Текст книги "Путь ко спасению (СИ)"
Автор книги: Ольга Денисова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Ольга Денисова
Путь ко спасению
Я боюсь, что сыт по горло древнерусской тоской.
Б. Г.
– Массаракш!
На мокрой дороге старенький «козлик» развернуло градусов на семьдесят, руль больно ударил в ребра, а пристегнутого придурка Десницкого тряхнуло так, что он не сказал ни слова об этом торможении – а ведь наверняка хотел. Нет, «хотел» – это неправильное слово. Считал своим долгом.
Шуйга осторожно вдохнул и разжал стиснувшие руль пальцы. Дворники ходили туда-сюда, открывая взгляду не дорогу теперь, а вырубленную полосу вдоль леса – и ряд тощих высоченных сосен, почему-то напоминавших сказку о Шурале.
– Массаракш… – повторил Шуйга и глянул на Десницкого – не хочет ли тот вылезти под проливной дождь? Ну да, конечно, ни один мускул не дрогнул, только Десницкий был зеленовато-белым – от страха, наверное. И смотрел не вперед, а в сторону Шуйги – как из-за дождевых струй к «козлику» приближается привидение в черном балахоне, которое с полминуты назад бросилось под колеса.
Впрочем, стоило отдать Десницкому должное – не отрывая взгляд от мутного окошка, тот словно машинально отстегнул ремень и потянулся к дверной ручке. Но, видно, забыл, что дверь заблокирована, – дернул ее раза два, однако так и не понял, почему она не открылась.
– Ладно уж, сиди, – с усмешкой бросил Шуйга и распахнул свою дверь навстречу привидению.
Дождь был ледяным, а сумерки серыми. И не успел Шуйга пройти два шага, как привидение – ростом ему почти по пояс – обхватило его обеими руками и, пропищав неразборчивое «Помогите», горячо и сопливо разревелось, ткнувшись носом ему в живот.
– Етишкина жисть… – проворчал Шуйга, выдергивая руку из цепкого захвата.
Десницкий уже обходил «козлик» сзади…
Привидение звали Павликом, а черный балахон на нем был монастырской одеждой, название которой Шуйга не знал.
– А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой! – Десницкий с улыбкой потрепал пацаненка по мокрым рыжим волосам, стриженным под горшок. Чувства юмора у Десницкого быть не могло, без сомнений, и слова эти прозвучали по-отечески тепло и ласково.
– Ты как тут оказался, гаденыш? – спросил Шуйга вполне беззлобно. – Ты под колеса кидаться другой машины не нашел?
– Я нет… я не под колеса… – эта мысль так удивила и возмутила пацана, что он забыл плакать.
– Ты заблудился? – Десницкий присел на корточки, чтобы смотреть на попёнка снизу вверх.
Тот помотал головой, и глаза его снова наполнились крупными чистыми слезами – чище и крупней дождевых капель.
– Неужели погулять вышел? – сверху вниз спросил Шуйга.
– Я убежал, – ответил гаденыш и разревелся снова.
Десницкий вздохнул и поднял глаза на Шуйгу.
– А чё ты на меня смотришь? Чего смотришь? Я вот так и знал, вот как только его на дороге увидел – я сразу понял, что так просто это не кончится!.. Массаракш!
– Ты из приюта или из семинарии? – голос Десницкого остался по-отечески ласковым.
– Из приюта… – всхлипнул попёнок.
– Сиротка, значит… – покачал головой Шуйга.
– Понимаешь, брат Павел, мы не можем тебе помочь. Мы должны отвезти тебя в участок, так положено, понимаешь? И здесь тебя оставить мы не можем – ты же не хочешь простудиться и умереть, правда?
И, конечно, Десницкий был тысячу раз прав. Он всегда бывал прав, вот умел он быть правым! «Брат Павел» заплакал беззвучно и чертовски безнадежно. Чтобы крупные чистые слезы не свернули Десницкого с истинного пути, Шуйга на всякий случай заметил:
– Сдается мне, его фамилия Морозов…
Попёнок энергично замотал головой, будто понял намек.
– Я Белкин, – сказал он с необычайной убежденностью и на всякий случай даже повторил: – Белкин.
– Все равно – уж больно имя говорящее.
