Текст книги "Земля чиста, вода светла"

Автор книги: Ольга Апреликова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Другие пауки, покрупнее и посветлее, шевелящимся ковром покрывали карету, и из-под них порой мелькало то старым черным, то новым розовым, но вообще на словно склеенную из шевелящихся пауков карету смотреть было жутко – да и некогда:

– Яблоки собирай! Рябину тоже собирай, кидай сразу в котел! И вон те, черненькие, мелкие, волчье лыко!

Яд бегал без остановки. Когда он притормаживал, паук сзади на шее шевелился, переступал колкими лапами, и жуть заливала Яда по самую макушку, а руки и ноги немели. Он припускал еще быстрее. И потом еще нужно было выкапывать и мельчить какие-то корешки, чтоб тоже побросать в котел, собирать багульник, хвощ и еще какие-то травы, то и дело подливать в котел то воды из моря, то мутных отваров, которые в маленьком котелке на костре в сторонке варила сама Хозяйка. А еще вытаскивать из сундука за каретой тяжелые сахарные головы в синей бумаге, тащить их на плоский низкий камень у стены и бесконечно колоть и колоть острым обломком, потом кусочками сыпать в котел и размешивать, и между делом бегом собирать по всей крепости сухие ветки и подсовывать их в огонь…

Хозяйка, правда, тоже бегала как заводная, только собирала не рябину или сизые ягодки вороньего глаза, а всяких гусениц и букашек, а еще соскабливала со стен плесень и чаячий помет, выдаивала яд из толстых черных пауков. Другие пауки то и дело подтаскивали ей крылышки бабочек, комки паутины, дохлых или еще живых, дергающихся личинок. От густого варева в котле Хозяйки воняло так остро и сладко, что голова чесалась изнутри и слезились глаза.

– А теперь копай маленькие ямочки в земле, и смотри, чтоб гладенькие внутри были… Ах да, еще палочек надо из бузины… И волчьего лыка… Беги наломай скорей!

Палочки Яд должен был втыкать в шарики леденцовой массы, которую Хозяйка спешно разливала по накопанным ямкам. Пока они застывали, нужно было копать ямки для новых леденцов, выглаживать их для гладкости мокрым пальцем, а пока застывала новая партия, бежать с еще теплыми леденцами к морю, ополаскивать их от земли в прозрачной водичке и потом осторожно раскладывать на листьях лопуха в холодной тени под стеной. Главное, не перепутать особые леденцы с обычными. Обычными вечером Хозяйка даже наградила, медовым и рябиновым, еще теплыми.

Там же под стеной он и уснул, когда солнце село и с моря пополз туман: просто лег в жухлую траву и провалился в черную усталость. Стылую землю сквозь траву и как болит избегавшееся за день, мерзнущее тело, он ощущал даже сквозь сон. Снились пауки. И тот, который на шее сзади, жуткий, и все те, что видел за долгий-долгий день.

Какое странное снится тело… Слишком много рук. Или ног. И они сами двигаются – волокут вперед, где тусклый свет. Он тоже теперь паук? Ну да, а чего хотел, если Хозяйка превратила его в своего лакея? И то волшебство, что живой – а то бы выжрала еще по пути до усохшего младенца, как ту толстую девку… Сверху давил низкий потолок, будто пауки уже утащили его под землю. Перед глазами мелькнула рука, опершаяся о шелковую стенку норы. Его собственная, мальчишечья, в синяках и свежем шраме от… От чего? Ой, еще рука – чужая, старушечья… Нет, не чужая, в знакомых синих венах – Хозяйкина… И еще одна… И нога… До колена сверху – нога, а дальше серебристыми стежками к ней пришита маленькая рука… В веснушках. Эта рука помимо воли вцепилась в паутину, напрягая мускулы, подтянула тело. На смену появилась Хозяйкина рука, внутри которой копошились пауки, вцепилась, потянула вперед… Голодные пауки переместились в нем самом, внутри, как в мешке, как в сброшенной старушечьей шкуре, и шагнула, как подпорку переставили, нога…

Впереди открылось темное, мерцающее снизу, низкое с черным земляным потолком пространство, где двигались сшитые из старых, морщинистых Хозяйкиных шкур многорукие, многоногие широкие тела. Под ними росла, шевелилась грибница. Неуклюжие чучела что-то переворачивали в ее слоях, рыхля, поливая ядом, и, временами отрывая белесые клубеньки и на ощупь отправляли их в непрерывно жующие рты множества плоских безглазых голов, торчащих из спин. И ему теперь тоже рыхлить это светящееся, мерзкое, и жрать его? И он такой же?

