Текст книги "Константин Леонтьев"

Автор книги: Ольга Волкогонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Константин с малолетства следил за своей одеждой, новый воротничок радовал его больше прогулки, он любил рассматривать себя в зеркале и радовался тому, что видел. Действительно, Константин с детства был хорош собой. Не случайно дворовый художник, рисуя его портрет маслом, изобразил мальчика в виде херувима. Воспоминания о детской ангельской внешности льстили и взрослому Леонтьеву – именно от него мы знаем об этом эпизоде. Да и одну из никогда не законченных автобиографических повестей он назвал «Записки херувима», настолько образ мальчика-ангелочка был ему дорог. Николай Бердяев и Юрий Иваск – два самых известных биографа Константина Леонтьева – в своих книгах писали о «муже-женственном строении души» (Бердяев) и об «андрогинном начале» (Иваск) Леонтьева.

С братьями и сестрами Константин не был близок из-за разницы в возрасте. Одно время Костя очень любил Александра, но и здесь речь шла об эстетическом восхищении и любовании, а не о душевной близости: Александр был на 11 лет старше, жил кадетом в Петербурге, никаких общих интересов с младшим братом у него быть не могло. Александр был всеобщим любимцем в семье (Константин Николаевич признавал, что «он был рожден с наилучшей из всех нас душой» [22]22
  Леонтьев К. Н. Моя литературная судьба. 1874–1875 года // Леонтьев К. Н.Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. Т. 6. Кн. 1. С. 135.


[Закрыть]). Именно с этим, когда-то любимым братом, ставшим бедным пехотным прапорщиком (он недоучился до военного инженера, изгнанный за шалость из кадетского корпуса), во взрослой жизни отношения у Константина сложились особенно сложные и неприязненные. «Ни на ком в жизни так, как на этом брате Александре, я не видал, до чего хорошая, добрая, симпатичная натураможет стать гадким, низким и жалким характеромпри вредных влияниях и дурном направлении» [23]23
  Там же.


[Закрыть], – писал постаревший Леонтьев.

Феодосия Петровна была вспыльчива и сурова, детей не баловала, а за провинности – пребольно секла. Но именно с матерью – строгой, но прекрасной – была связана вся жизнь Константина. Маленькому Костиньке мать читала вслух по вечерам – сначала по-русски, потом по-французски. Такое чтение вслух относилось к разряду развлечений, но у Константина со временем появилась и «работа» – Феодосия Петровна учила его по тем самым своим институтским тетрадкам. А в 1841 году, уже десяти лет от роду, Константина отдали в Смоленскую гимназию.

К этому времени Николая Борисовича Леонтьева уже не было в живых – он долго болел и ушел из жизни в декабре 1839 года. Константин смерти отца почти не заметил. Мальчику запомнилась только бедная риза приходского священника на похоронах, сшитая из разноцветных шелковых треугольников… Хоронить Николая Борисовича повезли в Мещовский монастырь его сестра и одна из дочерей, остальные, в том числе Феодосия Петровна, на кладбище вовсе не поехали. Смерть барина из флигеля не вызвала в семье горечи утраты.

Пристраивала своего младшенького Феодосия Петровна сама. Она отправила его в Смоленск под присмотр своего брата, Владимира Петровича Карабанова. Не случайно мотив жизни у родственников присутствует в романе «Подлипки» – Володю Ладнева, тоже в десять лет, забирают из дома, дорогого ему с раннего детства, из Подлипок (прототипом которых явно было Кудиново), к дяде. Реальный дядя, как и дядя из романа, был богат (ему принадлежало несколько имений под Вязьмой), имел звание генерал-майора, у него был единственный сын от первого брака, старше Константина. Феодосия Петровна надеялась, что брат поможет Константину встать на ноги. К сожалению, этого не произошло: Владимир Петрович скоро, Великим постом, умер. Константин закончил учебный год и уехал на лето в Кудиново.

