Текст книги "Осень. Подглядывающий (СИ)"

Автор книги: Олеса Шацкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Наверняка она думала, что поступает правильно. Марго много о чем думала, но чаще всего выходила какая-то ерунда.

– Я нравлюсь мужчинам, – заметила я, глядя на дорогу. – Мне часто говорят, что я очень красива.

– Ты нравишься мне, – отрезал он, переключая передачу. – Помни об этом.

Марк Леонов во всей своей красе. Чтобы доказать свое право на меня не только на словах, он притормозил в темном переулке и отодвинув кресло как можно дальше, потянул мою руку к себе, добиваясь, чтобы я переложила букет на приборную панель. Он заставил меня пойти дальше и перебраться на колени, попутно стягивая мою куртку, пока она не застряла, собравшись складками на запястьях. Он никогда не пользовался наручниками или другими игрушками, но умудрялся сделать так, чтобы всякий раз рядом с ним я оказывалась в ловушке. Уперевшись поясницей в жесткий край руля, я позволила ему делать с собой все, что только заблагорассудится, но мысленно по-прежнему стояла напротив окна, за которым меня ждал сталкер.

Он видел, кому я принадлежу, и если не отступится, обещаю – не пожалеет.

Утром я проснулась с таким похмельем, как будто на самом деле провела ночь в каком-нибудь круглосуточном баре. Пришлось позвонить в университет и сослаться на нездоровье, благо первого занятия у меня все равно не было. Вместо того чтобы отправиться, как обычно, на пробежку и вытрясти из себя малейшее воспоминание о прошедшем, я надолго зависла перед зеркалом, изучая новоприобретенные синяки пониже спины. Марк постарался, чтобы я хорошенько усвоила урок – он словно расписался на мне по-живому, выводя одному ему ведомые символы. Сидеть было больно – я попробовала опуститься на пуф, но тут же встала, только раздразнив разрисованную кожу. Это проблема. Хоть ты заполняй ванну мазью от ушибов.

Я отказалась от юбки в пользу мягких брюк, а неизменные каблуки сменила на плоскую подошву. Хотелось спрятаться с головой, как под одеялом, перенести границу на пару футов вперед и поставить охранника, но в арсенале у меня была только пара кашемировых свитеров кремовых оттенков. Я даже волосы не стала завязывать, позволяя им скрывать залегшие под скулами тени.

Слишком по-домашнему, слишком беззащитно, сказало мне отражение перед выходом. Если хочешь надеть броню, нужно изменить что-то внутри, а не пытаться выжать из гардероба невозможное. Но на большее времени не оставалось – такси уже ждало во дворе. Я успела только еще раз взять в руки желтый букет, чтобы вспомнить, насколько бывают мягки и нежны прикосновения.

Сейчас, при свете дня, я рассмотрела то, на что оказался неспособен замыленный ночной тенью взгляд. На кончике пробирки, незанятом лентой, стоял логотип флористического магазина – того самого, где я совсем недавно покупала букет, чтобы поздравить с днем рождения одну из коллег. Он находился прямо около кампуса, и его хозяйка видела успех своего бизнеса в мелочах. Даже на ножницах, которыми ее подчиненные обрезали стебли, было выгравировано «Fleur de lys».

Мой сталкер был рядом с университетом. Он мог следить за мной и за пределами зала, но что-то мне подсказывало, что за нежданной зацепкой кроется что-то гораздо большее. Не долго думая, я подхватила букет и вышла из квартиры.

5. Сталкер.

– Добрый день, – сказала я миловидной девушке, в переднике, точно сошедшей с полотен Дега. Ее руки сновали настолько же ловко, насколько позволяло мастерство художника очертить их движение черной кромкой, чтобы не потерять импульса.«Fleur de lys» значилось на ее груди, на лентах, рассыпавшихся серпантином по столу, на сложенных в пузатую банку пробирках, которая стояла поодаль, на полке.

Магазинчик словно целиком сошел из другой эпохи, претерпев лишь самые небольшие изменения в пользу удобства в работе. Я вспомнила, за что любила сюда заходить иногда после занятий – в нем я чувствовала себя почти что дома, если домом можно было назвать не только четыре стены или положение на карте, но и строчки любимого автора.

