Текст книги "Маленькая женская хитрость"

Автор книги: Ольга Хмельницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

Маленькие злобные глаза Татьяны Тимофеевны сверкали, руки были сжаты в кулаки. На Сережу она не обращала никакого внимания, как будто его и не было в палате. Практикант медленно поднялся со стула.

«Теща – это совсем не смешно. Это страшно», – пронеслось у него в голове.

Эмма Никитична Полканавт как ни в чем не бывало сидела в своей комнате на своем рабочем месте и печатала. За компьютером, как и всегда, работала Зульфия в строгом сером костюме и черных туфлях на низком каблуке. Аля скользнула по Зульфие взглядом и внимательно осмотрела одежду Эммы Никитичны, но ни на ее синем платье, ни на висящем на спинке стула черном кардигане не было заметно никаких подозрительных пятен. Впервые за двадцать семь лет жизни Аля усомнилась в здравии собственного рассудка.

– О, нашлись пропажи! А мы думаем, где это вы? – натурально обрадовалась Эмма Никитична.

Аля заколебалась, пытаясь понять, что тут сон, а что – явь, но Борщ не сомневался.

– Проходите, Матвей Федорович, – махнул он рукой дедуле, приглашая его подойти поближе к Полканавт.

Тот поправил очки и, вытягивая нос вперед, как ищейка, подошел не к Эмме Никитичне, а к ряду стоящих на подоконнике горшков, в которых росли разнообразные растения. С минуту он внимательно изучал зелень, потом присвистнул. Эмма Никитична недоуменно пожала плечами и снова углубилась в работу. За спиной Али произошло какое-то движение, и в комнату ввалились директор и Марья Марковна, причем директор выглядел на редкость покладистым.

– О, какой интересный экземпляр! – проговорил старичок, осматривая большой кактус. – Необычайно, просто необычайно, как это его удалось вырастить в таких условиях!

– А что это? – спросил Александр, подходя ближе.

– Это пейотль! Мексиканский кактус, его сок имеет действие, сходное с наркотическим. Сок пейотля употребляют индейские шаманы при проведении ритуалов.

– Замечательно, – восхитился Барщевский и указал пальцем на следующий горшок, – а это что?

– Это? – дедуля перешел к очередному растению и почти коснулся Эммы Никитичны. Та встала и отошла в угол. – Это мандрагора.

В горшке росло красивое растение с большими светло-зелеными листьями, чем-то похожее на лопух.

– А я думала, что мандрагоры на самом деле не существует, что это растение из средневековых сказок, – прошептала Алиса, разглядывая лопух.

– Что за ерунда, – возмутился дедуля, – конечно, существует, и вот она – пожалуйста, полюбуйтесь! Весьма крупный экземпляр. В средние века считалось, что корень мандрагоры исцеляет от всех болезней на свете, но это не так.

– А она ядовитая? Мандрагора? – спросил Борщ, глядя краем глаза на Полканавт, но та никак не отреагировала на вопрос, а смотрела в окно со скучающим видом.

– Не очень. Обладает снотворным действием, а в больших дозах вызывает галлюцинации. Ее корень похож на фигурку человека, и именно это ее свойство стало предметом многочисленных спекуляций.

– Ясно. А что это в белом горшке?

Старик просеменил еще чуть-чуть дальше и поправил очки. Аля, Леопольд Кириллович и Марья Марковна подошли поближе, чтобы лучше видеть, и даже Зульфия оторвалась от работы. В горшке росло нечто весьма похожее на петрушку и совершенно безобидное на вид.

– О, это уже серьезнее. Цикута!

– Эта та, сок которой выпил Сократ?

– Точно! – Матвей Федорович посмотрел на Барщевского с уважением. – Выпил по решению суда и скончался, мир праху его. Правда, у Сократа яд цикуты был смешан с опием, чтобы не так противно было.

Аля наклонилась над горшком и понюхала его. Растение не только выглядело как петрушка, но и пахло как петрушка.

