Текст книги "Золотые люстры (СИ)"

Автор книги: Ольга Самарина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Мы с сестрой в глубине души тревожились за предстоящие впечатления от Германии. Побаивались плотного потока немецкой речи: нам казалось, что она будет терзать слух, досаждать нам отталкивающими ассоциациями с фильмами войне, на которых выросло наше поколение. Настрой на воспоминания о войне сопутствовал нам в этой поездке еще и потому, что папа попросил нас заехать в Веймар, где погиб его старший брат, и отыскать его могилу. Однако, несмотря на негативные предубеждения, Германия, наоборот, дарила лишь светлые впечатления. Все эти деревенские пряничные домики отсылали в детство, к братьям Гримм, к сказкам. Весна восхищала. Немецкий язык в обычной жизни, без военных команд и окриков, оказался очень красивым и мелодичным. Вместо ожидаемой густой застройки и перенаселенности в этой развитой европейской стране, мы ехали по нескончаемым полям и лесам с пронзительно чистым воздухом. А крупные города мы объезжали.

Конечно, мы ехали не только проселками, но и знаменитыми немецкими скоростными магистралями. Я очень люблю быстро ездить. У меня мощная турбированная машина. Но, когда в разрешенном месте я разогналась и помчала со скоростью 220 км в час, местные ребята на своих местных ауди делали меня, как заяц черепаху! Вот ты гордо летишь в левом ряду, восхищаешься своей наглой скоростью, и в это время сзади на тебя в одно мгновение наезжает безбашенный абориген и начинает мигать тебе фарами! Знаете, когда в Питере на КАДе тебе на хвост садится какая-нибудь редкая истеричная бээмвэшка и требует сойти с левого ряда, я легко это делаю, потому что скорость в этом случае не больше 150. Но когда ты едешь со скоростью 220, и тебе трассируют в спину дальним светом каждые пять минут, поверьте, перестраиваться не так уж и легко, и чувство у тебя при этом пренеприятное! В общем, я бесславно сошла с левого ряда, поехала себе скромненько 190, а мимо, как самолеты, пролетали законопослушные и добропорядочные немцы. И вот о чем я подумала: видимо, такой адреналин просто необходим этим слишком правильным немецким гражданам – все-таки разрядка! Аналогично обстоит дело с разрядкой у чопорных англичан: по субботам они позволяют себе напиваться в пабах до состояния, которое иногда тоже может выглядеть чопорным, но на самом деле человек просто плотно держит рот закрытым, чтобы не блевануть (сорри!). Также, я замечаю, что сдержанные в обычной жизни люди (как, например, я), предпочитают быструю езду. А люди эмоциональные, взрывные (как, например, мой муж) ездят аккуратно и не спеша. Похоже, в той или иной манере езды отражается ежедневное эмоциональное опустошение или голодание.

У нас была не музейная поездка, надо было поспешать: звон люстр «стучал в мое сердце». Поэтому, приехав в Веймар, мы оставили в покое тени Гете, Шиллера, Баха и Ницше (а неплохой там вызрел коллектив знаменитостей, жаль, что пришлось торопиться!) и занялись главным делом: поиском могилы папиного брата. Папа рассказывал, что наша бабушка (их мать) раньше истово верила в Бога, несмотря на все запреты советской власти. У нее умер маленький ребенок, потом война, муж пропал без вести, и она осталась с тремя сыновьями одна. Страшная колхозная пахота того времени: ни денег, ни паспортов (без паспорта не уедешь из деревни), ни мужчин, которые могли бы взять на себя хоть часть тяжелого крестьянского труда. Только три сына. Старший был основным добытчиком, ибо сумел еще мальчишкой устроиться на работу кочегаром за деньги, а не за трудодни. Средний, наш отец, практически ребенком ходил один в лес на охоту, рыбачил, работал на своем огороде – тоже кормил семью. А мать изматывалась на колхозных полях и просила у Бога милости.