Это навсегда? И – никакого неба?

Кто-то совсем близко, обдав вонью, ухмыляясь, сказал Хозяйкиным голосом на ухо:

– Да вставай же ты, лодырь! Работы тьма!

Резануло солнцем по глазам. Утро. Небо, настоящее. Значит, еще жизнь. Значит, еще можно… Что можно, он не смог додумать.

Зато Хозяйка похвалила, что он послушный мальчик, и сняла с шеи жуткого паука. Яд задышал свободнее, но бегать стал только быстрее – провинишься, так опять посадит это черное чудовище…

Особые леденцы: красные, зеленые, лиловые, желтые – все переливались блеском и красотой, как драгоценные камни, глаз не оторвать.

– Эти, особенные, яркие – даже думать не смей без спросу есть, а то из ума выживешь. А у тебя и так немного ума-то осталось. Понял?

Чего не понять. Яд, любуясь, перекладывал красивые леденцы в новенькие короба и корзинки. Некоторые корзинки получились у больших пауков кривоватыми, но Хозяйка сказала, что сойдет.

За эти два дня она стала веселее, шутила и смеялась – казалось, что это уже никакая не Хозяйка, а подружка. И не злая совсем. Леденцы дает, простые, рябиновые или яблочные.

Но никакая она на самом деле не девчонка: он помнил шкуру, за которой тянулась крупка яиц, и его мутило на Хозяйку смотреть. За ее детскими блестящими глазами мерещились зияющие глазницы. И еще и волосы у Хозяйки не росли. Пауки сшили ей капор из трав и цветов, чтоб спрятать лысый череп.

По ночам было холодно, с моря полз туман, норовил погасить костер. Яда знобило. Падали листья. Вот только что-то голова очень болела, всегда. Пауки по вечерам убирались под землю все раньше, а утром выползали все позже. Белые пауки приводили из-под земли цепочки младших, маленьких бурых, с жутко раздутыми тяжелыми брюшками, и заставляли их заползать в облезлую красную жестянку с непонятными буквами «De Paris chokolat» и плотно там укладываться слоями.

– Мои конфетки, – мурлыкала им Хозяйка. Она взяла одного, вдруг откусила круглое брюшко и сладко зажмурилась: – М-м-м! Эликсир бессмертия. Будешь умницей – угощу.

Шевелящиеся остатки паука она щелчком отбросила в траву, усмехнулась:

– Там в подземельях они давным-давно живут на большой грибнице, выцеживают из нее этот эликсир, сосут, сколько вместится, он там у них внутри бродит, набирает силу. Но эти живые конфетки, чтоб помогало, надо еще подкармливать. Вон видишь желтые метелки у стены? Это амброзия. Иди собирай пыльцу, уже пора, чем больше, тем лучше…

И до вечера Яд рвал амброзию, выколачивал метелки растений на плоский камень и скатывал липкий порошок пыльцы в мелкие, как крупа, шарики, ссыпал в аптечные пузырьки.

– Там целый паучий лабиринт под крепостью, – млея у вечернего костерка, сказала Хозяйка. – Даже под морем тянется во все стороны, далеко, туда, где живут самые старшие, самые умные слепые пауки. Они бессмертные, они… Там оно, бессмертие-то, сладкое, и таится. Кто откусит – станет, как я – быть всегда. Там тепло, стенки от паутины шелковые… Но мы туда не пойдем, нам пора ехать за удобрением для грибницы.

– За каким?

– А ты разве не понял?

С утра Хозяйка в честь отъезда дала красный особый леденец, а потом, указывала на груды леденцов в коробах:

– Давай-ка, живее таскай все это в карету. Как раз к осенним ярмаркам!

Яд вытащил первый короб на солнце, и леденцы засверкали как самоцветы. От них тонко и чудесно пахло, и он, зачарованный, не сразу посмотрел на карету. А посмотрел – и чуть не уронил короб: карета стояла вся бело-розовая, в золотых завитушках, чистая, будто глазурованная, кисленько пахнущая новизной – и ни одного паучка не видно. Праздничный торт, а не карета! И Хозяйка возьмет Яда с собой вот в этом – кататься?!

Взяла.

– Ты же мой самый сладкий яд! С тобой веселее!