Девушка оторвалась от сложной композиции из желтых, пурпурных и розовых цветов, сооружаемой в большой корзине, и спросила, чем может мне помочь.

– Этот букет был собран в вашем магазине? – Я выложила поверх лент розы, с которыми уже успела сродниться. – Здесь значится «Fleur de lys». Других таких ведь больше нет?

Девушка подарила мне очередную доброжелательную улыбку и согласилась:

– Да, его собирала я.

Это было даже больше, чем то, на что я могла надеяться. Внутри затрепетало, словно я снова сделала верный ход, сократив расстояние до разгадки. В жизни не поверю, что он не знал о маркировке – будто в парном танце, где от ведущего партнера зависит направление шагов, он повел меня туда, где я могла получить новую зацепку.

– У вас есть камеры видеонаблюдения? – Мое нетерпение было слишком очевидным, но я не могла сдерживать участившееся сердцебиение.

– Только на входе. Но если вы хотите просмотреть какую-то запись, вам лучше поговорить с хозяйкой.

– Она здесь?

– Будет только через неделю.

Слишком долго. Мне тяжело дотерпеть даже до завтра, когда мы снова встретимся в танцзале, и я зажгу свет в каждом углу, чтобы полночь осталась на улице.

– Но, может, вы помните не только букет, но и того, кто его купил?

У них наверняка была уйма заказов, я часто видела выносимые отсюда и милые букетики, и большие охапки цветов – какая женщина устоит от подарка, приправленного ароматом далекого Парижа? Но, может быть, день – это не слишком долго, чтобы забыть одно лицо в череде других? Шансов мало. Я плохо помнила как минимум половину из лиц в аудитории, где проходили занятия по английскому, а видела я их не один раз…

Вот и девушка покачала головой, давая даже не описание, а так – смазанный набросок, подходящий каждому первому:

– Темные волосы, среднего роста.

Не хватало, чтобы она еще добавила – мужчина. Просто прекрасно.

– Он сказал, что учится здесь.

Час от часу не легче. Студент.

– Неужели вы не можете припомнить хоть какой-нибудь подробности, которая позволила бы мне его узнать? – я задала вопрос даже не ей, а просто в воздух, без всякой надежды на успех, но именно в этот момент в глазах девушки мелькнул какой-то просвет.

– Кажется, он сказал, что учится на экономическом.

Просвет оказался очередной черной дырой. Запал, так неожиданно вспыхнувший, ушел в никуда, оставляя после себя только дымный запах, раздражающий ноздри. На меня навалилась горечь, с новой силой напоминая о каждой болевой точке на теле, приобретенной благодаря человеку, которому я бы не доверила ни одной своей мысли. Чего я ждала? Что сталкер, оказавшийся всего лишь влюбленным мальчишкой, спасет меня от падения? Я уже перешла рубеж, после которого возвращение невозможно. Как быстро позабылось все то, что еще недавно виделось ясно: цветы, зонт, открытое окно – всего лишь ошибки, к которым пора перестать его подталкивать.

Повернувшись к выходу, я решила закончить все здесь, на этом самом месте. Придется сменить танцзал и, может быть, – место работы. Жаль, мне нравилось и одно, и другое.

– Вы забыли ваш букет! – раздалось за спиной. – Тот, кто купил их, сказал, что девушка, которую он любит, иностранка. Он хотел бы сказать вам больше, но ему никак не дается английский.

Студент. Экономический факультет. Занятия английским языком. Скорее всего, посещает их не в первый раз. Круг до безобразия сузился. В портфеле у меня лежали списки всех моих студентов, данные которых мне нужно было заново внести в профайлы и сдать на кафедру – пять групп. Какова вероятность, что, исключив неподходящие варианты, я не вычислю сталкера в ближайшие пятнадцать минут?

