Текст книги "Гедонисты и сердечная"

Автор книги: Ольга Новикова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Уснуть сможете? – И чтобы муж совсем не раскис оттого, что о нем заботятся, и не начал распускать нюни, Федор быстро добавил: – Встречаемся завтра на Белорусском. У касс. В десять утра.

– Почему так поздно?

Он еще и сопротивляется… Ну, это даже хорошо. Есть шанс, что будет не помехой, а помощником, подумал Федор, а вслух ответил:

– Я плохо соображаю, если не высплюсь. Попытаюсь еще пару звонков сделать.

Кому, вот в чем вопрос…

Глава 5

Звонок Дубинина в пустой квартире Мурата был слышен уже из лифтового холла.

Мурат заспешил, занервничал так, что взмокла лысина. Машинально провел по ней правой пятерней и стряхнул капли на пол, в то время как левая нашаривала связку ключей, оттягивающую карман шаровар. Тыкал, тыкал золотистой железкой в замочную скважину, пока наконец не сообразил, что ошибся: ключ-то не от дома, а от их общего с Марфой служебного кабинета. Похожи. Надо будет разлучить стальных близнецов, не держать в одной связке.

В домашнем коридоре застал последнее, что писал автоответчик: «…узнаешь про Марфу, звони в любое время». Бархатный голос Дубинина. Сердце ухнуло. Не получилось, как у Фаулза… Чертов умник сразу же на него вышел.

Мурат даже не испугался – ему просто стало скучно. Нестерпимо скучно оттого, что все еще можно вернуть обратно.

Да, такие дела по наитию не провернуть.

У него, именно у него и не получилось.

А поначалу ведь все шло как по маслу. Будто кто-то продумал и тщательно подготовил завладение Марфой…

И вот напоролся!

«…звони» – голос Дубинина.

Значит, у него с ней… В общем, есть между ними что-то. Ради очередной любовницы этот сухарь и пальцем бы не пошевелил в такую рань… или позднь. Какая разница!

Горло пересохло, но Мурат даже не пошел на кухню за глотком воды, а боком протиснулся в чуть приоткрытую дверь ванной и поймал ртом струйку, выпущенную из крана. Больше ни до чего не дотронулся руками, чтобы не оставить следов своего пребывания в собственной квартире – как будто кто-то будет расследовать несостоявшееся похищение.

Несостоявшееся?

Его еще надо сделать небывшим…

Обратно в Рузу Мурат ехал в рамках километров семидесяти в час, не убыстряясь. Шел в крайнем правом ряду, чтобы не сердить редких лихачей, пролетавших мимо его «девятки». Лихорадка сама собой прошла от неспешного хода. Думал.

Первым делом надо будет измерить Марфино давление – пока сон ее еще крепкий. Нормальные цифры докажут, что он поступил логично, оставив неожиданно уснувшую женщину без медицинской помощи. Под собственным только присмотром.

Ведь он никуда от нее не отлучался и сам не смежил очи ни на секунду. Чтобы не испугалась, когда проснется. А это может произойти в любой момент.

В любой? Ха! Очнется не раньше восьми утра, усмехнулся Мурат. Плюс минус час – по себе знает. Хотя… Его проспиртованная худоба, его организм, за два десятка лет привыкший к снотворным, – не ориентир. Если пышка Марфа плотно поела перед их встречей, то…

Он посмотрел на циферблат. Почти четыре. Все равно можно не спешить…

Возбуждение прошло.

Жаль?

Да нет, еще и лучше…

Заглянул в женскую бездну и удержался…

Как вкусен бывает пирожок или кружок колбасы, который в детстве схватил с накрытого новогоднего стола. А наешься того же кушанья досыта – и тут тебе изжога, одышка. Посуду грязную убирать-мыть…

Глава 6

Филипп был уверен, что не заснет. Если бы сообразить, куда еще можно метнуться, где искать жену, – он бы вылетел из дома. А так… Раньше десяти утра делать в городе нечего.