– В любом случае его надо переодеть. А еще лучше – растереть как следует, – снова вздохнул Десницкий, поднимаясь.
– Ага-ага, – подхватил Шуйга. – И как только он окажется без трусов, из кустов вывалится толпа журналюг с фотоаппаратами. Но я-то буду за рулем…
Десницкий огляделся.
– Здесь нет кустов.
– Его зови дядя Тор, а меня – дядя Локи, – сказал Шуйга, трогаясь с места. В зеркале заднего вида отразилось напряженное от непонимания лицо брата Павла.
– Он пошутил, – вздохнул севший назад Десницкий. – Меня зовут дядя Слава, а его – дядя Олег.
Понимания на лице попёнка не прибавилось, но теперь он смотрел не в зеркало, а на «дядю Тора».
– Видал? – Шуйга не стал оглядываться, чтобы взглянуть на замешательство Десницкого. – Ему что Тор и Локи, что Славик и Олег.
– Ты никогда не слышал таких имен? – серьезно спросил дядя Тор.
Пацан помотал головой.
– А… песнь о вещем Олеге? Тоже не слышал?
– Какие вещие Олеги? – злорадно рассмеялся Шуйга. – Пушкин – это… нет, вроде пока не запрещено. О, вспомнил: не благословляется.
– Серьезно? – удивился Десницкий.
– А что ты хотел? Он же памятник себе воздвиг с главою непокорной выше Александровской колонны. Впрочем, я могу ошибаться. Может, разрешается с благословения, крепким в вере. Эй, эй, дядя Тор!
Шуйга заметил мелькнувшую в зеркале красную футболку – Десницкий развязал свой рюкзак и теперь выуживал оттуда смену белья.
– Чего? – он разогнулся.
– Пацан насквозь провалится. У меня шмотки возьми, я помельче.
Предложение раздеться насторожило попёнка, и Шуйга нарочно пригнулся, чтобы посмотреть в зеркало на обескураженного Десницкого.
– Не бойся, брат Павел, – усмехнулся Шуйга. – Дядя Тор тебя не обидит. Он детей не обижает, у него дочка маленькая.
Сначала он хотел сказать, что Десницкий любит детей, но почему-то поостерегся двусмысленности этого утверждения.
Гаденыш все равно раздевался медленно, еле-еле ковырял каждую пуговицу на своем подряснике (или как его там), а пуговиц было множество. И смотрел на дядю Тора исподлобья, втягивая голову в плечи. Десницкий терпеливо ждал, теребя в руках футболку и свитер Шуйги.
Шуйга ошибся: вовсе не противоестественной связи опасался пацан (хотя чем черт не шутит), а то ли стеснялся следов крепкой порки, то ли ждал новых побоев. На лице Десницкого снова не дрогнул ни один мускул, он даже желваков по скулам не прокатил, когда услышал ответ на вопрос, что это такое. Но Шуйга почему-то догадывался, каким дерьмом чувствует себя дядя Тор, собираясь без боя отдать сиротку в лапы его воспитателей – в том, что полиция вернет попёнка в приют, никто не сомневался.
Трасса шла в обход населенных пунктов, и Шуйга не торопился сворачивать по указателям на сомнительные проселки – можно добраться до городка покрупней и там пойти в участок. А заодно и переночевать.
Десницкий на заднем сиденье с материнской терпеливостью расспрашивал попёнка о его житье-бытье. Ничего особенного – примерно так Шуйга и представлял себе жизнь сиротки в приюте при монастыре: огород, четыре геббельсовских школьных предмета, службы, ночные бдения, посты и… если бы попёнок не был мальчиком, у него бы совсем не было игрушек. Бедняга не знал не только вещего Олега, он не слышал даже о Бабе-яге. Шуйгу так и подмывало вставить какой-нибудь едкий комментарий, вроде «Если бога нет, то кто воду в аквариуме меняет?», но… он помнил о говорящем имени гаденыша и не ждал от него ничего хорошего. Инструкции, полученные перед выездом, запрещали шутить вообще, а алгоритм поведения строился на утверждении «Реальный мир оскорбляет чувства верующих». Наверное, поэтому правильный до тошноты Десницкий только слушал и кивал – и мускулы на его лице опять-таки оставались неподвижными, будто он только и делал, что выслушивал истории о развеселой монастырской жизни.
