Текст книги "Задержи дыхание и другие рассказы"

Автор книги: Ольга Гренец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Ольга Гренец
Задержи дыхание

Художественное электронное издание

Художник

Валерий Калныньш

© Гренец О. Л., 2021

© «Время», 2021

* * *

Благодарность

Я глубоко признательна Марии Платовой и Елене Лидовской за помощь в подготовке к изданию этой книги.

Огромное спасибо Марианне Таймановой за блистательную работу по редактированию.

Моя сердечная благодарность Сергею Князеву, Алле Степановой, Галине Соловьёвой, Светлане Ивановой и Борису Останину за их бесценные рекомендации и вдумчивые правки.

Посвящение

Я посвящаю эту книгу моей семье, в первую очередь мужу Дейву и нашим детям, моим родителям Марии и Леониду Зильбербургам, моему брату Константину и моей любимой тётушке Майе Овсянниковой. Я росла, слушая их захватывающие воображение истории. Они выдали мне карт-бланш на пересказ этих историй по-своему, но я не воспринимаю их слова слишком буквально. При создании художественной прозы требуется соблюсти тонкий баланс разнообразных составляющих, и если мне удаётся передать многосложность мира с определённой степенью объёмности, то это – благодаря им, которые постоянно учат меня тому, что моя точка зрения – лишь одна из многих.

Rubicon

Слишком рано и бесповоротно пришла весна в этом году, пришла и сместила все границы реальности. На улице январь и солнце, в Сан-Франциско время за полдень. Я иду забирать сына из садика – вот только перейду улицу и пересеку небольшой, изнывающий от жажды сквер на вершине холма.

Неожиданно, сияя красной эмалью, из потока машин вырывается джип, он резко поворачивает влево и тормозит на пешеходном переходе прямо передо мной. По переднему крылу джипа большими серебряными буквами надпись: Rubicon, а за рулём парень, с которым я дружила в России ещё в девяностые, – тот самый, семнадцатилетний, сидит за рулём сейчас, в две тысячи восемнадцатом! Тот же непослушный чуб каштановых волос надо лбом. На рукаве толстого пуховика тает снег. Он наклоняется и через открытое окно протягивает мне кассету TDK – точь-в-точь такую, какими мы обменивались, когда были старшеклассниками.

Не даёт себе труда даже бросить: «Эй ты, чего скучаешь?», или «Скажи, крутая тачка?!», или «Надо же, где встретились!» Ничего такого. Ни кивка, ни улыбки – совершенно непроницаемое лицо. Как будто мы с ним ещё в школе и он боится, что его дружки нас вот-вот засекут. Вот ужас! Болтает с девчонкой среди бела дня. И не просто с девчонкой, а с этой воображалой, чьи мысли витают не то в книгах, не то в облаках. Ещё немного, и он станет носить за ней рюкзак и покупать ей мороженое – «возвышенным душам» ничего не стоит превратить мужчину в тряпку.

Я тоже молчу, не в силах вымолвить ни слова. Внезапный сдвиг в пространстве-времени лишил меня дара речи – а впрочем, так бывало всегда, когда он приближался ко мне. И в сорок лет я не мудрее, чем в семнадцать. Как в юности, перехватило дыхание, и я не могу издать ни звука, а стоило бы сделать ему втык за то, что перегородил своим мастодонтом весь переход.

Он едва заметно кивает, жмёт на газ и исчезает, а я остаюсь на тротуаре в облаке выхлопных газов.

С кассетой в руках, ошеломлённая, я добредаю до сквера. Солнце палит нещадно, но, когда я поднимаю глаза, небо кажется ослепительно чёрным. Настоящая калифорнийка никогда не оставит дома тёмных очков, а я вышла на яркий свет безоружной, теперь мне ничего, кроме очертаний предметов, не разглядеть. И только запах травы, которая без влаги чахнет быстрее, чем успевает подрасти, да тяжёлый аромат дикой алычи, цветущей в этом году необычайно рано, да пыльные эвкалипты, с которых облезает кора. Всё жаждет воды.

А вот и садик, и отчего-то я знаю, что меня ждёт не четырёхлетний чумазый малыш с кудряшками, а взрослый мужчина, наставник – встречает, чтобы помочь мне добраться до дома.