Нервную трясучку обычно унимают алкоголем, но он-то уже опрокинул в себя грамм двести. Успокаивающее тепло продержалось недолго, ровно столько, сколько говорил по телефону…

Это чертово дубининское спокойствие!

Сколько раз Марфа плакала из-за его хладнокровного равнодушия…

Пообещал, что сделает для ее конторы аналитическую справку. Что-то там насчет стабилизационного фонда… Филипп не вникал – своих забот хватало. Студент пошел совсем беспардонный: дипломные работы присылает ночью, за несколько часов до защиты. Так этот Дубинин не лучше!

Сам ведь тогда позвонил Марфе и разрешил передать начальству свое согласие. Вечером перед Пасхой было дело. Дубинин – ни слова о празднике. Но она-то рада любому его звонку.

Загорелась… Не посчиталась с тем, что у шефа есть подстраховочная кандидатура на эту именно работу. И наплевала на то, что Мурат терпеть не может, когда его дома беспокоят по делам. Одной лишь думы власть знала – застолбить кандидатуру Дубинина.

А вип наш – тот еще тип – пропал и объявился дней через десять: ему, мол, еще нужно подумать, стоит ли браться за это дело. И просит прислать все материалы по электронке.

«Встретиться не захотел…»

Даже зрачки Марфы расширились от боли, когда она положила трубку и… понеслась к компьютеру. Выполнять дубининскую просьбу. Самоотверженно, как всегда. А потом плюхнулась в кресло и уставилась в телик. Но чем экран может увлечь-отвлечь эстетически отесанного человека… Так помрачнела, что веки покраснели и набухли. Прорвало – зарыдала.

Филипп уж и не знал, как ее успокоить. Попробовал открыть ей глаза на кумира. Греховно сотворенного. Мол, умелец, хитрован! На ровном месте сделал так, чтобы за него боролись. Как записная кокетка. Ну, под аккомпанемент рыданий разве скажешь, что ее просто подставили? Правда бывает непосильно тяжела, не станешь же грузить ее на и так поникшие плечи.

Есть у них секс или нет – ну сущая ерунда по сравнению с тем, как она ему предана.

Но в том, что Марфа предана Дубинину, не чувствовал Филипп никакого криминала…

Чтобы хоть как-то успокоить жену, он тогда и выдал: «Не переживай так, умница моя бедная! Я тебя люблю, и он тебя любит…»

Самоотверженность заразительна.

…Звонок!

Филипп вздрагивает, поворачивается на бок. Черт, больно! Он открывает глаза. Вместо моря, одетого пеной волн, в котором только что тонул, – Марфино кресло. Уснул одетый. Рука затекла. Локоть хрустнул, когда он вслепую стал шарить пальцами по кровати. Телефон запутался в скомканном покрывале. Нажал кнопку, а там – ровный гул равнодушного к человеку пространства.

Но где-то звенит…

Неотключенная трубка мягко приземлилась на подушку, и Филипп, прихрамывая, выскочил в коридор. Как раз в тот момент, когда в открытую входную дверь с неприятным скрежетом въезжала родная красная сумка, которую подталкивала чужая нога в адидасовской кроссовке. За ней из темноты прихожей, как из преисподней, – Мурат. К его плечу прижимается голова Марфы с открытыми, но какими-то бессмысленными, водянисто-виноградными глазами.

Мурат выпростал правую руку – поздороваться, и тело Марфы медленно, как в кино, стало оседать на пол. Филипп отчаянно засуетился и, конечно, подхватить не успел.

– Голова какая тяжелая… – забормотала Марфа, очнувшись от столкновения с твердым паркетом. – А где Даша?

– Она позавчера к Лильке уехала, на дачу. – Филипп обрадовался здравому вопросу. – К выпускным вместе готовятся, – пояснил он Мурату.

– Ой, извините! – Зажимая рот обеими руками, Марфа поползла в ванную. Видимо, сил не было подняться с колен.

Мужчины замерли. Стояли и слушали, как ее рвет. Бульканье сменилось судорожными всхлипами, между которыми расслышалось сиплое, задыхающееся: «Воды…»

Ну, теперь-то Филипп знал, что делать.

