Текст книги "Пристанище шута (СИ)"

Автор книги: Ольга Анафест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

«Фигляр »

Я всего лишь фигляр – проходимец с облезлой душонкой, лжец, фальшивка и плут, потерявшийся в масках подлец, заигравшийся в лести старой распутной бабёнкой, на смех поднятый людом урод, самоучка-мудрец.

«Я такой же как все!» – до икоты орал бы им в рожи

и плевал через раз пузырящейся горькой слюной, только пнуть побольней норовит каждый встречный прохожий

и поспешно уйти восвояси, качнув головой.

И притворный, как жалкая скромность под рисовой пудрой

на испитых до дна, посеревших щеках проституток, взгляд, сочувствия полный, бросает какой-то зануда, чтобы совесть вздремнула его пару лишних минуток.

Я всего лишь фигляр, разыгравший трагедию в лицах

под рокочущий хохот безумной пьяной толпы, проживающий жизни других на измятых страницах

своей собственной книги теней «На краю пустоты».

«Гаер »

Зубоскальство привычно колет под кожей —

гаер рожу кривит, развлекая толпу.

В этой жизни я просто обычный прохожий, в темноте шутовства потерявший тропу.

Разноцветные маски – куда без обмана? —

прикрывают, что я окончательно скис, в сантиментах увяз, как седая путана, и в сетях лицедейства навеки завис.

Это трудно – скрывать обнажённую душу, но я гаер и буду играть до конца.

Не сломаюсь. Не сдамся. Не спрячусь. Не струшу.

Оболочка. Мираж. Арлекин без лица.

«Паяц »

Этот мир оскудел: безразличие, подлость, цинизм; этот мир оскудел, да и я оскудел вместе с ним, по крутому обрыву скатившись кубарем вниз, растянувшись на дне и откинув заляпанный

нимб.

Кожа вся в лоскуты, соль на ранах шипит как

змея;

я остался один, чтоб в промозглой неясной ночи

под отрыжку небес вспоминать, что я жалкий

паяц,

потерявший себя, как растяпа от дома ключи.

Шут устал от толпы, где за каждой улыбкой

оскал,

да и сам пудришь нос, заигравшись в

привычную роль,

под которой затих, притаившись на время, шакал,

возомнивший, что он лучше льва как звериный король.

Этот мир оскудел: себялюбие, пошлость —

разрыв;

этот мир оскудел, и паяц оскудел вместе с ним, сбросил маску с лица, наконец вскрыв

созревший нарыв,

и ушёл в никуда – онемевший босой пилигрим.

«Петрушка »

Вроде просто: забыть и идти себе дальше, рот в улыбке кривить, отвечать на звонки...

только приторно-тошно нотками фальши

тянет в этой игре, где встречают в штыки.

Как Петрушка хохмить и казаться обычным, чтобы в душу не лезли, не сняв сапоги, а потом дном стакана уже по привычке

колотить по столу и сшибать фонари.

Время катит по кругу, визжа тормозами

на пустынных стоянках, где вязнешь в делах.

Громкий хруст бьёт по нервам, и вмиг под

ногами

распласталась надежда, хребет изломав.

Механизм отработан до каждой детали, автозапуск включён, мозг оставил штурвал, губы тянут улыбку – Петрушка в ударе —

развлекает толпу, хоть порядком устал.

Мы, возможно, сильнее, чем думаем сами —

дно, казалось бы, вот, но снизу стучат.

Надо лишь, подобравшись, своими руками

по осколкам слепить из Петрушки себя.

«Петлю на шее тянем до удушья »

Мы стали слишком много, не по весу,

брать на себя, считая, что сумеем

скакнуть выше башки с таким же блеском, как подхватить с шалавой гонорею.

Рассудок в глотку забиваем костью,

потом впустую отблевать пытаясь,

и тявкаем визгливо грозной Моськой

на собственную тень, асфальт кусая.

Петлю на шее тянем до удушья,

боясь признаться, что мазнули густо, и с напускным нелепым равнодушием

разводим руки, позвонками хрустнув.

И до последнего, глаза на мир тараща, слюну пузыря, выжимаем звуки,

чтоб доказать самим себе, какое счастье —

ссать против ветра, не забрызгав брюки!

«Хочется»

Хочется, сорвав с лица улыбку,

смачно плюнуть в перекошенные рожи

жизнь оценивающих навскидку,

скучных, обесцвеченных прохожих.

Серое, унылое, гнилое

небо, замутившее болотом,

над поникшей плешью векового

давится седой дождливой рвотой.

Хочется, поймав за шкирку ветер,

как тараном, бить им в морду грязи,

обращая всё пустое в пепел

до последней приставучей мрази.

Стёртое, скрипучее, больное

сердце, заревевшее белугой,

в тесноте груди сочится кровью,

отбивая вялый ритм по кругу.

Хочется, забыв о всякой норме,

грудами камней кидаться в толпы

одинаково смешных в парадной форме

плесени рутинной и зевотной.

Тёмное, тягучее, немое

состояние, накрывшее ознобом,

за щепотку мнимого покоя

требует, пожалуй, слишком много.