Впрочем, вторая жена умершего Карабанова, Анна Павловна (в девичестве – Охотникова), овдовев, не отвернулась от родственников мужа. У нее не было своих детей, зато были добрый нрав, время и некоторые средства, чтобы помочь Константину. В имении Спасское-Телепнево, владеть которым после смерти дяди стала его вдова, Константин и Феодосия Петровна гостили каждый год. Располагалось имение в 90 верстах от Кудинова. Следующую зиму Константин провел в петербургском доме Охотниковых, летом же 1843 года стал усиленно готовиться к поступлению в Дворянский полк. Конкурсный экзамен он выдержал успешно.

Учился Константин хорошо, аскетический кадетский быт обладал в его глазах определенной романтикой – он любил форму, ему нравились желтые погоны без просветов на плечах, слаженность движений во время строевых смотров. Когда кадеты запевали песню полка – «Братья! Все в одно моленье / Души русские сольем…» – подросток замирал от восторга. Мечтая, он представлял себя молодым генералом в орденах – чем-то похожим на портрет дяди в материнском кабинете. Но плохо отапливаемые казармы, сырой питерский воздух привели к тому, что Константин стал кашлять. Кашель к весне усилился, и Феодосия Петровна встревожилась: не чахотка ли?

Это слово воспринималось тогда как смертный приговор. В результате в 1844 году – как раз перед тем, как кадеты должны были выехать в летний лагерь (чего мальчик ждал с нетерпением) – Леонтьев был уволен из полка по болезни.

Кудиново после возвращения из Петербурга показалось Константину особенно родным и близким. Длинная аллея, ведущая к дому полиняло-желтого цвета, двор, окруженный стрижеными акациями, подросший серебристый тополь, посаженный в год его рождения, заставили радостно биться его сердце. «Все, что двигалось и дышало здесь, плакало и веселилось, – дорого мне» – такие слова о родном имении вложил Леонтьев в уста Володи Ладнева, в котором легко угадывается он сам. «В Подлипках… – казалось Володе Ладневу, – никто не страдает – все цветет и зеленеет; лай собак, пение петухов, шум ветра многозначительнее, не такие, как в других местах; мужички все, встречаясь, улыбаются, собаки знают меня, и умирать там, должно быть, легче, чем где-нибудь в другом месте!» [24]24
  Леонтьев К. Н.Подлипки // Леонтьев К. Н.Египетский голубь. М., 1991. С. 81.


[Закрыть]

Всё шло по привычному, заведенному Феодосией Петровной порядку, отчего Константин чувствовал себя здесь особенно уверенно. Поняв, что мечта стать генералом, носить военный мундир, вызывающий восторги у дам, не сбудется, он стал примерять на себя гражданскую жизнь – «примерка» эта опять была прежде всего эстетическая, внешняя. Похожая эволюция образа произошла и в жизни Володи Ладнева: «К этому времени я уже решился быть статским. Самый гражданский костюм стал мне нравиться. Я слил в одно смутное представление множество образов…: Родольфа „Парижских тайн“, каких-то умных и смелых людей… в модных фраках, с бакенбардами и бородами, с сияющим бельем, Байрона, Онегина, даже порочного, но непобедимого Сципиона из „Мартына-найденыша“, артистов в острых шляпах… смелых студентов в широких клетчатых панталонах…» [25]25
  Там же. С. 82.


[Закрыть]Но для того чтобы мечта о сияющем белье, бакенбардах и модных фраках сбылась, надо было опять учиться.

В Дворянском полку кадеты изучали главным образом точные и естественные науки. Кроме того, они обучались пешему и конному строю, уставам, гимнастике, верховой езде, фехтованию. С латинским языком дело обстояло хуже – его не учили вовсе. Поступить же в гимназию без знания основ латыни было невозможно, поэтому всё лето Константин провел в Кудинове с учебниками латинского языка, и осенью тринадцатилетний подросток поступил в третий класс Калужской гимназии.

Он проучился здесь пять лет, жил в Калуге под присмотром горбатой тетушки Екатерины Борисовны и закончил курс в 1849 году с правом поступления в университет без экзаменов. Феодосия Петровна тоже на зиму перебиралась в Калугу, и Константин не чувствовал одиночества. Да и родственники в Калуге были – хотя бы Семен Яковлевич и Варвара Михайловна Унковские, у которых Леонтьевы часто бывали. Дом был зажиточный, хозяева – приветливые и хорошо образованные, дочери и сыновья были рады визитам Константина. Именно у Унковских Константин впервые увидел Ивана Сергеевича Аксакова, известного в будущем публициста-славянофила. Аксаков служил в Калуге в уголовной палате, Константин же знал его как сына знаменитого писателя и как поэта.

