Текст книги "Константин Леонтьев"

Автор книги: Ольга Волкогонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

На место назначения прибыли засветло. Об Адрианополе Леонтьев позже отзывался по-разному: то называл «смрадным» (город действительно был грязным), то писал о «видах восхитительных» и «поэтических». В целом с эстетической точки зрения Адрианополь, конечно, проигрывал цветущему Криту. Особенных природных красот там не было, а из старины сохранились только развалины бывшего дворца султанов и мечеть султана Селима.

Адрианополь располагался в 200 километрах севернее Константинополя, во Фракии – одной из самых важных с точки зрения русской дипломатии областей Османской империи. Как писал сам Леонтьев: «Фракия и южная Македония – две области европейской Турции, наиболее Босфору и Царьграду соседние, чрезвычайно важны для нас. Они важны не только соседством этим, но еще и тем, что обе страны эти смешанные» [268]268
  Там же. С. 166.


[Закрыть]. Действительно, в отличие, скажем, от греческого Крита или болгарской северной Македонии, здесь жили и греки, и болгары – два народа, на которые прежде всего опиралась балканская политика Российской империи. Именно здесь, задумываясь о роли греков в судьбе России, Леонтьев пришел к выводу, что панславизм, исходящий из племенного принципа, ошибочен. Будущее России должно быть связано не со Всеславянским союзом, а «с великим Восточным союзом», который объединит со славянами и греков, и румын, и армян, поскольку основой для такого объединения станет вера.В становлении этого грядущего Восточно-Православного союза (со столицей в Царьграде) именно болгары и греки сыграют решающую роль, был убежден Леонтьев [269]269
  В одном из своих консульских донесений Леонтьев передавал разговор с адрианопольскими старшинами о том, что они с нетерпением будут ждать ситуации, когда Россия присоединит к себе всё пространство от Дуная до Босфора.


[Закрыть].

Фракия была непроста для понимания начинающего дипломата, в том числе и потому, что между самими греками и болгарами нарастало противостояние: болгары, как и все православные Османской империи, входили в греческий миллет [270]270
  Милле́т (от тур.millet) – группа людей одной веры, имеющая свои, автономные, учреждения (суды, школы, больницы и т. д.) в мусульманских державах.


[Закрыть], который возглавлял греческий Константинопольский патриарх. Постепенно болгар перестало устраивать такое положение дел. В местностях, где болгарское население составляло большинство, они требовали использовать в церковных службах не греческий, а церковнославянский язык, избирать болгар, а не греков на епископские кафедры и т. д. Дело шло к церковному расколу.

Леонтьев в этом вопросе был на стороне греков и считал, что русская дипломатия совершает ошибку, поддерживая племеннуюточку зрения в ущерб вероисповедальной.«Прекрасно, – писал он некоторое время спустя в одной из статей о болгарах, – освобождайте их от власти султана, но не от канонических правил повиновения законной церковной власти» [271]271
  Леонтьев К. Н. Письма отшельника // Леонтьев К. Н.Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. Т. 7. Кн. 1. С. 543.


[Закрыть]. Именно в связи с разными оценками греко-болгарской распри со временем ухудшились отношения Леонтьева и Игнатьева. Посол, стоявший на точке зрения панславизма, чаял в болгарах главную силу, на которую Россия опирается на Балканах, видел в болгарах братьев-славян, был на их стороне. Леонтьев же считал единство Православной церкви гораздо важнее для будущего России. Спор между послом и его подчиненным вспыхивал при каждом подходящем случае на протяжении нескольких лет.

Адрианопольское консульство помещалось в двухэтажном темно-коричневом доме, над дверями которого висели герб с двуглавым орлом и доска с надписью: «Consulat Imperial de Russie». Дверь Леонтьеву отворил молодой круглолицый человек в русской поддевке. Его «этнографический» вид очень понравился приехавшему. Консула Золотарева не оказалось на месте, и Леонтьев остался поджидать его в гостиной с пестрыми стенами и ярким ковром. Появившийся консул встретил Константина Николаевича приветливо и объяснил, что во время его отсутствия Леонтьев будет жить в самом консульстве. Золотарев оставлял преемнику собственную квартиру с мебелью и необходимой утварью.

