Текст книги "Путь ко спасению (СИ)"
Автор книги: Ольга Денисова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
– Поехали, – кивнул Десницкий не менее веско, чем старший дозорный.
Ответ разочаровал хоругвеносцев – видно, они рассчитывали на сопротивление.
А может, и не хоругвеносцы придумали этот «сигнал», потому что в участке Шуйгу и Десницкого ждал вовсе не врач-проктолог (а Десницкий явно нервничал, хотя и делал вид, что спокоен).
Теперь там было тихо, в коридорах горели только тусклые сорокаваттки, дежурный дремал в своем «стакане» и дозорные убрались прочь. Оттого, наверное, этот освещенный настольной лампой кабинет и показался немного жутким. Лампа была направлена не на стол с бумагами, а в глаза тем, кто сидел напротив, и потому человек за столом напоминал одного из Девяти – отсутствием лица под черным капюшоном. Разговор с темнотой всегда дезориентирует.
– Дядя Тор, если я ничего не путаю? – раздался голос одного из Девяти.
– Это прозвище такое, – почему-то начал оправдываться Шуйга. Пошутил, называется…
– Разумеется, – ответила темнота.
– Тор – это геометрическая фигура такая, бублик… – попытался отболтаться Шуйга.
– Конечно. И Локи геометрическая фигура?
Понятно, не хоругвеносец с тремя классами церковно-приходской…
– Прекрати, – тихо сказал Десницкий. Его лицо было освещено даже слишком хорошо. И… он, похоже, увидел достойного противника. Верней, пока что не увидел.
– Так как? В протоколе записано: «Пропаганда язычества несовершеннолетнему», которая законодательно запрещена.
Ага. Запрещена любая религиозная пропаганда, и не просто законодательно, а конституционно. Шуйга не мог вспомнить, есть ли на этот счет уголовная статья, и перед выездом из резервации стоило перечитать УК, а не «чертово Евангелие»…
– Нужно доказать, что это пропаганда, – сказал Десницкий. – Тор и Локи – герои эпоса, эти имена – часть мировой культуры, а не только религии.
– Доказать это будет нетрудно, – ответил один из Девяти. – И мировая культура – понятие сомнительное, чтобы вбивать ее в голову невинного ребенка.
Наверное, он был маленьким, лысым и толстым. Именно такие прячутся за темнотой. Но, как ни старался Шуйга представить себе Гудвина, Великого и Ужасного, воображение все равно рисовало черного всадника. Или черного монаха-инквизитора, что было гораздо ближе к истине.
– Однако нет закона, запрещающего пропаганду мировой культуры, – пожал плечами Десницкий.
– Отчего же? Как говорится, был бы человек, а статья найдется… Но бог с ней, с этой пропагандой. У меня есть материал и похуже. Мужеложство, предположим, статья номинальная, это так, повеселить общественность. Педофилия гораздо серьезней. Замечу: в отличие от резерваций, все тюрьмы у нас православные. Впрочем, с такой статьей на любой зоне жить несладко.
– Это обвинение тоже требует доказательств, – холодно и спокойно заметил Десницкий.
– А они у меня есть. И анализ ДНК, и заключение экспертизы, и свидетельские показания потерпевшего. О том, как вы оба по очереди надругались над десятилетним приютским мальчиком.
– Ему уже десять? – не удержался Шуйга, но темнота проигнорировала его реплику. Она-то отлично разглядела Десницкого, приняла его за главного своего противника и ждала ответа именно от него.
Десницкий выдержал драматическую паузу, прежде чем спросить:
– Что вы хотите?
– Пока – точных и максимально откровенных ответов на вопросы.
– Спрашивайте, – усмехнулся Десницкий. Он, наверное, думал, что у него хотят выведать какие-нибудь несуществующие тайны резервации.
Нет, один из Девяти спрашивал о рассказах брата Павла. И Шуйга почему-то сразу понял, что от ответов зависит их жизнь. Не от ответов даже, а от их реакций на уровне подкорки. От их умения из предпосылок делать правильные выводы – чем выше умение, тем больше вероятность умереть. Темнота хотела знать не только то, что они услышали, но и то, что они предположили, и даже то, что они могли предположить.