Хоть чуть подпорченное вино или просто лишний бокал – всегда одна и та же история. Даже в Париже Марфа умудрилась отравиться. Дорогое бордо, наверно, хранили неправильно. Ночь проспала, а с раннего утра принялась метаться в уборную – вернется, поворочается минут десять и снова бежит босиком, зажимая рот. Целый день потом на хозяйском диване искала позу, в которой голова трещит не так невыносимо. Вставала на коленки, упиралась лбом в твердую диванную поверхность… Попа на отлете…

Не смогла пойти на обед с кембриджским профессором.

Он потом при каждой встрече об этом вспоминал, жалел… А после взял и забыл, что приглашал Филиппа прочитать курс лекций на своей кафедре.

Поскорее бы выпроводить Мурата – при нем Марфе клизму не поставишь…

Легко получилось освободиться от соглядатая. Слишком легко…

Не будь Филипп так сосредоточен на своей миссии, он бы решил, что Мурат сбежал. Но в тот момент не до наблюдений было.

И про Дубинина он, конечно, не вспомнил.

Глава 7

Продолжая высматривать, не появился ли этот растяпа Филипп, Федор машинально похлопал себя по груди. Сердце забилось… Или возле сердца?..

А, это мобильник ожил… Сунул его в пиджачный карман и забыл. Да разве расслышишь синкопы «Аукцыона» в вокзальном гуле… Зеленое на зеленом… Современное на современном… Надо поменять мелодию. Моцарт, пожалуй, будет поперек течения…

На экранчике высветился семизначный номер. Не раздумывая, Федор нажал среднюю кнопку с зеленой стрелкой. Соединился. Выслушал. Севка зовет в Малаховку, к Наталье – у нее верстка. Бывшая однокурсница как была комсоргом, так и осталась… Естественно, если есть организаторская жилка у человека, то она никуда не девается. Именно по этой логике многие комсомольские организаторы стали «бурменами», то есть буржуазными менеджерами, некоторые – очень крупными. Избранные – олигархами.

А Севка напоминает про сборник вроде энциклопедии – к юбилею философского факультета. Статья про каждого выпускника. Надо исправить ляпы. Неизбежные.

Кем только не стали те, кто диалектику изучал по Гегелю. Экономистами, как Севка с Дубининым, Наталья – журналистка, Дуркин в министры вышел, а Умнов – в бомжи…

Чем-то насторожила обычная, чуть заторможенная речь друга… Единственного, если не считаться с нынешней привычкой называть другом всякого, с кем пару часов почесали языком и не повздорили.

Говорит, хорошо бы вместе навестить Наталью, но он и один может… Сегодня – крайний срок. Не приговаривает к поездке, не давит, но Федор уже озаботился… Глазами отыскивает вокзальные часы, прищуривается – половина одиннадцатого.

– Подождешь? – говорит он в трубку. – Я только узнаю, могу ли сейчас ехать.

Первым в телефонном меню выскочило Марфино имя. Нажал вызов. В ответ – «алло», мужское. Филипп. Что-то сбивчиво объясняет, оправдывается… Федор и вслушиваться не стал – остановил поток, мгновенно переключившись на бархатный доброжелательный регистр, предназначенный для деловых разговоров с посторонними ему людьми.

Про себя, правда, отметил: а я рассердился…

– Севочка, назначай встречу.

Не сразу, но Федор все-таки сумел прогнать гневные мысли о Марфе. Ни в коем случае нельзя анализировать отношения с человеком, на которого сейчас злишься. Эмоции, как туча, застилают обзор – какая уж тут полная картина… Срочные хирургические операции откладывают, если у пациента поднялась температура. А негодование Федора начало подбираться к точке кипения.

Стоп! Стоп! Люди как люди… Редко кто отзванивает, когда ситуация рассосалась…

Он даже буквально остановился. И тут же получил толчок в спину.

– Раззява! Ну и мужики пошли!

Его обогнула бабища с огромной клетчатой сумкой. Обернулась – и вдруг преобразилась. Он даже залюбовался переменой: лоб, гофрированный злостью и недоверием, расправился, полные яркие губы раздвинулись в улыбку, обнажив ровные белые зубы. Красавица!