Когда я была маленькая и мы жили с родителями-инженерами и старшим братом в одной комнате, я слышала, как они обсуждают странную теорию: будто бы прошлое, настоящее и будущее сосуществуют одновременно в разных частях многомерной Вселенной. Помню, как я лежала на своей зелёной кушетке, напрасно стараясь заснуть; да и как тут заснёшь, если неотвязно мерещится, что я не девочка, а старуха, живу за соседней дверью и никто меня не узнаёт. Трясясь от страха, я перелезала к родителям в постель, чтобы немного успокоиться.

С той поры я часто размышляла об этой теории, пытаясь представить, на что похожи парадоксы квантовой физики в обыденной жизни. Вот уж не ожидала, что они неожиданно настигнут меня одним на редкость тёплым и полным воспоминаний январским днём. Я задыхалась от волнения, когда чуть не бегом взбиралась на вершину холма: поскорей бы увидеть сына.

Он ждал меня в игровой комнате, и ему по-прежнему было четыре; он взял меня за руку, вывел на улицу и спросил: «Как ты провела сегодня день, мама?» По тому, как это звучало, ему вполне могло быть и тридцать. «Я хочу есть, – сказал сын. – Сегодня на обед была рыба, а я рыбу не люблю. Я её выбросил».

Мы добрались до дома, я накормила его ужином и приготовила ванну. Улучив момент, когда он наконец напрыгается на подушках и набегается кругами, воображая себя самолётом, я уложила сына в постель и гладила его по спинке, пока он не заснул. Муж задержался на конференции и вернулся поздно. Вывалил на стол очередной улов ручек и тряпичных сумок и скрылся в спальне. Не дождавшись меня, он снова показался в дверном проёме.

– Что-то случилось? – спросил он.

– Сейчас, сейчас, дай мне пару минут.

Всё было тихо, я порылась в шкафу в прихожей и вскоре выкопала свой древний Walkman. Конечно же, без батареек, но в доме всегда имелся запас для говорящих книжек и радиоуправляемых машинок сына. Я вставила кассету в плеер и, чувствуя потребность вырваться из декораций взрослой жизни, вышла на улицу.

Жара почти не спала, по-прежнему было душно. Неподалёку от нашей двери роняло золотые листья дерево гинкго. Я убеждала себя, что ничего особенного не происходит – это Сан-Франциско, здесь всё безостановочно цветёт и опадает без внятных для меня, северянки, смен времён года. Я живу здесь много лет, но, как и прежде, ощущаю себя чужестранкой.

Нащупав «play», я замерла – собиралась с духом, прежде чем нажать на кнопку.

До этой кассеты были и другие. Он познакомил меня с The Doors и Nirvana, а я записывала ему композиции из ранних альбомов The Beatles. Конечно, мне хотелось включить туда Eight Days a Week и Love Me Do, но я стеснялась, боялась выдать себя и выбирала более замысловатые сочинения наподобие Baby’s In Black и Norwegian Wood. Хорошо помню, что последняя кассета от него была с хитами шведской группы Army of Lovers. После нескольких мелодичных вещей шёл странный трек, он смутил меня своей невнятицей, но вдруг пазл сложился, и я поняла, что это имитация полового акта в групповом исполнении. Я слушала, задыхаясь от волнения и ужаса. Ведь если наше общение по большей части заключалось в обмене музыкальными подборками, в таком случае что означала эта? Кончай строить из себя недотрогу? Расслабься и получи удовольствие? Ну и, разумеется, он проверял, разозлюсь я или нет. Я посчитала, что ему надо слишком много и слишком быстро. Полдня проплакала, но в конечном итоге сказать мне ему было нечего.

Ну что ж, наверное, хуже того трека ничего быть не может. Я нажала на «play». Плёнка крутилась, но из плеера, кроме фоновых потрескиваний, не доносилось ни звука. Это продолжалось так долго, что я решила: мне всё равно, что там записано. Пусть что угодно, лишь бы что-нибудь.