У Золотарева было всего три дня на посвящение Леонтьева во все хитросплетения взаимоотношений в городе. Он познакомил его с турецким генерал-губернатором – старым толстым турком Сулейман-пашой [272]272
  В 1864 году Сулейман-паша умрет и его место займет Хуршид-паша.


[Закрыть], с западными консулами – английским, австрийским, французским и греческим. Потом они объехали почетных консулов Испании, Дании, Португалии, Бельгии и других стран, которые не имели в Адрианополе собственного представительства (потому и назначали, без жалованья, почетных консулов, не обладавших, по сути, никакой властью, из местных купцов). Имена, характеристики, лица перемешались в голове Леонтьева, и когда Золотарев уехал, он чувствовал себя несколько растерянным. Но оставленная консулом инструкция содержала подсказку: во всех спорных случаях прибегать к помощи драгомана консульства Эммануила (Манолаки) Сакелларио [273]273
  Эммануил Сакелларио был выведен Леонтьевым в романе «Египетский голубь» под именем Михалаки Канкеларио.


[Закрыть], который служил начиная с 1850-х годов при трех русских консулах подряд и знал положение дел в городе.

Консул на турецком Востоке был фигурой не только дипломатической. Он имел дело и с населением, среди которого были местные купцы с русскими паспортами (раздобыть русский паспорт для купца считалось тогда удачей, он был своего рода охранной грамотой). Друг Леонтьева, Губастов, сменивший его на этом посту, писал: «В Адрианопольском округе не было ни одного истинно русского, а проживало около 100 русско-подданных из местных греков, армян и болгар, превратившихся из турецких подданных в русские самым легким способом, а именно: покупкою в одном из портовых городов Черного Моря русского паспорта…» [274]274
  Мемуары К. А. Губастова // Леонтьев К. Н.Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. Т. 5. С. 841.


[Закрыть]Консул был нотариусом, а также судьей, поскольку турецкий суд носил религиозный характер, но требования шариата были чужды людям иных вероисповеданий, потому иностранных граждан, как правило, судили дипломаты соответствующих стран.

Леонтьев оказался на новом месте с целой грудой неоконченных тяжб, судебных дел, казенных книг, бумаг и донесений, с которыми необходимо было ознакомиться… Он понимал свою неопытность и позднее писал, что до этого «ничем, кроме больничных палат, не управлял и ни над кем, кроме крепостных слуг, фельдшеров и вестовых солдат, не начальствовал… Никого не судия юридически; стесняться в выражениях идей, вкусов и взглядов не привык; никаких нотариальных заметок в книги не заносил и книг таких не видывал; казенными деньгами никогда не распоряжался, а свои очень любил тратить; статистикою никакою не занимался; с иностранцами дел не вел… А здесь нужно было сейчас, с завтрашнего дня… предстать во всеоружии: считать хотя бы не очень большие казенные деньги, судить, управлять, бороться с иностранцами, остерегаться всех и всего, и при этом быть все-таки смелым и твердым; подданных судить и сноситься с Портой, с представителями западных Держав, иногда защищать их с энергией, но и самих этих подданных, не всегда честных и покойных людей, держать в руках» [275]275
  Леонтьев К. Н.Мои воспоминания о Фракии // Леонтьев К. Н.Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. Т. 6. Кн. 1. С. 161.


[Закрыть]. Дело и облегчалось, и осложнялось тем, что предшественниками Леонтьева были влиятельные консулы, которые со всеми этими задачами справлялись блестяще.