Шуйга уже не сомневался, что причина побега из приюта стара как мир: то ли побоялся быть наказанным (а судя по рассказу, этот герой мало походил на Остапа Бульбу, скорей на его младшего брата), то ли хотел найти несуществующего отца, ну… или что-нибудь такое, только не поиск приключений на свою и без того многострадальную задницу.
Как же Шуйга ошибся!
– Мне видение было… – то ли вдохнул, то ли всхлипнул брат Павел. – Мама пришла во сне и велела бежать из монастыря.
– И ты поэтому убежал?! – не удержался Шуйга.
– Не. Я отцу Алексию все рассказал. Все-все видение, честно. Сначала красиво было, а потом страшно. Мама на руки меня взяла, как будто я маленький еще, и мы полетели над землей, все выше и выше. Небо сначала голубое было, а потом стало все черное, как ночью. Со звездами. И на небе были сразу и луна, и солнце. Мы к солнцу и летели. А оно… не как обычно, а… круглое такое, как мяч, без лучей совсем. А вместо лучей – как пламя. Языки то поднимаются, то опускаются.
– Эти языки называются протуберанцы, – вставил Десницкий – видимо, машинально. Ведь если подумать, то и понятием протуберанца оскорбить верующего ничего не стоит… Одно дело, когда видение опровергает существование небесной тверди, и совсем другое – научное знание.
– Ну да… – попёнок не рискнул повторить незнакомое слово. – И вот мы все ближе к нему, и мне горячо стало. И мама мне говорит: смотри. И я вижу людей, ну, не совсем людей – я думаю, это были души. Их много, они летят рядом с нами, только быстрей. И они счастливые все, улыбаются так… Сначала. А потом… раскрывается страшная пасть, как у кита, они ее видят и пугаются очень. Кричат очень. Руками и ногами так смешно машут, вот так, – брат Павел попытался что-то изобразить руками и ногами, но Шуйга в зеркальце ничего не разглядел. – Только все это зря, потому что как пасть раскрывается, они еще быстрей летят. Прямо в эту пасть. Прямо-прямо… Она закрывается потом и жует. И хохочет потом еще. А я маму спрашиваю: это ад? А она смотрит на меня так долго, а потом говорит: это рай.
Потрясенный собственным рассказом, брат Павел замолчал.
– Тебя за это наказали? – спросил Десницкий, выдержав тактичную паузу.
– Не, это за то, что я сигареты украл, – безо всякого раскаянья ответил пацан.
Шуйга расхохотался – так Десницкому и надо: хотя тот и не поморщился, в глазах его было не разочарование даже, а что-то вроде легкого ступора.
– Ты не злодей, но ты и не жертва, – сквозь смех пробормотал Шуйга. Хотелось спросить, откуда в монастыре сигареты…
– И что было дальше? Почему ты решил бежать? – продолжил расспросы Десницкий, не изменяя теплым отеческим интонациям.
– Отец Алексий сначала сказал, что это мне приснилась полная чушь, и хотел наложить на меня епитимью. А у нас в это время проездом был один очень важный архиерей, владыко Иаков, из Петербурга вроде бы как… Ну, говорили, что из Петербурга. Он меня долго спрашивал про это видение, а потом звонил по мобильному телефону. Там ему что-то сказали, и он опять начал спрашивать. Много чего разного, не про видение уже. Про Андрея Первозванного спрашивал, знаю ли я, кто он такой и почему его зовут Первозванным. И еще спросил, не хочу ли я стать таким же, как апостолы. Я спросил: это батюшкой? А он засмеялся и сказал: бери выше. Он сказал: «Ты такой же, как мы». Он хотел меня с собой взять, а я… убежал.
Последние слова пацан буквально прошептал, и стало очевидно, что он о чем-то умолчал – с тяжелым вздохом.
– А ты что ж, батюшкой быть не хочешь? – поинтересовался Шуйга.
– Глупых вопросов не задавай, – проворчал Десницкий.
– Что ж глупого-то? По-моему, стандартное начало карьеры. Так ты убежал, потому что мама так велела?
– Этот архиерей не опроверг его видения.