Неважно. Я уже приняла решение. Даже если узнаю имя – что это даст? Я не ввяжусь в новые отношения, тем более с кем-то, о ком, как преподаватель, должна была бы заботиться. Не развращать, а учить. Возрастные границы позволяли не беспокоиться о более серьезном наказании, чем то, на которое я сама обрекла бы себя в случае слабости. Но нет. Я не хочу знать его имя.

– Желтый – это королевский цвет, – зачем-то сказала девушка, подбрасывая в огонь горючее. – Он подходит вашим золотым волосам.

Черт с вами со всеми, я выброшу этот букет, как только отойду от магазина подальше. Вот как на самом деле работает настоящий продавец, только зачем продавать свой товар повторно?

Но я не выбросила. Рука просто не поднялась, когда я проходила мимо ближайшей урны. Это было бы слишком провокационно – на глазах у толпы избавляться от такого яркого, кричащего цвета. Все равно что повесить на себя табличку: посмотрите-ка, кажется у меня проблемы кое с кем. С жизнью у меня проблемы, и с самоопределением. В чувствах вообще полный завал.

Я пронесла цветы через весь корпус, минуя коллег и дежурные приветствия. Сразу на занятие, до которого оставались считанные минуты.

– Раздайте тесты, – опустила на ближайший стол пачку выуженных из портфеля работ. – Через минуту начнем. – И сняла пальто, неохотно высвобождаясь из теплого защитного кокона. Сегодня я была хрупка и тонка, словно кожа внезапно истончилась до полувидимого остатка. Вены, по которым слишком нервозно толкалась кровь, синяки, напоминающие отпечатки пальцев, – меня можно было сломать одним только взглядом, поэтому я достала из футляра очки, чтобы восстановить хоть какой-то привычный барьер. Они не позволяли мне видеть лучше, но закрывали меня от чужих взглядов.

Это было ошибкой. Я слишком поздно догадалась – когда подняла глаза от ежедневника, где сделала последнюю пометку напротив темы занятия. Принести букет значило то же самое, что развести на открытой местности сигнальный огонь. Он словно таил в себе скрытую до этого момента способность – в серой аудитории, где ряды поднимались над моей головой, рискуя, обвалившись, снести меня вместе со столом и кафедрой, цветы засияли настолько ослепительно, что выхватили из толпы ровно тот ее фрагмент, ради которого так долго сдерживались.

Я не была готова к тому, чтобы увидеть моего сталкера прямо напротив, поэтому стушевалась и снова уткнулась в ежедневник. Жаль, что нельзя было залезть под стол – я бы сделала это, не задумываясь.

Средний рост. Темные волосы. Студент. Занятия по английскому языку. Вероятно – повторное посещение. Та непонятная фраза в тесте, взявшаяся из ниоткуда, минуя задание, в котором говорилось об обществе и целях, но никак не о любви. Как он написал?

«Мое сердце бьется, как сумасшедшее, когда я вижу вас». Оно и билось, как сумасшедшее – именно это я и увидела.

Пользуясь правом преподавателя распоряжаться временем занятия по своему усмотрению, я задержала паузу еще на пару минут, прекрасно понимая, что делаю все на виду, словно нахожусь на сцене. Я достала из портфеля списки групп и нашла ту, которая внимательно следила сейчас за мной.

У меня оставалась последняя надежда: может, медицинский? исторический? факультет искусств и дизайна? Их так много, должны же случаться в жизни и просто совпадения!

Экономический.

Моего сталкера звали Дмитрий Фомин. Надо было заканчивать занятие.

6. Отражение.

Еще ни одно занятие не давалось мне настолько тяжело. У меня был план, по которому мы должны были вести живой диалог, но он с треском рухнул, потому что мой собственный мозг отказался генерировать простейшие фразы на родном языке. Я сдалась, даже не попытавшись исправить дело, и усадила всех за перевод. Мне бы и самой спрятаться – хотя бы за кафедрой, но, благодаря Марку, я не в силах долго сидеть.

