Текст книги "Темное прошлое прекрасного принца"

Автор книги: Ольга Хмельницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Он сейчас дома у Дюк, я слышал его голос, когда Ксения разговаривала со мной по телефону, – сказал Фильчиков, натягивая трусы. – Поехали! А если не получится убедить ее через Игоря, пойдем на крайние меры.

И, только сев в машину вместе с Ремом, который находился в слишком глубоком стрессе для того, чтобы вести автомобиль, Василиса обнаружила отсутствие портмоне, в котором она хранила все свои документы, и вспомнила, что, скорее всего, оставила его дома, когда успокаивала плачущую Полину.

– Ну вот видишь, все отлично закончилось, – сказала Алена, глядя на горящие окна в квартире Ксении Дюк. Только что они с Олегом втолкнули туда совершенно ошалевшего от счастья Пуканцева, на всякий случай предварительно напоив его «Имодиумом».

– Я за них очень, очень рад, – искренне сказал врач «Шпалоукладчика», открывая дверцу машины – той самой, на которую Алена столько лет смотрела утром и вечером, вечером и утром, а по выходным – и в дневное время. – Я так же рад за нашу команду и болельщиков, а еще очень не завидую словакам.

– Надеюсь, желудок Игоря выдержит столько счастья, – сказала Алена и посмотрела вверх. Ночь была восхитительной – теплой, мягкой, с легким ветерком и глубоким черным бархатным небом. Настоящая сладкая сентябрьская ночь, мечта романтически настроенной молодежи, одна на тысячу. Недавно прошедший дождь давал восхитительное чувство свежести.

– До утра продержится на «Имодиуме», – сказал Олег, – а к утру, глядишь, все пройдет без следа. У него же понос на нервной почве.

Окно Дюк внезапно погасло.

– Ой, – сказала Алена, смутившись.

Врач покраснел и, сев в машину, завел мотор.

– Поехали, – махнул он девушке, – мы тут больше не нужны. Дальше они и без нас разберутся.

Алена нырнула в темное нутро машины и плюхнулась на сиденье. Она мучительно ломала голову над тем, как уговорить Олега зайти к ней в гости. Кофе, что ли, ему предложить? Так кофе они уже сегодня пили, и много. Вареньем вкусным приманить? Это уже пошлятина из области анекдотов про поручика Ржевского. Попросить лампочку вкрутить? Можно, но причина слишком смехотворна для того, чтобы звать мужчину домой в три часа ночи. Тем более – какие ночью лампочки? Ночью надо спать. В темноте. Как Ксения Дюк и Игорь Пуканцев. Пожаловаться на то, что в туалете плохо смывает бачок? Можно, но неромантично как-то…

– Ты веришь в Бога? – задал ей Олег совершенно неожиданный вопрос.

Они ехали по проспекту. Светофоры не работали, ритмично мигали желтые фонари. Дорога была пустой. В отсутствие машин проспект выглядел очень странно, днем он был заполнен автомобилями, и начинало казаться, что это его нормальное состояние. Гулкая пустота создавала ощущение нереальности, даже какой-то фантастичности, как будто это и не Ленинградский проспект был, а какие-то картонные декорации. Вопрос о Боге начинал казаться не только уместным, но даже каким-то необходимым.

– Ну, – сказала Алена, – в общем, да.

– Но не всей душой.

– А как это определить?

– Очень просто, – улыбнулся Олег, – если ты готова положиться на Бога, то ты в него веришь всей душой.

– Ты сектант? – испугалась Алена.

– Нет, – сказал он, – я просто пытаюсь завязать нетривиальный разговор.

– А, – кивнула Алена, – я верю, но положиться не могу. То есть я так верю, абстрактно.

– Я тоже. А жаль.

– Жаль, – согласилась она, – но есть же притча про горчичное зернышко. Может, для нас, маленьких людей с нашими крохотными страстишками, как раз такой веры и достаточно. Тем более что никогда не знаешь, насколько глубоко веришь на самом деле. Вера в Бога – она генетически заложена в человека. В Бога и в чудо.

– Ты веришь в чудо?

– Конечно!

– И много у тебя случалось в жизни чудес?

