Текст книги "«Княжна Тараканова» от Радзинского"
Автор книги: Ольга Елисеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
9
Екатерина II: Замужем за Российской Империей
«…Марья Ивановна увидела даму, сидевшую на скамейке противу памятника… Она была в белом утреннем платье, в ночном чепце и в душегрейке. Ей казалось лет сорок. Лицо ее, полное и румяное, выражало важность и спокойствие, а голубые глаза и легкая улыбка имели прелесть неизъяснимую»
А. С. Пушкин «Капитанская дочка»
В любом произведении из круга персонажей первого плана всегда выделяется главный герой. Среди друзей в «Трех мушкетерах» д'Артаньян все-таки для Дюма ближе других, в «Войне и Мире» Толстого из всего многообразия ведущих героев читатель постоянно удерживает в поле зрения Наташу Ростову. Но бывают главные герои, которые как бы не выставляются автором на первый план, а существуют за спиной остальных персонажей, направляя и их действия. Через такие образы обычно дается характеристика эпохи, нравственная оценка событий, проявляется личное отношение писателя к тому, что он пишет. Для книги Радзинского этим персонажем является Екатерина II.
Она выступает не только как важная часть любовно-этического треугольника вместе с Орловым и Таракановой. Императрица действует на страницах романа самостоятельно, раскрываясь перед читателем как правительница и как женщина. Нельзя сказать, чтоб разрабатывая ее образ писатель воздержался от фактических ошибок. С ними, как и ранее, дело обстоит хорошо. Чтобы читатель почувствовал степень их концентрации на странице авторского текста, приведем безобидный пример – описание Радзинским утра Екатерины II:
«Теперь время ее личной работы. В эти три часа, до девяти утра, она обычно пишет письма своим любимым адресатам – Вольтеру, Руссо или барону Гримму… Или пишет пьесы. Говорят, у ее пьес есть тайный соавтор – писатель Новиков, последователь Вольтера, просветитель. Пройдет время, и императрица посадит своего соавтора в тюрьму. Ибо к тому времени произойдет французская революция и взгляды просвещенной императрицы переменятся. А писатель Новиков не сумеет переменить своих взглядов. Неповоротливый литератор!» В одном маленьком абзаце – три грубейших исторических ошибки.
Во-первых, французский просветитель Жан-Жак Руссо не входил в число любимых авторов Екатерины, императрица с ним никогда не переписывалась. Дело в том, что Руссо, в отличие от Вольтера, Дидро, Гримма, был чрезвычайно негативно настроен по отношению к России и одним из первых европейских авторов начал трудиться над идеей «русской угрозы». «Лучше б было пожелать, чтоб этот народ никогда не стал образованным», – писал он о русских. В своем трактате «Антидот» («Противоядие»), вышедшем в 1770 г. и направленном против брошюры члена Французской Академии аббата Шаппа д Отрош «Путешествие в Сибирь», Екатерина писала: «Он задается вопросом: „Далеко ли он (русский народ – О. Е.) пойдет?“, на который отвечает: „Я этого не знаю“. А вот я знаю; и вопреки господину Руссо из Женевы… и вопреки аббату я решусь сказать, не боясь ошибиться, что он пойдет, и что пойдет далеко: достаточно посмотреть на те богатырские шаги, которые им уже сделаны за семьдесят лет», т. е. со времен Петра I.
«Еще такие же семьдесят лет, и мое пророчество подтвердится», – заканчивает Екатерина. Императрица не знала, сколь непрост и извилист будет путь у народа, который она взялась защищать, но пошел он действительно далеко: через две мировые войны, через развал и восстановление собственной государственности, через лишение элементарных человеческих прав и через поголовную грамотность, в лагеря и в космос… Поэтому ошибка с Руссо – не мелочь, она вскрывает не только характер взаимоотношений Екатерины II с просветителями, но и ее отношение к собственной стране.