Шуйге захотелось сказать, что бога нет. Десницкому напомнить, если тот забыл. И это утверждение – самая надежная психотерапия, излечивающая от религиозных страхов. Впрочем, вряд ли страхи мальчишки имели отношение к религии.
– Ага, когнитивный диссонанс, – кивнул Шуйга. – Тебе не кажется, что это слишком сложный мотив для ребенка?
– Когнитивный диссонанс существует объективно, независимо от знания субъекта о его природе. Ребенку просто страшно, он не понимает причин этого страха.
Только такой наивный дуралей, как Десницкий, мог поверить в когнитивный диссонанс как в причину побега. Ну и хорошо. Пусть лучше так.
– Дядя Тор… – Шуйга кашлянул. – Я очень надеюсь, что это не повод нарушать закон. Это их внутреннее церковное дело, они разберутся без нас. И, кстати, психотерапия – богопротивная вещь, так что не вздумай где-нибудь что-нибудь ляпнуть о когнитивном диссонансе. Дави на побои – тут еще можно чего-то добиться. Вроде у них тоже сиротку обидеть западло. Хотя… для смирения там…
Он чувствовал себя негодяем и завидовал наивному Десницкому с его чистой совестью и непреходящей правотой.
Впереди на небе забрезжило зарево – приближался солидный населенный пункт с уличным освещением. Десницкий зарева не заметил и продолжал расспросы – его заинтересовало описание выхода в космос. Интернет в монастыре, может, и был, но не про приютских детишек, журналов и книг с подобными фотографиями там наверняка не держали, в приют брат Павел попал, как выяснилось, в возрасте трех лет – откуда бы ему знать, как выглядит солнце из космоса? В коллективное бессознательное Шуйга верил не более, чем в бога, хотя…
Пацан помялся немного, а потом тихо, почти шепотом, задал вопрос, который привел бы в ступор любого:
– Скажи, а ты… случайно не мой папа?
На лице Десницкого не дрогнул ни один мускул, он ответил спокойно, с отеческой теплотой и материнским терпением:
– Нет, брат Павел. Прости.
И перешел к расспросам о петербургском архиерее отце Иакове, когда фары высветили на обочине не жалкий указатель, а добротный монумент, обозначивший въезд в город. Шуйга сбросил скорость, заодно посматривая по сторонам в поисках прохожих, – надо было немедленно найти ближайший участок, пока их никто не остановил для проверки документов. Видимо, семь часов пополудни здесь считалось глубокой полночью, потому что улицы были пусты.
Навстречу, печатая шаг, протопал строй местных хоругвеносцев – без хоругвей, правда, но в форме, неуловимо напоминавшей эсесовскую. Не сбросишь скорость – скажут, что не проявил должного уважения, сбросишь – спросят, куда крадешься. Не просигналишь – решат, что не захотел поприветствовать, просигналишь – обвинят в нарушении спокойствия. Скучно быть победителями, бороться не с кем – приходится искать.
– Ночной дозор, – с уважением заметил Шуйга, но остановиться не решился.
На лице Десницкого при виде хоругвеносцев в который раз не дрогнул ни один мускул.
Про участок и гостиницу спросили на заправке и долго крутили по широким улицам с деревянными домами. Гаденыш плакал тихо и трогательно, даже Шуйга едва его не пожалел, что уж говорить о когнитивном диссонансе Десницкого.
– Я где-то читал, что психика у детей гибкая, вопреки расхожему мнению, – остановившись напротив участка, заметил Шуйга – только чтобы поддержать морально дядю Тора.
– Дело не в психике, – холодно ответил тот.
– Мы не можем помочь всем, прими это как данность.
– Это не значит, что не нужно помогать никому. – Десницкий умел быть правым, и эта его правота противоречила самой себе. – Документы не забудь. Пошли, брат Павел. И не реви, мужчины не плачут.
Шуйга обиженно подумал, что не собирается забывать документы, – файлик с «подорожными» давно лежал на сиденье.
На бетонном крыльце гаденыш повернулся к Десницкому и обхватил его за пояс, прижавшись лицом к животу:
– Не отдавай меня, ну пожалуйста, не отдавай! Возьми меня с собой!
Десницкий снова присел на корточки, потрепал попёнка по рыжим волосам и твердо сказал:
– Я не могу. Мне нельзя забирать детей из приюта. Прости.