Видимо, приняла его за какого-нибудь артиста. Бывало такое…

Всю оставшуюся дорогу Федор уже думал только про Севку. И, встретившись, постарался, чтобы тот присоединился к расслабляющему заплыву в прошлое.

Получилось. Подхватил друг приятные воспоминания:

– Помнишь, как мы вышли на поляну? Высокая трава… Окрашенная солнцем до желтизны… Слепит… Ну, помнишь? – спрашивал Севка, увлекаясь. – Она как будто дышала под несильным ветром…

– Такое как забудешь… Наш первый поход… Поездом до Гагр, потом пехом. Ночное небо… Я неба такого больше нигде не видел… Хотя на всех континентах высматривал. Нам обоим тогда надоели жены… – сказал Федор и прикусил язык: сам-то он умудрился не поддаться брачной чехарде, а Севка два раза разводился… Совсем недавно его третья жена умерла, и приемная дочь, молодая и очень современная, ловко выставила отчима из трехкомнатной квартиры в коммуналку…

– А помнишь военные сборы после четвертого курса? – Севка никак не среагировал на слово «жена»… Значит, не оно – ключ к его мерехлюндии.

– Сборы? – Федор расплылся в радостной, довольной улыбке.

Еще бы не помнить!

После отбоя они всей палаткой, человек восемь, сбежали на волю. Попутка подбросила до райцентра, и там – на танцплощадку. Севка, за ним остальные бесшабашно подкатились к самым смазливым девчонкам.

А Федор не поспешил. Выбрал тихоню, стоящую в сторонке. Привычную к тому, что на нее не обращают внимания. Лицо, если совсем честно, было так себе: тяжелый подбородок, глаза близко посажены, брови угрюмо срослись… Не уродка, конечно, но и не красавица. Зато бедра крепкие, широкие… Все ведь в движении… Женщины, как цветы под солнцем, распускаются от похвал…

Пара медленных танцев, щекочущий шепоток в ждущее женское ушко: «Твоя спина меня с ума сводит»…

Пока однокурсников дубасили ревнивые местные ухажеры, Федор без труда уговорил подружку уединиться. Да еще и повезло: у нее были ключи от диванчика… Ну, от радиорубки…

Возвращался в полном кайфе… Один, высокое небо со звездами в крупный крыжовник, светляки пробивают темноту травы…

На краю капустного поля, что впритык к их лагерю, быстро нашел пластиковый пакет, куда сложил синие шаровары с пузырями на коленях и футболку. Прикопал по дороге к удовольствию. На случай шухера. Если на обратном пути остановят – он, мол, в уборную ходил.

А этих дурачков, покалеченных превосходящим в количестве и в силе противником, запетала лагерная охрана. Их день начался затемно, на губе…

У Натальи засиделись до позднего вечера. Под пироги с капустой и фирменные пельмени… Умение не пропьешь… Бутылку они с Севкой на всякий случай прихватили с собой. Пригодилась.

Федор не то чтобы ждал, когда же выяснится, чего это однокурсница так расстаралась… Просто любопытно было: меняются ли с годами прямолинейные прагматики.

Подтвердилось – нет. Даже настырнее становятся. Натальина дочь поступала в аспирантуру. «Одно твое слово декану – и девочку примут…»

Наталья – человек простой. Из тех, кто считает свою бедность и бессилие виной окружающих, поэтому просит и берет беспардонно, не озабочиваясь отплатой. Ради бывшей сокурсницы Федор бы не стал ни у кого одалживаться. В таких случаях – а их становилось все больше и больше – он отвечал: попробую, и тут же выкидывал из головы нахальную, пусть и не очень докучливую просьбу. Ведь то, что вместе учились, – слабая мотивация даже для средней беллетристики, а уж в реальной жизни – просто ничтожная…

Но сложилось удачно для просительницы: декан… а зачем вспоминать ерунду всякую… В общем, декан был ему обязан, и эта услуга – самый простой способ расквитаться. Старик из тех, кого раздражают неоплаченные счета. И досада тенью ложится именно на заимодавца, на благодетеля.