– А оно очень ядовитое? – спросил Борщ.

– Очень, очень! – испуганно замахал руками старик.

– А если, например, оторвать листик от этого растения, ну хотя бы один, раз оно такое ядовитое, сделать настойку, ополоснуть ею бокал, потом налить туда вина, то человек, выпивший из этого бокала, умрет?

– Возможно, только есть одна тонкость: самая опасная часть цикуты – корневище. Но эту цикуту, как вы видите, не выкапывали.

Старик, явно заинтересованный коллекцией, перешел к следующему экземпляру. Это была лиана, выбросившая еще одно соцветие.

– А это что, Матвей Федорович? – спросил Борщ.

– Не знаю, – задумчиво протянул тот. – Впервые вижу.

Он рассматривал растение и так, и эдак. Все ждали. Потом, решившись, старик отщипнул кусочек плотного глянцевого листа, осторожно помял и понюхал.

– Я так и знал! – воскликнул он. – Это малазийский сумах! Он бывает в виде кустарника и, очень редко, в виде лианы. – Матвей Федорович повернулся к Борщу. – Да, это очень ядовитое растение, но у него есть одно отличительное свойство – у малазийского сумаха ядовиты только цветки, тогда как у сумаха обыкновенного – все растение! Интересно, что для того, чтобы отравить человека таким цветком, нужна всего лишь капелька сока.

Старик выглядел очень довольным.

– Спасибо, мы все слышали. И все записали, – проговорил милиционер, заходя в комнату. За ним вошли еще двое мужчин в форме. Полканавт не проронила ни звука – она была сломлена и раздавлена, глаза горели ненавистью. Эмма Никитична вскинула голову и едва слышно вздохнула.

– Так что скифский городок отойдет под охрану государства, – строго обратился к ней Барщевский. – А вы, молодые люди, – обратился он к милиционерам, – следите, чтобы дражайшая Эмма Никитична не жевала никаких растений, последствия могут быть непредсказуемыми.

– Ничего, если она захочет, мы ей в камеру сена принесем, – пробормотал молоденький лейтенант, выводя Полканавт из комнаты.

– Поздравляю! Поздравляю вас, дети мои! – выла Татьяна Тимофеевна, обнимая то лежащую дочь, то будущего зятя. – Наташенька, солнышко мое, доченька ненаглядная, как я счастлива!

Из маленьких, вдавленных в широкое лицо глаз Татьяны Тимофеевны капали большие сверкающие слезы.

«Невероятно. Моя мать искренне плачет. Какие чудеса!» – думала Наташа, держа за руку Сергея и все еще не веря, что у нее начинается новая жизнь, гораздо более счастливая, чем раньше.

– Вот уж никогда не думала, что моя Наташка, дура набитая, каланча сутулая, кому-то понравится… Ах, как это прекрасно, – прошептала Татьяна Тимофеевна и высморкалась.

Наташа сильно, до самых ушей, покраснела, а Сергей вдруг рассмеялся, он хохотал и не мог остановиться.

– Я люблю тебя. И я рад, что любовь зла, – сказал он невесте и провел рукой по ее светлым волосам.

– А все же почему Эмма Никитична тоже отравилась? Случайно? Схватила кусок колбасы немытыми руками? – спросила Марья Марковна, глядя на Барщевского с глубоким уважением.

– Для отвода глаз, конечно. И действительно, ее никто не подозревал. Меня интересует сейчас другой вопрос: как она все слышала? – проговорил Барщевский. Он сел на место Эммы Никитичны и задумался. До дверей было довольно далеко, до Алиной комнаты – тем более.

– Алиса, – позвал он подругу, – пойди в свой кабинет, скажи что-нибудь.

– Хорошо, – ответила девушка, выходя в коридор.

Она зашла в свой кабинет, еще более пыльный и захламленный, чем обычно, закрыла дверь, по привычке взглянула на стол, проверяя, не принесли ли ей пару новых статей, потом вспомнила, что ее только что уволили, и вздохнула.