В участке на одного полицейского в форме приходилось по пять хоругвеносцев и примерно по три казака.
– Что они здесь делают? – тихо спросил Десницкий. Не удивленно, нет – в самом деле хотел узнать.
– Тусят, – пожал плечами Шуйга и добавил, оглядываясь: – Я хотел сказать: несут дозор. «У меня в душе Жар-птица и тоска по государю»…
Видимо, в их лицах было что-то такое, чужеродное здесь, потому что документы потребовали сразу же, на входе, из будки дежурного. Шуйга сунул в окошко синие паспорта и долго пропихивал туда файлик с «подорожными». Господин полицейский предпенсионного возраста внимательно просмотрел разрешение на выезд, а потом спросил:
– Откуда следуете?
Нет, все же чистую правду говорят о том, почему они всегда ходят парами: один умеет читать, а другой – писать. Этот, видимо, умел писать, потому что раскрыл журнал и правильно взял ручку.
– Резервация ЗАТО «Наукоград-23», – честно ответил Шуйга.
– Куда? – не поднимая головы бросил господин полицейский следующий вопрос.
– Резервация УНК «Ораниенбаум-70».
Услышав же фамилию «Десницкий», он все-таки поднял глаза и спросил:
– Еврей, что ли?
Сидевшие неподалеку дозорные смолкли и повернули головы на «ресепшен».
Менее всего Десницкий походил на еврея, гораздо больше напоминал Илью Муромца.
– Десницкий – это старинная семинарская фамилия, – пояснил Шуйга, стараясь, чтобы сироп в его голосе не приняли за вызов.
– А зачем тогда паспорт синий?
– Так… это… вероисповедание… – замялся Шуйга.
– Атеизм придумали евреи, чтобы в паспорте не писать «иудей», – твердо сказал господин полицейский – как припечатал. – Цель выезда из резервации?
Шуйга побаивался отвечать на этот вопрос: скажи иначе, чем указано в «подорожных», – обвинят в обмане; скажи, как записано, – будет выглядеть оскорблением. И не религиозных чувств вовсе, а гордости за умение писать.
– Проведение наземных испытаний многоканального сканирующего устройства среднего разрешения с конической разверткой, – кротко выговорил Шуйга, не уточняя прочих характеристик прибора, которые требовалось указывать в «подорожных».
Он ошибся: господин полицейский дежурный вовсе не оскорбился – удивленно приоткрыл рот и переспросил:
– А это чё такое?
– Это для спутников, погоду определять, – мягко пояснил Десницкий. Пожалуй, Шуйга бы не сумел сказать так коротко, емко и понятно. И без высокомерия…
Дежурный с восторженной улыбкой покачал головой, и с его лица исчезло презрение к обладателям синих паспортов – наверное, в детстве он хотел быть космонавтом.
Побои, нанесенные воспитаннику приюта, не взволновали представителя детской комнаты – госпожу полицейскую. Или госпожу полицейского? Как ни поверни, выходило очень и очень двусмысленно, а потому Шуйга избегал обращений. Госпожа была мордастой бабой и походила на Илью Муромца даже больше, чем Десницкий. Вместе с портретом регента над ее столом висел лик Христа, а многочисленные полки с документами были заставлены многочисленными же иконами. Шуйгу так и подмывало спросить: «Наверное, опасная у вас работа?»
Гораздо больше госпожа интересовалась, зачем ребенка раздевали, а по предъявлении насквозь мокрого подрясника только сложила губки бантиком, но нисколько объяснением не удовлетворилась.
Ни один мускул не дрогнул на лице Десницкого, когда она настойчиво спрашивала брата Павла, за какие места его трогали эти мужчины. И вместо экспертизы побоев назначила другую экспертизу, тоже врачебную… И в монастырь позвонила тут же, сообщила сладким воркующим голоском, что потерянный Павлик Белкин нашелся.
Шуйга надеялся, что Десницкий скажет что-нибудь хотя бы в «козлике», когда вокруг не будет представителей власти. Сам он, едва захлопнув дверь, прорычал, скрежеща зубами:
– Тридцать три раза массаракш! – и добавил с десяток слов, которые не осмелился бы сказать при ребенке. А еще шарахнул ребрами ладоней по рулю.
