Текст книги "Лестница грез"

Автор книги: Ольга Приходченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Я только увидела, как лицо нашего Афанасия покрылось пятнами, и он перемигнулся со своими товарищами по комнате Веселовским и Яковенко.

Те быстро рванули к общаге, наша дружная группа за ними. Тем более что ждать у столовки было нечего, её всю опечатали. Возле входа стояли беленькая и чёрненькая «Волги», а также замызганный «Москвич», который привозил обычно и увозил нашего коменданта. Мы разошлись по своим комнатам.

– Девчонки, у нас под кроватями пустые бутылки из-под вина! Сейчас сюда нагрянет комиссия и нам влетит по первое число, – закричала я. – За окно их.

Бутылки полетели вниз и, пронзительно звякая, разбивались на мелкие кусочки. Но не одни мы были такие умные, из других окон тоже летели винно-водочные снаряды, больше из комнат мальчишек, мы легко это определили по снайперской точности, скорости и дальности приземления. Когда с бутылками, а заодно и с пустыми консервными банками было покончено, я достала сумку, мы с Лилькой быстро все ее содержимое разложили на столе. Комната наполнилась таким знакомым и родным мне запахом бабкиных котлет. «Не стесняйтесь, девчонки, угощайтесь, биточки очень вкусные».

Мы хорошо подкрепились и теперь развалились на кроватях, ожидая гостей. Лилька прилегла рядом со мной. Когда в нашу дверь постучали, хором закричали: открыто! Первой показалась головка нашей преподавательницы, с которой мы вместе ехали в автобусе. Поскольку мы сидели сзади, а она впереди, вряд ли она нас с Лилькой вообще заметила. За ней потянулись остальные. Обозрели помещение, спросили, есть ли среди нас больные, и удалились. Девчонки молодцы, не растерялись, закричали им вслед: а постельное бельё когда будет, скот и тот лучше содержат, чем нас здесь.

– Да тише вы, всё получите, – обернулась наша красотка, – не подводите хоть вы нас.

Комиссия улизнула на своих «Волгах», а через несколько часов появилась вся взъерошенная комендантша и привезла постельное бельё. Оно точно было ровесницей моей бабушки, так вдобавок ещё какое-то сырое, рваное и от него сильно несло хлоркой. Стелить его было противно.

Мы-то своей комнатой утолили голод, бабуля, спасибо от внучки-колхозницы. Но ребятам каково! Несколько раз гонцы бегали к столовой узнать, собираются ли нашу группу сегодня кормить. Никто и не думал. И пошли они ветром гонимые по посёлочку, заглядывая за калиточки зажиточных сельских жителей, пытаясь к хлебу насущному прикупить чего-нибудь покрепче. Насущного ни у кого не было, а вот второго, самогончика, даже в долг дали.

Бесились мы по полной программе весь вечер. Даже импровизированные танцы устроили. Моя Лилька была счастлива, она пользовалась таким успехом у ребят, как никогда в жизни. Утром напялили на себя резиновые сапоги и двинули, как коровы на водопой, к нашей кормушке-столовой. Ее было не узнать, она сверкала чистотой. Уже другие тётки в белоснежных халатах выставляли на стойку манную кашу в глубоких тарелках с куском сливочного масла, и на выбор был чай с запахом чая и почти кофе. Хлеба бери сколько хочешь, правда, только какой-то серый, но свежий. Набирали его впрок, на всякий случай, вдруг сегодняшняя столовая это только показуха. Не каждый же день наезжает комиссия.

Нам для работы выделили новое поле. Подогнали вереницу грузовиков, на них с песнями по ухабам, без какого-то ни было намёка на дорогу нас привезли на баштан. Это очень странное поле. Вроде кроме сорняков ничего и не растёт. Только какая-то неведомая сила разбросала по необъятным просторам зелёные полосатые мячи разных размеров, от громадных до совсем маленьких. Дядька, то ли агроном, то ли сторож, объяснил, как надо, выстроившись в цепочку, перебрасывать кавуны, шоб, не дай бог, не побились, к краю поля, куда подъедет машина для погрузки. А для начала... Он приподнял один арбузик среднего размера, ловко ударил им о свою коленку, арбузик раскололся на две половинки. Думали, скажет, для начала попробуйте, а он вдруг глухо выдавил из себя: мойте руки. Мы стояли обалдевшие, как мыть? Тю, дядька выхватил серединку, раздавил и протёр мякотью свои грязные загорелые руки.