О предшественниках Леонтьев много вспоминал. Прежде всего о Н. Д. Ступине, с которым познакомился еще в Москве и которому явно симпатизировал. Позже он вывел его в образе консула Бунина в романе «Одиссей Полихрониадес». Ступин оставил по себе хорошую память у местных жителей, да и Леонтьев вспоминал его добрым словом не раз, приезжая в учрежденное Ступиным вице-консульство в Филиппополе (Пловдиве), молясь в построенной им православной церкви или живя на ступинской даче в пригороде Адрианополя, болгарском селе Демердеше. Ступина сменил на посту консула Н. П. Шишкин, донесения которого Леонтьев считал образцовыми. И у молодого еще Золотарева было чему поучиться. Он знал все потайные пружины адрианопольских интересов, говорил по-турецки, а его отстаивание интересов России вызывало у Леонтьева искреннее уважение… Константину Николаевичу важно было стать не хуже предшественников в этом фракийском городе. На нем лежала большая ответственность – он был представителем России на всю область с населением «политически впечатлительным», как он любил говорить.

Леонтьев, сравнивая свою критскую жизнь (которую называл «медовым месяцем» своей дипломатической службы) и пребывание в Адрианополе, писал: «В Адрианополе было гораздо меньше картинности, меньше души, меньше поэзии, но зато было гораздо больше дела, всякого дела, политического и неполитического… Адрианополь был понедельник в школе после сладкого воскресенья на веселой даче»  [276]276
  Там же. С. 164.


[Закрыть]. Но, несмотря на занятость, такая жизнь была ему по душе. «Все на этой службе мне ужасно нравится» [277]277
  Там же. С. 208.


[Закрыть], – писал он.

Одно вызывало у Леонтьева постоянное раздражение – «приматы», то есть сливки местного общества, старшины, архонты, в которых уродливо проявлялись западные влияния. Оторвавшись от народных корней, «приматы» не стали и европейцами. Леонтьев не раз писал об их торгашестве, продажности, рабском подражании Западу, о дурно сшитых европейских платьях, которые они носили… «Общество болгарских и греческих старшин, сухих, лукавых, скучных, однообразных купцов, докторов и учителей – мне не нравилось, и кому могло понравиться? – спрашивал Ладнев из „Египетского голубя“, рассказывая о своей адрианопольской жизни. – …Во время управления моего для целей политических я принужден был видеться с ними беспрестанно, так как именно в этом ужасном полуевропейскоми деловом классе людей мы находили… главную опору нашим действиям…» [278]278
  Леонтьев К. Н.Египетский голубь. М., 1991. С. 360.


[Закрыть]Не был исключением и Манолаки Сакелларио. Леонтьев виделся с ним часто, пользовался его помощью, ценил его преданность России, но не любил его [279]279
  Когда Золотарев вернулся в Адрианополь, Леонтьев резко сократил свое общение как с Манолаки Сакелларио. так и с другими «приматами».


[Закрыть]. В «Египетском голубе» Ладнев так оценивал своего драгомана: «Михалаки Канкеларио был человек очень злой и очень умный, очень преданный нам(русским) и очень мне(Ладневу) противный… В семье своей почти злодей; в политическом деле никем не заменимый друг и помощник. Около года я виделся с ним почти каждый день, и целый год подряд я то ненавидел его всем сердцем, то восхищался им» [280]280
  Леонтьев К. Н.Египетский голубь. М., 1991. С. 377.


[Закрыть].

Важнейшей частью консульской деятельности было составление донесений. Друг Леонтьева Губастов, тоже дипломат, писал об этой части леонтьевской службы: «Донесения его отличались правдивостью, но он в них рисовал общие картины и развивал высшие соображения, а не давал фактического материала в экономическом и статистическом отношении, очень важного в Турции за отсутствием там подобных сведений» [281]281
  Губастов К. А.Из личных воспоминаний о К. Н. Леонтьеве // Памяти Константина Николаевича Леонтьева. Литературный сборник. СПб., 1911. С. 190.


[Закрыть]. Действительно, Константина Николаевича никогда не интересовали цифры, описывающие экономику, импорт и экспорт продуктов, доходы купцов… Он предпочитал делать в донесениях политические прогнозы, раскрывать интриги западных дипломатов, предполагать направления политики российского посольства. Только однажды Леонтьев собрал статистический материал о вверенном ему регионе.