Калужским вице-губернатором в ту пору был близкий Леонтьевым человек – Александр Николаевич Хитрово, сын Анны Михайловны. В его доме Константин, по некоторым сведениям, и жил во время обучения в гимназии [26]26
  См.: Калуга в шести веках: Материалы 1-й городской краеведческой конференции. Калуга, 1997. С. 146.


[Закрыть]. Там у него появился друг – Михаил, четвертый по счету ребенок Александра Николаевича. Он был моложе Константина на шесть лет, но дружба с ним сохранилась у Леонтьева на всю жизнь.

Учился Леонтьев хорошо (проблемы ему доставляла только физика, в остальном же учителя были им довольны), синюю форменную фуражку с лаковым козырьком и кокардой из двух скрещенных лавровых веток и аббревиатурой «ККГ» (Калужская классическая гимназия) научился носить с едва уловимым шиком, но все же душою класса не стал и ничем особенным из числа других гимназистов не выделялся. Самым приятным временем для него оставалось лето с вакациями в любимом Кудинове.

Судя по произведениям Леонтьева, это была пора и первых влюбленностей. Володя Ладнев, литературная проекция Леонтьева, был «обвенчан» (конечно, в шутку! но шутка накрепко запомнилась) в девять лет, но по-настоящему влюбился позже, в четырнадцать, – уже в доме дяди, где жил, пока учился в городе. Там, вдали от родных Подлипок, он получает письмо с признанием в любви от барышни Людмилы Салаевой и, конечно, тут же влюбляется в ответ. Вслед за этой «любовью» Володя Ладнев переживает и другую – к Софье Ржевской, которая умна и весела и с которой они оба играютв любовь, следуя правилам жанра, но сохраняя трезвую голову. В это же время Володя томится от предчувствия и потребности физической любви: с барышнями такое невозможно, проститутки оскорбляют его эстетическое чувство, значит, остается обратить внимание на девушек «из народа». Володя Ладнев ухаживает за Катюшей – крепостной из дворни, – которую знает еще по детским совместным играм. Но успеха добивается не он, а его соперник – бедный родственник Модест Ладнев, пообещавший на Катюше жениться, но своего обещания, разумеется, не выполнивший. Надоевшая вскоре Катюша была брошена им на произвол судьбы в чужом городе. Впрочем, спустя некоторое время выгодно женившийся Модест заглаживает грех своей молодости, регулярно посылая опустившейся Катюше деньги на жизнь. Остается только гадать, что в этих историях взято Леонтьевым из его прошлого.

В «Подлипках» много женских персонажей, в том числе тех, кто вызывает явный сексуальный интерес у Володи Ладнева. Например, «поповна» Паша, влюбленная в Володю девочка, которую он выманивает ночью из дома, имея в голове детально разработанный план ее соблазнения. Но благородство натуры побеждает – Володя не может обидеть доверчивую Пашу. Сама интонация, когда автор повествует об этом случае, позволяет предположить, что история – глубоко личная, некогда пережитая. Но, как понимает читатель, предположения и размышления – не факты, а вот с ними в этой области туговато… Одно очевидно: едва ли не с самого детства Леонтьев был необычайно влюбчив. Более того, женщины на протяжении всей его жизни часто отвечали ему взаимностью, их было в его жизни очень много, о чем говорил и он сам, хотя большинство их имен мы уже не узнаем.

Окончив гимназию, осенью 1849 года Леонтьев поступил в ярославский Демидовский лицей – высшее учебное заведение, готовившее гражданских чиновников, прежде всего юристов. Но провел в нем Леонтьев лишь два месяца: предметы давались ему слишком легко и не возбуждали любопытства. Константину стало скучно, он растерялся: что же делать? На семейном совете Феодосия Петровна постановила: учебу прервать, вернуться в Кудиново и поступать в университет. Так в конце октября Леонтьев вновь оказался в Кудинове, откуда и послал свои документы в Московский университет на медицинский факультет. Врачебную карьеру он избрал тоже по совету матери: та считала, что такая профессия сможет обеспечить сыну безбедное существование. На время его обучения Феодосия Петровна положила высылать ему по десять рублей серебром в месяц, жить же в Москве он должен был у богатых родственников – в доме Охотниковых.