– Каждый день, представь себе, случаются. А сегодня случилось целых три. Во-первых, ко мне внезапно нагрянул мой сосед. – Тут Алена кокетливо улыбнулась и стрельнула глазками. – Во-вторых, Игорь Пуканцев помирился с Ксенией Дюк и, похоже, даже слился с ней в экстазе.

– Сливается. Прямо сейчас, – с удовольствием подсказал Олег. – Ну, а третье чудо?

– А третье чудо, – торжественно сказала Ватрушкина, глядя вперед, – заключается в том, что мимо нас только что проехала машина, хозяйку которой я знаю! И направляется она именно туда, откуда едем мы!

Петр Петрович искал недолго. Портмоне лежало прямо на полочке в прихожей, рядом стоял пузырек с валерьянкой.

– Ага. Вася, как заботливая мама, поила Полину успокоительным и забыла документы, – довольно хрюкнул Сусанин, взял портмоне и понес его на кухню. Ему хотелось изучить содержимое в спокойной, приятной обстановке, сидя за столом, как будто он на рабочем месте. Ах, сколько раз Петр Петрович разглядывал документы задержанных, наблюдая за их реакцией! Сколько раз он листал чужие записные книжки, краем глаза глядя на преступников, которые при этом напрягались, краснели, покрывались потом и начинали тяжело и нервно дышать.

Петр Петрович так и называл их: «Преступники». Ну, или для разнообразия – «бандиты». О том, что такие определения может выносить только суд, Сусанин знал, но вся эта канитель с судом казалась ему явным анахронизмом. Что, разве он не может определить, виновен человек или нет? Да запросто! С одного взгляда, а уж взгляд-то у него наметанный. А потом… Потом понятно – вывести в чистое поле, поставить к стенке и пустить пулю в лоб, очищая тем самым общество от вредных элементов.

Впрочем, непосредственное начальство Петра Петровича в лице майора Дениса Чабрецова не поддерживало его, считая возмутительно жестоким, отвратительно бесчеловечным и вообще маньяком, страдающим манией величия. В общем, Сусанина уволили. А за что? За то, что он изо всех сил боролся за справедливость?

Петр Петрович взял в руки портмоне. Тяжеленькое, пухленькое, гладкое, из коричневой кожи. Как ни странно, но жену свою Сусанин по-своему любил. У него вообще в сознании было очень четкое разделение на своих и чужих. К своим относились родственники да еще Лиза Гондураскина, к которой Петр периодически наведывался. Остальные были чужими, а чужие в сознании Сусанина вообще не были людьми. Он искренне не понимал, чем человек отличается, например, от шкафа. Или холодильника. Или дерева. Люди для него были мебелью, и ему никогда, ни разу в жизни не приходила в голову простая и очевидная для каждого разумного существа мысль, что другой – для себя тоже «я». «Я» – это был только он сам. Король-солнце, центр мира. Даже любовь к близким была у него механистичной и была сходна с привязанностью к заводным плюшевым игрушкам.

Олег вопросительно поглядел на Ватрушкину.

– Знакомая машина? Ты имеешь в виду белую «Лачетти»? Да, я ее заметил, – сказал он.

– Она не белая, это перламутровый металлик, – поправила его Алена.

– Ты уверена? Мало ли в Москве «Лачетти»?

– С такими номерами? Мало.

– Это ее номер? Ты точно видела? Машина-то далеко проехала, не под носом.

– Сто процентов. У меня хорошая память на цифры, и вижу я отлично. Тем более у нее на крыше такое специфическое крепление для лыж, с логотипом розовым. Ни у кого больше такого не видела.

Вокруг по-прежнему не было ни души, а окружающая обстановка почему-то до боли напомнила Алене Нью-Йорк, в который она пару раз ездила.

«Впрочем, все мегаполисы во всех странах похожи, как братья-близнецы, – подумала Ватрушкина, – различия проявляются тем острее и нагляднее, чем меньше населенный пункт».

– Как-то это странно, – сказал Олег. – А почему она ездит по городу? И в такое время?

– Понятия не имею.

– Кто она?

– Бухгалтер продюсерского центра.

– Бухгалтер, – пробормотал Олег, – такая мирная профессия. Тем более непонятно, куда она так мчится. Может, у нее случилось что? Ты хорошо ее знаешь?

– Не слишком. Она – мать бывшей жены бойфренда моей сестры.