Он еле втиснулся между коробами и корзинами. В карете пахло сахаром, медом и чудесами. Когда она уже катила по дамбе к берегу, а туман скрыл крепость, Хозяйка начала учить, показывая особые крупные леденцы в отдельной корзине:

– Ну, Яд, вот запоминай: от черного леденца – отдашь мне все, даже жизнь. От красного – полюбишь меня больше всех на свете. Лиловый – будешь верить во все, что я скажу.

Яд судорожно вспоминал, сколько и каких леденцов она ему скормила. Бесполезно. Слишком много разных. Да ведь вообще никакой другой еды и не было! Красный… Вроде только что был красный… Но разве он Хозяйку любит? Боится, да. Но любить ее, сахарную эту отраву с паучьими глазками?

– …зеленый – позабудешь всех родных да и имя свое позабудешь…

Вот он почему даже имени своего настоящего не помнит! Точно, когда ехали сюда,чаще всего он получал именно зеленые леденцы!

– А наоборот чтобы – можно? Чтоб вспомнить?

– Нечего тебе человечьи глупости вспоминать.

– Но я…

– На-ка вот желтенький, от лишних вопросов… Бери!! Самый тебе нужный. Меньше знаешь – крепче спишь.

Леденец показался не сладким, а горьким. От ужаса Яд улыбнулся. Хозяйка умилилась:

– Ах ты, мой помощник. Какая ж я умница, что подобрала тебя, не дала зря сдохнуть там в ущелье-то… Да и сама сразу не съела. Уж очень ты был… Лакомый. Ретивый, горячий, гордый. Вечно правый такой царенок. А с коня-то сиганул да об камни расшибся как последний дурак. Ну, жить хотел.

– …С коня?

– Да конь каретки моей самобеглой испугался – ты ж как вывернул, ошалелый, вскачь, и меня-то напугал… Конь с обрыва и нет, визжал летел, а ты извернулся, прыгнул назад – и об камни грянулся башкой да ребрами. Уж и сам в пропасть сползал, как я подошла. Думала, доем за смертушкой – а ты живой еще, скулишь… Красивый весь, кровь горячая, соленая! Ну, я тебя вытащила да там прям в кустах и ополовинила. Зато зажило все, и башка заросла, и ребра. Служи мне теперь за это. Жалко, конечно, что дитем стал, а не лакомым парнем… Еще посмотрим… Ну, Яд, что уставился? Думал, тебе всё виднее? Самым умным себя считал? Ну-ну. Самая сласть-то – такого заполучить.

В первый городишко, как краб приткнувшийся к морю у маленькой серой бухты, пропахший сетями и рыбой, они успели как раз к ярмарке, и едва въехали на площадь, как к карете изо всех щелей паучками хлынула детвора:

– Самобеглая карета! Волшебные леденцы!!

Они совали липкие монетки, а взамен Хозяйка раздавала им леденцы медовые, рябиновые, яблочные. Но некоторым детям, как она шепнула, отборным, – жадным и сильным, ноющим и орущим, отпихивающим остальных – улыбаясь и сладко шепча, она протягивала леденцы красные и лиловые.

Корзинку простых леденцов расхватали вмиг. Яд хотел достать следующую, но Хозяйка одернула:

– Нет, у нас еще три городишка вон в предгорьях! Прячь обратно!

Под вой разочарованной ребятни она закрыла на крючок дверцу кареты, и та мягко покатила к городской заставе. Хозяйка небрежно ссыпала монетки в шкатулку и сказала:

– Это – на сахар. Он любую отраву в себя принимает… Сладкий мой, ты приметил, кому особые леденцы даю? Наглые, полнокровные, злобные, жадные – отравить, и будет одна сласть! Живая природа! Поспеют вот, так и заберем на обратном пути, – она достала из красной жестянки слабо шевелящегося паучка с раздутым брюшком, скормила ему катышек амброзии, сунула в рот, раскусила, почмокала. Выплюнула пустого паука в угол. – Удобрение, одно слово.

– И я такой был?