– Ку-ку, – сказала она вполголоса и снова побежала к Борщу.

Борщ весь лучился от удовольствия. Он сидел на стуле Эммы Никитичны, вытянув длинные ноги, и улыбался.

– Ку-ку, – поприветствовал он Алю. – Еще поиграем?

– Что, у меня в кабинете «жучок»? Полканавт у нас еще и инженерный гений, а не только талантливый ботаник? – спросила девушка, с подозрением глядя на Александра.

– Нет, все гораздо проще.

Борщ встал и начал отодвигать стоящий за спиной Полканавт шкаф. Он подвинул его сантиметров на двадцать, и в стене обнаружилась небольшая ниша.

– Благодаря Леопольду Кирилловичу здание последние пятьдесят лет не ремонтировалось. Да какие пятьдесят, почти восемьдесят лет – сначала вполне хватало того ремонта, что остался от прежних хозяев, то есть моих дедушки с бабушкой, а потом директор, прознавший, что в доме осталось кое-что ценное, категорически возражал против ремонта, боясь, и не без оснований, что в ходе работ это ценное будет обнаружено без него.

Директор понуро опустил голову.

– Выше нос, Леопольд Кириллович, – сказал ему Борщ, – зато теперь у вас в кабинете висит роскошная хрустальная люстра ценою в пять тысяч долларов и два светильника по тысяче каждый. Можете считать это прощальным подарком от моей мамы, она теперь будет отдыхать на пенсии и помогать нянчить мою племянницу, дочь младшей сестры, которой только-только исполнилось три месяца.

Директор вытащил калькулятор, что-то посчитал, сложил пять тысяч с двумя и слегка приободрился.

– Так вот, дом не ремонтировался, а подслушивать интимные разговоры близких люди любили во все времена. Эта ниша – на самом деле не ниша, а слуховой ход, ведущий в расположенную рядом комнату Али. Я уверен, что если мы отодвинем шкаф в Алиной комнате, то найдем другую такую нишу.

– Она там есть! Но поменьше. Я однажды отодвигала шкаф, у меня карты свалились.

– Ага. Они разного размера, поэтому тебе ничего из комнаты Полканавт слышно не было, а от тебя – просто идеально.

– Интересно, почему я ничего не слышала? – задумчиво спросила Зульфия. – Я же все время тут была, в этой комнате.

– Во-первых, потому, что ниша заставлена, а Эмма Никитична сидела прямо спиной к шкафу – ей слышно было, а другим – нет. Кроме того, когда из комнаты Невской доносились уж очень громкие звуки, Полканавт начинала строчить на машинке и все заглушать.

– Невероятно, – пробормотал директор.

– Просто чудеса, – подхватила Марья Марковна.

Борщ повернулся к Але.

– Ладно, мы, пожалуй, пойдем, – сказал он, беря девушку под руку, – мы еще должны успеть сегодня в загс.

– Подождите! Подождите!! – закричали одновременно несколько голосов. – Объясните же, почему убили Лилю! Что вообще случилось, мы же ничего не знаем!

Александр остановился на пороге.

– Все очень просто. Тигринский, аспирант Игоря Григорьевича Стручкова, обрабатывал данные подводного сонара Азовского моря, нашел там следы затопленного города, по-видимому, скифского, которому, судя по всему, четыре тысячи лет…

Леопольд Кириллович присвистнул, и на его физиономии проступило привычное алчное выражение.