Афанасию он показал на здоровенный арбуз: от той, тащи! И так же, хлопнув о колено, только теперь о левое, повторил свой маневр. Разбить так не получалось ни у кого из наших. Да что там разбить, мы еле отрывали их от плетей. Хоть бы ножи раздали, но агроном сразу предупредил: ножи вам не положено давать. Хорошо, что наши припасливые парни, прошедшие срочную, захватили с собой перочинные ножички. Они шли впереди, отрезали, бросали нам под ноги, а мы дальше уже кто как. Во всяком случае, через полчаса, когда силенки иссякли, уже никто не бросал и даже не передавал, а еле катали, сидя на земле. С десяток, наверное, а то и больше, по месту назначения к краю поля не были доставлены, а перекочевали в наши рты. Спелые, сочные, ароматные, семечки все вызрели. Когда приспичило, дружно бегали в посадку облегчаться. Столько арбузов в своей жизни больше никогда не ела. Мы чуть не лопнули, но разве против этого сладкого слова «халява» можно устоять?

– Девчата, на обед поедете? – молодец заботливый наш староста, не забывает о своих общественных обязанностях.

Какой там обед, когда организм только и работает на срыгивание и слив.

Поле быстро пустело, только местами оставались островки, напоминавшие помойки из битых кавунов, как бы обагрённых кровью, с вырванными сердцами. На них набрасывались буквально полчища мух, пчёл и Муравьёв, а сверху уже пикировало отвратное вороньё. Неприятнейшее зрелище, какое-то поле битвы за огрызки.

– Может, нам все это собрать? – я всё же не выдержала и спросила сторожа.

– Та ни, нехай так будэ. Бабы свиньям та кролям все сёгодни вже перетягнуть. А на завтра трактор перепаше и пашня будэ.

Вечером нас кормили на убой макаронами по-флотски и... арбузами. На двоих полагался один. Каждый на дюжину килограммов, наверное, тянул. Те, что не могли осилить, забрали с собой в общагу, вечер долгий, сгодятся под легкое столовое винцо.

У ямы в конце нашего общежития, когда возвращались, приметили странную машину. Когда она заработала, всем стало понятно без лишних слов. Лорка, смешливая девчонка родом из Раздельной, узловой станции в часе езды от Одессы, которую она иначе не величала, как город, как заорет: говно качают, говнокачалка приехала, к нам домой тоже такие приезжают.

Сплетни или слухи, что эта техника должна вот-вот нагрянуть, ходили уже не первый день, ползая от студента к студенту, набухая, как дрожжевое тесто – вот-вот оно перевалится через край корыта и растечется всё дальше и дальше. Кто-то, мол, просигналил, да еще так высоко, в санэпидемстанцию, что будут обязательно приняты меры. Но кто? И вот сбылось. Вонь стояла дичайшая, мы все задохнёмся, пока вычистят все эти сральники. Как их двери разом пооткрывали, так хоть беги, хоть падай, а лучше натягивай противогаз, но где его взять? Зато вскоре все заработало, и умывальники тоже.

А на завтра, в выходной, назначен еще субботник по уборке помещений и территории и начнут по очереди красить комнаты. Комендантшу нашу шуранули, еще и дело могут завести за повальное воровство. Копеечные стаканы и те украли, об алюминиевых вилках и ложках и говорить нечего. Целую неделю бушевали ремонтные страсти, от запаха краски мы просыпались в бессознательном состоянии и рады были любому колхозному полю. В общаге появился даже красный уголок со столом, покрытым тёмно-вишнёвой плюшевой скатертью, с портретом Ленина и знаменем победителя соцсоревнования. Афанасий должен был подводить итоги после каждого трудового дня: какая бригада отличилась, какая сзади плетется. Только вот бригад этих не существовало. Но раз надо, значит, надо. Бумага, как говорится, все стерпит, главное, правильно ее составить.