Во-вторых, русский просветитель Н. И. Новиков никогда не был соавтором пьес Екатерины II, он вообще пьес не писал, а занимался журналистской и издательской деятельности. При чем его идейные позиции всегда были настолько далеки от позиций императрицы, что едва начав выпускать журналы «Трутень» и «Живописец», он немедля вступил с журналом Екатерины «Всякая всячина» в острую полемику. Екатерина выступала во «Всякой всячине» естественно не от своего имени, как предполагает Радзинский, вложивший в уста императрицы целый пассаж с похвалами своей литературной деятельности в беседе с Алексеем Орловым. Именно потому что руководство журналом со стороны императрицы было анонимно в обществе имелась возможность вести с ним открытую полемику. Екатерина рекомендовала своим оппонентам: «Никогда не называть слабости пороками, не думать, чтоб людей совершенных найти можно было, никому не думать, что он весь свет исправить может». Новикова такая позиция чрезвычайно раздражала. «Госпожа прабабка наша (так называла себя „Всякая Всячина“ – О. Е.)! – восклицает он, – … порокам сшили из человеколюбия кафтан… Но таких людей человеколюбие приличнее было бы называть пороколюбием». «Кто только видит пороки, не имев любви, – возражает Екатерина II, – тот неспособен подавать наставления другому». О каком соавторстве при столь разных взглядах на мир может идти речь? Разве здесь дело во французской революции?
Кстати и поклонником французских просветителей Новиков не был. Ему принадлежит наиболее ранняя попытка в журнале «Кошелек» выступить с развенчанием просветительской философии как нравственно и религиозно несостоятельной; не забудем, что Новиков был масоном: мартинистом, затем розенкрейцером – а эти течения очень далеко уводили от французской просветительской философии.
В-третьих, Новиков был посажен в крепость вовсе не потому, что «к тому времени уже произошла французская революция», а он «так и не переменил своих взглядов». Следственное дело Новикова сохранилось, хорошо известно и изучается уже более полутора столетий серьезными учеными, в том числе и специалистами по истории русского масонства. Об этом писали: Я. Л. Барсков, А. В. Семека, В. Н. Тукалевский, Е. С. Шумигорский, Т. О. Соколовская и многие другие. В годы второй русско-турецкой войны 1787–1791 гг. прусские розенкрейцеры пытались через сеть своих лож в России влиять на реальную политику страны, в том числе сноситься с наследником престола Павлом Петровичем, которому обещали помощь в овладении короной, в случае если Пруссии вместе с Польшей присоединятся к войне Турции и Швеции с Россией. В этих условиях Новиков, как один из наиболее влиятельных адептов московского масонства посылал в Берлин отчеты об орденской деятельности, финансовые сборы с братьев и через архитектора В. И. Баженова поддерживал связь с Павлом.
Но все это мелкие эпизоды, над которыми писатель даже не дает себе труда задуматься, вроде мимоходом брошенной фразы о том, что «дети богатейших московских вельмож составляют основу гвардии». Стыдно право не знать, что дворянские дети служили в гвардии офицерами и унтер-офицерами, проходя нижние чины дома и числясь в отпуске до окончания учения, в то время как «основу гвардии» составляли отнюдь не дворяне, как подробно показал в своей работе «Россия в середине XVIII века» петербургский историк Е. В. Анисимов, а выходцы из «разных чинов»: бывшие крестьяне, однодворцы, солдатские дети, «поповичи» и даже бывшие холопы. Немного непривычная картина, правда? Поэтому она и не находит воплощения у Радзинского. Страшновато скользить по льду, трещин которого вы не знаете.
Главный литературный прием, к которому прибегает писатель для характеристики образа Екатерины, это внутренний монолог героини, ведущийся от первого лица. Автор как бы сам говорит за императрицу. Мы попробуем показать, что в реальности думала Екатерина II о тех вопросах, по которым от ее имени высказывается Радзинский.
Вот императрица рассуждает о России. «Я люблю эту страну, я обожаю ее язык. Я преклоняюсь перед физическими чертами русских – их статью, их лицами. Я считаю русскую армию лучшей в мире. Я всем сердцем приняла религию этой страны. Я ходила пешком на богомолье в Ростов. Я ненавижу в себе все немецкое. Даже своему единственному брату я запретила навещать меня в России. Я сказала: „В России и так много немцев“. И сказала чистосердечно, потому что давно не чувствую себя немкой». Не убедительно? Все время создается впечатление, что Екатерина старается себя лишний раз уверить в том, что говорит правду. Именно этого эффекта и добивается автор. Мимоходом заметим, что часто используемый Радзинским оборот: «эта страна» – появился в русском языке совсем недавно, в конце 80-х гг., но в XVIII в. не употреблялся.