Несколько секунд врач молчал, вникая в степень родства.

– А, – сказал он наконец, – это бывшая теща рыжего поэта, который приходил сегодня с твоей сестрой?

Он скосил на Алену внимательные голубые глаза. Их взгляды встретились, и Алене показалось, что Олег чего-то не договаривает. Что-то он знает такое, чего вроде бы по логике вещей знать не должен.

– Точно, – кивнула Ватрушкина, – теща.

– А что за продюсерский центр?

– Ну тот самый, что работает с Ксенией Дюк, – пояснила Алена, отгоняя странное ощущение, навеянное взглядом Олега.

– Ну, тогда разворачиваемся, – скомандовал врач, сложив два плюс два, – бухгалтер точно к Дюк с Игорем поехала. Надо проконтролировать ситуацию. Вдруг они заставят Пуканцева нервничать? Наш форвард еще от прошлого потрясения не оправился.

– Ну и что, – переспросила Алена, перекрывая визг тормозов разворачивающейся посреди проспекта машины, – мы же ездили к Пуканцеву, уговаривали его, почему она не может к своей Дюк съездить? Может, тоже будет ее о чем-то уговаривать? Вряд ли она интересуется Пуканцевым.

– А почему она ночью едет? Это подозрительно.

– Мы же ездили ночью.

– Нам можно, мы хорошие!

– Она, может, тоже хорошая! Я знаю ее дочь Полину.

Врач хотел было сказать, что тоже ее знает, но вовремя прикусил язык.

Сусанин еще раз провел пальцами по гладкой и чуть теплой коже портмоне и раскрыл его. Так. Автомобильные права и техпаспорт на машину. Деньги. Визитные карточки. Кредитка. Пухлый пакетик с «Панадолом» – на случай, если заболит зуб или голова. А это что? В портмоне лежала фотография, и человека на этом снимке Сусанин хорошо знал!

– Вот как, значит, обстоят дела, – пробормотал Петр Петрович, рассматривая фото, на котором отпечатались следы от губной помады.

Красивый мужчина, лет около пятидесяти. Седой, с очень черными глазами, унаследованными от предков-грузин. Музыкальный продюсер. Очень богатый человек. Начальник Васьки.

Волосы на голове у Сусанина встали дыбом. Он зарычал, как койот, и запрыгал по кухне, размахивая в ярости кулаками, как мельница. Вид его был страшен. Даже самые отважные люди получили бы инфаркт, глядя на этот взрыв бешенства. Недаром с допросов Петра Петровича подозреваемых часто уносили на носилках.

– Убью! – воскликнул Сусанин низким, вибрирующим басом.

Он схватил фотографию, порвал ее на мелкие клочки и сжег получившуюся кучку на газовой горелке. Удивительно, но ему абсолютно не полегчало. Васьки по-прежнему не было, и это могло означать только одно – его жена с ним, с этим поганым покровителем барабанщиков, гитаристов, вокалистов, фокусников и прочих трубадуров, с утра до вечера тусующихся на экране телевизора.

– Не отдам! – заголосил Петр Петрович. – Не отдам Ваську! Кто мне будет покупать колбасу? Кому я буду жаловаться на злое начальство? Васька моя, моя личная, собственная! У меня даже в паспорте так написано!

Он разметал жалкую горсть пепла, оставшуюся от фотографии, по кухне. Нос Петра Петровича тут же зачесался, и он начал безудержно чихать, время от времени изрыгая слова, которые обычно не произносят в приличном обществе, но которые тем не менее были вполне созвучны его внутреннему состоянию.

…Олег ехал очень быстро, пытаясь догнать «Лачетти».

– Что ей может быть нужно от Ксении в такое время? – спросил он вслух.

– Понятия не имею, – ответила Алена, у которой от быстрой езды закладывало уши. – Я вообще сомневаюсь в целесообразности нашего возвращения.

– Мы едем на всякий случай, – упрямо повторил Олег, – если что, я буду защищать нашего лучшего форварда ценой собственной жизни.

– А что, на него покушаются? Может, бухгалтер к любовнику спешит, а не к Дюк с Пуканцевым!

– А ты не думала о том, что вся эта история с Ксенией могла быть подстроена? – спросил врач.

– Кем? – не поняла Ватрушкина.