Десницкий совершенно не умел притворяться. Даже если бы он и понял, что к чему (а он ничего так и не понял), то все равно не мог правильно и красиво соврать. А напротив, спрятавшись за темнотой, сидел живой полиграф, ловивший любое движение бровью. Он наверняка чувствовал и малейшее изменение в запахе пота, и слышал чужой пульс, и даже мог на глаз определить концентрацию адреналина в крови. Так Шуйге почему-то казалось. До слез было больно глазам.
Десницкий превзошел самого себя, изображая упертого атеиста. Он был спокоен и расслаблен. На его лице шевелились мускулы! Он не побоялся сказать о когнитивном диссонансе и о своей жалости к ребенку. Он умолчал только о гипотезах, способных поколебать веру, и умолчал хорошо, правильно, отвечая на вопросы так, как от него ждали. Впрочем, если бы он рассказал о своих гипотезах, темнота поверила бы в его наивность еще надежней. Может, и к лучшему, что Десницкий ничего так и не понял…
Шуйгу допрос тоже не обошел стороной, но он-то умел врать без угрызений совести, без потоотделения, повышения температуры тела и без выбросов адреналина в кровь. Жить захочешь – научишься.
Они вышли из участка утром, с началом рабочего дня, хотя до рассвета было далеко. Хоругвеносцы подрассосались – двое дрыхли на банкетках возле дежурки, а других поблизости не наблюдалось. Шуйга еще не совсем поверил в свободу, в паспорта и «подорожные» в руках и наслаждался мелким дождиком и сырым промозглым ветром, остановившись на бетонном крылечке участка.
– Любиимыый, – гнусаво протянул он и кокетливо покосился на Десницкого, подняв плечико.
Тот отшатнулся так, что едва не покатился со ступенек. И Шуйга вдруг подумал, что шутка получилась дурацкая, и вообще – не нужно играть с огнем. Во-первых, можно схлопотать по зубам, потому что дядя Тор на взводе, а во-вторых, им еще ехать и ехать – стоит поберечь его терпелку.
– Нас убьют, – вдруг сказал Десницкий негромко. Неужели догадался? У него слезились глаза, покрасневшие, с припухшими веками, – от света настольной лампы. Судя по ощущениям, Шуйга выглядел не лучше.
– Уверен?
В контексте шутка показалась еще более дурацкой.
– Иначе бы нас не отпустили. Я думаю, они решали вопрос, что с нами делать: отправить в лагерь или убить. И приняли решение убить.
– Тебе эта мысль не кажется… параноидной? – кашлянул Шуйга.
– Кажется. Но от этого ничего не меняется. Там что-то еще было, в рассказе мальчишки. Чего мы не поняли, но что нам знать не следовало.
Десницкий, безусловно, был очень умным, он даже догадался, что в рассказе брата Павла было что-то, чего он не понял. Но ум и наивность вполне друг с другом совместимы…
– Ага, – осклабился Шуйга, поражаясь наивности Десницкого. – Убить дешевле, не надо признания выбивать.
– Я серьезно. Они ошиблись, прокололись. Если бы нас отправили в лагерь, это можно было бы объяснить чем угодно: экзистенциальным конфликтом, пропагандой, желанием очернить нас, просто их ненавистью к таким, как мы. А если нас убьют – я прав, в рассказе Павлика что-то было.
– А может, они просто решили, что мы для них не опасны?
– Мы – может, и не опасны. Но кто же знает, станем мы рассказывать об этом направо и налево или нет? – Десницкий был совершенно серьезен и абсолютно холоден.
– Ага. Ты – направо, а я – налево. Брось. Это же ерунда. Не будут же они убивать всякого богоборца, который только и ищет подтверждения своим идеям, и не в реальности, замечу, а в детских сновидениях. – Шуйга надеялся, что Десницкий заметит издевку в его словах. Нет, издевки тот не заметил.
– Дело не в богоборчестве. Иначе им вообще не стоило устраивать этот допрос. Они допросом этим себя выдали, показали, что для них это важно. Экспертизы, показания…
– Ты чё, поверил? – воззрился на него Шуйга. – Не было у них никаких экспертиз и показаний, незачем. Если бы потребовалось – сделали бы, а сегодня еще не было. Так, на пушку брали.