В сорок девятом старшего призвали в армию и отправили служить в Германию, в Веймар. Там было чем заняться: после войны на месте Бухенвальда сделали лагерь НКВД для интернированных. И вот, мать получает из военкомата похоронку: ее старший сын, ее надежда и опора, ее жалость и любовь – погиб в Германии, погиб через пять лет после окончания войны! Три дня, страшные три дня, она голосила, была как безумная. Она сорвала со стены старую семейную, намоленную не одним поколением, икону. С тех пор икону никто не видел, а наша бабушка больше никогда не молилась и не ходила в церковь – не могла простить Богу, что позволил убить ее сына... после войны... И она никогда так и не смогла побывать на могиле сына, хотя прожила долгую жизнь. И никто из семьи не смог. Теперь же, мы, две племянницы, неведомые нашему дяде при его жизни, оказались единственными из семьи, кто добрался до города, в котором где-то была его могила.

Что значит – избирательное восприятие! Цель нашего приезда в Веймар предопределила наши впечатления от этого города. Уже с момента начала знакомства, только развернув карту Веймара, я изумилась местным раскидистым кладбищам и подробной информации о них. Да, кладбища старые, да, именитые могилы: да, Гете и прочие великие... Но, мало ли захоронено великих в других городах?! Нигде я не подмечала представления кладбищ как основных городских достопримечательностей. Приехав вечером, мы пошли прогуляться. В глаза то и дело бросались витрины с элегантными туалетами для похоронных церемоний: дамские траурные шляпы с черными вуалями, безукоризненные скорбные костюмы, черные галстуки и перчатки. Видимо, кладбища Веймара имели популярность, и похороны тут отличались особым шиком! Или это призрак Мефистофеля не покидает этих мест с тех пор, как Гете написал своего Фауста, и вселяет в местную публику трепет по отношению к атрибутам проводов на тот свет?... Что бы то ни было, но городок не отличался безмятежностью. Под суровыми взорами статуй двух великих поэтов, призывающих тебя обратить свои мысли к вечности, мы – присмиревшие – вернулись в отель.

Утром, быстро обойдя территорию самого знаменитого кладбища Веймара, мы сориентировались, что это не то место, где хоронили советских солдат. В папиной записке значилось: Бельведер, старое гарнизонное кладбище, ряд..., номер... Смотрю в карту: бульвар Бельведер недалеко. Бульваром назывался целый парк, вытянутый вдоль улицы. Парк источал всевозможные цветочные ароматы с многочисленных клумб и качал кронами старинных и очень красивых деревьев. Люди (пожилые, конечно, молодые только пожимали плечами) указали нам дорогу к советским военным захоронениям. Они находились в парке за оградой, но калитка была не заперта.

Ограда чем-то напоминала супрематические фигуры русского авангарда, правда, без разгула цвета: черные, с красными звездами. Попробую описать: безжалостные, схематичные, очень геометричные штыки по краям, дальше, на больших воротах – к ощерившейся красной звезде, как к вершине, сходились не то штыки, не то пароходные лопасти, не то острые длинные плечи какой-то адской зубчатой передачи. Калитка декорировалась серпом и молотом, которые смотрелись не столько сельхозинвентарем, сколько страшным холодным оружием: какими-то секирами... И была во всей этой графичной композиции очень сильная энергия, чуть ли не энергия музыки "Время вперед!", нет, скорее, даже не энергия, а агрессия – вот что это было! И первое мое чувство – это желание откреститься от этих символов, от этой страны, так все это диссонировало с красотой и умиротворенностью старого парка!

Но вот мы зашли за ограду, и эмоции вмиг перевернулись. Душу защемила память о войне, жалость к погибшим солдатам, к "нашим"... Мы стали искать могилу дяди. Памятные вертикальные плиты были однотипные, под каждой плитой покоилось по шесть солдат. Некоторые надписи не имели фамилий или фамилии путались с отчеством, припоминаю что-то, вроде "Ивановна Таня". Возможно, учет вели уже немцы, или наши солдаты из каких-нибудь далеких национальных республик. У краткой надписи "Наденька" сами собой полились слезы. И даты смерти: сорок пятый, сорок пятый, сорок пятый... Наш дядя погиб в пятидесятом... Мы обошли и осмотрели каждую надгробную плиту, но знакомой фамилии не нашли. Какая чертовская несправедливость: несмотря на прошедшие шестьдесят пять лет все-таки добраться, оказаться здесь и ничего не найти! Мы почувствовали отчаянную беспомощность, поникли духом и вышли, затворив за собой калитку. Группа японцев, хохоча о чем-то своем, целилась ультрасовременными фотогаджетами в надгробия ушедшей навсегда, страшной, беспощадной к своим, натерпевшейся и настрадавшейся страны СССР...