Послушаем саму императрицу: «Я никогда ничего не предпринимала, не будучи глубоко убеждена, что то, что я делаю, согласно с благом моего государства: это государство сделало для меня бесконечно много; и я считала, что всех моих личных способностей… едва может хватить, чтоб отблагодарить его». «Россия велика сама по себе, и что я ни делаю, подобно капле, падающей в море». Теперь поверили? Не совсем? Тогда продолжим.
Что там у нас с «физическими чертами русских»? Описания народа, которым она управляет, менялись у Екатерины II в зависимости от того, с кем она в данный момент разговаривала. В беседах с иностранными корреспондентами императрица иногда увлекалась и переходила на патетический тон, называя русских «скифами», как вообще было принято в просветительской традиции, именовавшей Россию – Скифией. «Никогда вселенная не производила человека более мужественного, положительного, откровенного, человечного, добродетельного, великодушного, нежели скиф. Ни один человек не сравнится с ним в правильности, красоте его лица, в свежести его кожи, в ширине его плеч, в строении и росте; у него обыкновенно дородное, сильное телосложение, широкая борода, густые длинные волосы; он по природе далек от всякой хитрости и притворства; его прямодушие и честность защищают его от пороков. Нет ни одного конного, пехотинца, моряка, земледельца – равных ему. Ни один человек не питает такой сильной нежности к своим детям и близким, как он; у него врожденная уступчивость по отношению к родителям и старшим. Он быстр, точен в исполнении и верен».
Совсем иначе выглядит образ русских в записках, составленных императрицей для себя, и не предназначенных для постороннего глаза. В небольшом рассуждении «Мысли о тирании» Екатерина писала: «Не удивительно, что в России было среди государей много тиранов. Народ от природы беспокоен, неблагодарен и полон доносчиков». Приведенные примеры можно продолжать. Одни оценят их как свидетельство двуличности Екатерины II, другие как живое отношение человека к своему народу: то восхищение, то апатия и разочарование. Вспомните Ф. М. Достоевского: никто не говорил русским так много хорошей и плохой правды о них. Однако в обоих случаях у Екатерины II, в отличие от Радзинского, речь идет не только о физических, но и нравственных качествах народа. В первую очередь ее радовали и тревожили именно они.
Отношение императрицы к Русской православной церкви было сложным. И речь здесь не о том, что Екатерина, соединяя в своем лице светского и духовного главу Российской империи, добросовестно относилась к своим официальным обязанностям: держала посты, участвовала в торжественных церковных церемониях, знала все православные праздники, посещала монастыри, делала богатые вклады и т. д. Дело так же не в том, что когда интересы светской жизни страны требовали, императрица жертвовала интересами церкви интересам государства: провела секуляризацию церковных земель, закрыла целый ряд обветшавших и малолюдных монастырей, не разрешила духовенству участвовать в Уложенной комиссии, боясь серьезного противодействия своим реформам. Дело во внутреннем чувстве религиозности, которое у нее, как и у любого ученика философии просвещения, уже пошатнулось.
Тем не менее она никогда не позволяла Вольтеру в письмах колких выпадов против православия, какие философ нередко делал против католичества. В юности долго колебавшись прежде чем сменить веру, Екатерина с годами все глубже осознавала мистическое значение своего выбора. В записке «О предзнаменованиях» она пометила: «В 1744 году 28 июня… я приняла Грекороссийский Православный закон. В 1762 году 28 июня… я приняла всероссийский престол… В сей день…начинается Апостол словами: „вручаю вам сестру мою Фиву, сущую служительницу“.» Следует отметить, что свое правление Екатерина воспринимает как службу тем, кому ее «вручили».
Теперь самый щекотливый вопрос – национальный. У Радзинского императрица так старается уверить читателей в том, что она уже не немка, что ей естественно не веришь. Заметим сразу, рассуждения о двуличности и притворстве Екатерины II, в которых ее так часто обвиняли и историки и литераторы (Вспомним у Пушкина – «Тартюф в юбке») во многом основывались на невозможности понять, как немка-лютеранка могла стать русской и искренне полюбить чужую страну. Ведь сплошь и рядом были обратные примеры. Здесь мы затрагиваем очень сложную и далеко еще не изученную тему о патриотизме в большой империи. Удивительно, но подчеркивая свое расположение ко всему русскому, Екатерина II вовсе не отказывалась от себя как от немки. В ее переписке с бароном Гримом времен обострения отношений с Пруссией можно встретить замечания о том, что противники императрицы в Берлине забыли с кем имеют дело: она сама немка и не позволит себя обмануть. Бытовые привычки императрицы: подчеркнутая чистоплотность, личная экономность, любовь играть в карты «по-маленькой», т. е. не разоряясь, ранние пробуждения и ранний же уход ко сну, обед, работа и прогулки строго по часам, пунктуальность и деловая обязательность – это ли не черты немецкой принцессы?