– Правда? А я поверил… – Он виновато улыбнулся.
Шуйга очень хотел усомниться в его предположении. Трезво рассудил, что теперь, когда их отпустили, никто их убивать не будет. И повод мал. Да, под светом настольной лампы, говоря с темнотой, он искренне верил, что опасность смертельна. А теперь – нет. Нет. Но почему-то чудилось, что он жив ровно до того момента, пока не сошел с крыльца. Логика не помогала отбросить этот неправдоподобный прогноз.
И они постояли на крыльце еще немного, обсудив дальнейшие действия. Нет, Десницкий не был параноиком, потому что параноик будет действовать на основании своих бредовых идей – в данном случае бежать из города, бросив «козлик» и рюкзаки. Глупый параноик начнет метаться в бесплодных попытках связаться с резервацией, используя не только почту и телеграф, но также Интернет (в тотальной зоне ограниченных узлов), мобильный телефон операторов местного значения и средства массовой информации (путем их вооруженного захвата).
Но Десницкий и здесь проявил истинно научный подход, взвесив все «за» и «против» в рамках каждого предположения, и вывел оптимальное решение: следовать по маршруту, указанному в «подорожных», будто ничего не произошло. Если он неправ, это само собой разумеется, а если прав – пусть один из Девяти думает, что они ничего не заподозрили.
Шуйга нашел единственный недостаток у этого решения – оно было слишком смелым. И, спускаясь с крыльца, особенно остро этот недостаток ощущал.
На лице Десницкого, разумеется, не дрогнул ни один мускул… Он предложил Шуйге поспать (!) в оплаченном номере до полудня, потому что вести машину, проспав самое большее три часа, будет тяжело. Шуйга гордо отверг это предложение – в номере с однажды выбитой дверью он бы не уснул и на секунду. Он и есть не собирался, потому что самое простое орудие убийства в этом городе – толпа озверевших с похмелья православных хоругвеносцев. И согласился пойти в открытую уже дешевую столовку только потому, что с серьезным беспокойством ждал мига, когда придется повернуть ключ в зажигании.
Заглянув в меню столовки, Десницкий просветлел – Шуйга не сомневался, что от увиденных там цен на мясные блюда. Но когда начал читать, и сам едва не расхохотался на всю столовку: первым пунктом значились пельмени «Благолепные».
– Наш последний завтрак мог бы быть и получше… – кашлянул Шуйга. Собственно, кроме пельменей, утреннее меню включало в себя только манную кашу и омлет.
Десницкий шутки, как всегда, не понял.
– Хочешь, пойдем в кафе?
– Нет, спасибо.
Зато цены были не православные, а коммунистические. Пельменей из почти постного мяса (в смысле содержания сои, а не отсутствия жира) съели по две порции, добавили к ним омлет и запили все это чаем, сваренным в кастрюле.
«Козлик» пока стоял на месте.
Девушка на ресепшене на этот раз посмотрела с отвращением и на Десницкого тоже, да с таким, что Шуйге захотелось приобнять того за талию и погромче шепнуть в ушко какое-нибудь нежное слово. Чтобы у нее совсем не осталось сомнений.
Из незапертого номера пропал только шерстяной свитер Десницкого (ручной вязки, с кельтским орнаментом), все остальное вроде бы осталось на месте. Да и брать, в сущности, было нечего. Десницкий расстроился – мама вязала. Нет, конечно, ни один мускул не дрогнул, но в глазах светилась щенячья такая тоска. Зато постиранные носки так и висели в туалете на змеевике.
– Вот православные! Заповедал же Господь: не укради! – покачал головой Шуйга.
– Не согрешишь – не покаешься, – проворчал Десницкий.
– Так ведь не у тебя побежит прощенья просить, а у Господа Бога. И, замечу, Господу Богу свитер при этом возвращать не обязательно. Удобно.