Все-таки я снова просканировала карту и увидела, что на окраине города находился некий дворец "Бельведер", а рядом, как водится в Веймаре, протянулось большое старое кладбище. Никогда бы не подумала, что известие о возможности посетить еще одно кладбище так обрадует!.. Пошел дождь. Вот и пригодились многочисленные зонты и куртки моей сестры. Мы нашли нужный ряд, господи, это целая улица очень, очень старых могил. Ничего похожего на военные захоронения... Дождь превратился в ливень. Все измокшие, блуждая в траве, мы понимали, что ищем не там. Ливень превратился в водяное светопреставление. Пришлось бежать к машине. Окна машины запотели через несколько секунд так, будто лобовое стекло замазали белилами. Еще несколько заездов и заходов с разных сторон кладбища ничего не принесли. И никого нет вокруг, в течение всех этих часов – никого!

Вдруг мы видим мужчину, подкатывающего к своей машине пожилую даму в инвалидной коляске. Я бросилась к нему с нашей проблемой. Он, было, стал пожимать плечами, но женщина из своего кресла что-то ему сказала. Мужчина закивал и перевел нам, что советское военное кладбище находится возле самого дворца, но найти его нам будет непросто, и они готовы нас проводить. Я поблагодарила и побежала к машине. Такая готовность помочь... Что это? Частая история, что русские разыскивают свои могилы? И вина перед ними, пострадавшими в войне? Просто хорошее воспитание? Человечность? Что бы то ни было, но опять нам повезло с хорошими людьми. Если подумать, сколько рубцов – больных и горьких – еще таит в себе память о войне?! Вспомнились автобусы с финнами, приезжающими на Карельский перешеек побыть в местах своего детства, постоять и поплакать возле полуразвалившихся, вросших в землю и покрытых мхом фундаментов их бывших родных домов...

Оказывается, это военное кладбище расположено прямо на территории дворцового парка. Странно, наверное, тогда во дворце размещалась какая-нибудь комендатура. Всех завоевателей – и немецких, и наших – тянуло почему-то во дворцы. Вскоре видим знакомые авангардистские ворота, надо же, Веймарский советский гарнизон выдержал свои захоронения в едином стиле. Дождь исчез – как не бывало. Солнце, майская нежная зелень, птицы... Мы уже не идем, а бежим к воротам. Опять целое поле вертикально стоящих надгробий. Опять под каждым – по шесть солдат. Непонятно, где у них тут ряды, а уж о номерах могил и речи нет. Имена и фамилии выбиты камнетесами на каменных плитах. Время их уже изрядно поистерло. Приходилось вчитываться. Мы кружим и кружим, ни одну не пропуская. "Нашла!" – кричит мне Лида. Я подбегаю: да! Да, все верно:

САДОВНИКОВ ВЛАДИМИР ДЕМЬЯНОВИЧ

1929 – 1950

Вот и всё, свершилось. Это наш дядя Вова, которого мы не знали, и никогда не узнаем. Которому был двадцать один год. Всего... А нам уже... уже даже и не в два раза больше, чем ему. Он еще живет в памяти папы и его младшего брата. А больше ни в чьей памяти его уже нет. Но он дождался родных, через столько лет – дождался нас, что пришли поклониться его могиле. Я сорвала несколько полевых цветков и положила у надгробия, уже не вытирая слез.

...Папа, мы его нашли!...

Родня... Кажется все просто, но через это слово ты, правда, чувствуешь себя листком на ветке огромного старого кряжистого дерева. И не сорванным листком, а растущим и смело трепещущим на ветру Времени...