Хуже всего было то, что больше в самоволку никому нельзя было отлучаться. Зато нам поменяли матрасы, подушки и выдали новое чистое бельё. И кормить стали, как на убой, и вкусно, ничего не скажешь. Неужели сработал мой поход в лабораторию? Я молила бога, чтобы никто не узнал об этом. Девчонки между собой шушукались, что это работа какого-то шпиона, тогда побольше бы таких.

Как бы вырваться отсюда в субботу, хоть на один денёк, смоталась бы к Таньке и узнала что к чему.

Однако к Таньке попасть мне было не суждено. В один прекрасный день нас погрузили на машину, на полу которой валялись доски. Ехали стоя, держась за борта. На одном из поворотов придурок шофёр так резко затормозил, что все мы попадал«. Моя нога попала как раз между досками, а сверху на неё всей своей тяжестью навалился Афанасий. Пострадала ещё одна девочка. Нас обеих отвезли в Овидиополь на этой же машине, только теперь лёжа в кузове и с нашей руководительницей. Там сделали рентген, у меня, слава богу, обошлось, перелома не было, только ушиб, а у моей подружки по несчастью выскочила пятка. В больнице забинтовали, как раненых на фронте, и отпустили на все четыре стороны. Шофер здорово передрейфил и отвёз нас в Одессу, я попросила, чтобы ко мне домой. Бедная бабка, как завидела двух хромоножек, стала причитать: что за медицина, так опухшую ногу бинтовать? Сейчас сделаю вам компрессы.

Вера, так звали девочку, не хотела даже себе домой сообщать, что случилось. Нам выдали больничные на десять дней, они очень быстро пролетели, и мы опять оказались в учхозе им. Трофимова. Только сейчас, как пострадавших, нас отправили не на сбор арбузов, а бросили на виноградники, и, надо же, мы попали в лапы как раз к тому аспиранту. Вера дала ему на вид лет тридцать, мне казалось, что он моложе. Попробуй у бравых джигитов даже приблизительно определить возраст.

Никакая лафа нам не подвалила. Целыми днями под кустами чёрного винограда, набухшего соком, отмахиваясь от нахальных пчёл-трутней и кусачих мух. Работа муторная, нудная, зато в белых халатах, как у лаборанток. Наш начальник наведывался только с целью контроля за производственным процессом, постоянно тыкая нам на наши ошибки. А когда на ниве ухаживания темпераментный кавказец получил от ворот поворот, вообще превратился в надсмотрщика. Куда подевалась его широта души. Ругал он нас, вероятно, крепко, но хитрющий, на своём языке. Мы в ответ только улыбались и мстили ему, мухлюя с показателями, записывали, например, в журнал сахаристость пониже, чем на самом деле. Он ещё больше бесился, ведь это для него важный показатель. Отыгрывался на несчастной кобыле, когда запрыгивал на лошадь, так нещадно лупил ее по крупу, что нам невольно становилось больно.

Всё когда-нибудь кончается, и закончился этот, первый для меня в жизни колхоз. Удивительно, но учёба в институте мне даже очень понравилась. Я сдала все экзамены на пятерки и после первой сессии получала с ещё одной девочкой повышенную стипендию. Сдружилась с ребятами, не только из своей группы. Поскольку на одну меня в библиотеке не давали учебники, а давали их на комнату в общаге, то я почти ежедневно приходила туда, приобщалась к полноценной студенческой жизни. Ребята, как мне показалось, с удовольствием слушали, как я напевала им песенку Юрия Кукина: «Понимаешь, это странно, очень странно, но такой уж я законченный чудак». Или: «Я гоняюсь за туманом, за туманом, и с собою мне не справиться никак», вспоминала моего дружка детства Игоря Лучинкина с его незабвенной гитарой. Вот талантливый паренек! И поет замечательно, и прекрасно играет, а как в радиотехнике разбирается! С закрытыми глазами все может собрать и разобрать. Как в армии вслепую в секунды разбирают автомат Калашникова.