– Знаешь, я только сейчас задумался… – Десницкий присел на кровать. – Я всегда считал, что это мы в резервации отрезаны от них. Ну, что позвонить сюда нельзя, через инет связаться. А теперь понял: это же они отрезаны от нас. И от мира вообще.
– Ну да, – пожал плечами Шуйга. – А как иначе? Сделать страну православной нетрудно, а вот удержать ее в православии…
– Нет, это не для того сделано. Удержать страну в православии можно только силой, лагерями, хоругвеносцами, казачьими нагайками. А это… защита их религиозных чувств от оскорблений. Реальный мир в самом деле оскорбляет чувства верующих, это не шутка вовсе.
Если бы верующие узнали, что в резервации можно оставить у магазина не пристегнутый замком велосипед и бросить машину с ключом в зажигании, это оскорбило бы их особенно сильно. Им говорили, что альтернатива православию – однополые браки, стяжательство и вообще полная моральная деградация, а на деле выходило иначе. Есть от чего прийти в негодование.
– Реальный мир порождает в них когнитивный диссонанс, – осклабился Шуйга.
– Ладно, собираемся, – крякнул Десницкий, аккуратно убирая выстиранные шмотки в полиэтиленовый пакет.
«Козлик» стоял под дождем, такой родной, домашний…
– А давай вон того мужичка попросим «козла» завести? – Шуйга посмотрел на Десницкого с надеждой.
– Это было бы… непорядочно, – ответил тот, снова не оценив шутки. Подумал немного и добавил: – Скорей всего, он не взорвется. Но хочешь, я заведу?
Конечно, глупо было бы умереть вдвоем, но… стоять и смотреть, как Десницкий взлетит на воздух вместе с «козликом»?
– Ты не умеешь, – усмехнулся Шуйга.
Десницкий первым открыл дверь и сел в «козлик», нарочно качнув его посильней.
– Вылезай, – велел Шуйга, открыв свою дверь.
– Какого черта? – не понял Десницкий.
– Я сказал, вылезай. Я никуда не поеду, пока ты не выйдешь.
– Уверен? – на лице Десницкого снова отразился когнитивный диссонанс. Он тоже понимал, что подорваться вдвоем нет никакого смысла, и тоже не хотел смотреть на взрыв со стороны.
Здравый смысл взял верх над дешевым пижонством: Десницкий выбрался из салона и отошел к дверям гостиницы. А мог бы и спрятаться за дверьми, но на этом Шуйга настаивать уже не стал. Вряд ли в машину имеет смысл закладывать большой заряд – просто не хотелось, чтобы Десницкий смотрел.
Вообще-то страшно было, ладони вспотели.
– Эх, был бы верующим – перекрестился б, – пробормотал себе под нос Шуйга, отчетливо понимая в этот миг, что вряд ли крестное знамение настолько сильное колдунство, чтобы противостоять процессу детонации, равно как и законам физики вообще. В причинно-следственные связи, которые управляют случайностями, он верил гораздо крепче.
Ключ повернулся в зажигании непривычно легко – наверное, оттого, что был слишком сильно сжат двумя пальцами. Мотор приятно зачавкал и хорошенько рыкнул, когда Шуйга нажал на газ. Десницкий помялся еще немного и направился к «козлику».
– Спасибо, – бросил он, садясь в салон.
– Да на здоровье, – хмыкнул Шуйга, трогаясь с места.
Их остановили сразу же, как только «козлик» вырулил на центральную улицу. Неторопливо проверили документы, заглянули в багажник, осмотрели аптечку, но штрафовать не стали. И вообще, вели себя предельно корректно, будто и не видели синих паспортов. Шуйга решил, что Десницкий, может, и не параноик, но все равно это заразительно – подумалось, что проверка была какая-то странная.
По городу он ехал внимательно, осторожно, ревностно соблюдая правила – и понимал, что от этого ничего не зависит. Машин на улицах почти не было – субботнее утро есть субботнее утро, – а потому каждого, кто пристраивался в хвост, было удобно подозревать в злонамеренности.
Особенно злонамеренной показалась груженая фура, выехавшая позади «козлика» из города.
– Может, остановимся, пропустим его? – спросил Шуйга.
Десницкий посмотрел удивленно, а может даже и насмешливо.