Покинув Веймар, мы помчали в забронированную гостиницу, в какую-то частную маленькую гостиницу, бог знает в каком задрипанном городке, главное, что нам по пути. Уже очень поздно, с частными отелями поздний чек-инн это всегда проблема: хозяева себе спать ложатся и не тратятся на ночных портье – поди-ка, добудись их по телефону! Навигатор нас привел на нужную улицу к нужному дому без помех, одна беда – там, отродясь, не было никогда никакого отеля. И темнота. И тишина. И мертвые с косами стоят! Ндааа... Безлюдью темных улиц придал окончательный сюрреалистический лоск вопль городского сумасшедшего: старый, косматый, он грозил кулаками из открытого окна и страшно взвизгивал. До холода по спине. Поехали искать ночлег. Масштаб городка – чуть больше нашего гипермаркета О"Кей. В пять минут стало понятно, что отели здесь вымерли, как класс (чувствуете, в эпитетах какой закос получился странный: «мертвые с косами», «вымершие отели», «холод по спине» – не иначе, как это тянется еще за нами шлейф кладбищенского Веймара).

Было принято решение: пролететь по автобану сто пятьдесят километров до Франкфурта. Город большой, с отелями проблем не будет. К Франфуркту мы подъезжали уже глубокой ночью. Первым перед нами вырос отель Хилтон. Мы не стали привередничать и припарковали нашу запыленную машину с коростой от разбившейся мошкары на лобовом стекле и парой джинсов, красующихся на просушке после дождя в стекле заднем. Выгрузка-разгрузка заняла, наверное, полчаса, на диво швейцару. Грязные, усталые, с красными глазами от ночных плутаний по дорогам, в разбитой обуви от хождения по мокрой траве – мы приготовились совершить в Хилтоне полный апгрейд. Цена номера была за гранью добра и зла, и мы решили взять от этого номера ВСЁ: и помыться, и простирнуть всякое... , и переложить уйму сумок, повыбрасывать лишнее, и поесть на завтраке от души.

А теперь картина маслом. Изысканный холл отеля. Две дамы в коктейльных платьях стучат каблучками по зеркально отполированному полу в направлении туалетной комнаты. Холеные мужчины в брендовой одежде попивают свой виски у стойки бара. Пара богатых китайцев с ребенком, кинув ключи от своего Бентли парковщику, а группу луивиттоновских чемоданов носильщику, внезапно застывает на пути к лифту... У лифта... у лифта, да – мы! С рюкзаками, чемоданами и легионом полиэтиленовых пакетов, украшенных разноцветными надписями на кириллице: "Полушка", "Пятерочка", "О"Kей", "Лента", "Максидом"... Пакеты поистрепались. Из них выглядывают разнообразные пожитки. Громоздится отдельная авоська с обувью. Но, что поделать, аккуратистка-Лида любит формировать багаж изолированно, по зонам-пакетам. Не будем забывать про замявшуюся и завялившуюся дорожную еду, плюс все нажитое за долгий путь, сувениры... В общем, вид не для слабонервных. Но мы же переформировывать идем, сокращать количество пакетов! А китайцам – просто немного не повезло.

Наутро после трехчасового, многокомпонентного, крайне питательного завтрака мы продефилировали мимо ресепшен умытые, причесанные и с облегченным вариантом пакетированного багажа – жаль китайцы не повстречались! Набравшись снобистских замашек у господ-постояльцев отеля Хилтон, мы не спеша покатили в аристократичный город Баден-Баден – этот символ богатства, неги и оздоровительных процедур. Он запомнился мне восхитительным парком, частными мостиками через ручей, ведущими из парка к оградам красивых особняков, увитых глицинией, и людьми в очень элегантной и очень дорогой одежде. Помню глубокого старика с тростью, замшево-лайково-кашемирового, просто чудесного старика! Наверное, так люди выглядели здесь в девятнадцатом веке. Может, он долгожитель?! Мы не стали тратить деньги на ночлег в таком недешевом месте и поехали вечером дальше. Впереди нас ждала Франция.