– Как же тогда быть с русским сказками и поговорками, которые, говорят, знала Екатерина? – спросит читатель. А также с народными вышивками, которые она собирала, древнерусскими рукописями, которые пыталась читать, добавлю я. Как быть с ее необыкновенно образным и богатым русским языком, который она совершенствовала в течение всей жизни? Слава Богу, хоть право на знание языка за императрицей признали. А всего лет десять назад легко было столкнуться в научной среде с некомпетентным мнением о том, что Екатерина II так и не выучила языка своего нового отечества. Автор этих строк посвятил русскому языку Екатерины специальную статью и прекрасно помнит удивление на лицах многих представителей ученой публики и недоуменное пожимание плечами. Екатерина II? Говорила? По-русски? Вы что-то путаете, девушка. По-французски. Есть письма? Государственные бумаги? И все на русском? Не может быть! А знаменитое «исчо»? Нет никакого «исчо»? А что есть? Штабеля папок с архивными документами, написанных Екатериной II собственноручно по-русски. Почти без грамматических ошибок.
Особенность внутреннего культурного климата России такова, что здесь не нужно отказываться от себя как от немца, чтоб стать русским. Князю Петру Ивановичу Багратиону, в горячке вскочившему с постели при известии об оставлении Москвы, не нужно было отказываться от себя как от грузина, чтоб испытывать горячее искреннее чувство к России. Капитану черноморского флота Остен-Сакену, в самом начале второй русско-турецкой войны в 1787 г. взорвавшему вместе с собой корабль, который окружили турецкие суда, не нужно было забывать, что он курляндец, чтоб помнить о стране, которой он служит. И Екатерина II свободно могла сохранять многие национальные черты немки и считать себя при этом русской.
Вот слова другой императрицы, бывшей принцессы Баденской Луизы-Августы, в православии Елизаветы Алексеевны, супруги Александра I, которая в 1802 г. писала матери: «Чувствую очень сильную нежность к России, и как ни приятно мне снова увидеть Германию и думать о ней, мне было бы очень жалко покинуть Россию навсегда и буде, в силу каких-либо обстоятельств, я очутилась бы одинокою и могла бы избрать себе местожительства, я основалась бы в России даже в том случае, если бы для этого пришлось скрыться от всего мира… Это не слепое восхищение, мешающее мне видеть преимущества других государств перед Россией: я вижу ее недостатки, но вижу также чем она может стать, и каждый ее шаг вперед радует меня».
Перечисление немецких принцесс, а так же простых немецких фамилий, обрусевших в России до неузнаваемости, можно продолжать… и окончить жертвенной судьбой великой княгини Елизаветы Федоровны (бывшей принцессы Гессен-Дармштадской) вдовы убитого в 1905 г. террористом И. Каляевым великого князя Сергея Александровича, основательницы православной Марфо-Мариинской обители и больницы. В одном из писем апреля 1918 г. она говорит: «Я испытывала такую глубокую жалость к России и к ее детям, которые в настоящее время не знают, что творят. Разве это не больной ребенок, которого мы любим во сто раз больше во время его болезни, чем когда он весел и здоров? Хотелось бы понести его страдания, научить его терпению, помочь ему». Елизавета Федоровна одной из первых «понесла» страдания России: в ночь на 18 июля ее и еще несколько членов дома Романовых сбросили в шахту в г. Алапаевске под Екатеринбургом. Великая княгиня, не смотря на собственные раны, еще несколько дней оказывала под землей помощь умирающим родным, потом молитвы и стоны из шахты прекратились…
Очень странная эта «немецкая» любовь к России! Неужели чувства названных нами женщин могут быть перечеркнуты отсутствием чувств у других их бывших соотечественниц? Например, у обеих жен императора Павла I, так и не выучивших ни слова по-русски? В ряду искренне принявших Россию немцев-эмигрантов Екатерина II была скорее правилом, чем исключением.