– …но Стручкову о находке не сказал. Вместо этого он описал местоположение города в статье и принес ее Але для «Вестника географических наук». Эмма Никитична все слышала, сидя у себя в кабинете, и была весьма заинтригована. Вечером, когда Аля ушла, Полканавт отправилась в кабинет Невской, нашла статью, которая, к слову сказать, лежала в мусорной корзине, сделала с нее ксерокопию и положила назад в мусорник. По моим подсчетам, ей понадобилось около двух часов, чтобы осознать, сколько стоит информация, изложенная в статье. Поняв это, Эмма Никитична ринулась назад, забрать оригинал, а в кабинете уже была Лиля – она разговаривала по сотовому с отцом и сказала, что статьи в кабинете Невской нет. Но Эмма Никитична отлично знала, что статья на месте, – то есть Лиля солгала и никому передавать статью не собиралась. Таким образом, у Полканавт оказалось три конкурента – сам Тигринский, Лиля и Алиса Невская, которая видела статью и могла запомнить координаты. Эмма Никитична справедливо сочла, что Лиля, скорее всего, спрячет статью очень надежно, и рассчитывала, что после ее смерти эти бумажки вряд ли кто-то найдет – безутешным родственникам будет не до этого, поэтому Эмма Никитична отрывает цветок и выдавливает из него сок, который, как она думает, скоро ей понадобится, но совершенно неожиданно для Полканавт пропажу бутона замечает Зульфия и рассказывает всем нам. Мы смотрим, Алиса нюхает место слома и запоминает запах, поэтому, когда на банкете она собирается отпить глоток, запах ее смущает, а Лилю – нет. Себе Эмма Никитична тоже добавила в бокал сока, чтобы отвести подозрение и всех запутать. Я думаю, что технологией извлечения сока и дозировкой его применения она делится сейчас с ребятами из милиции. Ей удалось отлично всех обмануть. Лиля впала в кому и умерла, а Невская, вопреки всем расчетам, отделалась легким испугом, поэтому в больнице Полканавт предприняла еще одну попытку: сложила под одеялом одежду, чтобы никто не заметил ее отсутствия, взяла молоток и, зная, что Аля одна в палате, пошла к ней, но Алисе опять удалось спастись, выпрыгнув из окна больницы. Все это время Эмма Никитична не подозревала даже, где прячется Стас, и она узнала об этом только после того, как Аля вышла на работу. Дело было так: к Алисе в кабинет пришла Наташа, которая поссорилась с матерью, и попросила Алю разрешить ей немного пожить у нее. Аля согласилась, но предупредила, что там уже живет Тигринский. Эмма Никитична тут же выпила настойку из кактуса пейотль, действующую как сильный стимулятор – ей предстояла схватка с двумя молодыми людьми, каждый из которых был вдвое моложе ее, – и поехала к Алисе домой. Наташа, ничего не подозревая, открыла дверь и чуть было не поплатилась за это жизнью: Полканавт серьезно ранила ее, и сейчас девушка в больнице. А вот Стасик показал себя трусом и подлецом: пока Наташа изо всех сил сражалась с Эммой Никитичной, он прятался в ванной. К счастью, Алиса, а потом и я все же успели вовремя, и Наташа жива. Надеюсь, у нее все будет хорошо. Когда я приехал, то выстрелил в Эмму Никитичну, вооруженную остро наточенным геологическим молотком, и она рухнула, но, видимо, была лишь оцарапана. Улучив момент, Полканавт ушла и как ни в чем не бывало вернулась в институт, надеясь, что ей удастся обвести нас всех вокруг пальца еще раз. Но теперь ей это не удалось… не в последнюю очередь благодаря Матвею Федоровичу.

Барщевский крепко пожал сухонькую старческую руку.

– А сейчас мы все же с вами попрощаемся, а то загс закроется…

Борщ махнул рукой, и они пошли вниз по лестнице, на улицу, к машине.

– Так что, едем в загс – или сначала пообедаем? – спросил Барщевский.

– А если мы все же сначала перекусим, ты не передумаешь?

– А ты?

– Я – нет.

– И я – нет. Поэтому поедем обедать в «Лимпопо», будем есть жареного крокодила и пить вино «Два океана».

– Да! Там еще такие пирожные чудесные делают… Это, кстати, случайно не твой ресторан?

– Нет, Алька, но все равно там вкусно кормят.

Они засмеялись и, крепко взявшись за руки, спустились по широкой парадной лестнице и сели в машину.