От Эльзаса до Прованса

Аисты – вот что вас ожидает в Эльзасе. Умопомрачительную готику Страсбургского собора перебивают аисты, приветливо машущие вам крылом с его крыши и со всей этой уймы сувенирных вещиц: от чугунка для тушения мяса до чехла на айфон. Аист, по преданию, приносит в семьи детей. Мы с Лидой ничего не имели бы против появления внуков, поэтому накупили порядком всякой чепухи с главной эльзаской символикой. Мне помогло (вот пишу и качаю внучку), а к сестре ее аист еще летит: видимо у него есть дела по дороге. У аистов, и правда, полно дел! Во-первых, гнезда: попробуйте на голом высоченном столбе с прибитым на него колесом соорудить апартаменты для высиживания птенцов диаметром с кухню хрущевских времен (для юных справка: хрущевские дома славились малогабаритными квартирами, где на кухню отводилось четыре с половиной квадратных метра). Во-вторых, птенцы: они крупные и прожорливые, и аисты, как заведенные, летают на своих огромных, почти орлиных крыльях, взад-вперед целыми днями. В некоторых мелких тихих городишках аисты полностью оккупируют гнездами местную церковь, и она высится, как авианосец посреди океана в разгар лётных учений.

Еще в Эльзасе вас ожидает (и этого надо бояться!) эльзасская кухня: сытная, жирная, натуральная, по-деревенски простая, но очень вкусная еда. Недельный отпуск на этой пище – и гардероб придется менять!

Но самое приятное в Эльзасе – это местный рислинг. Мммм, что за чудо, это вино, купленное на деревенской винодельне!... Мы, конечно же, опять съехали с трассы и петляли между славных деревушек, в которых основным промыслом является производство вина. Главное наше изумление – это отсутствие там новых, современных построек. Такая, законсервированная с незапамятных времен, деревня, будто декорация к историческому фильму. При этом дороги заасфальтированы, размечены, дворы все вымощены брусчаткой, у ворот стоят хорошие новые машины. А фахверковые дома своими старинными деревянными балками, прошивающими стены, доказывают возраст этих жилищ, исчисляемый не десятками, а сотнями лет. Мы видели домик 1794 года, да и соседи его из тех же времен! В этих крепких деревенских особнячках живут люди, а то, что их дома нетронуты современными строительными технологиями, означает, что дом, скорее всего, не продавался, не бросался на годы, а наследовался. Похвально! Наши крестьянские хозяйства, увы, не могут похвастаться приверженностью каждого последующего поколения своей родной земле. Что ж, сами виноваты, измотали народ бездумной сельскохозяйственной политикой...

Так я о рислинге. Соблазнившись перспективой купить вино у здешних виноделов, я позвонила в звонок на воротах одного дома. Тут же из окна наверху высунулась девочка лет семи. Бонжур! – говорю – Ай вонт ту бай сам ботелз оф вайн, из ит поссибл? – продолжаю по-английски. Девочка скрылась, но через минуту из окна на меня с любопытством и немного застенчивыми улыбками поглядывало уже две девочки, второй – около девяти. Бонжур! – здороваюсь я снова – и повторяю свой вопрос о желании купить несколько бутылок вина. Девочки, как по команде, исчезают вдвоем и потом, уже почти ожидаемо, появляются в окне в компании с третьей девочкой. Она постарше, и чувствуется, что оставлена в доме за главную. Волнуясь и перевирая английские слова (Эх, и как же иногда приятно узнать, что кто-то знает английский еще хуже, чем ты, даже, если это ребенок! Минутное и страшно редкое торжество!...) старшая девочка сообщает нам, что их папа работает, но она ему сейчас позвонит, и он приедет через десять минут. Ну вот, переполошили всю семью... Ладно, говорю, дождемся вашего папу.

Папа, очень молодой, на вид – не больше тридцати, примчался на мини-тракторе, зарулил во двор, в секунду – одним движением молнии – скинул с себя пыльный комбинезон, сбросил резиновые сапоги, сунул ноги в башмаки, стоящие прямо в тракторе, и только тогда вступил на двор. Он приветливо пригласил меня в специально отведенное помещение для дегустации вина. Я призналась, что в вине не разбираюсь и буду полагаться на его рекомендации. Он рассказал, что виноделию его учила бабушка (вот оно: наследуемое дело, дом, поля!), а потом он еще учился и сам, в Бургундии – это было произнесено с большой важностью и гордостью. И он стал рекомендовать мне вина, и давать пробовать, предлагая заедать каждую пробу соленым сухариком. Для меня все это было в большую диковинку.