Фомин не мог не заподозрить, что мне известно обо всех его играх. Вышагивая из угла в угол, я невольно смотрела, как он пялится в книгу бездумным взглядом. Наверное, сдаст опять какую-нибудь ахинею… Боже, о чем я думаю. Он приходил ко мне в танцзал почти месяц, а сколько до того момента, как я заметила мокрые следы на полу – кто знает. Он мог зайти дальше и следить за мной у дома, в университете, но упрямо шел только туда, где я пыталась выпустить на волю собственное безумие. Оно словно испускало острый запах, как некоторые животные или насекомые, чтобы привлечь кого-то, кто даст обещанное природой. Дмитрий Фомин тоже был безумен?

Он выглядел слишком милым и невинным для человека, зашедшего настолько далеко. Внутренний голос, гораздо более трезвый, чем остальная я, напомнил, что даже в преступном подглядывании этот мальчик пытался не только брать, но и дарить. Пока в наши дневные пересечения я наказывала его за ошибки в произношении, ночью он старательно ухаживал за мной.

Повелась… Я прощала себе связь с женатым мужчиной, но при мысли, что в темноте пустого танцзала хотела большего от этого мальчика, меня начинала бить дрожь. Я перехватила пальцами плечи – по мне же все видно!

Но как он смог рассмотреть за сдержанностью делового костюма меня настоящую? Я могла себя упрекнуть в чем угодно: что выходя на все всеобщее обозрение, получала удовольствие сродни эротическому, что порой играла с восхищением мужчин, тасуя их, как карты в колоде. Иногда я даже надевала слишком короткие юбки – как и все женщины! Но преподавателем я была безупречным. И все же Дмитрий Фомин меня раскусил. Через стекла очков он увидел нечто такое, что даже у меня не всегда получалось рассмотреть – под бледной кожей скрывалось желтое, изредка прорываясь наружу: на кончиках пальцев, по краю радужки, на лодыжках.

Его карие глаза были абсолютно спокойны, но при этом я отчетливо слышала, как громко бьется его сердце – словно в нем он нес ритм, заряжавший меня в танцзале.

Идиотка, это стучит у тебя в груди. Хватит смотреть на него, он заметил!

Надо было попросить кого-нибудь собрать переводы и занести мне на кафедру, но я опять допустила оплошность, потому что просто сказала:

– Сдайте работы.

И студенты организовали стопку прямо около моего портфеля. Теперь я не могла уйти первой – нужно было ждать, пока все они пройдут мимо меня. Когда сверху лег чистый лист, явно претендующий на пересдачу задания, последние спины уже маячили в дверях, и я запаниковала. Вдруг он скажет мне что-то?

«Любить вас все равно, что гнаться за мечтой». Чертов Диккенс не писал таких слов.

Он поднял сразу всю стопку, явно намереваясь проследовать, куда бы я не решила сбежать, поэтому я осекла:

– Не стоит. Оставьте. – И, подхватив портфель, свалила работы внутрь одним махом, безжалостно сминая.

– Давайте, поговорим.

– По-английски, студент Фомин. Я говорю только на английском языке.

Предательский букет все равно пришлось взять, и я бросилась к выходу, словно позади уже стояла расстрельная команда. Во внешнем кармане, помимо футляра, лежала упаковка обезболивающего, и я нащупала ее не глядя. Запихнув в рот сразу две таблетки, меня почти сразу скрутило от горечи.

– Добрый день! – поклонились две какие-то девочки, и я едва не шарахнулась в другую сторону.

На свет, к людям! Он не станет преследовать меня, если я буду на виду!

У кофе-автомата стояла какая-то женщина, и я притулилась за ее спиной, прикрытой чем-то белоснежно-белым и пушистым. Аппарат натужно гудел, перемалывая кофейные зерна, а она постукивала длинными ногтями по лакированной крышке сумочки. Без каблуков я была на полголовы ее ниже и, несмотря всю паршивость моего положения, невольно отметила длину и стройность ног, обутых в кричаще-красные туфли. Она смерила меня через плечо деланно-скучающим взглядом и снова отвернулась.

Наконец, кофе был готов, и я зашарила по карманам в поисках мелочи. Женщина забрала свой напиток и обернулась. Не сразу я услышала, как она зовет меня по имени.

– Что вы сказали?