– …Нет, – подумав, сказала Хозяйка. – Ты был… Прям не знаю. Не жадный, не наглый… Не жалкий. Из умников. Я таких… Не пробовала еще. На тебя вон и леденцы-то как-то не так действуют… Но ты… Пахнешь – прям голова кругом. Будто…Ты мне… Нужен, да, – и взбесилась: – Но ты – мясо! Ты – человек! Люди – подлые хищники! Вон, дети-то. Малы, притворяться не умеют, по ним все видно, – усмехнулась Хозяйка. – Ты был еще вдобавок самоуверенный, правильный такой, нахальный, мол, в этом мире все мое… Да еще красииииивый, прям тошно смотреть, а гордость – хоть отжимай, ручьем текла… Человечий яд – он, знаешь, поопаснее моего.

– Потому ты меня и оставила? Для яда?

– Ты уже моя лучшая отрава, сладкий мой. Сколько я тебе лучших конфеток-то скормила особых, а? Ну-ка, возьми леденец…

– Я и так ничего не помню.

– А что тебе помнить? Что такое хорошо и что такое плохо? Зачем? Так живи. И то скажи: «спасибо». Поживешь пока.

– Как долго?

– Сколько я захочу. Не ной. Ты ж не дурак. Заметил, кстати, что мою карету видят только детишки? Взрослые – в них натуры больше, жизнь им глаза застит, обмануть легко – замечают только привычное, их сладости – не в сахарке… Понял?

– Понял, – Яд кстати увидел в окошко, как матрос мнет пьяной девахе юбку. – Дело в приманке. Взрослые на свое падки, на что им леденцы. А у нас карета как тортик, самое то для детишек. И яд в леденцах – сладкий.

Прибрежная равнина быстро уступала место холмам. Карета ползла все выше по каменистой дороге. По сторонам из-за сосен выступали скальные осыпи, ущелья, провалы, будто великаны расковыряли зеленые холмы, чтоб посмотреть, что внутри. Холмы становились все выше и каменистее, сосны – корявее и ниже, обломки скал – все больше, а серое море внизу сперва расстелилось во всю ширь горизонта, а потом словно растаяло в небе, исчезло. Хозяйка растянулась на сиденье напротив и спала. Затяжные скучные подъемы сменялись внезапными спусками, и Яд вскакивал, чтоб придержать сползающие с сиденья короба. Потом снова втискивался между ними и смотрел в окошечко. Видеть холмы, скалы и высившиеся впереди горы было почему-то больно. Если б не леденцы, он бы вспомнил что-то… Еще бы чуть-чуть, и он… Горы – это важно до слез, почему? Хоть плачь. Но кто-то внутри головы хмуро усмехнулся: «Князья не плачут». И он укрепился и стал ждать нового наплыва памяти. Наверно, в простые леденцы Хозяйка тоже подмешивает какую-то отшибающую ум дрянь. Как отказаться от леденцов вообще? Ведь другой еды нет, и они такие вкусные, вон, посверкивают в коробах, рука сама тянется… Он сдержался.

На следующий день они приехали в другой тесный и шумный из-за ярмарки городок и у самой ратуши остановились продавать леденцы. Толстая конопатая девчонка, отпихивая малышей, набрала полные руки рябиновых леденцов и злобно сказала Хозяйке:

– Ты ж в тот раз обещала меня в помощницы взять! А взяла какого-то дохляка!

«Дохляк»? Яд посмотрел на свои тонкие белые запястья, болтавшиеся в рукавах. Ну да, наверное. Кажется, руки раньше были крепкие, загорелые, в шрамах… Шрамы вот, почти невидимые ниточки… Значит, правда он был другим раньше? Ну да, Хозяйка просто отожрала из него половину, сделала младше. Повезло, что та толстуха подвернулась и пошла ей на корм, превратившись из почти взрослой девки в младенца. Иначе б от него и этих тонких как палочки ручек-ножек не осталось. Она его не доела. Оставила про запас.

– Возьми меня! – ныла конопатая девчонка.

На земле скулил малыш, которого она оттолкнула так, что тот расквасил нос об обод колеса. Хозяйка бесплатно сунула ему леденец со словами «А кто у нас будущий солдат! А кому сдохнуть на поле брани! А ну не вой!» и посмотрела на Яда:

– Угостить нашу покупательницу особым леденцом, как думаешь?

Хозяйка хотела, чтоб Яд обиделся на «дохляка» и сам дал конопатой леденец с отравой, и теперь ждала, решится он или нет. В темном углу поблескивали в особой корзине крупные, красивые леденцы. И Яд наконец понял: красные и лиловые леденцы – прикормка, чтоб прибежали за следующим, как только почуют розовую карету, когда Хозяйка поедет обратно и надо будет собирать «улов». А уж тогда пойдут в ход зеленые «Забудь себя» и черные «Отдашь жизнь».