– Словаками! Например, они подкупили Ксению Дюк и…

– Ой, как смешно, – рассмеялась Алена.

– Может быть, и смешно. А может, и нет, – сказал Олег, который никак не мог допустить, чтобы с Пуканцевым, главной надеждой нескольких миллионов футбольных «фанов», случилась еще какая-нибудь неприятность.

…Майя и Роман, обнявшись, лежали под одеялом. Они только что обсудили личную жизнь соседки тети Клавы, которую муж в свое время свесил за ноги с балкона девятого этажа за то, что она, в рамках борьбы за трезвость, вылила водку в унитаз. Правда, поболтав супругой над пропастью и наслушавшись ее визга, супруг поверил обещанию спиртное больше в унитаз не лить и втащил жену назад на балкон.

– В унитаз я и правда не буду, – говорила потом Клава товаркам, – а вот насчет раковины в ванной я ничего не обещала.

Подруги в ответ только открывали рты, дивясь ее храбрости и несгибаемому мужеству.

– Если мужик пьет, в этом всегда виновата женщина, – сказал Роман, лениво потянувшись.

– Так уж и всегда, – засомневалась Майя. – Тряпкин, ты уверен в том, что только что сказал?

– Не называй меня Тряпкиным! – закричал Рома и возмущенно засопел. – Ты же знаешь, как я расстраиваюсь, когда слышу свою неблагозвучную фамилию.

Он отвернулся от Майи и накрылся одеялом с головой.

– Ну ладно тебе, – попыталась утешить любимого Майя, – нормальная русская фамилия. А если тебе не нравится, можно пойти в загс и поменять ее. Попросить, чтобы тебе в паспорте написали «Тяпкин» или «Репкин».

Роман завозился под одеялом, но головы не высунул.

– Рома, – позвала Майя.

Возня стала активнее.

– Ты вот меня называешь по фамилии, – проворчал Тряпкин, – а тебе наверняка не нравится, когда тебе говорят про косые глаза и про то, что у тебя совсем нет талии.

Несколько секунд Ватрушкина молча открывала и закрывала рот. Роман наконец вынырнул из постели и уставился на ее перекошенную от возмущения физиономию.

– У меня?! – вскричала наконец Майя. – Глаза косят и талии нету?!

Рома встал на пол и с удовольствием потянулся.

– Вот и договорились, – сказал он, – ты не называешь меня по фамилии, а я не тычу тебе в глаза недостатками внешности. Идет?

Майя встала, молча надела халат и, громко топая, ушла на кухню. Из близко посаженных глаз у нее катились большие прозрачные слезы.

…– Звони, – сказал Рем. – Они точно там, в квартире. И футболист Пуканцев, и наша Ксения.

Василиса послушно нажала на кнопку звонка. За дверью раздалась мелодичная трель. Несколько минут они стояли у двери – стальной, но покрытой сверху ламинатом под дерево – и ждали, когда им откроют. На площадке было светло, горела пыльная, но яркая лампочка.

– Я думаю, что они спят, – сказала Василиса, глядя на продюсера сверху вниз. Она была почти на голову выше своего шефа.

– Как же спят, – засомневался Фильчиков, – если она совсем недавно мне звонила?

– Может, позвонила и заснула?

– А Пуканцев? Тоже спит?

– Пуканцев как раз спит – точно. Все мужчины, сделав свои важные делишки, поворачиваются на бок и засыпают. Так что футболист видит уже третий сон, не меньше, – Василиса пожала изящными плечиками.

– Звони еще. Буди гадов, – сказал Фильчиков, с трудом сдерживая бешенство. Конечно, они спят, пара юных кроликов! А он, Рем, не спит! И нервничает, потому что из-за Ксении, потерявшей на любовной почве последние крохи рассудка, у него из кармана уплывает полтора миллиона долларов.

– Впрочем, она и раньше не была особенно интеллектуальной, – сказал Фильчиков, шумно переводя дух.

– Ксения? – переспросила Василиса.

– А кто ж еще?

– Может, она умом и не блистала, – уточнила Сусанина, – зато была спокойной, исполнительной и любила поесть.

– Особенно мороженое любила, – вздохнул Рем и посмотрел снизу вверх на прекрасное лицо бухгалтерши.

– С орешками и взбитыми сливками.