Теперь пора обратиться к государственным идеям, которые, по мысли Радзинского, легли в основу царствования Екатерины II. Главная из них – идея самодержавия. Вот как выглядит внутренний монолог на эту тему у писателя: «Идея самодержавия Божьей милостью есть величайшая идея нашего времени, нуждающаяся в постоянном бережении. Весь мир, все, что окружает нас сегодня, должно служить этой идее. И в том числе я сама. Что такое костюм государя? Это золото и драгоценности? Что наши дворцы? Блеск мундиров гвардии, картины из жизни богов и героев, золотые ливреи слуг, тысячи зеркал и свечей? Все это служит сей идее. Все это говорит: здесь рядом с вами – Олимп, обиталище богов… Ибо люди должны радоваться, что совсем рядом с ними живут боги. И хотя я сама так устаю от этого блеска, но Божьей милостью императрица, охраняющая идею, я должна заботиться о ней… Да мне куда милее отдаваться в тайне прихотям своего сердца, но я не могу лишить подданных радости узнавать об этом. Все, что касается особы монарха, прекрасно и священно… И его фавориты тоже».
Вот как понимает идею самодержавия Радзинский. Несколько бесцветно, несмотря на слова о блеске и золоте. Выхолощена суть. Нет связи с реальностью (Мы понимаем, писатель в те времена не жил и корону сам не носил), нет ответа на главный вопрос – зачем? (Помимо бутафории и Олимпа, конечно). Должны же были быть веские, государственные причины для существования именно такой формы правления. Теперь послушаем саму Екатерину. Может она сумеет донести до нас идею русского монархизма лучше?
Вслед за Вольтером и Дидро Екатерина была убеждена, что лучшей формой правления для обширных в территориальном смысле государств является монархия. «Пространное государство предполагает самодержавную власть в той особе, которая им правит, – писала императрица в своем „Наказе“ в Уложенную Комиссию в 1767 г. – Надлежит, что бы скорость в решении дел, из дальних стран присылаемых, награждала медление, отдаленностью мест причиняемое. Всякое другое правление не только было бы России вредно, но и в конец разорительно». Это для депутатов. А для себя? Находя сходство в политической направленности идей Н. И. Панина и знаменитой «затейки верховников», пытавшихся ограничить самодержавную власть при вступлении на престол Анны Ивановны, Екатерина II записала в заметке «О величии России»: «Если бы кто был настолько сумасброден, чтобы сказать: вы говорите мне, что величие и пространство Российской империи требует, чтобы государь ея был самодержавен; я ни мало не забочусь об этом величии и об этом пространстве России, лишь бы каждое частное лицо жило в довольстве; пусть лучше она будет поменее; такому безумцу я бы ответила: знайте же, что если ваше правительство преобразится в республику, оно утратит свою силу, а ваши области сделаются добычей первых хищников; не угодно ли с вашими правилами быть жертвою какой-нибудь орды татар, и под их игом надеетесь ли вы жить в довольстве и приятности?»
Кажется, теперь понятнее. Читатель в праве спорить с императрицей, но не может не признать за ее рассуждениями логики, а главное их ориентированности на реальные условия России, а не на сияющий фальшивой позолотой театральный Олимп Радзинского. Спорить с идеей, не проговаривая ее – любимый способ нашего старого советского агитпропа. С вечной боязнью: вдруг кто соблазнится? А соблазниться есть чем, не правда ли?
Кстати, о фаворитах, которых, согласно идее самодержавия по Радзинскому, необходимо было выставлять на показ. Ах, если б наш писатель внимательно читал те источники, которые пролистывал! Например, переписку Екатерины II и Г. А. Потемкина в коротеньком издании Н. Я. Эйдельмана. Тогда он заметил бы любопытный факт: фавор не выставляли на всеобщее обозрение – его прятали. Очередной избранник государыни занимал определенные государственные должности и согласно им контактировал с императрицей на официальном уровне, он не мог во время торжественных приемов подойти к Екатерине II ближе, чем позволяли его чины, не мог сидеть рядом с ней за столом, а сама императрица не могла посещать фаворита в его покоях, когда ей вздумается – только если ее никто не видит. Многочисленные записки свидетельствуют, что истопники, лакеи, секретари – все, кому вздумалось появиться в коридорах дворца раньше самой Екатерины II, могли помешать ей совершить утреннюю прогулку в комнату возлюбленного. Нельзя переносить сегодняшние представления о приличиях на быт 200-летней давности. Все знали, что у императрицы есть фавориты и не мешали ей их иметь, однако она не должна была оскорблять общество, подчеркивая свои взаимоотношения с ними прилюдно. Потемкину пришлось стать первым лицом в империи после Екатерины по своим официальным должностям, прежде чем они с царицей смогли держаться даже в узком кругу близких друзей как женатая пара. Тонкости, тонкости… Кому они нужны? Можно рисовать портрет эпохи малярной кистью на заборе, можно выкладывать храмовые мозаики – зависит от склонностей, знаний и способностей.