Рука слегка тряслась, когда он протянул конопатой лиловый леденец. Противная ведь девчонка. Пусть Хозяйка отправит ее на удобрение для грибницы… Хозяйка? Или он сам? Да, сам. Его и звать – Яд.

Вечером, подкармливая амброзией волшебных пауков-бочек в своей жестянке, Хозяйка в награду угостила мелким паучком. Было так кисло, что язык онемел. А потом мир посветлел, как умытый хрустальной водой – Яд будто проснулся. Голова перестала болеть.

– Да ты сияешь! – Хозяйка сняла парик и медленно облизнулась. – Правда как леденчик на солнце! Скормить бы тебе еще десяток красных леденцов, чтоб влюбился в меня без памяти, а? Что скажешь, любимчик? Да ладно, не дрожи. Куда слаще не любовь, а страх.

– Да, я боюсь тебя, – согласился Яд.

– Вот и умница. А красный… Я подумаю. Ты правда дохляк почти, на кой мне теперь твоя любовь. А, может, еще и передумаю… Жить захочешь – так и полюбишь, верно?

Выше в горах объехали еще два городка и, распродав безобидные леденцы и на выручку прикупив тяжелых сахарных голов, повернули домой. Как мутно в голове. Все время хотелось пить, но пить было нечего… Раз только попил прямо из фонтана на площади, когда Хозяйка послала купить каких-то вонючих пирожков с мясом. Яд их и вовсе не хотел, так тошнотно они воняли, но все-равно стало обидно, что Хозяйка все сожрала сама, не поделилась. Правда, паучком угостила, и Яду чуть полегчало.

На площадях рабочие разбирали пустые прилавки, в сумерках ветер гонял рваные флажки и фантики по тесным улицам, где карета ехала еле-еле, чтоб не зацепить углы и фонарные столбы… И чтоб успели подбежать ускользнувшие из дома жадные, нервные как крысята ребятишки.

Хозяйка открывала дверцу, звала прокатиться – те шмыгали внутрь и получали зеленый или черный леденец на палочке из бузины, жадно тянули их в рты… Скоро они переставали болтать, зевали – и засыпали, пуская липкие слюни. Хозяйка и Яд споро прятали их в ящики под сиденьями. Перекладывали поплотнее каждый день, потому что дети быстро уменьшались; выкидывали пальтишки и ботинки, – надо экономить место. Но, когда они с трудом туда затолкали ту противную конопатую девчонку, изо рта которой торчала палочка черного леденца, место сразу кончилось.

– Еще двоих-троих подберем, и домой. И так уж многовато, как бы люди не хватились… Заметил, что чем их больше, тем быстрее карета едет?

– Карета тоже высасывает из них жизнь?

– «Тоже»? Ты имеешь ввиду меня? – Хозяйка усмехнулась. Она за эти дни заметно повзрослела, кленовое платье стало тесным в груди. Изо рта у нее вдруг полез серебристый червячок. Она лениво начала наматывать его на палец, а он все не кончался – да это просто нить паутины! – Да, конешно. Я так шиву, – паутина мешала ей говорить. – Ешли б не та ширная дура, я п и тебя дошуха вышошала. Ят в ваш вшех одинаковый, чем ты слаще той толштухи? А што? – клацнув челюстями, она перекусила нить. – Жизнь тоже жадная, всех пожирает. На-ка паучка, покорми его амброзией… Теперь считай до пятидесяти… Умница. Теперь кушай… Ну… Вкусно?

По дамбе карета неслась весело. На полу валялись двое мальчишек, по углам – три девчонки. Их головы с косичками болтались как у тряпичных кукол. Хорошо, что он сам не такая кукла, а лакей, и Хозяйка награждает пауком с кислым эликсиром. Теперь Яд никогда не умрет. И так уж от эликсира он стал поживее и сил добавилось. Голова больше вообще не болит. Только сладкого все время хочется.

Выпрыгнув из кареты в холодный воздух и запах моря, Яд потянулся, подставляя лицо серому солнышку. А потом принялся за дело вместе с Хозяйкой: они вытаскивали измельчавших детишек из кареты, вываливая их, слюнявых и теплых, на щебенку, обдирали оболочки влажной и вонючей одежды, потом волокли к дыре под крепостной стеной.

– Пауки их съедят?