Внутри копошились сомнения человека, выросшего с таким часто применяемым в нашей стране для алкоголя эпитетом, как "палёный": водка палёная, спирт палёный, вино палёное... Нам ли не знать все эти выражения! Один мой знакомый имел родственницу, работающую на крупном ликеро-водочном заводе. Так он прямо так и объявлял всем друзьям: вышла новая партия водки под названием "N...", берите, качество отличное, идет прикорм покупателей, потом, когда популярность появится, я сообщу – тогда брать уже не стоит: подпалят! Папа этот пробовать дает из открытой бутылки, а куплю-то я закрытую, вдруг палёное вино подсунет! А папа пробовать дает что-то совершенно божественное! Но это дорогое, пино-нуар, говорит, его дорогие рестораны у меня для себя заказывают. На сколько дорогое, спрашиваю? И прикидываю, что в нашем О"кее в винном шкафу стоят, конечно бутылочки по три-четыре тысячи рублей. То есть, по восемьдесят-сто евро (речь идет о славных досанкционных временах). Папа посмотрел немного строго и отчеканил: двадцать два евро! Господи, да для такой нирваны – вообще не цена, даже если он и подразбавит то, что продаст – плохим его вино просто быть не может! Беру по бутылке: нам с мужем, сыну и дочке (зять наш – большой ценитель). И задаю вопрос про рислинг. Папа стал очень сокрушаться: если бы он знал, что меня интересует рислинг, он бы начал дегустацию с него, а теперь я не смогу оценить весь букет вина, т.к. рислинг имеет более кисловатый вкус, чем пино-нуар, и более холодным подается, и ему очень жаль... И т.д.... Я пойму – заверила я папу, и, спустя две недели вся наша семья убедилась, что поняла я правильно, и что папа не зря учился в Бургундии, ой, не зря! А еще у меня почему-то появилась уверенность, что одна из этих милых дочек папы когда-нибудь станет делать прекрасное вино – не хуже папиного!

Наше направление – юг. Где-то там, по пути был Париж. Я понимала сестру, понимала, КАК ей хочется побывать в Париже. Но я там была, и поэтому отлично знала, что запросто покружить на машине по Парижу абсолютно не реально: куча народу, непонятные и дорогие парковки, отели без собственных паркингов (куда машину с вещами девать?) и... цены! Я сразу предупредила Лиду, что мы проедем мимо Парижа. Лида отреагировала молча и с недовольным лицом. Удивляюсь я ей иногда: человек прямо тебе объясняет, что выполнение твоей, пусть и голубой, мечты будет для него непосильной задачей, очень утомит и вымотает все нервы. На мой характер, я бы на ее месте, тут же осеклась в мечтах и сказала бы, мол, да ладно, бог с ним, с Парижем, поехали так, как тебе проще будет – тебе ведь еще до Испании пилить. А она – недовольна! И даже не пытается это скрывать! И ведет себя примерно так, как ведут себя дети, если им не купили желанную игрушку. А детей в такой ситуации жалко. И мне тоже становится жалко сестру.

Сколько раз на волне этой неожиданной своей жалости к сестре я махала рукой: эх, черт с тобой, ладно, поехали в твой... (в какой-нибудь городок или к какой-нибудь достопримечательности, или в какой-нибудь музей). И мы ехали, а потом я злилась, что мы припозднились, что приходится возвращаться ночью, ехать в темноте, или стоять в атомной очереди на границе из-за задержки по милости Лиды. Такое впечатление, что я раз и навсегда признала и добровольно согласилась с тем, что я ее личный "человек-Праздник", что я обязана думать и заботиться о ее удовольствиях в наших совместных путешествиях! "Признала добровольно"... "Согласилась, что обязана"... Вот они, ключевые фразы! Мы сами надеваем на себя ношу, и сами же злимся на тех, кого в этот момент несем. А злиться надо на себя. Потому что мы в таких случаях посягаем на право быть сильнее другого, "быть САМЫМ": самым хорошим, самым порядочным, самым заботливым, самым выносливым... Похоже, мое хобби в этом ряду – "быть самой доброй сестрой"! В религии это называется гордыней...