Я пыталась вытащить ребят прошвырнуться хотя бы по Приморскому бульвару, но не тут-то было. Сказали, что время даром терять, город уже видели, а вечерами только шлюхи там околачиваются. Ну, как знать, кто что хочет, то и находит.

На новогоднем вечере я выплясывала с одним симпатичным парнем с четвертого курса и вскоре почувствовала, что он стал за мной приударять, на каждую мою тренировку в СКА приходил и сидел пялился. А потом и провожать заладился, оказалось, он тоже волейболом увлекается. Девчонки из моей группы предупредили, что у этого Володьки есть девушка третьекурсница, которая поклялась мне «все патлы вырвать и глаза выцарапать». Она с ним уже три года вместе, а здесь я объявилась, такая вся из себя первокурсница, и он её бросил. А ведь гад, уже ездил свататься к ней домой к её родителям. Что делать? Надо рвать подошвы на ходу, как говорит моя бабка. Но как? Когда куда бы в институте я ни пошла, как назло, везде встречаюсь с ним, с его собачьим преданным взглядом, этими горящими влажными глазами и щеками в красных пятнах на смуглом лице. Чтобы этого Дон Жуана отшить, пококетничала после игры (не помню уж с кем играли, кажется, с командой мединститута) с одним болельщиком, тот вызвался меня проводить до дома. Ждал у раздевалки, пока я переоденусь.

Он был, как выяснилось, на пять лет меня старше, одессит, звали его Борис Корепанов. Так я и патлы свои сохранила, и глаза, а главное – поняла, что нечего попусту тому Володьке голову морочить, у него есть девушка, пусть на ней и женится, к родителям не так же просто заявлялся. Ольга, внушала я сама себе, если не нужен человек, сразу отшивай и не давай повода, так честнее и порядочнее. А поговорка, что «на безрыбье и рак рыба», не для меня, в Одессе, правда, ее перефразировали: «на безптичье и жопа соловей». У нас и рыбы разной вдоволь водится, и птичек хватает, успевай только отмахиваться, когда тебе восемнадцать. В жизни только раз столько бывает, как поет Людмила Зыкина. И пусть, посмотрим, что дальше.

Новый кавалер мне всё больше и больше нравился. Личность интересная. Он, не в пример другим, был начитан и эрудирован. С ним можно было, не боясь, обсуждать этот показательный суд над Иосифом Бродским. Влепили несчастному пятилетний срок за тунеядство. За что? Какое тунеядство? Попробуйте хоть две строчки рифмованные сочинить, даже не целое стихотворение, это какой же каторжный труд. Я как-то пробовала, про весну, мою любимую пору, что-то хотела изобразить, корпела, корпела, впустую. Да, славный город Ленинград, колыбель революции...

Как Борис читал философские стихи Бродского, меня захватывало, но вот его теория о взаимоотношениях мужчины с женщиной, что прежде, чем вступать в брак, нужно со всех сторон проверить, насколько подходят особи друг другу и прочая белиберда, меня расстраивала. Никакого желания что-либо проверять я не испытывала. Парень завуалированно навязывался в любовники, но это не входило в мои планы. В последнее наше свидание заметно похолодало, даже снег крупными хлопьями повалил. Борис предложил мне сбегать домой переобуть полуботинки на сапоги, которых у меня в по– мине не было. Как смогла, соврала, что, если заскочу домой, больше меня не выпустят.

Я очень замёрзла и, конечно, простудилась. На тренировки и в институт не ходила. А когда поправилась и объявилась в зале СКА, ко мне подошёл его друг Виталик и сказал, что Борька тоже заболел и просил его навестить. Вместе и отправились в гости. Боря жил на первом этаже в доме на Пироговке, который построили пленные немцы. Его папа был военным, прошел всю войну, потом они жили в Германии, это сразу было видно по обстановке в комнате. Боря лежал на красивой софе, рядом с которой стоял высокий торшер с освещённым баром. Я, не подумав, ляпнула: Борька, ты как на картине «У постели умирающего Некрасова». Борина мама не оставляла нас ни на минуту, выпытывала у меня всю мою подноготную. Кто, что, когда? Отпив чая с домашним печеньем в обществе благородного семейства, я поехала домой.