– Бессмысленно. Лобовое столкновение верней удара в зад, – ответил он, подумав. И добавил: – Да расслабься ты. Чему быть, того не миновать.
– Не скажи. Я, пожалуй, тоже пристегнусь.
Если бы «козлик» мог выдать больше ста двадцати, Шуйга попытался бы оторваться, но идущая следом «Вольво» очевидно имела гораздо больше возможностей.
Дорога пошла в гору и вскоре выскочила из леса – со всех сторон открылась серая туманная даль, живописная, но унылая до слез.
– Красиво, – сказал Десницкий.
– Чего?
– Я говорю: красиво. – Он помолчал. А потом произнес медленно и тихо: – И здесь она, и там она, она везде одна – моя прекрасная страна, несчастная страна…
Шуйга не стал смеяться, но очень хотел. Стихи, значит, мы тоже цитировать умеем, хоть и неточно. Родину, стало быть, любим…
– Мне больше нравится «И поет мой рожок про дерево, на котором я вздерну вас», – добавил он почти серьезно. – А лучше так: «Кишкой последнего попа последнего царя удавим». А? Не хочешь?
Дорога спустилась на дно туманного пейзажа и снова рванулась вверх чуть не по-над обрывом.
– Я не кровожадный, – усмехнулся Десницкий и замолчал, любуясь местными красотами.
Эх, насколько же легко быть богом, когда мир Полудня не свернут, маленький и жалкий, до отдельно взятых резерваций посреди беспредельного Арканара! Шуйга почему-то вспомнил видеоролик, где в новой столице торжественно, именем Христовым, ломали мраморные статуи Летнего сада, изображавшие поганых богов и голых богинь. Хорошо Десницкому – он не кровожадный…
Перелесок с правой стороны ухнул вниз, и вскоре макушки елок встали вровень с крышей «козлика».
– Интересно, как они будут жить, когда мы состаримся? – проворчал Шуйга.
– В смысле?
– Кто будет спутники запускать, если дети думают, что земля плоская?
– Они так вовсе не думают, – как всегда серьезно ответил Десницкий.
– Я преувеличил, – терпеливо пояснил Шуйга. – Но ведь четырех геббельсовских предметов для запуска спутников маловато будет.
– Будут покупать спутники и продавать сырье, – пожал плечами Десницкий. Не кровожадно.
– Хороша же оказалась национальная идея… – фыркнул Шуйга. – Зато никаких однополых браков и никаких…
И в эту секунду фура пошла на обгон. Паранойя – заразная болезнь, и в воображении мелькнул тяжелый хвост большегруза, краем задевший «козлика» на мокрой дороге, и переломанное ограждение, и…
– Массаракш!
Шуйга не бил по тормозам, а постарался затормозить мягко, чтобы их не вынесло за ограждение по собственной вине… В это время водитель фуры видеть «козлика» не мог, и – может, это только показалось, – вернулся на правую полосу слишком рано. Как раз настолько, чтобы хвостом задеть «козла», продолжай тот ехать с заданной скоростью.
На лице Десницкого не дрогнул ни один мускул. Ни испуга на нем не отразилось, ни радости, ни удивления. Ни даже восхищения плавным торможением и хорошей реакцией водителя.
– Береженого бог бережет, – Шуйга перевел дыхание.
Фура летела вперед, растворяясь во мглистом тумане.
Конечно, место для обгона было удачным – пустая встречка видна километров на пять вперед. И на скользких подъемах большегрузу нужна хорошая скорость. Никто теперь не докажет, что водителю фуры не надоело тащиться за «козликом» со скоростью девяносто километров в час по прямой ровной дороге, – это только в сказках дальнобойщики ездят по правилам.
– А ты говоришь «расслабься»… – Шуйга тряхнул головой, разгоняя параноидный кошмар.
Десницкий заснул на полуслове, буквально: они играли в города, чтобы не уснуть, и дядя Тор успел начать «Воро…», а на «неж» его уже не хватило. Вообще-то он просил его будить, если он ненароком задремлет, – считал, что будет нечестно спать, когда Шуйга ведет машину. Но тому было совершенно все равно, спит дядя Тор или не спит, потому толкать его Шуйга не стал.