– Нет, уложат в компост под грибницей, – Хозяйка содрала пропотевший парик, забросила в траву. Блеснул белый череп. Взгляд ее сразу стал жутким, как из-под земли. – Тепло, мягко, сладкие сны. Мои пауки – умные твари. Знают, что от живой подкормки толку больше, чем от дохлятины, долго могут заставлять сердчишки биться… А из грибницы – эликсир. Что встал? Хочешь стать удобрением? Пошевеливайся!

Волнами пауков мелкие тела одно за другим смывало во мрак. Последняя, конопатая девчонка, показалась Яду страшно маленькой. И ей спать в ядовитой паутине остаток жизни? Им всем?

– Нюня, – проворчала Хозяйка. – Что побледнел-то! Дурак! Нашел, кого жалеть. От этих-то никому пользы, что жили бы, что – нет. Удобрение, помнишь? Тупая, сочная суть жизни. Ну да, пауки их сто лет баюкать не будут, как иссохнут – на помойку.

– Они умрут?

– И что? Ведь все люди смертны, так какая разница, когда?

Яд посмотрел на пустое небо, потом на едва ковыляющих цугом к красной жестянке пауков-бочек, которых подгоняли крупные белые пауки:

– Ты и меня сожрешь?

– Пока еще нет. Рановато. Видишь паучков с эликсиром? Их там внизу старшие пауки откармливают долго, доооолго. Я хочу посмотреть, какой эликсир накопится в тебе, мой сладкий, если подольше покормить тебя этими паучками. Вдруг съем тебя – и стареть перестану?

От ужаса Яду показалось, что рот переполнился кислой паутиной и она вот-вот поползет наружу. Хозяйка оскалилась:

– Хочу жить долго, ездить далеко, – она подтолкнула жестянку к паукам. – Я их королева, паучья мамка. Сплошные заботы, поверь. Их же надо кормить, – она посмотрела в сторону ненасытной черной дыры под стеной. – Там целый лабиринт, я же говорила тебе. Семья большая, корма много надо, но зато и эликсир – мечта.

– Ты стала человеком, чтобы кормить их?

– Ну да. А еще люди такие вкусные… Что мне захотелось попробовать мир на человечий вкус.

Она наклонилась, цапнула паучка с эликсиром, раскусила брюшко, напоказ почмокала. Выплюнула остатки. Глаза ее, наглые и холодные, недвижно смотрели на Яда. Он посмотрел, как, отчаянно зацепившись за травинку, все еще шевелится передняя часть паучка и дрожат крохотные лоскутья, оставшиеся от брюшка:

– Выходит, ты ешь своих детей? Если ты им мамка?

– И что? А ты, сладенький, – мое любимое блюдо. Когда захочу – тогда и съем.

Яда трясло. Надо спастись, но как, если голова такая тупая, мутная? Говорит, что откормит – он посмотрел на свои запястья: стали тоньше, совсем как ветки, аж видно, как выше запястья раздваиваются кости. Пальцы как лапы у птиц. И сил нет, и в глазах серая мгла, видно все плохо. Что ж Хозяйка, кости глодать будет? Ну да, понял он. И высасывать из костей сладкий паучий эликсир, в который превратится его костный мозг.

– Ну, не бойся. Еще не сейчас, – Хозяйка ловко сунула ему в рот, больно стукнув по зубам, лиловый леденец «верь всему». – Давай-ка, почмокай и успокойся.

Рот наполнился жадной слюной, растворяющей сладость. Яд забыл, что сейчас было. Заметил почему-то, как под ногами с травинки упал какой-то бурый маленький комочек… Вроде бы он чего-то испугался, но добрая Хозяйка утешила. Почему-то ужасно чесались глаза, в них будто плавали серые хлопья. Он оглядел серый двор крепости, голые деревья, низкое, потолком, небо. Холодно. Неужели надо лезть под землю, в паучий город? В черную дыру, откуда тянет кислым теплом? Его затошнило.

– А что мы дальше будем делать?

– Зима скоро, паучки мои уснут, корма на зиму мы им привезли, так что давай поедем путешествовать, – она облизнулась, – и немного подумаем о себе. И о чем-нибудь вкусненьком. Знаешь, человечья жизнь пришлась мне по вкусу. Еще и как.

– Значит, человечий удел лучше паучьего?

Хозяйка мрачно уставилась на него. Потом выхватила из кармана и с силой, разбив губу, впихнула ему в рот еще один леденец, желтый «не спрашивай»:

– Да что ж ничто тебя не берет-то, такого умного!