– Может, нам предложить ей мороженое со сливками – и она будет петь? И еще зайчика плюшевого? Может, задача гораздо проще, чем нам кажется? Ей же всего девятнадцать.

Мгновение они глядели друг другу в глаза.

– А как предложить-то? Они ж спят. Под дверь просунуть? В окно забросить? – пробормотал продюсер, с трудом отрывая взгляд от Василисы.

«Какая она красавица, – подумал он невпопад, – как и полагается Василисе Прекрасной».

– Как предложить – не знаю, – честно сказал Фильчиков, – и даже не знаю, что именно надо предложить Дюк, чтобы она согласилась петь. Но пока Ксения не пообещает к десяти часам явиться в студию, мы отсюда не уйдем. И даже если пообещает, не уйдем, а дождемся утра и отведем ее в студию за руку.

– Мы, может, и не уйдем, – сказала Вася, ужаснувшись перспективе сидеть тут, под дверью, без еды и минимальных удобств, – но они могут не выйти из квартиры до этого времени – и все. Более того, скорее всего, они не выйдут.

Рем молчал. Отчаяние вновь начало овладевать им.

– Может, нам стоит найти другую сладкоголосую сирену, пусть она споет вместо Ксении, – неуверенно предложила Василиса Николаевна.

– Серену, – поправил Рем, – через букву «е» пишется (и был не прав).

– Серену, – согласилась Сусанина, – а с тем, что права на бренд «Ксения Дюк» принадлежат Ксении, мы разберемся. Например, можно пустить слух, что Дюк вступила в коммунистическую партию и поменяла имя. На… на… Ванессу Арманд, к примеру.

– Инессу, – уточнил Рем, – Арманд звали Инесса, а не Ванесса. Тебя привлекают исторические аналогии?

– Нет, – ответила Василиса и насупилась.

Рем посмотрел на нее. Темные ресницы Сусаниной трепетали.

– Дразнили тебя в детстве? Да? – тихо спросил ее продюсер. Он подошел к двери и нажал на звонок, который опять запел заливисто и энергично.

– Дразнили, – кивнула Василиса и обхватила плечи руками с длинными тонкими пальцами.

– Как? – полюбопытствовал Рем, которого в школе называли «Рембо», но это было совсем не обидно.

– Сусаниным, – вздохнула Василиса Николаевна. – Вместо «Василиса Сусанина» меня называли «Вася Сусанин». На мужской манер.

Их глаза снова встретились. За последние две минуты Василиса и Рем стали намного ближе друг другу.

В кастрюльке, закипая, булькала вода. Рома стоял на пороге кухни.

– И еще о мужском алкоголизме, – говорил он, пытаясь поменять тему. Тряпкин категорически не желал, чтобы разговор вернулся к глазам и талии Майи. – Мужчина-алкоголик не ощущает поддержки. Пить начинает тот, кто понимает, что его не ценят, а только эксплуатируют. Что никому не нужен он сам, его душа. Окружающих интересует только то, что он может сделать, плоды его труда. Это низводит мужчину до положения чернорабочего. Или, для разнообразия, банкомата.

Майя демонстративно подняла руки вверх и заткнула пальцами уши.

– Главное – душа, – продолжил Тряпкин как ни в чем не бывало. – Современные женщины меркантильны, ориентируются на деньги, оценивают мужчину по толщине кошелька, считают зазорным платить за кофе, который пьет их любимый человек, и за сигареты, которые он курит. А ведь это так приятно – заботиться о возлюбленном, делать для него что-то хорошее, удовлетворять его потребности, эмоционально поддерживать…

Майя вытащила из ушей пальцы и бросила на любимого мужчину гневный взгляд.

– Полина же платила, – напомнила она, – даже машину тебе подарила, а уж о кофе и сигаретах и вопросов не было.

Вместо ответа Роман поковырял пальцем в зубах.

– Ты вспоминаешь о ней? – спросила Майя, почувствовав укол ревности.

– Бывает, но редко, – ответил Тряпкин. – У нас не было душевного контакта.

Он встал, подошел к девушке, обнял и притянул ее к себе, зарываясь носом в пышные волосы. – Я люблю тебя, милая моя. На самом деле у тебя самые замечательные глаза и талия на свете. И я надеюсь, что, когда мы поженимся, ты возьмешь мою фамилию.