Шоссе, прямое как стрела, как назло было неправдоподобно гладким, и он уже подумывал о том, чтобы найти какое-нибудь местечко, остановиться и подремать минут пятнадцать – уж больно сладко Десницкий сопел под боком. К тому же начали мерещиться велосипедисты в тумане на обочине – Шуйге всегда мерещились велосипедисты, если уставали глаза, но бывало это обычно в темноте. Марево впереди то мутнело, то немного прояснялось, и иногда казалось, что вот-вот меж серых туч на горизонте мелькнет солнце. Почему именно на горизонте, Шуйга не подумал, – едва перевалило за полдень, а дорога шла на запад.
И оно мелькнуло. На горизонте, прямо над шоссе. Серые облака раскрылись, словно исполинский глаз на башне Барад-Дура, но обнажили не голубое небо, а черную звездную бездну. Светящийся плазменный шар в паутине протуберанцев резал глаза не хуже, чем настольная лампа, направленная в лицо. Нет, не пасть – зачем ему пасть? Вполне достаточно гравитационного поля… И «козлик» мчался прямо на солнце, не касаясь колесами асфальта, так же неотвратимо, как упавший камень к земле. Шуйга хотел затормозить, но тело не слушалось. Он хотел закричать, но спазм сжал горло. Коронарный выброс полупрозрачным щупальцем потянулся к лобовому стеклу, ожег лицо, облизал, как сошедший на апостолов Святой Дух…
– Олег!!!
Шуйга с трудом разлепил опухшие веки и долгую секунду соображал, что происходит: «козлик» летел не на солнце, а к плавному повороту шоссе, и еще одной секунды было бы достаточно, чтобы в него не вписаться.
– Массаракш… – упавшим голосом выдавил он, слегка поворачивая руль.
– Я же просил меня толкнуть, – проворчал Десницкий. Опять он оказался прав!
– Мне приснилось, что на меня сошел Святой Дух, – сказал Шуйга как ни в чем не бывало. По спине еще бежали мурашки: и от увиденного во сне кошмара, и от вполне реальной угрозы убиться.
А в глубине души, как самооправдание, свербела глупая параноидная мысль: это обладатель черного звездного глаза с плазменной радужкой нарочно наслал на него сон. Потому что хотел убить. Не менее глупой была версия об одном из Девяти, который продержал их в участке всю ночь только для того, чтобы Шуйга уснул за рулем. А может, в кастрюлю с чаем подсыпали снотворное? Самой близкой к реальности стала мысль о том, что негодяям, которые возвращают в монастыри симпатичных сироток, лучше вовсе не жить на свете.
Кафе при заправке, где они остановились пообедать, оказалось неправдоподобно большим и дешевым. Дело разъяснилось, стоило только расплатиться за обед: под окнами остановился комфортабельный автобус с паломницами, следовавший в ближайшее святое место – восстановленный монастырь XIII века, пострадавший во времена секуляризации от рук немецкой принцессы Софьи Фредерики Августы Анхальт-Цербстской. И бессмысленно было говорить, что немецкая принцесса как раз приостановила секуляризацию, начатую еще божьими помазанниками Рюриковичами (судя по фамилии – варяжских кровей). Торжествующая серость позволяла вешать себе на уши любую лапшу и с радостью делила мир на плохое и хорошее, как пятилетнее дитя.
– Внук Гостомысла Рюрик был крещен своей матерью, тайно принявшей христианство еще в Новгороде, – щебетала экскурсовод, пока паломницы, толкаясь, рассаживались за столы. – И это полностью опровергает норманскую теорию, выдуманную немцами и насаждаемую у нас евреями.
Шуйга едва не подавился. Он бы поспорил с нормандской теорией, но вовсе не потому, что Рюрик был крещен, что представлялось очень и очень маловероятным.
Бегавшие вокруг паломниц официантки со столиками на колесах экскурсоводу не мешали, лекция продолжалась. На лице Десницкого не дрогнул ни один мускул, даже когда рассказ дошел до посещения этих мест Иисусом Христом, а вот Шуйга не выдержал, услышав, что тому есть достоверные подтверждения: археологические находки.