Сколько страниц в исторической литературе о екатерининском царствовании посвящено умению императрицы находить и собирать вокруг себя талантливых людей. Ее собственное имя окружено целым созвездием громких имен сподвижников. Отношения с ними у самой Екатерины складывались по-разному: кто-то был ее сторонником, кто-то политическим соперником, многие из них находились «в контрах», как тогда говорили, друг с другом, но вот парадокс – все работали вместе с Екатериной, тащили тяжелый государственный воз Российской империи и при этом не напоминали лебедя, рака и щуку. Императрица впрягла-таки в одну упряжку «коня и трепетную лань», но что еще поразительнее – упряжка не просто ехала, а прямо неслась, не взирая на ухабы, и не разбилась. Значит кучер был хороший.
Как же сталинский принцип: кадры решают все – применительно к Екатерине II выглядит у Радзинского? Какие слова на этот раз вкладывает писатель в уста императрицы? «Я призвала к управлению целую когорту блестящих людей». – рассуждает она. – «Но ох уж эти „блестящие люди“! Все эти Панины, Орловы… У них всегда есть свои цели. И ради них они борются друг с другом, а я должна скакать меж ними курцгалопом и следить, чтобы каждый новый „блестящий“ имел достаточно сильного соперника. Но для укрепления державы куда нужнее люди просто трудолюбивые. Исполнительные… И эти люди – теперь (т. е. после Пугачевщины – О. Е.) моя опора. А из блестящих мне с головой хватит нынче Григория Александровича Потемкина». Переехав в Москву на празднование Кючук-Кайнарджийского мирного договора, императрица продолжает свой внутренний монолог: «Раньше за этим столом сидели блестящие люди, теперь – исполнительные. Только, пожалуй, граф Панин сохраняет детскую страсть высказывать собственное мнение… Я держу его только для одного – участия в придворных интригах. Ибо пока они борются и ненавидят друг друга, я сильна…»
Итак, сила Екатерины II, по Радзинскому, зиждилась на слабости ее сотрудников, на их взаимной вражде.
– Как же, позвольте узнать, они дела делали? – спросит читатель. – И наделали такую уйму.
В промежутках между склоками, подсказывает писатель. Но мы надеемся, что наш читатель уже не так доверчив, как в начале романа, он уже заметил, что очень многого ему автор просто не сообщает. Да, сотрудники Екатерины II были неординарные, талантливые люди и под час им трудно было ужиться друг с другом. В те времена любой крупный вельможа создавал вокруг себя партию сторонников, эти группировки сталкивались при дворе. Чтоб удержать подобные столкновения под контролем, императрица создала целую систему политических противовесов, не позволяя себе становиться на чью-либо сторону. Она старалась найти не слабое, а наиболее сильное место того или иного государственного деятеля и поставить его на такое место в управлении страной, где его сильные качества раскрылись бы наиболее полно. При этом Екатерина стремилась замкнуть деловое общение своих «блестящих людей» на себя, т. е. не позволять им серьезно сталкиваться друг с другом по службе. Это порождало у многих ее сановников иллюзию своей наибольшей приближенности к императрице, своего преимущественного влияния… Однако всерьез на Екатерину II влияли очень немногие.