– Ой, а я как тебя люблю… Просто невозможно! – сказала Майя, мгновенно тая в его объятиях. – Какое счастье, что мы встретились.

– И теперь наше небо в алмазах?

– Да.

– Предупреждаю, я не идеален.

– Я тоже. Никто не идеален. У всех свои тараканы. Любить идеального человека очень просто.

– Конечно, – кивнул Роман. – Полюбить нас толстенькими, худенькими сможет каждый. Не помню, кто это сказал, но мне понравилось.

Они еще раз обнялись, и Рома нежно поцеловал будущую мадам Тряпкину.

…На лестничной площадке было прохладно, дул сквозняк, и Василиса потихоньку начала замерзать.

– Вася Сусанин? – продолжил Рем, снова нажимая на кнопку звонка. – Это еще что. У меня в классе был мальчик по фамилии Минин. Как ты думаешь, какая у него была кличка?

– Пожарский.

– Молодец, правильно. А теперь послушай, дорогая моя, мы не можем взять другую певицу вместо Дюк. У нашей красавицы неповторимый тембр. Ее сразу слышно, как, например, Земфиру. Ее ни с кем не спутаешь. Разве что Галкина пригласить, чтобы он сымитировал, но, боюсь, финансово мы это не осилим.

И Фильчиков, вздохнув, снова утопил кнопку. Звонок теперь пел, не переставая.

– Когда я устану держать палец, сменишь меня, – предупредил продюсер Василису Николаевну. – Будем звонить, пока нам не откроют.

– Или звонок не отключат. Это очень просто.

По мелькнувшему на лице Фильчикова разочарованию она поняла, что такой вариант ему в голову не приходил. Не снимая палец с кнопки, другой рукой он вытащил из кармана мобильник и стал набирать номер Ксении.

– Сейчас я еще ей на сотовый звякну, – сказал продюсер.

Но трубку тоже никто не брал.

Игорь проснулся от того, что дверной звонок буквально разрывался на части, как хомяк от капли никотина. Он пел и пел, выводя незамысловатую мелодию.

– Ля-ля-ляааа… ля-ля-ля-ля… бззззззззззз!

За окном было темно. Ксения сопела рядом.

– Ну что такое, – сказал Пуканцев и сел в кровати, – то в лазарете не давали поспать, то вот в дверь кто-то ломится. Какой-то гость незваный, который хуже татарина.

– Ага, – сонно сказала Дюк, – это как минимум невежливо. Мы же только что заснули. Сейчас еще ночь глухая!

– Давай я открою дверь и дам им по морде, – храбро предложил Пуканцев.

– Можно, – великодушно разрешила ему Ксения, – ибо не фиг будить по ночам добропорядочных граждан.

– Ах, – вздохнул Игорь, восхищаясь невестой, – Ксюша, ты моя идеальная вторая половина, мы одинаково оцениваем ситуацию.

Дюк встала на кровати и сделала несколько боксирующих движений.

– Так им, так!

– А еще так! – добавил Пуканцев, подбрасывая подушку вверх и ударяя по ней ногой. Полетели перья. Стало совсем весело.

– Может, все-таки пойдем посмотрим, кто там? – предложила Ксения.

– Нет, – отрезал Игорь, – ну их. Лучше давай еще раз займемся сексом.

Он залез на кровать и завалил смущенно хохочущую невесту на одеяло, не обращая никакого внимания на звонок.

– Папа, ты чего? – сонно спросила Полина, аккуратно заглядывая в дверь кухни.

Ее родитель метался между мойкой и холодильником, чихал и матерился.

– Эй! – осторожно позвала девушка. – Ку-ку!

Петр Петрович перестал метаться и чихать, остановился и уставился на дочь маленькими бешеными глазками.

– Вот! – воскликнул он, указывая на какие-то мелкие ошметки. – Полюбуйся!

Полина протиснулась в кухню и с опаской приблизилась к кучке мелких темных объектов.

– Что это? – спросила она напряженным шепотом. – Яд? Или оно радиоактивное?

– Это пепел. Просто пепел! – завизжал Сусанин. – Нет, оно не радиоактивное!

– Ах, пепел, – с облегчением вздохнула Полина и включила чайник. – И правда, ужасно. Я разделяю твое негодование.