Прислушиваясь к белому шуму, я вспоминала всё, что мне известно о взрослой жизни бывшего юноши. Во времена нашей одержимости магнитофонными записями он собирался стать врачом и после школы поступил в медицинский. Я уехала учиться в Штаты, а когда вернулась навестить родителей, всё здесь приняло совсем иной оборот. Мой друг увлёкся шальными заработками: финансовые пирамиды, махинации с недвижимостью. Казалось нелепицей, но его нешуточно занимало, на какой машине я езжу в Америке. В другой раз, два года спустя, когда мы встретились, он уже ездил на автомобиле с водителем, который по совместительству был охранником. Я спросила, зачем ему телохранитель, и он, просияв, ответил: «Именно так выглядит успех, детка!» Отвёл меня в дорогущий ресторан на крыше какого-то дворца и, сидя напротив, безостановочно кидал взгляды по сторонам. Еду подали на инкрустированной золотом посуде. Пощёлкав ногтем по тарелке, он поднял ко мне по-детски восхищённое лицо: «А ведь у вас в Америке нет таких ресторанов, ну, скажи?» «Кем ты работаешь?» – спросила я, но вместо ответа он стал дурить мне голову рассказами о прыжках с парашютом и о сноуборде. Тогда я видела его в последний раз. В следующие приезды предпочитала не попадаться на экраны его радаров.

Музыка возникла внезапно, без всякого перехода, и совсем не та, которой я боялась. Роскошные волнующие звуки; я с первых тактов узнала её и не могла дождаться слов. I see trees of green… red roses too… I see them bloom… for me and you… Луи Армстронг пел What a Wonderful World – песню, записанную для меня семнадцатилетним юношей. Я разрыдалась, я так всхлипывала, что едва слышала музыку.

Прислонясь к гинкго в нескольких шагах от своего дома и пытаясь унять слёзы, я приготовилась увидеть окружающее глазами автора песни и огляделась.

Передо мной возвышались руины нашего дома. Вся улица, казалось, обрушилась целиком в результате неведомого землетрясения будущего. Закрыв глаза, я сделала несколько глубоких вдохов и задержала дыхание. Я убеждала себя, что это абсурд, обычная тревожность, которая не отпускает меня с тех пор, как я переехала в Сан-Франциско. Но нет – бедствия будущего и в самом деле живут где-то неподалёку от нас, быть может, в другом измерении, кассета в моём Walkman – неопровержимое тому доказательство, и нужно иметь железное сердце, чтобы пережить эту идею параллельных миров.

I see friends shaking hands saying how do you do… Я дослушала песню до конца и ждала, что будет дальше, но оставшаяся часть плёнки оказалась пустой. Я перематывала её короткими очередями. На этой стороне больше ничего не было, на обратной тоже. I hear babies cry… I watch them grow… They’ll learn much more… than I’ll never know… – таяли в воздухе слова, смысл которых ускользал от меня. Перед мальчиком, которого я знала семнадцатилетним, мир предстал в такой красоте, что ему захотелось поделиться со мной своим открытием, – казалось бы, надо радоваться. Но нет, у меня не получалось. Слишком много горечи накопилось с тех пор, и не могла я забыть, каким он стал, повзрослев. Таких, как он, не беспокоит, как много горя приносят в мир их деньги. Так вот как они себя оправдывают: безумствуют на своих тачках, едят с золотых тарелок рыбу, которой грозит полное исчезновение, и внушают себе, что мир прекрасен и удивителен! А на мой взгляд, этой кассетой он невольно признавался в своей вине.

Дома было тихо. В прихожей всё так же витал мускусный запах духов пожилой дамы, у которой мы с мужем когда-то покупали квартиру. Я заглянула к сыну: ему было по-прежнему четыре и он спал, прижав к себе пожарную машинку. В спальне я разделась и устроилась рядом с мужем. А где-то там мой юный друг – по-прежнему юный – записывал для меня кассету, забыв про домашнее задание. А где-то там я, всё ещё семнадцатилетняя девчонка, лежала на зелёной жёсткой кушетке, залитой лунным светом, боясь заснуть от страха, что завтра не наступит, а я и все-все, кого я так люблю, исчезнут и превратятся в пыль.

Приглашение в докторантуру

На английском отделении стояла дикая вонь. Начинался первый день после весенних каникул, а Соня и так затянула с проверкой сочинений. Она села в читальном зале для преподавателей – пусть коллеги видят, как усердно она работает, – и вытащила зелёную ручку. Ах, какие замечательные, точно сформулированные меткие комментарии могла бы она написать! Но сочинения были ужасные. Один восемнадцатилетний парень утверждал, что, если люди не верят в Бога, они навлекают на себя несчастья и потом страдают всю жизнь. Другой доказывал, что школьницы для своей же пользы и даже вопреки своим желаниям должны не наряжаться, а носить школьную форму, это убережёт их от изнасилования. Третий пространно – без единой ссылки или цитаты – рассуждал о том, что современным телесериалам не хватает образов сильных мужчин. Соня подняла голову. Читальный зал опустел.