Глава 2
УНИВЕРСИТЕТ

О молодость! Молодость!.. Может быть, вся тайна твоей прелести состоит не в возможности все сделать, а в возможности думать, что все сделаешь.

Иван Тургенев

В Москву Леонтьев приехал, когда занятия уже начались, и ему пришлось догонять других студентов. Сначала он снимал комнату на Остоженке, а потом поселился в доме Н. В. Охотниковой и ее дочери-вдовы А. П. Карабановой. На правах члена семьи при Анне Петровне жила компаньонка-немка Софья Карловна Грамберг – женщина чрезвычайно образованная и умная, к которой Константин искренне привязался. Трехэтажный дом, возведенный еще в XVIII веке и отстроенный заново после пожара 1812 года, стоял на Пречистенке – одной из наиболее аристократических улиц Москвы. Поблизости располагались усадьбы князей Лопухиных, княгини Салтыковой-Головкиной, богатые дома князей Долгоруких, генерала Ермолова. Недаром с легкой руки князя П. А. Кропоткина, родившегося неподалеку, Пречистенку окрестили «московским Сен-Жерменом». Константину выделили целые три просторные комнаты с большими окнами, выходящими на улицу. Комнаты находились в нижнем этаже, и у молодого человека был даже свой особый вход с крылечком.

Императорский Московский университет в то время имел четыре факультета – историко-филологический, физико-математический, юридический и медицинский. Число студентов было ограничено, их поступки и даже внешний вид строго регламентировались. Например, все студенты должны были носить треугольную шляпу; появившись на улице без оной, можно было угодить в карцер. Занятия начинались в девять утра, заканчивались около четырех, но студентам-медикам (которых каждый год принимали около восьмидесяти человек) редко приходилось просиживать весь день на Моховой, где располагался университет. С каждым семестром все больше времени они проводили в анатомическом театре, университетских госпитальных клиниках (получивших название Клинического института) или Новоекатерининской больнице.

Леонтьеву довелось слушать лекции известных профессоров – Ф. И. Иноземцева и А. О. Овера, о которых потом не раз с благодарностью вспоминал, хотя и характеризовал их в основном эстетически: Иноземцев был «приятно-некрасив» и изящен, Овер – красив, но криклив, а помощник Овера, маленький плешивый К. Я. Млодзеевский, умел замечательно разъяснять студентам предмет, но в силу своей некрасивости производил «жалкое и досадное впечатление».

Леонтьевские описания по-своему поразительны. Он оценивал профессоров, как гобелены или вазы; его больше занимал вопрос, насколько они живописны, профессиональные же их качества для него были вторичны: «Овер был похож на храброго, распорядительного и злого зуавского полковника, на крикливого и смелого француза -parvenu.Иноземцев казался или добрым и вместе с тем энергическим русским барином с удачной примесью азиатской крови и азиатской серьезности, – или даже каким-то великодушным, задумчивым и благородным поэтом с берегов Инда или Евфрата, поступившим… на коронную службу к Белому Царю. <…> Всякий человек со вкусом и понятием… согласится, что последнее лучше… Это изящнее» [27]27
  Леонтьев К. Н.Воспоминание о Ф. И. Иноземцеве и других московских докторах 50-х годов // Леонтьев К. Н.Собрание сочинений. Т. 9. СПб.: Русское Книжное Товарищество «Деятель», б. г. С. 60.


[Закрыть]. Константин, при всем своем честолюбии, искренне считал: Бог с ними, с познаниями и со славой ученого, не нужны они мне, если за это у меня должно сделаться такое лицо, как у Млодзеевского!