Десницкий сел вперед и ловко прикрыл за собой дверцу – с легким хлопком, а не с оглушительным грохотом.
– Тебе вот нисколечко не противно, – съязвил Шуйга.
Десницкий пожал плечами:
– Мне показалось, она спрашивала искренне, переживала за мальчика. Мы же для нее монстры…
– Ага, а травмировать детскую психику этими вопросами она не боялась?
– Не знаю. Наверное, она по-другому не умеет.
На ресепшене в гостинице тоже дежурили парни в эсесовской форме. Складывалось впечатление, что все мужское население этого городишка или хоругвеносцы, или казаки, или менты.
Девушка с ресепшена приняла синие паспорта с неподдельным отвращением, будто в ее дрожащие ручки пихали бородавчатую жабу. С таким же отвращением она посмотрела на Шуйгу, а на Десницкого – с истинно христианской жалостью. Бровки домиком говорили лучше всяких слов: ничего, вы еще придете к Христу, несчастные заблудшие овцы, и тогда я возрадуюсь за вас и вместе с вами…
Свободных номеров хватало, но самые дешевые почему-то были заняты. Пришлось брать дороже, чем рассчитывали. Надо отдать девушке должное: она вскоре свыклась с мыслью о синих паспортах, мило улыбалась, даже посмеялась над какой-то шуткой Шуйги и поселила их в самый удобный, по ее мнению, номер.
В дешевую столовую они, как выяснилось, опоздали, предстояло ужинать в гостиничном кафе. Зато помылись в душе с почти горячей водой, прежде чем идти есть. Вещей, отданных сиротке, никто Шуйге не вернул, но запасливый чистюля Десницкий поделился с ним футболкой и трусами, а за это устроил в туалете долгие постирушки.
В кафе пили водку хоругвеносцы. И на этот раз Шуйга не удержался, спросил у девушки за стойкой, отчего их тут так много. Она не видела синих паспортов, а потому была приветлива и строила Десницкому глазки.
– Так в воскресенье же день города! – радостно пояснила она. – Ребята со всего района приехали помогать нашим смотреть за порядком.
«Ребята», угрюмые и бородатые, как на подбор были старше Шуйги лет на десять-пятнадцать.
Десницкий тем временем читал меню и (надо же!) хмурил брови. Шуйга решил, что это из-за цен, и опасался, что ничего кроме жалкой куриной котлеты с макаронами ему не светит, – деньги были у Десницкого. Но тот посмотрел на девушку за стойкой и спросил:
– Скажите, а мясного ничего нет?
Прокололся… Надо же, такой умный, такой проинструктированный – и так дешево прокололся! Шуйга от души врезал ему локтем в бок и невозмутимо напомнил:
– Ты чё, сегодня же пятница…
Нет, он и сам не подумал об этом сразу, и судорожно вспоминал теперь, не идет ли нынче какой-нибудь пост, и чуть не плакал, расставаясь с мечтой о куриной котлете, которую не хотел еще секунду назад… Но прокололся-то Десницкий.
– Разве? – фальшиво подхватил тот игру.
Девушка поверила. Или просто не поняла. Во всяком случае, продолжала весело щебетать:
– Оставайтесь до воскресенья, у нас интересно будет. И парад, и концерт, и ярмарка, и салют вечером. На ярмарке наше кафе в конкурсе на лучший пирог участвует, мы в этом году обязательно первое место займем, вот увидите! А пироги там можно бесплатно пробовать…
Жареная картошечка с грибочками оказалась хоть и дорогущей, но вполне сытной, однако на Десницкого больно было смотреть.
– Ну хочешь, в номере банку тушенки откроем? – спросил Шуйга – исключительно из жалости, а вовсе не от радости, что и у дяди Тора нашлось слабое место.
Но Десницкий медленно покачал головой.
Шуйга блаженно потянулся на хрустящем от крахмала белье. Не клоповник, как он ожидал. Право, не всем же годится вшивая схима, и большинству православных лучше знать о православии как можно меньше, а то ведь и описание подвигов святых они сочтут оскорблением своих религиозных чувств.
– Знаешь, я все время думаю об этом видении, – Десницкий опустил книжку на живот и посмотрел на Шуйгу.