Конечно, это советская, устаревшая доблесть – не жить в долг. Современная экономика без кредитов не работает – еще и поэтому Федор предпочитал иметь дело с теми, кто помоложе…

Краем глаза он отметил, как Севка вяло раздел вилкой сочный пельмень, отковырнул кусок мясного фарша и забыл отправить его в рот. Левая его рука ерошила густые, еще не поредевшие русые волосы, потом пальцы, забытые им, сползли по щеке вниз, на столешницу, и принялись собирать скатерть в мелкие, мелкие складки – как будто соборовался… Вдруг рука дернулась и наткнулась на стопку с водкой. Севка автоматически поднес рюмку к губам, глотка не сделал, а сразу вернул на место… Посидел, не двигаясь, резко встал. Скатерть за ним, но он этого не заметил. Не Натальина прыть – вся еда оказалась бы на полу.

А Севка нервно мотнул головой в одну сторону, в другую – будто огляделся. Соображал – где он? Хотел что-то спросить? Не произнеся ни слова, подошел к дивану, на валике которого лежала пухлая стопка книжных гранок. Встал на корточки и выудил из верхней части несколько листков. Правильно, их фамилии в начале алфавита – Федор-то просмотрел сборник перед тем, как сесть за стол. Дело прежде удовольствий…

Не замечая неудобной позы, Севка принялся читать, поднося каждую страничку к самому носу. Близорукий… Заметит ошибку – достает шариковую ручку из внутреннего кармана пиджака, кладет листок на твердый пол и сосредоточенно правит. Как поклоны кладет…

Федору стало не по себе, но тут Севка подал голос:

– Смотри-ка, тему твоей докторской переврали и пару лауреатств позабыли указать… Говорил же тебе: исправь интернетовские данные!

Голос, в котором звенела всегдашняя его гордость за друга.

За другого как за себя…

Восхищение, так взбадривающее в неизбежные минуты отчаяния…

Восхищение без ревности… Редкость…

Автобуса ждали молча, молча ехали: оба подустали. Жизнелюбу было комфортно в этом безмолвии, а Севка…

Севка проводил Дубинина до Казанского вокзала и подождал, пока он отлучался по нужде.

Выходя из сортира, Федор не сразу разглядел приятеля. Куда подевался? Возле касс, на том месте, где он его оставил, к закрытому окошку прислонился какой-то горбатый старик с остановившимся взглядом. Щетина появилась… Местами уже седая… Словно проплешины на землистых щеках…

– Чего сник-то! – Федор похлопал сутулую спину. Рукой хотел удостовериться, что не обознался.

Получилось слишком бодро. Неуместно. Губы весельчака брезгливо искривились. Себя самого застыдился…

– Со мной все кончено, Федя, – не раскрывая рта, утробно бормотнул Севка.

– Брось! Мы еще повоюем! – торопясь на последнюю электричку, отмахнулся Федор. Вторую ночь подряд торчать в Москве уж очень муторно. Не выспишься так, как за городом…

«Ничего, завтра же ему позвоню, – успокоил он себя. – Да и утро вечера…»

В голову не пришло, что до утренней мудрености еще надо суметь дожить…

Глава 8

Филипп скосил взгляд на часы. Ровно шесть. Чтобы ненароком не уснуть, он всю бесконечную ночь провел на коленях у Марфиной кровати, прислушиваясь, дышит ли она… Время от времени вскакивал – порывался вызвать «скорую», набирал 03 и бросал трубку: никак не придумывалось, что соврать, чтобы врач приехал, – лоб-то у жены холодный, и судорожные всхлипы были все реже, а как стемнело, и вовсе прекратились… Но это же ненормально – проспать почти целые сутки…

Солнечный луч упал на лицо Марфы. Задержался в спутанных волосах, погрел бледные веки, и они поднялись. Занавес снова открылся…

– Есть хочется… – удивленно проговорила она. Села и, опираясь на руки, ловко переместила попу к изголовью. Оперлась на кроватную спинку.