Вот, думаю, что и моя дочка недалеко от яблоньки упала. Сейчас она – молодая мама трехнедельного младенца. И она очень хочет быть не просто мамой, а САМОЙ хорошей мамой, ИДЕАЛЬНОЙ МАМОЙ, поэтому изнуряет себя всем этим требовательным и безжалостным к матерям протоколом, предписанным брошюрами по уходу за новорожденными, ни за что не позволяя себе оставить ребеночка (который, заметим, не плачет!) в мокром памперсе на лишние полчаса, чтобы и самой поспать. Нет! Она методично меняет памперс, а ребенок, понятно, просыпается. Плохо держать детей в мокрых подгузниках – это да! Но иногда – можно ведь...

Я сказала ей, что если, несмотря на эту, захлестывающую ее, любовь к своей малышке, несмотря на ее самые прекрасные побуждения, она не научится легче смотреть на многие вещи, забивать время от времени на все эти ПРАВИЛА и ПОЗВОЛЯТЬ себе маленькие вольности и послабления, то такая ее самоотдача может в какой-то момент привести к тому, что ей захочется ребенком ударить об стену... Как ни страшно это звучит для моей дочки! Захочется – это не значит ударить, но захочется – точно. Это сказала ей я – такая же долбаная идеалистка-мать в прошлом, знающая, о чем говорю... ну... может и не об стену дитя... но... по заднице дддать дитю руки чесались – до локтей!... А все потому, что "Признала добровольно" и "Согласилась, что обязана"... Вот опять, в связи с мыслями о Лиде, "вдруг" пришла эта материнская ассоциация... А я Лиде – сестра! Не мать! И нечего мне посягать на роль матери! И я не идеальная сестра, а самая обыкновенная! Короче: "Не поедем мы в Париж, хочешь – обижайся, хочешь – нет!"

Однако, у меня в глубине души еще есть маленькое, торжествующее существо под названием "СТАРШАЯ сестра", обожающее командовать и верховодить. Успех отказа в посещении Парижа, видимо, требовал закрепления (все эти сестринские или братнинские ситуации с победами и поражениями, конечно же, не осознаваемы нами в конкретный момент "схватки"). "Старшая сестра" во мне принялась вовсю теснить "Самую добрую сестру". Случай представился вскоре. Мы, посетив пряничный, нарядный – будто там каждый божий день в году воскресная ярмарка – городок Кольмар, кружили по природному парку Баллон-де-Вож, объезжая невысокие горы Вогезы. "Баллон" – потому что горы напоминают своей округлостью воздушные шары.

Долины сменяются холмами, признаки современной цивилизации, как это часто встречаешь во Франции, исчезают из поля зрения и прячутся за прелестными старыми домиками и церквушками, колоритное местное население по вечерам стекается в домашние ресторанчики, и с удивлением пялится на нас – невесть откуда взявшихся чужаков. А мы на них не пялимся, нам некогда: мы за обе щеки трескаем эту, с детства забытую, вкусную домашнюю еду без красителей и ароматизаторов. Вспомнился фильм "Суп из капусты" с Луи де Фюнесом: такая же наивная сельская жизнь на натуральных продуктах и добром домашнем вине, не признающая плодов глобализации.

Петляя меж этих Вогезов, мы стремимся к автобану: вечереет, и нам пора причаливать к отелю, до которого еще пилить и пилить. Подъезжаем к развилке: "Налево пойдешь – коня потеряешь (т.е. самая длинная дорожка к автобану), направо пойдешь – жизнь потеряешь (дорога в тупик), прямо пойдешь – жив будешь, да себя позабудешь (короткая дорога к автобану, но через горы)". Лида умоляюще заголосила: только не через горы, не выдумывай через горы ехать! А я смотрю на эти горы – так, холмишки, лесом поросшие, и дорога по полосе в каждую сторону (бывают же совсем страшные – однополосные дороги с разъездами). Вообще-то я горок всяких побаиваюсь, чтобы не сказать еще честнее – боюсь. Но, "старшая сестра" во мне уже расправила плечи, а голос обогатился командными нотами: "Поедем, я решила! Не тебе же рулить!"