К концу дня выход из корпуса гуманитарных наук перекрыл грузовой фургон с надписью: «Биологически опасные вещества». Соня отправилась домой пить вино и читать электронную почту; там скапливались письма с отказами из разных университетов, куда она подавала заявления на программу PhD[1]1
  Программа PhD соответствует российской докторантуре. – Здесь и далее примеч. автора.


[Закрыть], и теперь во входящих Соню наверняка ждала очередная порция. Если к её магистерскому диплому добавится учёба в докторантуре, то через шесть лет ей придётся, скорее всего, засесть за ту же работу и рецензировать такие же сочинения. C той только разницей, что в этом случае она сможет претендовать на постоянную должность в штате университета, а вот тогда уж этим рецензиям и проверкам не будет конца до скончания времён. Возможно, отказы должны были послужить ей видимым сигналом, намёком, что с преподаванием пора распрощаться. Когда-то она занималась маркетинговыми исследованиями. Вернись Соня к прежней профессии, её доход мог спокойно увеличиться раза в четыре, а с ним в её жизнь вернулись бы выходные и свободные вечера. Красота.

Она открыла почту. Там лежало письмо с приглашением на кафедру сравнительного литературоведения. Полное финансирование в течение двух лет. Провинциальный город, известный своими метелями, на другом конце страны. Звёздные преподаватели. Небольшая программа, в которой приветствуется межфакультетское сотрудничество. Возможность запросить дополнительные средства, чтобы учиться за границей. Нас впечатлила ваша манера изложения, и мы искренне надеемся увидеть вас у себя.

В ящике Соню ждало ещё несколько писем. Последним открылось послание от президента её нынешнего университета, где Соня преподавала на временной основе. С прискорбием он сообщал уважаемым студентам, преподавателям и сотрудникам кампуса, что одна из сотрудниц была найдена мёртвой у себя в кабинете в здании факультета гуманитарных наук. Дебора Полк… на шестьдесят втором году жизни… способствовала успеху университета в течение последних девятнадцати лет… Начальник университетской полиции заявил, что смерть наступила в силу естественных причин. Близких родственников у Деборы нет. Ассоциация «Жизненный путь», осуществляющая программу поддержки работников университета, готова оказать первичную психологическую помощь сотрудникам, в том числе и временным. В конце письма указывался номер для бесплатных консультаций по телефону.

Весенние каникулы, догадалась Соня. Тело Деборы оставалось за закрытой дверью и медленно разлагалось, пока все отдыхали. Ни студенты, ни уборщики, ни коллеги-преподаватели всё это время не подходили к двери её кабинета. Ни одна живая душа.

Соня взяла бутылку и наполнила бокал. В конце концов, смерть Деборы Полк была смертью Деборы Полк, стоит ли делать из этого трагедию? Многие умерли за любимым делом. А Сонина жизнь – это Сонина жизнь. У них с Деборой Полк было мало общего.

На левом боку

В первые месяцы беременности она приучала себя засыпать на левом боку. Ночь напролёт старалась улечься поудобнее; пыталась заснуть, мысленно представляя себе картину завтрака. На что тянет больше: на гречку из русского магазина с молоком и отварной говяжьей сосиской или омлет по-американски – с беконом, сыром и ветчиной? Постоянно хотелось есть, причём исключительно жирное и мясное. Местные врачи не рекомендовали слишком быстро набирать вес. Ради ребёнка нужно есть овощи. Овощи.

В детстве, когда вместо кровати у неё была узенькая кушетка, её учили засыпать на правом боку, на левом дедушка и обе бабушки, все трое сердечники, не советовали, чтобы не давить всем телом на сердце. Сейчас, по рекомендации Американской ассоциации беременности, она лежала на «неправильном» левом и тревожилась о завтраке. Пририсовала к воображаемой картинке ломтик помидора. Опрометчиво. Рот сразу наполнился горечью. Родится мальчик, думала она, темноволосый мальчик – весь в дедушку. В припадках гнева он будет хватать тарелки и швырять их на пол, обвиняя её во всех несчастьях этого мира.

Привет

Известие о том, что соседский сын покончил с собой, совпало с волной самоубийств среди знаменитостей. Не было никаких оснований связывать эти события, но именно так все и делали. «Тайсон, должно быть, прочитал о поваре и об этом дизайнере, – сказал мне один из соседей. – Возможно, он объяснил что-то в записке».