Леонтьева тогда по-настоящему увлекла френология Франца Галля – околонаучная попытка определить характер по выпуклостям на черепе. Он пытался по буграм на голове «прочитать» знакомых и незнакомых людей, пробовал таким образом определить характер своих университетских преподавателей. Через год он разочаровался в этой теории, но стал интересоваться ее обновленной версией – физиогномикой. Константин штудировал немецкие книги К. Каруса, Р. Вирхова, И. Энгеля о костях черепа и лица, даже выписывал их брошюры из Германии, несмотря на то, что это оставляло заметную брешь в его ограниченном бюджете. Он мечтал, что со временем сможет указать людям, как надо устроить общество «на физиогномических основаниях» – справедливых и приятных.«Главное – приятных!» – подчеркивал Леонтьев. Ведь физиогномика поможет точно определить, кто способен управлять, кто – судить, кто вынашивает в себе преступление, а кто наделен талантами… Видимо, молодой студент полагал: выполнять публичные функции должны люди с привлекательной внешностью, что остальным будет доставлять удовольствие…

Учились студенты шесть дней в неделю, свободным был только один, да и тот приходилось тратить на подготовку домашних заданий. Вместе с тем у Леонтьева появились новые знакомые, причем большей частью – богатые (так как знакомства завязывались через богатых же родных), в результате его жажда светской красивой жизни, любви, успеха только усиливалась. Обеспеченный Володя Ладнев из «Подлипок» время от времени мог обращаться в Онегина – ему иногда позволялось прокатиться на своих санях с возницей, когда «морозной пылью серебрился его бобровый воротник», но у Леонтьева таких минут не бывало. Времени и десяти рублей, которые Феодосия Петровна ежемесячно посылала сыну, катастрофически не хватало для осуществления мечтаний.

Вспоминая свою молодость, Леонтьев характеризовал ее как несчастливую: тщеславие было огромное, а жизнь он вынужден был вести скромную, к тому же мучительно боялся, что «отцветет, не успевши расцвесть». Напротив университета находился трактир «Британия», где Константин любил читать журналы и пить чай; заказывать что-нибудь кроме чая он мог позволить себе лишь изредка, и то произведя в голове подробную калькуляцию своих средств. Это казалось ему унизительным и заставляло по-настоящему страдать.

Медицина тоже интересовала Леонтьева только в общих теоретических выводах, частности же – к которым практическая медицина и сводится! – тяготили его. Он хорошо учился, старательно зубрил названия костей и мышц, но не чувствовал призвания к врачебной практике, прежде всего потому, что на первых двух курсах не имел почти дела с настоящими больными и не мог ощутить нравственного пафоса будущей профессии. Реальность же анатомического театра со смрадными трупами бродяг, которые использовались для обучения студентов, отталкивала. В романе «В своем краю» он описывал впечатления студента-медика: «На воображение его раздирающим образом действовали трупы синие, зеленые, худые, раздутые водой, удавленники, замерзшие пьяные женщины, одинокие старички и старушки, которых никто не требовал для похорон и которых терзали на куски для студентов… Он должен был прожить целый год в борьбе с самим собою, чтобы привыкнуть к постоянному созерцанию смерти во всех ее самых грязных, самых скучных видах…» К тому же Леонтьев по-прежнему сильно кашлял, часто болел: его здоровье никогда не было крепким. В результате студенческие годы прошли у Леонтьева если не в депрессии, то в постоянной меланхолии.

Самое удивительное, что объективных причин для этого имелось не так уж много. Да, десяти рублей было маловато для нарядной одежды, театров, для обедов в приличном трактире, но по сравнению со многими своими однокашниками Леонтьев жил чуть ли не роскошно! Своя квартира в богатом доме у родственников, возможность не думать о хлебе насущном, не бегать по урокам для заработка были подарком судьбы. Константин, понимая это разумом, настроен был все же мрачно: он переживал из-за заношенности своих перчаток (ему казалось, что их потертость заметна всем!), его мучили сомнения в своих способностях…

Леонтьеву была свойственна та самоуверенность, оборотной стороной которой являлась крайняя неуверенность в себе. С одной стороны, он чувствовал в себе силы и таланты, которые, как полагал, дают ему право на неординарную жизнь – «право надежды на многое в будущем» дорого и Володе Ладневу, – с другой стороны, сомневался в себе ежечасно, ежеминутно и страдал от этих сомнений.