– Это ведь вы та самая англичанка, которая спит с моим мужем? – повторила она свой вопрос, отнюдь не ожидая ответа. А следующее, что сделала – это швырнула обжигающий кофе мне в лицо.

От боли я мгновенно потеряла способность слышать и видеть. К моему счастью, она оказалась плохим стрелком, и не смогла попасть туда, куда целилась, даже с такого близкого расстояния, как шаг. Ее руки были ухожены и изящны, они могли царапать ногтями спину, могли зарываться в волосы, моля о завершении сладкой муки. Хладнокровно расправляться с любовницами они пока не умели. Глаза – вот, что ее интересовало, но обожгла она только подбородок, шею и грудь, прикрытую спасительным свитером.

Я охнула, роняя портфель и закрываясь локтями от будущего удара, а она в исступлении завизжала, словно все ее естество составлял только дикий, озлобленный, оскорбленный вопль, который она больше не могла удерживать внутри.

Боже мой, Марк, ты женился на баньши.

Мне было слишком больно и страшно, чтобы я могла что-то понимать. Вокруг нас быстро собралась толпа, но кутерьма картинок перед глазами прекратилась только, когда Марк уверенным шагом разорвал круг и сгреб в охапку обезумевшую от ярости любимую женщину.

– Успокойся, Диана. – Этот голос я услышала бы даже на другом конце Земли. Окружающие могли создавать какой угодно гул, пытаясь заглушить расплескавшуюся истерику, но Марк умел проникать в разум даже шепотом. – Что ты тут устроила?!

Хотелось, чтобы он подошел ко мне, обнял за плечи так же крепко и бережно, как и ее, закрыл собой от изучающих глаз. Но одиночество и презрение – участь всех любовниц мира, когда их тайную, порочную жизнь вытряхивают перед другими для потехи. Я не ждала иного, просто хотелось…

Холодная вода привела меня в чувство гораздо быстрей слез. Я терла руки, прикладывала их к алому, уходящему под ворот, и боль потихоньку отступала, оставляя только горечь, распространившуюся с языка на все тело. Таблетки никуда не годились – с тем же успехом можно было съесть кусок мела.

– Уходи, – сказала я своему отражению. – Не хочу на тебя смотреть.

Но оно печалилось из зеркала, прижимая ладонь к шее, словно не могло говорить.

Фомин ждал прямо напротив двери в уборную. Он прилепился к стене, как тень, отбрасываемая от какой-то, непопадающей в фокус фигуры, и дернулся вперед, когда я замерла на пороге. Быть объектом чьей-то зависимости так же плохо, как и зависеть самой. Возможно, он пока не понимал всей серьезности своих поступков, всей ненормальности нашей связи. А может, я мыслила о нем слишком мелко, потому что он все-таки был мужчиной, и значит, тоже нес ответственность. Так или иначе, он все еще чего-то хотел, а я не могла. Не могла.

– Уходи, – сказала я опять. – Не хочу на тебя смотреть.

Но он был таким же упрямым, как и мое отражение.

– То, что ты делаешь – неправильно, – сделала я еще одну попытку. – Любить – это не просто писать на полях записки или делать вид, что ты знаешь за другого, что ему нужно.

– А ты любишь?

– Тебя – нет.

– А его?

– Я никого не люблю. В этом-то и проблема.

Даже себя.

– Отпусти меня, пожалуйста. Я очень устала.

Когда я направилась к выходу, за моей спиной отчетливо ощущался холод.

7. Схватка.

Белый шум спал только к вечеру, когда примчалась Марго и заставила меня взять самое необходимое и отправиться к ней с ночевкой. Она, как обычно, развела суету: шумно болтала, гремела посудой, пытаясь приготовить нам ужин, хотя обычно просто заказывала что-нибудь в ближайшем ресторане с доставкой. Она пыталась создать подобие домашнего уюта, и я кивала даже на предложение принести мне плед, хотя мои плечи уже укрывал один.

– Собираюсь на выходные в Милан, полетели со мной?

– Полетели. – Хоть в Новую Зеландию.