Через неделю Боря занял своё привычное место на трибуне, и опять начались провожания с прибалтыванием по всем статьям, снова эта приевшаяся теория взаимоотношений полов. Разоткровенничался, почему его родители очутились в Одессе. Все из-за него, его любовных связей с молоденькой учительницей немкой. Она, как кошка, влюбилась в Борьку, собственного ученика, даже вены себе попыталась порезать. Он признался, что хочет опять испытывать только такие чувства – настоящие, а не по печати в паспорте. Что он только не плёл, как ему после той любви жить не хотелось. А сейчас всё, видите ли, изменилось, он встретил меня. Я маме его пришлась по душе, когда ушла, она не могла успокоиться, такая чистенькая светлая девочка и еще играет на фоно.

– Я слово ей дал, что тебя не обижу. Знаешь, завтра у Виталика день рождения, пойдём к нему, – предложил Борис.

Отец Виталика был секретарём какого-то райкома, я так и не поняла какого. Компания собралась небольшая, всего несколько пар, никого из взрослых дома не было. После небольшого фуршета все разбрелись по комнатам и началось... Угомонить своего кавалера словами я не могла, пошли в ход руки и приличная мужская сила. Мы по– настоящему с ним дрались. На шум появился именинник, который попросил своего друга расслабиться и найти что-нибудь более подходящее, ему не нужны такие сложности. Я воспользовалась моментом и рванула к дверям. Борька, нагло улыбаясь, загородил мне дорогу:

– Ну так что, расстаёмся? Плакать не будешь? Я же знаю, что тебе нравлюсь.

Я оттолкнула его, сбежала по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек, и пулей вылетела из парадной.

И почему эти двуногие безрогие такого высокого о себе мнения? Сначала выпендриваются, как Юрка Воронюк, и думают, все растают перед ними, а потом сами втюриваются по полной. Юрка теперь унижается, до чего противно, взрослый же мужик, почти на двенадцать лет старше, уже и сестру мою довел до белого каления своими стенаниями. Влюбился. Бабка посмеивается и называет его не иначе, как «твой Евгений Онегин пожаловали». Сам же нас когда– то шуранул с Лилькой, молокососками называл, вслед ещё свистел, а теперь что, припекло. Всё вспоминает, как я маленькой была, вещи их в Лузановке на пляже сторожила. В волейбол с ними играла, в основном бегала за мячом. Как с нами, школьницами, познакомился ради забавы на Приморском. Как мы врали, что взрослые уже, но всё раскрылось, и они благородно нас, от греха подальше спровадили. Свяжешься с малолетками – потом себе дороже.

Что же теперь бегать? А, подросла, совсем другое дело. Да и тогда на то свидание я только ради Лильки пошла. Ей он понравился, так что полный вперёд, Воронюк, Лилька ждет. Я, конечно, хоть и тайно, но влюбляюсь. Только в артистов, а они далеко от меня, как на другой планете. Всё свободное время, и даже лекционное иногда, провожу в кинотеатрах. А зачем тратить его на пустые и никому не нужные свидания? Глупо. Что касается волейбола, то тут вообще наметился прогресс. Уже то, что тренировались мы в СКА, говорило о многом. Это был определенный уровень. За нашими занятиями, несмотря на поздний час, наблюдали молодые солдатики, которым подфартило служить, во-первых, в Одессе, а во-вторых, при армейском клубе, известном на всю страну. Кроме того, собиралась и гражданская публика, часто приходили посмотреть ребята из нашей институтской волейбольной команды. Их тренировка была после нашей, совсем поздно, но все они были из нашей общаги, которая располагалась рядышком через дорогу.