Сомнения усилились, когда в его жизнь вошел Алексей Георгиевский. Этот человек стал единственным настоящим другом Леонтьева в университете. «Меня не занимала грубая веселость моих товарищей, – вспоминал он позднее. – Видимо, они ни о чем почти не беспокоились и не думали, кроме экзамена и карьеры своей. Я же с утра до вечера думал и мучился обо всем» [28]28
  Леонтьев К. Н.Моя литературная судьба // Леонтьев К. Н.Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. Т. 6. Кн. 1. С. 28.


[Закрыть]. Георгиевский был двумя годами старше Леонтьева, тоже учился на медика и тоже родился в Калужской губернии. Он буквально поразил Константина неординарностью «независимого и мощного ума». Леонтьев считал друга гениальным, восхищался им и дорожил сложившимися отношениями, но вместе с тем интеллектуальное превосходство Георгиевского (реальное или кажущееся – не столь важно) подавляло, заставляло все больше сомневаться в себе.

Надо сказать, что и Георгиевский не отказывал себе в удовольствии поддразнить Леонтьева, посмеяться над его изнеженностью и «барскими замашками». Сам Георгиевский находился в гораздо более тяжелом положении: он был сыном очень бедного многодетного чиновника, денег из дома на жизнь не получал никаких, богатых родственников у него в Москве не было, а в университете он был «казенным студентом», то есть учился на государственный кошт. Георгиевский кормил себя уроками. Тяжелая жизнь озлобила его, и он иногда срывался на избалованном, с его точки зрения, Леонтьеве, делая того объектом своих ядовитых шуток. Леонтьев, искренне полюбивший Георгиевского, мучился еще больше от своей «второсортности», но продолжал восхищаться другом.

Друзья разговаривали часами о литературе, любви, религии (Георгиевский склонялся к атеизму), о предназначении человека. Они обсуждали Гомера и Гоголя, Тургенева и Пушкина. Под влиянием друга Леонтьев начал читать Белинского, Герцена, Жорж Санд – «прогрессивную литературу» того времени. Юношеская обостренность чувств сказывалась и тут: он мог плакать от жалости к миру над стихами Некрасова (которого терпеть не мог в зрелом возрасте) и Огарева. В политических взглядах Леонтьев стал склоняться к республике, чем вызвал искренний гнев матушки, для которой монархизм был так же непреложен, как дважды два четыре. Правда, республиканцем он вряд ли был настоящим, просто сказалось воздействие старшего товарища.

В ранних леонтьевских произведениях Георгиевский выведен под именем Юрьева. Ладнев мечтает соединить в себе ум Юрьева с грациозностью Яницкого (эту фамилию Леонтьев дал нескольким персонажам своих произведений; «бледный, красивый, с тонкими чертами лица, богатый, независимый» – так он описывает одного из этих Яницких). Рассуждения были таковы: пусть я не так умен, как Юрьев, пусть я не так грациозен, как Яницкий, зато я полнееих, так как сочетаю различные качества. Леонтьев никогда не мог удовлетвориться только умом, его обостренное эстетическое чувство требовало для ума соответствующей «оболочки». В этом смысле он был настоящим денди,вернее, стремился им быть, поскольку реализации идеала мешало отсутствие денег на покупку новых перчаток и туфель.

Русский дендизм, символом которого стал пушкинский Евгений Онегин, был целым явлением в отечественной культуре позапрошлого столетия и представлял собой попытку нахождения изящных внешних форм для утонченной умственной культуры. Страдания молодого Леонтьева были обусловлены невозможностью воплощения такого идеала в собственной жизни.

Во многих его романах встречается мотив любования героя самим собой, но чужими глазами (а в каждом леонтьевском герое немало автобиографических черт). Тот же Володя Ладнев из «Подлипок» мечтательно моделирует ситуацию в театре, когда на него смотрят со всех сторон и говорят друг другу: «„Кто этот прелестный молодой человек?“ – „Это племянник генерал-губернатора“. – „Что за восхитительный молодой человек, не так ли?“ – „О да, он очарователен“» [29]29
  Леонтьев К. Н.Подлипки // Леонтьев К. Н.Египетский голубь. М., 1991. С. 64.