Тайсону было двадцать два. Он всегда говорил: «Привет», когда мы сталкивались в коридоре. Контора, в которой я до недавнего времени работала, закрылась, и я сижу дома, рассылаю резюме. Тягостно проводить весь день взаперти в крохотной квартирке – вот и брожу по длинному общему коридору, баюкаю свой стресс. Тайсон при встрече всегда кивал. Однажды я видела, как он гладит по спинке соседского щенка. А этот щенок всех жильцов ненавидит, кусает нас за щиколотки.

На другой день после новости о Тайсоне встречаю в Safeway[2]2
  Сетевой американский супермаркет.


[Закрыть] женщину с ребёнком. Мать примерно моего возраста, а сыну на вид лет десять-одиннадцать. Высокий белокурый мальчик, и кажется таким покладистым и мягким, словно буханка белого хлеба. Они расплачиваются передо мной, женщина суёт сыну кредитную карту.

– Вставь и подожди, – говорит она ему по-английски, а по произношению слышно, что русская.

Сын не ждёт. Вытаскивает карту слишком рано, и платёж не проходит. Опять пробует и опять вытаскивает карту слишком рано. Мать шлёпает его по затылку; в русском языке есть специальное слово для такого вида физического насилия, и это не считается побоями.

Мальчик одет в чистые вельветовые брюки и рубашку, а на матери худи поверх грязной пижамы, которую она, похоже, месяц уже не снимала. Серая бумазея, сильно вылинявшая в паху, волосы до плеч, жирные сверху и взлохмаченные к кончикам, свисают красно-коричневыми патлами и, похоже, не мыты несколько недель. Щёки по виду напоминают детские пятки, такая красная и блестящая на них кожа. И она пытается изо всех сил запихнуть один бумажный пакет в другой.

Сын снова порывается пустить в ход карту и снова неудачно. Отворачивается от кассы и безучастным взором таращится в потолок.

– Простите, – говорит мать кассиру. – От него мало толку.

Она вырывает карточку из рук сына и подталкивает его к прилавку с бакалеей.

– Держи, – говорит мать, переходя на русский, и суёт ему сумку. В её действиях чудится что-то лихорадочное, хотя вряд ли за ними кто-то гонится. Полдень. Кассир приветливо улыбается, очереди за мной нет. Сын продолжает изучать пространство. Мать хватает его за руку и тащит вон из магазина.

У меня в корзине молоко, хлопья, яблоки и две бутылки виски, мне достаточно минуты, чтобы расплатиться, и, выйдя из магазина, я думаю, что, если догоню их, заговорю с ними по-русски. Я знаю, что от этого мало толку. Ну просто хотя бы сказать: «Привет».

Нас с мужем и дочкой позвали на похороны. Муж на работе, дочка учится, я решила, отвлекусь-ка сегодня от поисков работы. До того я ещё никогда не бывала на американских похоронах – за всю жизнь вообще всего два раза была. И многое показалось мне там непонятным, но самым странным было то, что мать Тайсона вынула из сумочки какую-то штуку, похожую на солонку, и стала трясти ею над могилой. Незнакомая мне традиция, я и представить не могу, что она означает. Не знаю, общепринятый или чисто личный ритуал исполняла мать, и тем более не уверена, что она рассыпала на могиле именно соль. В русской культуре важных гостей встречают подношением хлеба и соли, даже существует такое выражение «хлеб-соль», означающее гостеприимство. Но чем больше я думала, тем уместнее и этот ритуал мне казался. Как будто она заботилась, чтобы Тайсон всегда был обеспечен всеми благами, и посылала в его загробную жизнь такой вот привет.

Вместе со всеми я вернулась обратно в наш многоквартирный дом, на скромные поминки. Я думала о Тайсоне, о той семье в Safeway и о своей дочке, которая покрасила волосы в розовый цвет и перестала со мной разговаривать по дороге из школы домой, как бывало. Хозяин щенка тоже пришёл и всё время держал щенка на руках: то ли защищал его от нас, то ли искал в нём утешение, а может, и то и другое. Я выставила на стол в качестве своего вклада непочатую бутылку виски. Конечно, эмигрантскую болезнь не вылечишь алкоголем, но я не оставляю попыток. Плеснула себе и машинально отправилась на кухню, нашла солонку, высыпала немного соли себе в стакан. Получилось как соль на рану. Но нельзя же, чтобы всё это прошло совсем незаметно.