– Кофе? Мюсли? – тихо спросил Филипп, проверяя бытовыми словами, вернулась ли она к нему. И, не дав времени на ответ (испугался, что он будет отрицательным?), суетливо поторопился: – Я сейчас приготовлю, ты не вставай! – И, жалобно заглянув в глаза жены, метнулся из комнаты. – Может, лучше кашу геркулесовую сварить? – крикнул он уже из кухни. – Сколько хлопьев сыпать?.. Пожиже хочешь или погуще?.. А ее кипятком заливать или холодной водой?..

Обычная ситуация: чтобы получить завтрак в постель, слишком умелая хозяйка, избаловавшая близких своей ловкостью, должна встать, приготовить еду, поставить ее на поднос и снова лечь. Есть, правда, надежда, что любящий муж сумеет донести еду и по дороге не опрокинуть на себя горячий кофе…

Марфа не стала искушать судьбу. Заскочила в туалет, в ванной почистила зубы, халат на плечи – и вот уже они за своим шатким столом пытаются понять: почему она вырубилась? И почему именно на даче Мурата?..

– Ну зачем ты туда потащилась… – Отводя взгляд от бледного Марфиного лица, Филипп старался, чтобы в его голосе не проступил упрек.

– Мне стыдно было, что так не хочется к нему заходить… – виноватилась Марфа. – Улыбалась – только бы не подумал, что пренебрегаю… Человек же, зачем обижать…

– А себя обижать тебе не впервой… Дай мне слово, что покончишь с этой своей самоотверженностью!

Вот во что чаще всего преобразовывается мужская растерянность – в прокурорский тон… После таких разговоров у мужей остается уверенность, что они – опора, что без них бедняжки жены пропадут… Приятно…

– Я там, в Рузе, плохо спала, – продолжала оправдываться Марфа. – И вечером приняла таблетку, которую мне невропатолог прописал… Помнишь, после того обморока…

Еще бы не помнить…

Сколько она тогда пролежала на полу, так и осталось неизвестно. Филипп несколько часов писал и в Интернете копался, пару раз вышел из кабинета на кухню, чаю попить, – и не обратил внимания на тишину за стеклянной дверью. Позвал жену, когда захотелось поесть. Зашел в комнату, а Марфа как раз и очнулась. Бледнющая. Вот как сейчас… «Скорую помощь» не разрешила вызвать, но к врачу на следующий день сходила.

– Может, опять был спазм головного мозга… Не подходят мне их таблетки… – Виновато и с какой-то детской надеждой Марфа посмотрела на мужа.

– Да мне тоже черт-те что напрописывали! Я даже целую неделю травился их лекарствами. В результате все время сонный ходил, а уж как только почувствовал… – Филипп запнулся, но быстро нашел пристойный словесный эквивалент для описания сугубо мужской физиологии, – почувствовал притупление некоторых эмоций… На фиг мне такое лечение – пусть меньше проживу…

Может, обе головы, взбодренные крепким кофе, и еще до чего-нибудь бы додумались, но тут зазвонил телефон. Вспорол благодушие.

– Даша? Так рано! – вскрикнула Марфа, метнувшись в коридор к аппарату. – Алло!.. А, это ты, Маш… Что?! Что-о-о… повтори… – потерянно просила она, возвращаясь на кухню с трубкой, вжатой в ухо. – Мама умерла сегодня ночью, – прикрыв микрофон левой ладошкой, прошептала Марфа, распахнутыми глазами глядя на мужа.

Искала ту самую опору…

Филипп по себе знал: каждая минута обычной московской жизни теперь будет только усиливать горе. Так было, когда умер в Томске молодой, шестидесятитрехлетний отец, так было год тому назад, когда в подмосковной больнице ушла его мать…

Страшно именно сейчас, хотя настоящее, осязаемое и сердцем, и умом чувство потери, как свет исчезнувшего небесного тела, достигает человека не сразу. Девять дней, сорок – они, как ничейная полоса, охраняют прежнюю жизнь от вторжения новой, ущербной, к которой еще надо суметь приноровиться. Не у каждого получается…

– Собирай чемодан, – мягко приказал он, прижимая к себе жену. Дрожащую. – Я узнаю насчет ближайшего самолета…

– Маша советовала на поезде… – слабо посопротивлялась Марфа, но сама уже обнимала стул, чтобы подтащить его к дверце антресолей, слишком высоких для ее небольшого росточка.