[Закрыть]. В другом романе – «Египетский голубь» – герой, еще одно alter egoавтора, некоторое время страдает от отсутствия красивой и модной одежды, но берет в долг и пополняет свой гардероб, после чего секретарь посольства сообщает ему с улыбкой, что все иностранцы спрашивают про него: «Кто этот молодой и элегантный консул, который давеча вышел из ворот русского посольства?» [30]30
  Леонтьев К. Н.Египетский голубь. М., 1991. С. 329.


[Закрыть]

Им нельзя не восхищаться! – вот лейтмотив самоощущения молодого Леонтьева, приводивший к мучительной раздвоенности жизни: красивой и изящной в мечтах, обыкновенной и подчас грубой в реальности. Леонтьеву приходилось постоянно мирить в себе эти два мира, переходя от веры в себя к страху оказаться заурядным – и внешне, и внутренне. Георгиевский, не обладавший ни тонким леонтьевским вкусом, ни потребностью окружать себя красивыми вещами, постоянно подшучивал над другом, считая всё это барской блажью. В то же время он высоко ценил интеллектуальные способности Леонтьева, их беседы, потому эта подчас мучительная для Константина дружба продолжалась два года. Друзья виделись практически ежедневно, и у них не было тайн друг от друга («…я его года два подряд без ума любил», – напишет потом Леонтьев). Но после второго курса, в 1851 году, Леонтьев отношения с Георгиевским разорвал. «Я был тогда точно человек, с которого сняли кожу, но который жив и все чувствует, только гораздо сильнее и ужаснее прежнего. Оттого-то я и не мог долго выносить иронию и умственную злость моего разочарованного друга; его даже и шуточные замечания действовали как едкое вещество на живое окровавленное тело» [31]31
  Леонтьев К. Н.Тургенев в Москве (1851–1861 гг.) (Из моих воспоминаний) // Леонтьев К. Н.Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. Т. 6. Кн. 1. С. 698.


[Закрыть]– так объяснял постаревший Леонтьев свой поступок. После окончания курса он не имел о Георгиевском никаких известий, но позднее каким-то образом узнал, что тот покончил с собой в 1866 году.

Вскоре после знакомства с Георгиевским в жизнь Леонтьева вошла и женщина – Зинаида Яковлевна Кононова. Он познакомился с ней в первый свой студенческий год. Она была немного старше Константина, не слишком красива, зато кокетлива, неглупа, изящно одевалась и сразу обратила на себя внимание молодого человека. Спустя годы он вспоминал ее прекрасные серые глаза. В леонтьевском романе «В своем краю» один из персонажей описывает свою возлюбленную: «Она была старше меня двумя годами, хитра, упорна, тщеславна и старалась скрыть свое тщеславие…» Речь явно идет о Зинаиде, которая тоже выделила стройного красивого Константина из круга своих поклонников. Довольно скоро они стали часто видеться, но отношения их в первый год оставались неопределенными, хотя и не без взаимного влечения.

Тем не менее когда однажды Зинаида капризно спросила Леонтьева:

– Вы кого больше любите – меня или своего противного Георгиевского? Только правду говорите!

Леонтьев ответил:

– Если правду – Георгиевского… Разве может молодая девушка понимать то, что он понимает?

Этот эпизод потом нашел свое место в «Подлипках» – в разговоре Володи Ладнева с Софьей Ржевской. Женщины никогда не занимали слишком большого места в душе Константина, потому, наверное, он и пользовался у них таким успехом.

Десятого июня 1850 года Леонтьев уехал в Кудиново на летние вакации. А следующий учебный год стал решающим в жизни Леонтьева – он начал писать. Причем сразу и одновременно большой роман, пьесу и поэму! Но меланхолия его от этого не стала слабее. «В 51-м году мне стало до того… уже грустно и больно, что я вовсе перестал понимать веселые стихи, веселые сцены и т. д. … Я только понимал страдальческие болезненные произведения» [32]32
  Леонтьев К. Н.Тургенев в Москве (1851–1861 гт.) (Из моих воспоминаний) // Леонтьев К. Н.Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. Т. 6. Кн. 1.С. 698.