Да и сама дипломатическая служба так нравилась ему прежде всего потому, что в ней не было обязательных присутственных часов. Дипломаты могли работать дома, появляясь в консульстве или посольстве только в дни отправки донесений или приема населения. Это очень устраивало Леонтьева. «Чиновник в нем совсем отсутствовал, – писал Губастов о Константине Николаевиче. – У него не было ни бюрократических способностей, ни выдержки, ни вожделений. Из чувства самомнения, считая себя способным на всякую деятельность, Леонтьев не любил слушать, когда я ему это дружески доказывал, но думаю, что я прав, потому что он едва знал, какой на нем чин, и из всех чиновничьих отличий любил только ордена и то более с декоративной стороны…» [282]282
  Губастов К. А.Из личных воспоминаний о К. Н. Леонтьеве // Памяти Константина Николаевича Леонтьева. Литературный сборник. СПб., 1911. С. 226.


[Закрыть]

Через несколько месяцев после приезда Леонтьев прошел испытание на пригодность к должности консула и выдержал его с честью. Зимой 1865 года разлились реки Марица и Тунджа, возле которых располагался Адрианополь. Такого сильного наводнения не помнили даже старожилы. Сотни домов были разрушены, склады товаров затоплены, некоторые жители оказались окружены со всех сторон водой и нуждались в пище и топливе, были даже утонувшие. Причем наводнение возобновлялось два раза: когда сошла первая вода и люди стали налаживать свою жизнь, реки разлились еще раз… «Число же людей, терпевших нужду или вообще экономически пострадавших при этом, – писал Леонтьев в консульском донесении послу, – тысяч около пяти» [283]283
  Леонтьев К. Н.Дипломатические донесения, письма, записки, отчеты (1865–1872) / Сост. К. М. Долгов. М.: МГИМО, РОССПЭН, 2003. С. 72.


[Закрыть].

В этой ситуации консулам разных стран надо было реагировать быстро, не тратя время на согласования с начальством своих действий: имидж той или иной страны в глазах местных жителей зависел от того, какую помощь пострадавшим оказали иностранцы. Леонтьев сразу же снарядил лодки, в которых нуждающимся развозили хлеб, уголь, сальные свечи, независимо от национальной и религиозной принадлежности. Русское консульство опередило других дипломатов, да и помощь, оказанная им, была значительной, хотя вначале Леонтьев тратил казенные деньги на свой страх и риск. После наводнения простой люд судачил на базаре, что их тяжелому положению больше всего помогли русские и «поляки».

«Поляками» они называли не столько реальных поляков (которых действительно было много в Адрианополе – польская эмиграция в Турции к тому времени насчитывала уже несколько десятилетий [284]284
  Многие поляки поступали на турецкую службу. Одним из самых известных случаев стала история Мохаммеда Садыка-паши (графа Михаила Станиславовича Чайковского). Писатель, участник Польского восстания 1830–1831 годов, он эмигрировал сначала во Францию, затем – в Турцию, принял там ислам и возглавил полк так называемых султанских казаков. Участвовал с полком в Крымской войне на стороне Турции, в 1867 году подавлял восстания болгар. В 1873 году обратился с просьбой о прощении к российскому императору, которая была удовлетворена, вернулся в Россию и принял православие.


[Закрыть]), сколько священников-униатов, независимо от их этнической принадлежности. Это было время «Пропаганды» [285]285
  Имеется в виду Общество для распространения истинной веры (Congregatia de propaganda fide), основанное в 1642 году в Риме для распространения католичества.


[Закрыть], когда среди православного населения Османской империи усиленно проповедовали католические священники, чтобы ослабить российское влияние на Балканах. В Адрианополе, например, в результате убеждения, обещания помощи [286]286
  «Пропаганда» обещала платить за селян подати.


[Закрыть], а иногда и прямого подкупа около шестисот семей обратились в униатство, то есть стали греко-католиками. Разумеется, русское консульство всячески препятствовало «Пропаганде», и Леонтьев считал одной из своих главных задач «твердый отпор католицизму» [287]287
  Леонтьев К. Н.Дипломатические донесения, письма, записки, отчеты. М., 2003. С. 93.