– Погуляем, съедим что-нибудь жутко вкусное и калорийное, а потом накупим кучу шмоток и на всю ночь зависнем в каком-нибудь пафосном клубе «алкоголь-нон-стоп». Мы давно такого с тобой не делали.

– Давай. – Хоть сейчас.

– Попробуй, это вкусно?

Я послушно открыла рот, чтобы Марго положила мне на язык какую-то мерзость. Она умела готовить только пряное масло, и то потому что смешать и взболтать были привычные и любимые ее движения.

– Ну как?

– Паршиво.

– Я так и думала. Закажем пиццу?

Марк звонил трижды. В первый раз я бросила телефон через комнату, и от окончательного отключения его спасла только спинка дивана. Во второй раз скинула вызов. А в третий даже не посмотрела на экран.

– Он просто мудак, – заявила со знающим видом Марго, запивая последний кусок пиццы вином. – Видела я таких: одевают дорогой костюм и думают, что бонусом на них снисходит божественная благодать. Можно играть другими людьми, словно они шахматные фигурки, и при этом мочиться святой водой. Но внутри-то у них по-прежнему одна большая куча дерьма.

Она смешно материлась, когда пьянела настолько, чтобы забыть, с чего начался разговор. Я сказала, что хочу бросить универ, а она все равно все свела к человеку, который меня довел.

– Ты невероятная: красивая, умная, сексуальная. Даже я завалила бы тебя, будь у меня в штанах что-то посерьзнее пирсинга. Но мужиков ты, признаться, выбираешь отвратных.

Марк много чего мог бы на это ответить. Он вообще любил поучать, навешивая мне на лоб один ярлык за другим: сублимация, компенсация, отрицание… Иногда мне казалось, что он выбрал меня не за тело, которое посчитал желанным, а за пассивность и безотказность, с которыми я соглашалась с любым его мнением обо мне. Ощущение собственной значимости было в нем настолько сильно, что он не замечал правды – мне все равно, на какие его слова кивать

– А тот, другой, – вспомнила вдруг Марго, – тот, что прислал тебе цветы – какой он?

– Еще очень маленький, – усмехнулась я.

– Запомни, дорогая, если мальчик дорос до покупки такого букета, ты не имеешь права принижать его попытку. Я рассказывала, что мне дарили парни, когда мне было пятнадцать?

– Только не говори, что презервативы.

– Как ты могла подумать такое? – Она швырнула в меня валик, который подкладывала под шею. – Они дарили мне сладости! А после двадцати мне пришлось пару лет просидеть в тренажерке, чтобы согнать с этой задницы надаренное. Вот, что я называю мальчишечьим подарком.

– Но это же просто розы! – Я уже икала от смеха.

– С того момента, как мальчик понимает, что любимой девочке нужно дарить цветы, он имеет право называться мужчиной.

– Я, признаться, думала, это происходит в какой-то другой момент…

– Ах ты, испорченная девчонка!..

– Я люблю тебя, Марго.

– И я тебя.

В фильмах частенько утрировали: если было нужно показать презрение, героя заставляли пройти сквозь строй глумящейся толпы. Абсолютно неважно, драма это или комедия – толпе либо давали камни, либо рулоны туалетной бумаги – камера, мотор, поехали! Я знала, что и в моей жизни такой момент неизбежен. Невозможно так долго играть в опасную игру и надеяться, что все конечности останутся целы. Интересно только, камни или все-таки туалетная бумага?..

– Это правда? – шепотом спросила коллега, ставя на стол передо мной второй степлер. – У тебя действительно что-то было с…

На нас поглядывали, прекрасно зная, о чем ведется разговор.

Заявление на увольнение я послала декану по почте еще вчера, поэтому сегодня ожидала только положительный ответ. Придется постараться, чтобы сдать все дела поскорее, но меня никогда не страшил сверхурочный труд. В конце концов, семестр только начался, и на кафедре всегда найдется человек, которому можно поручить пару групп сверху.

– Ты уже видела сегодня декана? – спросила я, словно не слышала вопроса.

– Он на совещании у ректора, – в голосе послышалось разочарование, и коллега вернулась на свое место.