Еще здесь готовилась к разным турнирам команда нашего одесского «Буревестника». Бергер требовал, чтобы мы обязательно присутствовали в это время в зале, и не просто сидели, а запоминали, записывали, что и как они делают. Там, конечно, было на что посмотреть, все-таки уже мастера спорта. Иногда нам предлагали сыграть с ними. Принявшая слегка на грудь компания известных одесских тренеров веселилась от происходившего на площадке. Не стесняясь, они в открытую спорили между собой, за сколько времени нас разобьют в пух и прах, а самое главное, с каким счётом. Маленького росточка Ритка Могилевская, по прозвищу ещё с седьмой спортшколы Могила, была у нас пасующей, как она орала, это надо было слышать. Мы с ней отрабатывали финт: Ритка стояла спиной ко мне и пасовала через голову назад, громко крича: Нитка! В Одессе все всегда получали клички, меня в команде прозвали Ниточкой, или прощё и чаще – Ниткой, так и закрепилось. Я с четвертого «номера» лупила левой со всей силой, что была в руке, и все хлопали. К сожалению, опытные гренадёрши из «Буревестника» довольно быстро нашу комбинацию раскусили и накрывали меня блоком.

А если честно, мне прозвище придумали незнакомые мальчишки. Мы с девчонками возвращались с тренировки, а сзади шли какие-то пацаны и прикалывались. Вдруг слышим: а вот у тебя, с конским хвостом, сзади две нитки на юбке висят, ты ими асфальт подметаешь. Все оглянулись, в юбке была я одна, и девчонки стали рассматривать ее. Никаких ниток на ней не было. А эти придурки ржут, заливаются: девушка, мы думали это нитки, а это, оказываются, ваши тонкие ножки. Отсюда и пошло: Ниточка, Нитка! Сначала обижалась, злилась, а потом свыклась. Раз у всех клички, пусть и у меня будет. Что, у Ритки лучше – Могила. От фамилии схлопотала. Вот у кого удар был зверский, убийственный, как выстрел. С закрытыми глазами можно было по звуку определить, кто это врезал так по мячу. Если попадет по башке, то вообще труба: звон в ушах на двое суток гарантирован. Маленькая нежная девочка, как котёнок. Ей бы еще росточек повыше – цены не было бы.

От Риты я узнала, что она сначала поступила в технологический, курс отучилась, почувствовала, что трудновато, и Бергер перевёл ее в наш сельхоз на второй курс. Но здесь она решила тоже не оставаться, а попытать счастья в Кредитно-экономическом институте. Вроде у Могилы уже есть договорённость с волейбольным тренером Степаном Оганженяном.

– Рит, а он меня тоже возьмёт? А что, сыгранная пара, – действительно, слово не воробей, вылетит – не поймаешь.

– Ну, ты дура, Нитка. Что ж ты раньше молчала? Конечно, спрошу. В «декретной мореходке» учиться сплошная лафа.

– Где? – я выпучила на Могилу глаза.

– А ты что, не знаешь? Так в Одессе называют Кредитно-экономический институт.

– Почему?

– Вот поступишь и узнаешь!

Условились, до поры до времени всё хранить в тайне, пока не поговорим со Степаном. Свидание состоялось, чёрные глаза Оганженяна загорелись ярким армянским пламенем, нам с Могилой был обещан перевод, прямо перед первым сентября, когда нас никто не хватится. Правда, в качестве аванса, любвеобильный армянин попытался предложить себя в качестве ухажера. Ритка умоляла потерпеть эти навязчивые потуги, вот переведёмся, а там его шуранём по полной программе. Его приход на каждую нашу тренировку действовал на нервы, но особенно я задергалась, когда увидела его торчащим на трамвайной остановке. Выручила Ритка, она, на удивление находчивая и смешливая девчонка, влепила ему прямо меж глаз: «Степан Иванович, а Ниточка ещё не целованная. Её дядька, начальник милиции, пасёт её по всем статьям. За ней всюду следят. Видите того мужика, – Ритка указала пальцем на какого-то незнакомого дядьку, стоявшего вдали под деревом, – так вот он её будет провожать к самой двери и потом ещё отчитываться».

Больше Степан Иванович на наших тренировках не объявлялся.