– Не там они искали святой Грааль, не там… – заржал он, прикрывая рот рукой. Звук вышел громкий и не вполне приличный, на него повернули головы все паломницы и четверо колоритных казаков, видимо сопровождавших жен к святым местам.
– Это не смешно, – сказал Десницкий, сидевший к казакам спиной.
Шуйга прокашлялся и стер улыбку с лица.
– Да, конечно, нисколько не смешно. Не знаю, как во времена Христа, но в четвертом веке тут вроде бы уже имело место земледелие.
Словно по заказу Десницкого, экскурсовод перешла на путешествие Андрея Первозванного, расцвечивая рассказ потрясающими подробностями. Если верить ее словам, русские (!) начали тайно исповедовать христианство за девятьсот лет до появления на свет князя Владимира, за что их жестоко преследовали язычники. Торжествующая серость слушала рассказ, хлебая борщ и звеня ложками, – без критического переосмысления. Казаки посматривали на Шуйгу, и он дал себе слово больше не смеяться.
– «Проходя же близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев: Симона, называемого Петром, и Андрея, брата его, закидывающих сети в море, ибо они были рыболовы, и говорит им: идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков», – вещала экскурсовод как по писаному. – Вот потому Андрея и прозвали Первозванным.
Она продолжала гладко говорить, Шуйга не прислушивался, а лицо Десницкого вдруг сделалось каменным и бледно-зеленым. Он перестал жевать и медленно опустил ложку в тарелку с борщом.
– Ты чего? – признаться, Шуйга снова почувствовал себя параноиком, когда в голову ему пришла мысль о яде в борще.
– Ловцами человеков… – медленно и тихо произнес Десницкий. – Ты слышал? Вместо рыбы ловить людей…
– А, это вроде как ловить души и скармливать богу-чудовищу? Интересная идея. Оч-чень богохульно. Это ты здорово придумал, это в самом деле может поколебать веру.
– Не я. Андрея Первозванного назвал тот архиерей. Ты понял? Он предложил мальчику стать таким же, как апостолы, – ловцом человеков. Мальчик это понял, он, в отличие от нас, учил Закон Божий.
Нет, Десницкий определенно параноик. Или… Или настолько боится чувствовать себя негодяем, что готов выдумывать причудливые конспирологические версии, лишь бы не смотреть правде в глаза?
– Ну да, конечно. Ловцом человеков. А я-то думал! – Шуйга сделал вид, что вздохнул с облегчением.
– Слушай, неужели тебе нисколько не страшно? – Десницкий поднял тяжелый взгляд.
– Мне совершенно все равно, во что на самом деле верят попы из высших эшелонов власти. Верят они в бога, служат они черту, ловят они души или не ловят – мне без разницы. Это дело их личного цинизма, а их цинизмом удивить меня нельзя.
– А если они не верят, а знают, что тогда?
Шуйга забыл о данном себе слове не смеяться, к тому же он собирался не смеяться над экскурсоводом, а не над Десницким. И какие глупости она в это время изрекала, он не прислушивался. И напрасно: в это время излагалась какая-то трагичная история жития какой-то святой, таскавшей камни в переднике и в этом видевшей свое служение Богу. Похоже, припасть именно к ее мощам паломницы и направлялись.
Когда один из казаков поднялся с места, поздно было притворяться серьезным. Да и выглядел он не так чтобы впечатляюще – щуплый был, как цыпленок табака. Но глаза горели, да. Праведным огнем. Вот если бы поднялись все четверо, Шуйга, может, и презрел бы гордыню.
Свои претензии подходивший полицай изложил еще по дороге – в них нашлось не много цензурных слов, а общий смысл сводился к тому, что слушать надо молча. И не ржать – это кощунство. Впрочем, прими Шуйга униженно-виноватый вид, казака бы это не остановило, он ведь приключений искал в скучном паломничестве, а не извинений от негодяя с синим паспортом. Просчитался Шуйга только в одном: он ждал удара кулаком и гадал, как цыпленку табака придется извернуться, чтобы врезать сидевшему за столом у стенки. Казак же небрежно ударил сложенной пополам нагайкой, и вышло у него это ловко и неожиданно. И на удивление больно, потому что нагайка попала по носу и задела угол глаза.
