову, и в красных глазах промелькнула досада.

– Хорошая птичка, – смягчилась Лика, кутаясь в одеяло. – Все понимаешь, молодчина. А теперь иди гулять. Мне из открытого окна так дует, что я сейчас превращусь в сосульку.

Невероятно! Ворона, противно каркнув, сразу же взмахнула крыльями и, как белая ракета, просвистела на улицу.

«От собаки бы мне добиться такого послушания, – подумала Лика, снимая красно-белую клетчатую пижаму. – Снапу сто раз надо повторить команду, пока он соблаговолит ее выполнить. А тут раз-два – и порядок».

Итак, душ. Обжигающе-горячие струи лупят по коже, разгоняют остатки сна. Понежиться еще пару минут, привести себя в порядок, а затем прямиком к следователю. Вчера, спасаясь от какого-то притаившегося в арке урода, пришлось забежать в интернет-кафе. И там выяснилось очень подозрительное обстоятельство. Которое, кажется, многое объясняет…

Выйдя из ванной, Лика задумалась. Начало седьмого, раннее утро. Так не хочется краситься, влезать в костюм. Да и смысла особого, пожалуй что, нет. Вернувшись из прокуратуры, до вечера можно еще сто раз успеть привести себя в порядок. И Ирину, кстати, тоже будить не стоит. Пусть выспится, вчера перенервничала, бедняжка.

Джинсы, свитер, немного туши. Расчесываться и сушить волосы не надо. Короткая стрижка, пожалуй, даже начинает нравиться.

– Что же вы не позвонили? А завтрак? – всполошилась миловидная женщина за стойкой. – Давайте я приготовлю, покушайте!

– Спасибо, я не голодна. Такси вызовите, пожалуйста, – попросила Лика, изучая прикрепленный к стене видеодомофон с трубкой и небольшим мониторчиком.

Изображение, передаваемое на экран, нечеткое, к тому же радиус охвата минимальный. Камера показывает только пространство непосредственно перед подъездом и часть серого дома, в котором находится мини-отель. Арки на экране не видно. К тому же дворик не освещается, так что шансы на то, что портье, случайно вдруг взглянувшая на видеодомофон, что-то разглядела, минимальны.

Теперь кажется: неужели нельзя было самой обернуться, посмотреть, кто выскакивает следом? Вчера отчаянный страх так живо гнал вперед, что даже мыслей о преследователе не возникало. Хотелось только вырваться из опасной темноты, оказаться среди большого количества людей, и чтобы оголтело стучащее сердце хоть немного сбавило обороты.

– Вот, выпейте кофейку, пока машина приедет, – улыбнулась портье, поставив на столик чашку.

«Какая милая женщина. Особенно после своего предшественника-вампира», – сделав приятно-горький глоток, подумала Лика.

И прервала собственные рассуждения вопросом:

– Скажите, а… Вот этот район, где находится мини-отель, – он криминальный? С вами лично здесь случались какие-либо происшествия?

Портье заверила: никогда и ничего. Ни с ней, ни с гостями отеля. Гостиница находится в самом центре, пару минут пешком до центра. И Питер, к счастью, уже давно перестал быть бандитским городом.

Если не случайный хулиган, не наркоман, подстерегающий кого угодно, для того чтобы ограбить и забыться, то…

То, в общем, можно предположить, кто именно скрывался в арке…

– Кстати, вот и машина ваша приехала, темно-зеленая «Волга», – заметила женщина, выглянув в окно.

Крутые ступени подъезда на сей раз вели себя прилично, неожиданно не обрывались, подножки не подставляли.

Лика, поздоровавшись с таксистом, опустилась на переднее сиденье, с опаской покосилась на расписанную, как оказалось, яркими граффити арку. Потом перевела взгляд на часы и с досадой закусила губу.

– Ну я даю! Еще же восьми нет! – расстроилась она и повернулась к водителю. – Вот, собралась в прокуратуру, а там же рабочий день с девяти начинается, и по утрам еще совещания.

– Как вас зовут? Очень приятно! – Мужчина улыбнулся, но взгляд его серых глаз остался грустным, подавленным. – Мы можем покататься по городу. Вы были в Питере? Не волнуйтесь, счетчик я выключу. Знаете, на днях развелся с женой, после такого очень не по себе.

Лика пристальнее вгляделась в лицо странного таксиста, сохранила в памяти файл с ровным профилем, растерянно-болезненными морщинками у губ, черными отпечатками бессонницы. Конечно, это исключительно питерский вариант. Мужчина, переживающий развод. Таксист, предлагающий бесплатную экскурсию. Но, может, если действие следующей книжки будет развиваться в Питере, то внешность потенциального героя романа окажется востребованной.