Мы, конечно, с Риткой переживали, а вдруг теперь не поможет с переводом. Не поможет, и не надо. А пока пришла в Одессу весна, и мы опять в учхозе, учимся работать на сельскохозяйственной технике. Получаем права на вождение гусеничного и колёсного трактора. Весенняя грязь, какой свет не видел, резиновые сапоги проваливаются в жирном чернозёме, распаханном нашими стараниями на метр глубиной.

Когда я в таком виде появилась домой, бабка ахнула и приказала идти назад и под дворовым краном смыть грязь хотя бы с сапог. Я стянула с себя комбинезон и куртку, тоже смочила и понесла домой достирывать. Ох, в этот приезд и набесились мы. Полная свобода. Вождением были заняты только первую половину дня, а дальше кто во что горазд, образовавшиеся парочки по углам, остальные... Я уматывала после обеда домой, а наутро первым автобусом возвращалась. Несколько раз брала Лильку с собой. Она тогда, в первый приезд, смылась перед самым набегом комиссии, мне даже не удалось ее проводить до остановки. Лилька уезжала с впечатлением, что хуже не бывает, это о том домике с буквами «М» и «Ж» и заколоченных туалетах в общаге, и сейчас удивлялась, как все изменилось. На посиделках Юлька Фомина, наша отличница, с которой я поддерживала самые близкие отношения, поинтересовалась, почему Лиля в институт не поступает. И действительно, чем она хуже тех дебилов, которые у нас учатся. Лилька попыталась объяснить, что она заикается, куда с таким дефектом.

Дома я со своими посоветовалась:

– Мам, Лилька согласится к нам в сельхоз идти?

– Что ты выдумываешь, в какой сельхоз? Кто её возьмёт?

– Экзамены сдаст и поступит.

Мама замолчала, словно решая: задать следующий вопрос или нет. Вот Лилька закончила курсы машинисток-стенографисток и то хорошо. Плохо, что устроиться на работу никак не может. Неужели из-за проклятого пятого пункта. Когда это кончится и кончится ли вообще?

– Оля, у вас разве евреи учатся? – наконец вымолвила она.

– В нашей группе два парня, правда, они льготники, после армии.

– А где она родилась, ты что, забыла? Документы ее откроют, а там Тяньцзин, Китай. Хороший довесок к пятому пункту. Завалят к черту на первом же экзамене от греха подальше.

Бабуля только кивала головой.

– И ты, баб, так считаешь? Но попробовать можно, чем чёрт не шутит.

Я только глубоко вздохнула: зачем завела этот разговор, я ведь её даже не спросила, хочет ли она вообще учиться. Может, не стоит со своими идеями ни себе, ни Лильке морочить голову.

– Не поступит, и ты виноватой будешь. Пристроит её Рита куда– нибудь, – подвела черту бабка.

Но я ведь вижу, как она страдает, как рвётся ходить со мной в институт, ездить со мной в учхоз. Только пальцем помани, она тут как тут. Девочка начитанная, умненькая, какая это несправедливость, от этого еще больше нервничает. Все наши уже поступили или в этом году будут поступать. У Лильки в запасе несколько месяцев, чтобы подготовиться. Смалодушничаю, если откажусь от своей идеи, пусть Алка вместе с мамой и бабкой и считают это нереальным прожектом.

Я шла к Лильке и думала, на какой козе к ней подъехать. У нас с ней сложились странные отношения. С одной стороны, я чувствовала себя старше её, а с другой, постоянно была как бы виновата перед ней. Пойду на какое-нибудь свидание, она обижается. Умчусь вдвоем с Рогачкой – это вообще предательство. Когда получается, я же таскаю её за собой. Не виновата, что мальчишки пока не кладут на нее глаз. Была бы моя воля, я бы ей всех своих кавалеров сдала оптом. Нет, некоторых все-таки для себя поберегла бы.

– Лилька, ты всем из нашей группы нравишься, и мы решили, ты к нам на наш факультет должна поступать, – приврала я на ходу.

– Я что того, чокнутая? А как я математику сдам? – Лилька чуть не заплакала.