Что волновало их больше? Каков Марк Леонов в постели или где мы это делали? Не в университете же? Или все-таки в университете?

Я взяла самый яркий желтый платок из всех, что имелись в гардеробе Марго, – канареечный, с легким красноватым отливом, в зависимости от того, как смотреть. Он был словно моей вывернутой изнанкой, где умещались правда и ложь одновременно. А еще он скрывал след от ожога.

– Скажи, – передо мной материализовалась пачка чистой бумаги. – Это правда, что он собрался бросить жену и уйти к тебе?

Я расхохоталась так, что заболело под ребрами, и от моего хохота дрогнули даже стены.

Марк караулил меня. Его всегда раздражало, если я не отвечала на звонки или электронные письма, а зайти просто так на кафедру под предлогом поздороваться, он теперь не мог. Я знала, что мы обязательно встретимся, поэтому не стремилась прятаться, но когда он неожиданно напал со спины, испугалась. Напал – по-другому это было нельзя назвать. Дождавшись, когда я выйду в опустевший коридор, он втолкнул меня в копировальную и захлопнул дверь.

– Отпусти, – попросила я, когда он без лишних слов облапал мое лицо, шею и запустил ладонь под блузку. – Мне больно.

– Это ничего, – зашептал он мне в ухо. – Это пройдет.

– Твоя жена хорошо постаралась, чтобы оставить свой след. Как и ты. Только я никак не пойму, почему вам обоим понадобилось для этого именно мое тело.

Он думал, что его поцелуи имеют такую же живительную силу, как и слова, которыми привык управлять настолько, что никогда не встречал отказа. Но то ли я внезапно прозрела, то ли просто измучилась от его ласк, скользящие по шее губы показались мне ледяными.

– Все хорошо. – Он завозился с узлом на платке. – Она успокоится, и все будет, как раньше.

– Нет.

– Через неделю семинар по психологии в Варшаве, ты поедешь со мной. Хочешь – будем жить в одном номере, как муж и жена. Я выброшу телефон, и нас никто не потревожит. Только ты и я.

Он не отключал телефон, даже когда его жена улетала туда, где разница во времени не позволяла ей звонить, когда вздумается. И про совместный номер врал – потому что никогда не позволял себе расслабиться настолько, чтобы нас могли заподозрить в интрижке. «Моя секретарша», «Моя личная помощница», «Моя коллега» – так меня знали те его знакомые, которые видели нас в ресторанах. Никаких объятий и прикосновений, пока не закрывалась дверь, будь то кладовки, уборной или моей квартиры. Только там он был готов сбросить шкуру праведника и подмять под себя мое тело вместе со всеми принципами и чувствами.

– Нет.

– Чего ты хочешь? Довести меня? – Пальцы, секунду назад ласкавшие, сжались.

– Я хочу, чтобы ты сделал свою жену беременной, вставил на место мозги и зажил счастливой, полноценной, семейной жизнью. Хватит разрушать все вокруг. Мир не поле для твоих личных экспериментов.

Он рассмеялся, припадая мне на плечо, но когда удушливый хрип прошел, прикусил кожу прямо через блузку. Я рванулась, только держал он всегда крепко.

– Сказал же: все будет хорошо. Что еще тебе нужно?

– Оставь меня в покое.

– Даже так?

Одной рукой он дернул юбку вверх, на ощупь пробираясь по синякам, как по протоптанной заранее дорожке. Он всегда знал, куда нажать, чтобы исправить любую мою попытку иметь собственное мнение. Только боль на этот раз была сильнее, чем страсть, чтобы я могла потонуть в возбуждении, прощая за вытертые о душу ноги.

– Нет.

– Я люблю тебя.

– Нет. Оставь меня в покое.

– Сука! – Не разжимая рук, он тряхнул меня, еще сильнее вдавливая в один из копировальных аппаратов. Слишком высоко, чтобы повалить плашмя, как на стол, на котором он тоже любил брать меня, как любую из принадлежащих ему вещей. Зато достаточно, чтобы приглушить мысли очередной пыткой.

Но я справилась:

– Нет, Марк. Все кончено, просто смирись.