Когда Яд, продрогнув, проснулся, за окошечком шел густой снег.

– Надо скорей подобрать барашка или овечку, – кутаясь в тонкий плащ, проворчала Хозяйка. – Дай-ка пауку амброзии, хочу перекусить. Пошевеливайся!

Яд осторожно вытащил паука, вытряхнул из пузырька шарик амброзии, терпеливо скормил ее пауку, посчитал, как был научен, до пятидесяти, чтоб амброзия усвоилась, и протянул Хозяйке. Та откусила брюшко, почмокала, потом уныло сжевала шевелящиеся остатки паука.

– Что-то я голодная… Давай еще одного.

Первого «барашка», мальчишку с красным сопливым носом, они подобрали, подъезжая к первому, еще у моря, городку. У подножия холма, где множество детишек обновляло санками первый снег. Шум, гвалт, веселье, сломанные санки. Вот и мальчишка ныл, что какой-то дурак ка-ак врезался, и дощечка ка-ак треснула, и синяк даже… Подвезете, да? Он увидел зеленый как лето леденец и смолк. Сунул в жадный рот и тут же забыл обо всем. Забыл все.

– Ка-ак зовут-то тебя? – нежно спросила Хозяйка.

Он тупо глядел на нее и только обсасывал леденец, второпях то и дело давясь слюной. Когда они въехали в городок, мальчишка уже спал. Яд вдруг задумался – а почему он сам, сколько бы не съел особых леденцов, не засыпает навсегда? Спит, да, но потом просыпается? Дело в паучьем эликсире?

На пирсе лежали перевернутые, укрытые снегом рыбачьи лодки. Смотреть на стылое темное море было жутко. Яд задрожал. Хозяйка заметила и велела ему:

– А ну-ка вон шубенку с малого-то забери себе. И леденец вон малиновый съешь, взбодрись.

На площади карета остановилась, и Хозяйка послала Яда выкинуть санки и заманить еще кого-нибудь.

Первая девчонка, в зеленом пальтишке, сверкнула глазами, увидев в руках Яда малиновые и оранжевые леденцы, но мать, торопясь в лавочку, дернула ее за руку утащила. Следующий ребенок, мальчишка, тащил за отцом-плотником, груженым досками, тяжелый ящик с инструментами, и Яда даже не заметил. Зато почти сразу из булочной вышла румяная барышня в белой шубке, впилась зубками в сахарный крендель – и увидела леденцы.

– Леденцы, малиновые и медовые леденцы, юная госпожа, – протянул ей букет леденцов Яд. – Вкус лета зимой, отведайте!

Когда девчонку затолкали в ящик под сиденьем, карета опять помчалась вскачь. А в корзинке оказались сладкие булочки и еще два кренделя, но Хозяйка все сожрала опять одна. Сидела и улыбалась. Она, накинув белую шубку на плечи и поставив ножки в туфельках из дубовых листьев на спящего на полу мальчишку, на глазах становилась старше: полнели колени; платье, казалось, вот-вот лопнет; на щеках тлел румянец, круглые, от удовольствия съехавшие к переносице глазки сияли – и вообще от нее тянуло жаром.

Яд вспомнил, что заметил на площади:

– А наша карета не оставляет следов!

– Удивился? А что лошадь ей не нужна, не удивляет?

– Теперь нет, – он посмотрел на мальчишку на полу, которого словно сглатывали его собственная рубашка и штаны. Невидимым образом его жизнь становилась силой, крутившей колеса кареты и питавшей Хозяйку. И жизнь барышни там в ящике – тоже. Яд не понимал, жалко ему их или нет. Опять мутилось в голове и стучало в ушах. Он потер глаза, которые невыносимо чесались, выковырял из них колючие гнойные крупинки. Все равно какие-то серые злые цветы перед глазами, надо умудряться смотреть меж их лепестков. В шубенке стало жарко. – А можно мне паучка?

– Да на здоровье, Леденчик!

Хотя конечно, слишком часто просить паучков нельзя. Хозяйка жадная; рассердишь – сам пойдешь под грибницу. Спасает только то, что Хозяйка ленивая, и ей нравится, что можно приказать Яду заманивать детишек, а самой не утруждаться. Ну, и что его удобно держать на посылках.