[Закрыть], даже проводил совещания с местными болгарскими старшинами о том, как бороться с влиянием католических агентов. Хотя с эстетическойточки зрения Леонтьев испытывал к полякам некоторую слабость.

Жизнь Леонтьева не сводилась только к службе. Консульство, а позднее, после приезда Золотарева, и жилье, которое он нанял себе, находились в живописном турецком районе Кыик. Леонтьев полюбил прогулки по адрианопольским улицам, но обязан был ходить с кавасом [288]288
  Кавас (Kawwàs, Kavas – тур.) – почетный страж, облеченный определенной полицейской властью, который в Османской империи приставлялся к дипломатам и высшим турецким сановникам.


[Закрыть], чтобы все знали – идет русский консул (хотя он лишь заменял Золотарева и формально консулом не был), ему надо уступать дорогу. Быт Константина Николаевича был хорошо устроен – с ним вместе жили двое слуг: грек Яни, вывезенный им с Крита, «верный, добрый, умный, преданный как сын» [289]289
  Леонтьев К. Н.Египетский голубь. М., 1991. С. 373.


[Закрыть], – говорит Ладнев в «Египетском голубе», и араб Юсуф – красивый гибкий юноша, которого Леонтьев несколько раз порывался выгнать за нерадивость, но каждый раз сменял гнев на милость.

Леонтьев был молод и находил время даже для танцев. Он рассказывал об этом в своих письмах Губастову: и о турецкой музыке, и о том, что у гречанок руки бывают толсты и грубы… А после танцев мог поехать читать вслух дамам полюбившегося ему Милля. В городе существовала своеобразная «светская жизнь»: Леонтьев общался с другими европейскими консулами, но чаще всего бывал у английского агента Джона Бланта (Blunt) [290]290
  Джон Иладжа Блант (John Elijah Blunt) выведен в «Египетском голубе» под именем английского консула Виллатрона.


[Закрыть]и его жены.

Джон Блант и Леонтьев были политическими противниками (и это имя не раз встречается в леонтьевских донесениях послу Игнатьеву), однако как светские люди они не избегали общества друг друга. Мадам Блант (фамилию ее Леонтьев почему-то писал через «о»– «Блонт»), женщина не только красивая, но и умная, прекрасно говорила на французском, турецком, греческом и болгарском языках, не чужда была литературных занятий; ее перу принадлежат несколько книг о Востоке [291]291
  Двухтомник «Народы Турции. Двадцать лет пребывания среди болгар, греков, турок, албанцев и армян дочери и жены консула» (Blunt Fanny Janet.The people of Turkey: Twenty years' residence among Bulgarians, Greeks, Albanians, Turks, and Armenians. By a Consul’s daughter and wife. Vol. 1–2. London, 1878) и мемуары (Blunt Fanny Janet.My reminiscences. London, 1918).


[Закрыть]. Леонтьев напишет о ней несколько лет спустя упомянутому выше Губастову: «Поэзия Адрианополя в простом народе, в турецких кварталах, в мечетях, в кладбищах мусульманских, в банях, в хорошеньких девочках предместий и в madame Blont. Вы можете находить, что mademoiselle Blont [292]292
  Вместе с четой Блантов жила сестра Джона, мисс Люси.


[Закрыть]красивее ее, я готов это допустить, но только ухаживая за madame Blont и пользуясь хоть сколько-то ее благосклонностью (видимо, Константин Николаевич и ухаживал, и благосклонностью пользовался! – О. В.),можно постичь все силы и все дарования, которые в ней кроются. А ее царственный вид и оболочка мнимой холодности? А ее патриархальное обращение и доброта с прислугою? И т. д.» [293]293
  Письмо К. Н. Леонтьева к К. А. Губастову от 29 февраля 1868 г. // Леонтьев К. Н.Избранные письма (1854–1891). СПб., 1993. С. 59.


[Закрыть]. Губастов, который позднее познакомился с мадам Блант, тоже отмечал ее красоту, ум, но и «сомнительную нравственность» [294]294
  Цит. по: Леонтьев К. Н.Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. Т. 5. С. 842.