Мягко стукнув бокалом о бокал Александра, Аля залпом выпила чуть кисловатое цветочное вино, легкое и свежее, и стащила зубами очередной кусок крокодильего мяса с маленького шампура. Мясо было белым, плотным, похожим на курятину и свинину одновременно, и значилось в меню как «крокодил по-сенегальски». В помещении, имитирующем африканскую хижину, было сумрачно и по-домашнему уютно. С соломенного потолка свисали лианы, свирепые деревянные маски, развешанные по стенам, казались милыми и совсем не страшными. Девушка сняла очки и вытянула ноги, наслаждаясь теплом, разливающимся по жилам. Как и все близорукие люди, без очков она сразу стала казаться более юной и беззащитной, чем была на самом деле. Барщевский, не спуская с невесты глаз, подцепил вилкой с блюда фаршированный сыром помидор и хищно щелкнул челюстями.

– Ну что, Санек, – улыбнулась Аля, и ее глаза хитро блеснули, – расскажи мне теперь про твою маму, нашего директора и плафоны. С подробностями, пожалуйста.

– Алька, дай мне поесть. А то я сейчас не поем, уставшие члены не подкреплю, и в загс мы сегодня не поедем.

Его улыбающаяся физиономия никак не вязалась со строгим тоном.

– Рассказывай, рассказывай… – подбодрила его девушка. – Все-таки надо мне знать, частью какой семьи я собираюсь стать.

Борщ вытянул под столом ноги и коснулся ими Алиных. От этого прикосновения она вдруг ощутила такой прилив счастья, что едва не заплакала.

– Ну ладно, – кивнул Борщ, глядя в ее влюбленные, сияющие глаза, – ты и так все знаешь. Моя мама – младшая дочь бывшего владельца особняка, Леопольд Кириллович – внук горничной. Они работали в институте, высиживая сокровища, но мама знала, где сокровище, а директор знал, что мама знает, но не знал, где именно искать те три килограмма платины, поэтому он следил за моей родительницей. В результате мама, даже четко зная, что ей нужно, никак не могла подобраться к плафону в директорском кабинете. По иронии судьбы, второй плафон висел прямо в холле и его мог снять буквально любой, но именно этот факт и не позволял директору предположить в нем – как и во втором парном светильнике – какой-либо ценности. Леопольд Кириллович, начитавшись приключенческих романов, почему-то вообразил, что в доме обязательно должен быть тайник, где-нибудь под половицей или нечто типа золотого кирпича в стене, поэтому он всячески оттягивал начало ремонта. Как это часто бывает, его погубила банальная жадность, и, увидев дорогую хрустальную люстру, он не устоял. Во всем этом деле существовала одна сложность – маме нужно было вынести эти ее железяки абсолютно легально, то есть списать их, но при этом ни в коем случае не привлечь к ним внимания. Одно ее неосторожное слово, движение, взгляд – и Леопольд Кириллович понял бы, что к чему. То есть директор должен был захотеть избавиться от светильников сам, причем в идеальном варианте маме следовало проявлять недовольство и относиться к хламу без всякого почтения.

– Все так и произошло, – вставила Аля, пытаясь прожевать еще один кусок плотного крокодильего мяса.

– Да. Но потом директор как-то догадался, в чем дело. И не потому, что мама где-то ошиблась. Нет. Просто Леопольд Кириллович понял, что мама никогда, ни при каких обстоятельствах не стала бы проявлять такую активность, если это не связано с тем, что они оба ищут. Но, к счастью, я успел вовремя.

Борщ съел еще один помидор и кивнул официанту, прося счет.

– Ну что, поехали? Подадим заявление, а потом махнем ко мне домой, там твой Казбич сидит, некормленый…

«И вообще, я уже соскучился», – подумал он про себя.

Заплатив за обед, Барщевский подошел к Але, помог ей подняться, обнял девушку за плечи, и они, наконец, поехали в загс.