– Согрелся? Какой ты стал румяный, лакомый, – задумчиво сказала Хозяйка. – Так бы тебя и съела, – она вдруг схватила Яда за руку, впилась когтями в кожу до крови, разодрала поглубже, потому что густая кровь почти не текла, потом поднесла окровавленные пальцы ко рту, жадно и быстро облизала: – О-о, чистый десерт! Ну ничего, ничего, не ежься, еще не сейчас! – снова сцапала, облизала его руку, залепила ранки белесой паутиной и заткнула ему, оцепеневшему, рот зеленым леденцом. – Напугала я тебя немножко, мой сладкий – так что, ну-ка, забудь немножко. Спи.

Больно почти не было. Может, пусть бы уже и доела?

Но съедать Яда она не торопилась. Казалось, зимнее путешествие длится бесконечно, но в конце концов они приехали в какой-то запутанный большой город, все извивающиеся улицы которого были похожи одна на другую: темные, закопченные дома с грязными окнами, желто светящиеся витрины, помойки. И люди. Много людей, которые не видели их заколдованную карету. Яд разгонял скуку, приманивая леденцами девчонок покрасивее – ему в первые несколько минут нравилось сквозь зудящие серые цветы в глазах смотреть на них, только что уснувших в уголке на сиденье рядом с Хозяйкой или вовсе у нее на коленях. Пока не начинали чуть заметно вваливаться их закрытые глаза, заостряться нос, выступать ключицы и хрящи на шее. Тогда девчоночье в них исчезало и они начинали напоминать то жуткое, костлявое, почти неподвижное существо, что он видел, отражаясь, в стеклах дверцы кареты. Это, наверно, лишь из-за эликсира он еще не мертвый.

Хозяйка ж вяло сматывала на веретено серебристую паутину, что иногда выползала у нее изо рта, но больше спала и во сне разрасталась в величину: стала пышной девицей, а потом и молодой дамой. Сразу после жратвы, часок-другой в день, она была полна веселья. Тогда карета выезжала из лабиринта улиц на какую-нибудь заснеженную площадь, и Хозяйка посылала Яда за новыми париками, за пудрой или, с оловянным стаканчиком, за лакричной водкой. У ее ног всегда валялся спящий ребенок, и, когда он становился слишком маленьким, она на ходу открывала дверцу и выталкивала ногой ворох тряпья, в котором червячком шевелился младенец. В карете становилось холодно, Хозяйка укрывалась пледом и опять засыпала. Просыпалась голодной, поедала паучков, облизывалась, разглядывая Яда тусклыми глазками, называла Леденчиком, привычно пугала, что съест – и наконец останавливала карету:

– Пора поживиться!

Яд поскорее – а то правда самого сожрет – приводил ей очередного глупого ребенка с черным леденцом во рту, и они ехали дальше. Но больше не выезжали из старого города, кружили и кружили по улицам в выцветшей, ставшей коричневой и незаметной карете. Глаза чесались, их то и дело залепляла корка, он ее отчищал – гной за пару часов нарастал вновь. В серых цветах появились черные серединки. Он что, ослепнет? Ну и что…

Хозяйка от жертвы к жертве становилась лишь ненасытнее – дети превращались в младенцев за считанные часы.

– Леденцы кончаются, – спохватился Яд, на ощупь пересчитав остаток. – Красных пять, лиловых нету, черных и зеленых по три штуки.

– А простые?

– Медовых две дюжины и штук семь рябиновых.

– Ну, тебе хватит. Ешь все сам, не продавай больше. А для меня корм и посытнее найдется… Так, значит, пустим в ход сладости, – мурлыкнула Хозяйка, оглаживая себе бока и сдобные, хоть сахаром посыпай, булки груди.

Вечером она надушилась из черного флакончика и впервые покинула карету. Яд дрог всю ночь, зарывшись в завалявшиеся шубки и пальтишки. Хозяйка вернулась под утро, румяная, жаркая, в скособоченном парике, бросила Яду мужской бумажник:

– Купи себе все, что хочешь!

И завалилась спать. В бумажнике – полно ассигнаций. Отогревшись в тепле Хозяйки, Яд, посасывая зеленый леденец и мечтая купить тысячу ватрушек и пирожных, а лучше сразу кондитерскую, наконец уснул. Продрал в корке гноя щель между веками, открыл глаза: день, карета едва ползет сквозь снег, а осунувшаяся Хозяйка изучает себя в зеркальце и пудрит желтоватые виски. Черных пятен в цветах зла добавилось.