[Большинство "старших" меня поймет. Мне кажется, что, командуя (или "решая"), старшие, сами того не замечая, берут реванш за ущемление своих прав на родительскую любовь в детстве. Вот вам одна из подобных историй из жизни старших и младших. Однажды (лет в семь) я отщипнула крошечный кусочек от испеченного мамой коржа для торта и тут же получила от мамы подзатыльник с окриком ("бессовестная, ты же торт испортила!"). Через пять минут на кухню вкатилась счастливая годовалая Лида с этим же коржом в обеих руках. Корж был в пол Лиды, тем не менее, она умудрилась выесть в нем дыру размером с апельсин. Мама с бабушкой почему-то отнюдь не разгневались, наоборот! Они расхохотались на эту картину и засюсюкали с Лидой медовыми голосками ("ах, ты наша детонька, ути наша умница, надо же, как это ты смекнула, до стола научилась добираться!.." и дальше в том же духе...). А меня за щипок наказали... Так в семь лет я познала несправедливость этого мира по отношению к старшим детям в семье. Впоследствии, когда мы подросли, мне часто попадало от мамы за то, что я пугаю Лиду разными страшными историями или привидениями (я, и правда, любила напяливать на себя старую занавеску и разыгрывать привидение или панночку из Вия под визги Лиды и ее подружек). Видимо, так я заставляла бедную, ни в чем не повинную Лиду расплачиваться за съеденный когда-то корж торта, вернее, за то, что тогда мамина любовь досталась Лиде, а не мне.]

Ну а сейчас мы, по моей милости, поехали через горы. Тот, кто прокладывал эту дорогу, видать, работал в прошлом винторезом: бессчетное количество радиусов свело с ума уже через полчаса. Неожиданно мы въехали в облако. Ощущение, будто машина лобовым стеклом снесла белую простыню, сушившуюся на веревке. Вот видимость была, а вот уже – нет. И откуда здесь эти облака, ведь самая высокая горка 1500м?! А сбоку-то пропасти тянутся, не переставая! Лида глаза зажмурила и разговаривать со мной перестала. Ну не ехать же назад: столько уже промучились! Пыхтя на первой скорости, миновали эту гадскую тучу при такой хорошей погоде там, внизу... "Ну послушай, ну зачем нам это наказанье, ну поехали обратно", – снова заголосила сестра. А я уже и не представляю, как на таком уклоне и узком полотне можно развернуться. Ну должен же этот ад кончиться когда-нибудь, должен же показаться перевал! Нет, говорю, будем вперед продвигаться. Вернее, вверх. И мы опять продвинулись в... облако! Когда мы заползли выше облака, деревьев уже не было (видимо, на этой высоте они не растут), лысоватые склоны были украшены белыми крапинками овец и далекими, тонкими – что комариная ножка – палочками подъемника. "Старшая сестра" внутри меня уже сама себя поставила в угол и нашлепала по попе, но делать-то что?!

И вдруг за поворотом мы увидели... настоящее горное шале! Такой стильный охотничий домик. С парковкой! С рестораном! Со свежезаваренным кофе! С забористым егермейстером в изящных стопочках, который был тут же и заказан. А что вы хотите: в горах сумасшедшая холодина, и егермейстер один мог спасти положение! Там даже были постояльцы. Что они тут делали – непонятно, может, даже, что и охотились на кого-нибудь. Комната была сплошь украшена всякими отрубленными головами бедных убиенных животных: кто в клыках, кто в рогах, а кто и в таких зубах, что мама дорогая!.. Хозяин за стойкой оказался неумолимо глух к нашим вопросам по-английски. Эти французы просто иногда доводят до бешенства своей принципиальностью в нежелании понимать английскую речь! Обычно, по совету из путеводителя Дмитрия Крылова, в общении с французами помогает начало разговора с приветствия по-французски "Бонжур!", потом обаятельная улыбка, потом растерянное: "Пардон, но парле франсе", и с надеждой в горящих глазах: "Хэлп ми, плиз!", и дальше спокойно на английском, который они почти поголовно, на самом деле, понимают, излагаешь свою проблему. И тебе помогают в 90% случаев. Но этот упрямый хозяин, этот горный камнеголов был непробиваем! Хотя, странным образом, он умудрялся разгадывать наши пожелания на английском купить егермейстер, кофе и сувенирные безделицы, но только дело доходило до вопросов о дороге, он начинал играть в памятник: раскладывал надменные щеки по воротнику, молчал и головой не качал.