Второго удара не случилось – Десницкий ухватил цыпленка табака за правое запястье и одним движением уложил спиной на стол. С грохотом. С опрокинутыми стаканами, пролитым компотом и разлетевшимися по полу вилками. Нагайка осталась на столе, а через секунду Десницкий отправил добровольного стража порядка к его товарищам – пинком под зад. И хотя Шуйга плохо видел одним глазом, но почему-то догадался, что с тремя вскочившими с мест казаками Десницкий разберется так же быстро. И не потому, что он эдакий Илья Муромец, а потому, что на лице у него и теперь не дрогнул ни один мускул, даже дыхание не участилось – с такой холодной, спокойной ненавистью в глазах люди обычно побеждают.
Казаки тоже это поняли, потому что схватились не за нагайки, а за мобильники.
– Массаракш… – Шуйга сплюнул кровь, попавшую в глотку из носа. – Ты чё сделал-то, дон Румата? Пожрали, называется… Валим отсюда, и побыстрей.
Потом он жалел, что не прихватил котлету по-киевски с нетронутой еще тарелки…
Надежда на то, что казаки не записали номер «козлика», была эфемерной – много ли «козликов» едет этой дорогой в этот день и этот час?
Конечно, Десницкого стоило посчитать неправым. Но говорить ему об этом почему-то не хотелось. И вспоминать перепуганные морды казаков было приятно.
Шуйга ограничился одной сердитой фразой, когда «козлик» вырвался с заправки на шоссе:
– Я не девушка, чтобы меня защищали от подонков.
– Извини, – угрюмо ответил виноватый-превиноватый Десницкий.
– Я, может, сам ему врезать собирался, – проворчал Шуйга, вытирая нос, – за оскорбленье действием.
Но Десницкий снова не понял шутки.
– Я же сказал: извини.
Шуйга сплюнул в окошко. Смотреть на дорогу одним глазом было непривычно и неудобно. Ну не понимает человек шуток, что с него взять?
– Славка, да это же я виноват, я! Я же нарывался! А ты прав, как всегда, сволочь… Только что теперь делать, я не знаю. Если этот цыпленок табака заявит…
– А может не заявить?
– От него зависит. Я бы не заявлял – постеснялся. Но он и без заявы своим может дать наводку, и неизвестно, что хуже. В участке бьют культурно, следов не оставляют, а эти и насмерть могут запинать, и покалечить. – Шуйга хохотнул, чтобы Десницкий понял, где смеяться.
– Это статья? Если заявит?
– Тебе ж сказали: был бы человек, а статья найдется. Это принцип. Подумай сам: если каждый захочет пнуть гордого казака под зад, что от его зада останется? И кто ему после этого подставит другую щеку?
– Давай свернем, – Десницкий пожал плечами.
– В смысле?
– С шоссе свернем. Поспим часок.
Спать после произошедшего пока не хотелось. Но… подбитый глаз совсем заплыл, и кровь из носа никак не останавливалась. И ведь ударил-то цыпленок табака вполсилы, которой и без того не много было, и нагайку пополам сложил – считай, в четверть силы. Шуйгу передернуло, когда он представил себе полновесный удар нагайкой по лицу.
Он выбрал не проселок даже – почти что просеку и, покувыркавшись в грязи на колдобинах, нашел укромное местечко, где с дороги «козлик» был не виден.
Десницкий продолжал глядеть виновато и давал какие-то дурацкие советы запрокинуть голову и приложить к глазу холод. Кинулся убирать рюкзаки и раскладывать сиденья, чтобы Шуйга мог немного поспать лежа, – провозился минут двадцать, если не больше.
Снова пошел дождь, зашуршал монотонно по железной крыше, и печка шумела ему в унисон… Десницкий тоже улегся, накрывшись спальником.
– Ты уверен, что проспать нужно только один часок? – спросил Шуйга, широко зевая.
– Да нет, спи, сколько тебе надо… – серьезно ответил Десницкий.