[Закрыть].

Вот уж это Леонтьева точно не волновало! Делясь опытом своей адрианопольской жизни, он писал Губастову: «Чтобы вполне постичь поэзию Адрианополя, послушайте моих советов: 1, не откладывая, заведите себе любовницу, простенькую болгарку или гречанку; 2, ходите почаще в турецкие бани; 3, постарайтесь добыть турчанку, это уж не так трудно; 4, не радуйтесь вниманием франков и не хвалите madame Badetti; 5, гуляйте почаще на берегу Тунджи и вспоминайте меня; 6, подите когда-нибудь с кавасом к мечети Султана Баязета и устройте там на лужайке, около киоска [295]295
  Киосками называли маленькие домики-беседки, часто – с небольшим журчащим фонтаном, в которых можно было укрыться от жары.


[Закрыть], борьбу молодых турок (пехлеванов), под звуки барабана, это прелесть!» [296]296
  Письмо К. Н. Леонтьева к К. А. Губастову от 29 февраля 1868 г. // Леонтьев К. Н.Избранные письма (1854–1891). СПб., 1993. С. 59–60.


[Закрыть]Леонтьев и сам всё это выполнил – пуританским нравом он не отличался, а тогда и вовсе проповедовал гедонизм.

Здесь, на Востоке, Леонтьев дал волю своим чувственным фантазиям. Как писал его биограф Коноплянцев: «Леонтьев исповедовал тогда прямо-таки культ сладострастия, и его необузданной фантазии в этом отношении не было ни удержу, ни пределов». И еще: «Он любил жизнь, все сильные и красивые стороны ее, и, как язычник, этой жизни не боялся и хотел ею пользоваться без границ. Это не был пошлый разврат, которому предаются многие и средние, и мелкие люди, здесь был разврат, возведенный в поэзию… Он любил Алкивиада, завидовал Калигуле во всех его красивых пороках и распутствах и сам лишь жалел, что ограниченный круг его жизни не дозволял ему испить чашу красивых наслаждений до дна» [297]297
  Коноплянцев А.Жизнь К. Н. Леонтьева, в связи с развитием его миросозерцания // Памяти Константина Николаевича Леонтьева. СПб.,1911. С. 63–64.


[Закрыть].

В автобиографическом «Египетском голубе» Ладнев признается, что стал обращать внимание на пятнадцатилетнюю болгарку (и клянется, что речь идет лишь о мысленном соблазне), что не помешало ему влюбиться в жену греческого фанариота (купца) Машу Антониади – «в ней было нечто такое, что меня томило; в ней как будто таилось что-то изящно-растлевающее, нечто тонкое и сдержанно безнравственное, нечто едкое и душистое…» [298]298
  Леонтьев К. Н.Египетский голубь. М., 1991. С. 352.


[Закрыть]. Причем в этом романе автор даже объясняет, каких мужей можно обманывать, а каких – стыдно (Леонтьев дал еще одну «аристотелевскую» классификацию по этому поводу).

Несомненно, всё это навеяно воспоминаниями о реальной адрианопольской жизни, ведь Леонтьев не жил там анахоретом. Ему всё удавалось по службе, он был полон сил, красив, умен, любовался собой, его кровь будоражила скрытая политическая борьба, которую вели дипломаты разных стран и в которую он ушел с головой, и его жизнь была бы не полна без влюбленностей. Ладнев в романе хорошо говорит об этом: «…Всем… наслаждаться я мог бы и в отсутствие Маши, но мне приятно было иметь близко „даму сердца“, которая могла оценить и беседу мою „о мирах“ и „загробной жизни“, и голубую шубку русского покроя, и шапочку набекрень, и лошадку вороную, и доброту души… и политический такт по службе, и какой-нибудь удар хлыста, вроде того, за который меня, наказуя для вида, перевели сюда и повысили, поручив сразу серьезный и деятельный пост» [299]299
  Леонтьев К. Н.Египетский голубь. М., 1991. С. 406.