– Сдашь, как все, поможем. Забирай мои программки, учебники. Устроила у себя дома проходной дом. Гони всех к черту. Всё, подруга, поднимай жопу и грызи науку, каждый день буду проверять.

Лилька присела на диван и разрыдалась, я ушла, когда она окончательно успокоилась и пообещала, что уже сегодня начнёт учиться.

Афанасий «восемь на семь», староста и парторг, поддержал нашу идею. Обещал любое содействие. Я решала с ней задачки и уравнения, экзаменовала по всем правилам. Прошли, не без активного Лилькиного сопротивления, школьный весь объём по химии, она не любила этот предмет. Ну а то самое знаменитое моё сочинение Лилька зубрила сама.

В воскресенье забегаю к ней, а там опять сплошной хоровод, все подружки Фатимки толкутся у Лильки в комнате. Рассматривают и обмениваются кучей фотографий. К снимкам претензий никаких, хорошего качества, и девчонки выглядели на них как киноактрисы. Но цена? Десять рублей за одну. Лилька отобрала своих неотразимых поз целых пять. Но не это меня бесило. Выходит, почти всю неделю она ничего толком не учила, этой ерундой занималась. Своим появлением весь их шабаш я поломала, быстро похватав свои фото, все отчалили.

– Что ты уставилась, я только на пятьдесят рублей снялась? Мне мама разрешила, зато любоваться можно, – она сидела на диване и плевать хотела на меня. Столько месяцев я посвятила этой дуре, и вот на тебе – всё насмарку. Возмущению моему не было предела.

– Ты что, ненормальная, на пятьдесят рублей? Где ты такие деньги возьмёшь? Лилька, ну и сволочь ты! Ради этих снимков твоей маме полмесяца нужно корячиться в парикмахерской по двенадцать часов в день. Что ты тянешься за этими соплячками?

Я стала говорить, что у них своя жизнь, у нас своя, их мамы никогда не работали. Что отцы у них обеспеченные полковники и разные начальники. А Лилькина мама должна всю жизнь тянуть доченьку на собственном горбу. У тебя совесть когда-нибудь проснется?

– На кой черт тебе эти фото, – кричала я, еле сдерживая себя, – хочешь любоваться собой – садись перед зеркалом и любуйся бесплатно, сколько влезет, хоть усрись. Только сначала вызубри алгебру, геометрию и тригонометрию.

Я ушла домой с одной мыслью: больше ни ногой к этой мадам. Столько времени зря потратила на нее. Своих забот по горло. Еще как следует не привыкла к институтской жизни. В школе все измерялось четвертями. Самая лучшая вторая, коротенькая, заканчивается Новым годом и каникулами. Третья самая ненавистная, тянется бесконечно, конца и края ей не видно. А четвёртая – весна, тепло, море, пляж. В институте всё изменилось. Мне не очень-то по нутру была поговорочка, что студенты отдыхают от сессии до сессии, а сессии бывают всего два раза в год. Можно, конечно, и так жить. Но я помнила, как мама говорила: не хочешь учиться – иди мыть полы, только учти, шваброй тоже надо уметь пользоваться. Словом, меня редко видели без книг и учебников, я училась серьезно, по-настоящему. В общежитие к ребятам приходила с единственной целью – заниматься, когда прерывались отдохнуть, не буду скрывать, выпивали, сжирали, что я с собой из дому приносила, анекдоты травили, косточки кому-то перемывали, и снова за конспекты.

Со своей самой близкой подружкой Галкой уже и не помню, когда последний раз куда-нибудь выбирались. Ей некогда, она «идёт на золотую медаль», так её родители говорили. С медалью, чтобы поступить в университет, нужно успешно сдать только один экзамен – по английскому языку, и Галка будет зачислена. Вот и зубрит его день и ночь. Я тоже измучилась в сомнениях: с одной стороны, очень хотелось перевестись в Кредитно-экономический институт, а с другой, уже привыкла и к своему сельхозу. Еще и отличница. Представляю, как Бергер разозлится. У нас сильная волейбольная команда, и женская, и мужская, в городе одни из лучших, а в «кредитке» женщины слабоваты.