Тишина…

И – шорох… В дверном замке проворачивается ключ. Раз, другой… Хозяева замерли: Марфа под потолком (стул, толстые словари, она на цыпочках с поднятыми руками, нашаривающими дорожную сумку в темноте и тесноте вещевого кладбища), Филипп с телефонной трубкой, из которой через равные промежутки времени бьет равнодушное аэрофлотовское «ждите ответа».

Замок, наконец, поддался. В дверном проеме – дочь.

– Бабушка… – выдохнули разом все трое. Хором, будто сговорились.

Оказалось, Даше в эту ночь не спалось. Сгусток тревоги… С кем плохо? Мама… Мысль на этом месте потрепетала и слетела на бабушку… Даша проворочалась до шести, а потом тихонько, чтобы не разбудить подругу, позвонила в Вятку по своему мобильнику. И вот приехала.

– Я с вами, – твердо подытожила десятиклассница.

– А экзамены? – попробовал отговорить ее Филипп. Попытка заслонить от горя.

– Ну, папочка… – Дочь потерлась щекой об отцовское плечо и объяснила, как маленькому: – К первому июня вернемся же… Ты-то не забыл на свою кафедру позвонить?

Пока Филипп узнавал насчет рейса, билетов, отменял свои лекции в университете, Марфа суматошно искала черное. Не пытаясь подумать, вспомнить: есть ли что? Как у посторонних рылась в двух гардеробах. В дочкиной комнате и в своей… Переворошила даже тюк с одеждой, приготовленной для отдачи в соседнюю церковь. Более бедным, чем они.

Без результата. Ни траурных костюмов, ни даже черных свитерков не было ни у кого. Но гамма горя – черно-белая… Решили, что серое подойдет. А на голову? И это проблема. Не готовы они к смерти…

– Бабушкин платок! – вспомнил Филипп. Года два назад спросили тещу, что ей подарить к восьмидесятилетию. Именинница попросила шелковый бело-лимонный или бело-бежевый платок. Марфа еще удивилась: зачем? Мама ведь всегда носила только шляпки… Фетровые, соломенные, вязаные, с вуалью и без… Норковую папа подарил ей на семидесятилетие… А темно-зеленый берет с тонким репсовым бантом на макушке, в котором мама сфотографирована почти в теперешних Марфиных годах, перешел к младшей дочери, когда снова стал модным. Может, и Даша еще успеет его поносить…

Так зачем платок?

«Смертное все приготовила – в сундуке лежит. А платка не хватает. Чисто-белый мне не идет, и ситцевый не годится – старухой в гробу лежать не хочу… Да не причитайте! Не собираюсь я умирать!» – вот какой ответ они получили.

Но только месяц назад удалось выполнить тещину просьбу. В конце Оксфорд-стрит Филипп наткнулся на лоточника-индуса с разноцветными шарфами и шелковыми платками.

Все готово… Такси через полчаса. Вещей мало, можно бы и на метро с маршруткой добраться до Домодедова, но силы еще как понадобятся… Филипп чуть было не отправил Марфу в магазин – только бы чем-то ее занять. За киви, камамбером и «раковыми шейками», которые так любила теща. Одумался. Все это уже, наверно, продается в Вятке – за год, что он там не был, столько всего и в Москве изменилось… И лишь потом сообразил: не надо же теперь этих гостинцев. У Марии и ее семейства совсем другие вкусы…

Не сговариваясь, собрались на кухне.

«Паспорта проверьте…»

«Даша, возьми физику – в самолете позанимаешься…»

Реплики повисали в напряженной тишине, не подхватывались… Кощунственным казалось сейчас говорить о жизни – то есть о том, что по ту сторону бабушки… С ней вместе можно было побыть только молча…