– Да ну? О видении?
– Ну да. А что?
Кровати изначально были сдвинуты, будто кроме супругов никто в двухместном номере ночевать не мог, однако Шуйга настоял на том, чтобы раздвинуть их по углам, а между ними поставить тумбочки. Десницкий не возразил, но посмотрел с удивлением: на одну ночь?
– Ты в самом деле не его папа? – хохотнул Шуйга.
– Я видел сирот, они спрашивают об этом всех взрослых мужчин. А если не спрашивают, то все равно на что-то такое надеются, – Десницкому было тяжело об этом говорить, хотя он ничем этого не выдал. Лишь голос его стал чужим, ненастоящим. – Я о его видении…
– Тебя так смутило описание солнца из космоса? – Шуйга рассчитывал, что Десницкий, как всегда, прикола не оценит. Нет, не оценил. Снова ощутить себя негодяем, не защитившим ребенка от старого извращенца, было неприятно.
– Да нет. Понятно, что он где-то это видел раньше, просто не помнит. При чем тут Андрей Первозванный? Вот что меня смутило. Ты не знаешь?
– Я знаю, что его распяли на Андреевском кресте, – пожал плечами Шуйга. Незачем, незачем говорить Десницкому, какой он наивный дуралей. Со своими видениями и апостолами.
– Это и я знаю… Надо было перед выездом почитать это чертово Евангелие… Но, согласись, странно выглядит предложение стать таким же, как Андрей Первозванный, и перебраться в Петербург из этой дыры, только потому, что тебе приснился сон про страшную пасть, пожирающую души. Изрядно богохульный сон… И кошмарный – ведь жуть берет…
– Тебя? Берет жуть? – Шуйга приподнялся на локте.
– Не меня. А ребенка, воспитанного на вере в бога. Ну это как если бы Дед Мороз воровал и ел детей. Когнитивный диссонанс.
– Бога нет, – выдвинул Шуйга свой самый сильный аргумент.
– При чем тут бог? Помнишь: и если в нашем доме вдруг завоняло серой, мы обязаны предположить, что где-то рядом объявился черт с рогами, и принять соответствующие меры вплоть до организации производства святой воды в промышленных масштабах…
Он мастерски цитировал прозу, этого у него было не отнять. Шуйга раза три сверял его слова с первоисточниками и грубых ошибок не обнаружил. Сам он помнил только «массаракш» и цитаты из фильмов, чем очень гордился.
– Это уже не наш дом, – со злостью ответил Шуйга.
– А чей? Хоругвеносцев, что ли? – показалось, или в эти слова Десницкий вложил что-то вроде горечи?
– Дайте мне перекреститься, а не то в лицо ударю, – хмыкнул Шуйга, чтобы немного смягчить пафос своего предыдущего замечания.
– Дело ведь не в видении, а в этом архиерее. – Дядя Тор пропустил мимо ушей его меткую цитату. – А если кто-нибудь в этот сон поверит?
Может, Десницкий прав? И Шуйга напрасно считает себя негодяем? Может, все дело в этом дурацком видении? Мысль была приятна и удобна. Избавляла от угрызений совести. И от воспоминаний о беззвучных детских слезах на пороге участка…
Десницкий же продолжал развивать свою идею:
– Послушай: доказать существование бога нельзя, но нельзя и опровергнуть. А потому можно гипотетически предполагать его существование.
– Сбрендил? – искренне спросил Шуйга.
– Только логика этой гипотезы подразумевает вовсе не доброго и всемогущего боженьку, создавшего Вселенную, а… вот что-то такое… Вроде пасти.
– Которое питается гипотетически существующими душами, гипотетически покидающими тело после смерти?
– Гипотезы существования души есть в современной науке. И давно. Но… в самом деле, ничто ведь не противоречит гипотезе существования такого вот бога… Знаешь, я был убежден, что церковная верхушка – они неверующие.
– Это будет очень трудно доказать в суде, – фыркнул Шуйга.
– Это вообще невозможно доказать. Однако… это несовместимо: верить – и творить все это. Но если у них не вера, а знание? Что тогда?
– Ты ваще обалдел, конспиролог? Тайное знание от египетских фараонов, что ли? Каббала?
– Не от египетских фараонов…
Шуйга расхохотался.