– Не издевайся, – сказал Сусанин, – это не просто пепел. Я нашел у твоей матери в портмоне фотографию… фотографию…

Тут у Петра Петровича сдали нервы, и он вновь принялся носиться по кухне, а потом схватил чашку Василисы и швырнул ее об стенку.

Хррррясь!

Чашка разлетелась на мелкие осколки. Разбуженные соседи принялись стучать по трубе.

– Короче, я нашел фотографию ее шефа! В ее портмоне. Всю в помаде!

– С ума сойти, – сказала Полина, и ее глазки испуганно забегали.

Сусанин внимательно наблюдал за ее реакцией.

– Ты знала, – сказал он, – наверняка знала, что мать завела роман. Но мне не говорила. Так?

– Конечно, не так, – возмутилась Полина. – Неужели ты думаешь, что мама мне что-нибудь сказала бы? К тому же я считаю, что твои выводы преждевременны. Может быть, она просто так носила с собой его снимок. Я бы на твоем месте не переживала, ты же знаешь, какие у нашей мамы высокие моральные принципы.

– То есть ты считаешь, что она эту фотографию просто так носила, – сказал Сусанин, подошел к окну и выглянул во двор – не приехала ли Василиса.

– Например, для поднятия боевого духа, – уточнила Полина, – типа шеф всегда с нами, наблюдает за нашей работой и оберегает от ошибок. Большой брат следит за тобой и так далее.

– Какая чушь! – трагически сморщился Петр Петрович.

– Почему же чушь? Так бывает в коллективах с авторитарным стилем руководства. Типа начальник – высшее существо, почти пророк, – сказала Полина, глядя на лицо родителя, сморщенное от возмущения и напоминавшее оттого печеное яблоко.

– А следы помады откуда? – спросил Сусанин. – Зачем лобызать-то снимок было? К тому же отсутствие Васьки ночью кажется мне как минимум подозрительным. Знаешь анекдот? Муж заподозрил жену в измене и нанял детектива. Через несколько дней тот рассказал, что видел, как его жена встретилась с неизвестным молодым человеком, они поехали в ресторан, оттуда на квартиру к кавалеру, а там потушили свет, и больше он, детектив, ничего не видел.

– Это смешно?

– Да. Потому что в ответ на тираду сыщика муж схватился за голову и закричал: «О, опять эта жуткая неизвестность!» Ты понимаешь, к чему я это говорю?

– Ну… в общих чертах, – уклончиво сказала Полина и закурила сигарету.

– В общих чертах, – передразнил ее Петр Петрович и тоже закурил. – Моя жена уезжает среди ночи к своему начальнику, облобызанную фотографию которого носит с собой в портмоне! По-моему, все очевидно.

Полина втянула голову в плечи и потушила окурок о тарелку.

– И вовсе не очевидно, – сказала девушка, – мама могла просто найти эту фотографию на полу, например, и положить к себе в портмоне, чтобы позднее отдать хозяину или хозяйке.

– И забыть?

– Да. Совершенно не обязательно, что на снимке именно мамина помада. К тому же тот факт, что мать уехала ночью к своему шефу и всем об этом рассказала, свидетельствует в ее пользу. Она же не пыталась скрывать, куда едет.

Сусанин почесал волосатую ногу. Было видно, что он борется с сомнениями.

Спать Майе не хотелось, вставать – тоже. Самое правильное было бы снова заснуть: за окном стояла непроглядная темень. Но несмотря на то, что спала она от силы пару часов, сон никак не шел. Майя зашевелилась под одеялом, пытаясь устроиться поудобнее. Она с удовольствием выпила бы чайку, но было лень вставать. Роман спал. Но даже если бы он и не спал, отправить Тряпкина на кухню Майе, скорее всего, не удалось бы – возлюбленный Майи был великий мастер придумывать уважительные причины, из-за которых он не может сделать того или эдакого. В крайнем случае он бы пошел, но сделал бы это с видом недовольным и даже отчасти скорбным, осуждая девушку за эксплуатацию его вялого, хилого и худого тельца, которому пришлось бы вылезать из-под теплого одеяла и плестись по холодному полу в невероятную даль, аж на кухню. А если учесть обратную дорогу, то расстояние и затраты жизненных сил становились просто неприличными. Поэтому Майя даже и не думала чем-нибудь Рому нагружать, стараясь обходиться собственными силами или, в некоторых случаях, просить о помощи кого-то, кто точно не откажет. Например – сестру. Майя еще раз перевернулась с боку на бок. Тряпкин безмятежно сопел рядом.