К вопросу о «блестящих» и «исполнительных». Традиционное противопоставление первой и второй половин царствования Екатерины II, т. е. до Пугачевщины и после нее, в данном случае не работает. Из-за «стола» Екатерины, а вернее из ее кабинета действительно ушли Панин и Орловы, но появились Г. А. Потемкин, А. А. Безбородко, П. В. Завадовский (почему-то выступающий у Радзинского в роли глупого белокурого секретаря). Именно ко второй половине царствования относится активная государственная деятельность А. Р. Воронцова, политического противника и все равно сотрудника Екатерины, которого никто не упрекнул бы ни в отсутствии блеска, ни в избытке верноподданнической исполнительности. Заметим, что и княгиня Е. Р. Дашкова, которая в первую половину царствования «проблистала» в перевороте 1762 г. и затем на долгие годы была отдалена от всякой государственной деятельности, именно во вторую половину царствования получает свое главное дело жизни – становится во главе двух Академий и создает «Словарь русского языка», которым восхищался А. С. Пушкин. С 1783 г. она неизменный гость за столом императрицы, куда Радзинский посадил одних «исполнительных». Несмотря на то, что А. В. Суворов совершил множество славных подвигов еще в годы первой русско-турецкой войны, только во время второй – он, благодаря покровительству Потемкина, занял подобающее ему высокое место в управлении армией и оказался среди «блестящих людей» Екатерины. Тоже можно сказать и о Ф. Ф. Ушакове. Словом, и в первую и во вторую половину царствования от талантливых людей, способных высказывать свою точку зрения, в кабинете императрицы было тесно. А уход Панина и Орловых – результат крупной политической борьбы, в которой проиграли обе стороны.
Теперь послушаем Екатерину II о принципах взаимоотношений монарха со своим окружением. И по этому поводу она, к досаде Радзинского, высказывалась самостоятельно. На склоне лет императрица писала историку Сенаку де Мельяну: «Я никогда не думала, что обладаю творческим умом и встречала множество людей, которые казались мне гораздо умнее меня. Мною всегда было очень легко руководить, так как, что бы достигнуть этого, следовало только представить мне идеи несравненно лучшие и более основательные, чем мои. Тогда я делалась послушной, как овечка. Причина этого крылась в сильном и постоянном желании, чтобы все совершалось на благо государству… Несмотря на мою податливость, я умела быть упрямой, если хотите, когда мне казалось это необходимым».
В собственноручной инструкции 1773 г., предназначенной для приезжающей в Россию невесты великого князя Павла Петровича принцессы Вильгельмины Гессен-Дармштадтской императрица писала: «Что бы всячески старалась при своем прибытии вообще со всеми и каждым иметь равное обращение; и чтобы она благосклонностью к одним не отняла у других надежды снискать ея расположение; ибо я всегда была того убеждения, что лучше обладать сердцами всех, нежели немногих, и этому обдуманному образцу действий я сама обязана достижением той ступени, на которой вся Европа стала свидетельницею того… Люди, Богом избранные для господства над народами, должны всегда заботиться о том, чтобы их управление не относилось только к одной части их подданных; и, Боже избави, снизойти с высшей степени монарха на низшую приверженца партии, показывая пристрастие или зависимость от того или другого, а тем более – играть печальную роль вождя партии; но напротив следует постоянно стараться приобрести расположение всех подданных, и это последнее одно достойно внимания благоразумного государя».
Когда Александр I взошел на престол и обещал править «по уму и сердцу бабки своей Екатерины», многие из старых сотрудников покойной императрицы докучали молодому государю записками, рассказывая, как и что делала его августейшая бабушка, и в том числе, что думала о государственном управлении. В. С. Попов, когда-то правитель канцелярии светлейшего князя Потемкина, а после его смерти секретарь Екатерины, человек очень образованный, умный и не лишенный внутреннего благородства, решил поведать Александру один из своих разговоров с императрицей. «Дело зашло о неограниченной власти ея не только в Российской империи, но и в чужих землях, – писал старик. – Я говорил ей с изумлением о том слепом повиновении, с которым воля ея везде была исполняема и о том усердии и ревности, с коими старались все ей угождать. „Это не так легко, как ты думаешь, – сказала она. – Во-первых, повеления мои не исполнялись бы с точностью, если бы не были удобны к исполнению… Я разбираю обстоятельства, изведываю мысли просвещенной части народа и по ним заключаю, какое действие указ мой произвесть должен. Когда уже наперед я уверена об общем одобрении, тогда выпускаю я мое повеление и имею удовольствие видеть то, что ты называешь слепым `повиновением` – вот основание власти неограниченной. Но будь уверен, что слепо не повинуются, когда приказание не приноровлено к обычаям и мнению народному, и когда в оном я бы последовала одной своей воле… Во-вторых, ты ошибаешься, когда думаешь, что вокруг меня все делается только мне угодное. Напротив того: это я, которая принуждая себя, стараюсь угождать каждому, сообразно с заслугами, достоинствами, склонностями и привычками, и поверь мне, что гораздо легче делать приятное для всех, нежели, чтобы все тебе угождали“».