– А от кого? От Странников?
Десницкий не обиделся, а имел полное право. Нет, у него не было чувства юмора, он принялся объяснять:
– Странники – такая же сказка, как бог, только изначально заявленная как сказка, а не как реальность. Однако назови и то, и другое гипотезой, и это будет вполне научный подход.
– И что? Ты намерен бороться со злым богом и победить? – Шуйга зевнул. Ему почему-то хотелось вывести Десницкого из себя. Ну, чтобы он хотя бы обиженно повернулся носом к стенке.
– Нет, – как ни в чем не бывало ответил Десницкий. – Но… Понимаешь, это сомнение, которое может убить веру. Скажи какой-нибудь мамочке, что ее ребенка посвящают не доброму боженьке, а кровожадному людоеду…
– И она обвинит тебя в оскорблении ее религиозных чувств, – хмыкнул Шуйга.
– Конечно. Но она это запомнит. Она… испугается. Понимаешь, наш спор с ними бесплоден, мы ведем дискуссии на разной логике, на… разной территории. На разных языках, если хочешь. А этот язык и эту логику они понимают. Бог есть или бога нет – это коса на камень. А если бог есть, но он вовсе не любовь, а чудовище?
– Ты хочешь вызвать когнитивный диссонанс у миллионов?
– Я хочу… чтобы люди стали сильней. Взрослей.
– А, то есть найти таблетку от православия головного мозга? Не всем же быть такими, как ты: сильными и всегда правыми.
Десницкий так и не отвернулся носом к стене, Шуйга заснул раньше. Помнил только смутно, как дядя Тор встал и погасил бра у него в изголовье.
И, конечно, ничего удивительного не было в том, что среди ночи к ним в номер высадили дверь… В самом деле, «ребята» приехали со всего района, выпили вечером водочки – надо же им как-то себя реализовать. А тут два отъявленных врага их веры засветили синие паспорта на ресепшене. Понятно, что если не евреи, то точно извращенцы, воры или убийцы, а то и похуже – космополиты и шпионы ЦРУ.
Все желающие полюбоваться на семейные трусы Десницкого в номер не поместились – толпились в коридоре, приподнимаясь на цыпочки, чтобы их разглядеть. Шуйга же предпочел из-под одеяла не вылезать – морщился от вспыхнувшего света и делал наивное (и невинное) лицо.
В иерархии и знаках различия хоругвеносцев он не разбирался, но старшего же видно сразу: тот прошелся по номеру, где негде было развернуться, и уставился на Шуйгу сверху вниз (видимо, потому, что на вскочившего на ноги Десницкого смотреть пришлось бы снизу вверх).
– Нам тут поступил сигнал… – старший дозорный кашлянул и разочарованно оглядел раздвинутые кровати, – об уголовно наказуемом деянии… В своей резервации хоть с козлами (тут он произнес простое русское слово, обозначающее то ли половой акт, то ли трудную работу), а у нас такое запрещено.
«Козла» они оставили под окнами, а не взяли с собой в номер (если имелась в виду трудная работа). Однако Шуйга делал ставку на первый вариант и не удержался:
– Да что вы, ребята, как можно, в постный день?
А на лице Десницкого не дрогнул ни один мускул – он так и стоял с приоткрытым от удивления ртом. И только когда старший заговорил о поездке в участок для проведения экспертизы, Шуйга заметил, как сжимается правый кулак Десницкого, а на руке ниже локтя вспухают напрягшиеся мышцы…
Убьют. Один раз дать этой мрази в зубы – и запинают сапогами насмерть. Впрочем, лучше насмерть, чем калекой и до конца жизни в лагерях…
Шуйга еле успел: увесистый кулак уже пошел вверх, когда он перехватил запястье Десницкого, сделав вид, что встал рядом.
– Славка, не надо. Это заводка просто, в участке экспертизу не делают, тем более ночью.
– Потребуется – сделают, – веско сказал старший.
Десницкий тряхнул головой.
– Извини. Это… спросонья.
Его когнитивный диссонанс зашкаливал: даже Шуйга понимал, что правильно будет без сопротивления поехать в участок, потому как если здесь тебе врезали по правой щеке, надо подставить левую, а иначе будет хуже, гораздо хуже…