«Почему все так несправедливо? – думала Майя. – Я и готовлю, и убираю, и работаю, покупаю еду на Аленины деньги, и транспорт оплачиваю, и квартиру… И кофе Роме по первому требованию делаю. И вообще, ни в чем ему не отказываю. И при этом стесняюсь попросить своего мужчину даже о мелочи какой-либо! Как-то это неправильно».

Майя почувствовала злость. Злилась она и на себя, и на Романа, которого такое положение дел полностью устраивало – и он честно и искренне позволял Майе любить себя и заботиться о себе, но при этом не делал никаких попыток любить и заботиться в ответ. Брачное предложение уже не казалось ей такой уж большой наградой за труды.

– Вообще непонятно, зачем мне все это нужно, – грустно сказала Майя вслух, глядя на довольную физиономию спящего бойфренда, – получается, что я оплачиваю нашу любовь. Или нет, хуже. И люблю – я, и деньги – тоже мои.

Рома открыл глаза.

– Чего? – недовольно спросил он. – Ты что, лунатик? Сама с собой разговариваешь?

– Ты меня любишь? – спросила Майя.

Рома опешил, потом закашлялся. Как и все мужчины, он впадал от подобных вопросов в ступор.

– К тому же, даже если помада и мамина, – продолжала Полина, – не факт, что у них что-то было. Может, мама просто восхищается Ремом на расстоянии. Его деловые качества, хватка и умение вести дела – просто восхитительны!

Петр Петрович уже не носился по кухне, как бешеный страус, а нервно ходил из угла в угол.

– Скажи, дорогая моя, – сказал Сусанин, тяжело дыша и прижимая руку к сердцу, – ты замечала, что твой муж Роман неровно дышит к твоей лучшей подруге Майе?

– Нет, – отрезала бывшая жена Ромы Тряпкина, крепко сжав маленький рот и выпятив острый подбородок.

– Конечно, замечала, но предпочитала себя успокаивать. Как вот меня сейчас!

– Я ничего не видела! Все произошло внезапно. Я заехала домой в обед за папкой с договорами за предыдущий год – и застала их в нашей с Романом кровати.

– Голыми?

– Почти! Рома был в носках.

– А до этого ты ничего не замечала? Ни как они переглядываются, ни как ножкой друг друга под столом трогают? Обычно люди, перед тем как заняться сексом, все это проделывают.

– Ничего я не замечала.

– Так не бывает. Ты замечала, но продолжала заниматься самообманом.

– Нет.

– Не кипятись, – сказал Петр Петрович, – я просто хочу сказать, что самоуспокоение в этом вопросе – это, конечно, хорошо, но вероятность того, что между нашей мамой и Фильчиковым ничего нет, ничтожна. Ты же не хочешь, чтобы Вася от меня ушла?

– Конечно, не хочу!

– Значит, ты мне поможешь.

– Как?

– Да ясно же, как, – сказал Сусанин, злость которого постепенно сменялась раздражением, – я помогаю тебе убить Майю, а ты мне – Фильчикова. И снова в нашей семейной жизни воцарится мир и покой. Ты вновь обретешь счастье со своим рыжим поэтом, а я решу проблемы с мамой.

Полина поежилась, немного подумала, а потом решительно кивнула.

– Люблю ли я тебя? Ой, какие глупости, – скривился Рома, прочистив горло, – я же тебе предложение сделал! Брачное! Я ведь из-за тебя расстался с женой!

– Ну да.

– Что «да»? Да, я расстался с Полиной, я не врал тебе, держа в статусе любовницы, у которой и прав-то никаких нет, только обязанности, основная из которых – прятаться по углам, как крыса Чучундра, а в обществе делать вид, что мы почти не знакомы. Я не мариновал тебя, обещая развестись то через три месяца, то через три года, то к окончанию третьего тысячелетия! Я честно сказал своей супруге, что полюбил другую женщину, собрал вещи и переехал к тебе. Это ли не доказательство моих чувств?

Тут Роман приложил руку к сердцу и томно закатил глаза.