Внезапно он ослаб, опускаясь на меня, словно на разобранную постель. Его влажные волосы почти приятно провели по разгоряченному, искусанному плечу, но тяжесть рук и ног была мне не посильна. Дыхание на груди все еще оставляло рваный узор, однако из ожесточенного превратилось просто в усталое.

– Мне жаль, но ничего не получится. – Я погладила его по затылку, как маленького, а сама едва удерживалась, чтобы не упасть. – Правда, жаль.

Прежде чем навсегда выйти из душной темной комнаты, из порочного круга когда-то начавшихся как приятное приключение отношений, я глубоко вдохнула и выдохнула. Там, впереди, меня ждала пустота, и только я могла решить, была она бездной или же просто новым листом, на котором мне нужно написать свое имя. Как это сделать? Чем? Этого я пока себе не представляла, только одно знала наверняка – Марку Леонову там места нет. Теперь, когда его красивое лицо было от меня скрыто, я могла не дорисовывать его образ до идеального. Позади меня оставался душный, несчастный, уродливый человек, и я как можно скорее хотела глотнуть воздуха, к которому бы не примешивался его аромат.

Новой жизни исполнился всего один шаг, когда Марк пошел на попятную и потянул за цепь, чтобы вернуть меня к ноге.

– Куда? Я тебя пока не отпускал.

Неожиданно стена сменилась потолком, и я почувствовала, как опрокидываюсь в безграничную мутную грязь. Если бы не Дмитрий Фомин, разбавивший угрюмую сепию, я бы решила, что цвета больше нет.

8. Большие надежды.

На то, что было дальше, я уже не могла повлиять. Свою битву я выиграла, поэтому только от Марка зависело, окажется ли он в дураках дважды за день. Я вспомнила об обещании сталкеру, которое опрометчиво выпустила на волю в ту несостоявшуюся ночь: если он не сдастся, я не обману его ожиданий, и испугалась. Гораздо сильнее, чем когда чувствовала зубы, проникающие сквозь ткань в кожу.

Марк любил обладать, любил чувствовать себя сверху вне зависимости от позы, которую подсказывала ему фантазия, любил быть во всем единственным. Не любил только защищать свое право на обладание. Получив первую же серьезную брешь, он отер губы от крови и сплюнул в мою сторону:

– Через неделю. Семинар в Варшаве. Собери вещи. – И вышел, чуть пошатываясь туда, где снова мог расправиться в полный рост, становясь привычным собой.

Я засмеялась, и дрожь, родившаяся от сотрясания грудной клетки, передалась даже пальцам на ногах.

– Что ты делаешь с собой и со своей жизнью?

Это не было тем, что я хотела слышать от Фомина. Мало того, что он резко сократил расстояние между нами, переход на такие личности грозил столкнуть нас лбами вне зависимости от любого моего решения насчет него. Преподаватель, студент – все настолько смешалось, что я уже не знала, кем мы на самом деле являлись друг другу.

– А что делаешь ты? Я думала, мы договорились, что ты больше не следишь за мной.

Он не ответил. Все становилось гораздо понятнее, когда я смотрела на него так близко, чтобы за своим собственным издерганным лицом угадать нечто, что он и не думал никогда скрывать. Мальчик действительно влюбился и думал, что это на всю оставшуюся жизнь. Как мило.

– Я виноват перед тобой, – признался он так же открыто, без неловкости или беспокойства. – Потому что допустил, чтобы ты пострадала.

Он не коснулся бы меня без согласия, поэтому я сделала это за него и развязала платок.

– Я сфотографировал вас ночью, у танцзала, и отправил фото его жене. Но я не хотел, чтобы она делала тебе больно.

Такой осторожный во всем, что касалось обмана и игры на публику, Марк не знал, что рядом со мной давно уже был кто-то еще более осторожный. А узнай – никогда бы и не поверил, потому что у Марка Леонова не могло быть соперников. Ему бы поучиться у сталкера настоящей подковерной борьбе: всего один прокол – и ты уже летишь вверх тормашками, не зная, кто вышиб землю под ногами.