[Закрыть].

Гарема Леонтьев в Адрианополе, конечно, не завел (о чем ходили слухи среди его знакомых), но были у него в пассиях и простые болгарки, гречанки, турчанки, которым он дарил золотые монеты на монисто, был и флирт с мадам Блант, была и дама сердца (хотя кто она – сегодня установить трудно), поговаривали и про слугу Юсуфа. На некоторое время в Адрианополь приезжала Лиза, но в 1866 году опять уехала в Россию.

В это время Леонтьев получал невеселые письма от матери. Феодосия Петровна начала сдавать, не хватало сил на хозяйственные дела, она остро чувствовала пришедшую старость, и у нее появились мысли о завещании. Мать советовалась с ним, младшим и любимым сыном, кому оставить Кудиново. Было ясно, что делить разоренное имение на всех детей бессмысленно – слишком мало было наследство. К тому же Феодосии Петровне хотелось сохранить Кудиново и нужен был такой наследник, который любил бы имение. Леонтьев в письмах настоятельно советовал ей оставить имение внучке Маше – та Кудиново обожала. Маша, узнав об этом, писала дяде: «Вы знаете, что такое для меня значит иметь собственность и независимость, – вы мне даете и то и другое… Буду читать, работать и, конечно, самый счастливый день для меня будет тот, когда прочту ваше: „молодец Машка“» [300]300
  Письмо М. В. Леонтьевой к К. Н. Леонтьеву от 30 апреля 1865 г.// Леонтьев К. Н.Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. Т. 5. С. 897.


[Закрыть].

Но Феодосия Петровна, наверное, не могла обойти в завещании самого «Костиньку» и решила оставить Кудиново двум братьям – Константину и отцу Маши, Владимиру, с условием, что после их смерти имение перейдет внучке. Однако в окончательном завещании 1869 года вместо Владимира Николаевича рукою Феодосии Петровны будет вписана его дочь, Мария Владимировна, хотя заверить это изменение она уже не успеет. Двум другим ее сыновьям – Александру и Борису – наследники должны были выплатить по три тысячи рублей. Этот долг станет тяжелым обязательством для Константина Николаевича и Марии Владимировны.

Третьего декабря 1865 года Леонтьева назначили секретарем и драгоманом российского генерального консульства в Белград (по ходатайству Стремоухова), но ситуация быстро изменилась, и спустя пару месяцев решение отменили, да и сам Леонтьев эту должность принимать не очень хотел. Он остался на прежнем месте. После приезда Золотарева дел у Леонтьева заметно убавилось, он начал скучать без самостоятельной работы, к которой привык, и начал работать над эпопеей,в которой хотел представить в романтизированном виде историю своей семьи. Эпопея должна была состоять из шести (!) частей-романов и охватывать период в полвека – от 1812 до 1865 года. Леонтьев давно вынашивал этот замысел, теперь же, выработав план, с энтузиазмом принялся за его осуществление.

К эпопее своей Леонтьев относился как к историческому произведению и хотел использовать в ней семейные воспоминания, дневники, свидетельства. Потому-то Феодосия Петровна в своем Кудинове по просьбе сына писала воспоминания (к сожалению, по большей части утраченные). Леонтьев послал письмо и бабушке по материнской линии – А. Е. Карабановой. Но она уже не вставала с постели, писала с трудом, а старые дневники ее сохранились не все. Когда один из романов эпопеи, героем которой стал русский консул на Востоке, был почти готов, Леонтьев даже дал почитать его русскому вице-консулу в Филиппополе, болгарину Найдену Герову. Секретарь консульства переписал роман начисто, и Леонтьев послал рукопись в Петербург, Маше, но не для публикации: ему очень хотелось завершить всю эпопею и опубликовать ее целиком, так как романы были связаны друг с другом.

В конце 1866 года Константин Николаевич получил четырехмесячный отпуск и зимой уехал в полюбившийся ему Константинополь. В посольстве он надеялся выхлопотать себе место вице-консула где-нибудь в турецкой провинции.