[Закрыть], – вспоминал он.

Именно в таком состоянии Леонтьев прочел «Записки лишнего человека» Тургенева. Он читал их в трактире «Британия», и печальная история умирающего от чахотки юноши в прямом смысле заставила его плакать. Константин вынужден был закрывать лицо книгой, чтобы не вызвать любопытства посетителей. Конечно, он увидел в тургеневском лишнем человеке себя, в чем сказались и его боязнь чахотки, и неудовлетворенное самолюбие, и одиночество.

Зинаида Кононова не могла служить ему утешением – отношения с ней тогда были «какие-то нерешительные, неясные, шаткие, и даже они причиняли больше боли, чем радости». Думая о ней, Константин любил повторять строки из стихотворения Ивана Клюшникова:

 
Я не люблю тебя, но, полюбив другую,
Я презирал бы горько сам себя.
 

Он испытывал горькое удовольствие, шепча себе: «Я не люблю тебя»,но каждый день приходил в дом Кононовых, чтобы увидеть Зинаиду, – это стало для него потребностью. «Не видать ее день один было для меня тяжело» [33]33
  Там же. С. 699.


[Закрыть], – признавался Леонтьев. Она даже не казалась ему красивой, он видел недостатки ее внешности, но оторваться от нее не мог.

«Я был на втором курсе и очень много страдал в этом году. <…> Я был очень самолюбив, требовал от жизни многого, ждал многого и вместе с тем нестерпимо мучился той мыслию, что у меня чахотка»  [34]34
  Там же. С. 696.


[Закрыть]– так описывал Леонтьев состояние, в котором написал свое первое литературное произведение – пьесу «Женитьба по любви». «Несмотря на самые неблагоприятные и даже мрачные условия… в эту ужасную зиму из души моей каким-то неудержимым ключом и почти вдруг стало бить литературное вдохновение!» [35]35
  Там же. С. 709.


[Закрыть]– вспоминал он.

Сюжет пьесы во многом был автобиографичен: речь шла о молодом человеке, Андрее Кирееве, живущем в Москве с теткой. Ему понравилась девушка – молодая, хитрая,красивая, но бедная. Она пережила роман со своим кузеном – Буравцевым, который не захотел ни обольстить ее, ни жениться на ней. Буравцев хочет выдать кузину замуж за Киреева. В отличие от реального Леонтьева у Киреева есть небольшое состояние. Но Киреев и сам не знает, любит ли он девушку. Его друг Яницкий (как уже говорилось, Леонтьев не раз использовал эту фамилию), богатый, умный, но больной чахоткой и озлобленный на мир человек, «от скуки проливает свой яд на раны беспокойного Киреева» [36]36
  Там же. С. 700.


[Закрыть](какие-то черты характера Яницкого явно срисованы с Георгиевского). Яницкий уверяет Киреева, что тот вовсе не способен любить. В конце концов Киреев, чтобы доказать Яницкому,что он способен на сильный поступок, делает девушке предложение. В последнем действии пьесы Киреев всячески мучит и свою новобрачную, и беззаветно любящую его тетку, ссорится с ними и вызывает на дуэль Яницкого – из чувства безысходности. Яницкий, несмотря на то, что храбр, отказывается от дуэли. Он понимает мотивы Киреева, и это моральное мужество друга-врага окончательно Киреева унижает…

Пьеса, построенная на тонком анализе болезненных чувств героя, явно не предназначалась для сцены – она была «пьесой для чтения». Написав первые два действия, Леонтьев почувствовал облегчение, будто выплеснул на бумагу собственные страдания. Когда пьеса была готова, он прочел ее двум своим товарищам – Георгиевскому и еще одному, которого называл в воспоминаниях «Ер-в». С него он списал внешность Яницкого: Ер-в был светским человеком, имел деньги, прекрасно танцевал и ездил верхом, был насмешлив. Леонтьев вспоминал, что составил Яницкого из своей собственной телесной болезненности, светской внешности Ер-ва и ядовитости Георгиевского. Причем если Киреева (в котором тоже было так много от него самого!) Леонтьев презирал, то Яницкого любил и уважал.